Она прожила чужую жизнь - 3. глава 37

Глава № 37          

От родителей пришло письмо, в котором мама приглашала Ларису и Володю с детьми, своими внуками, на день рождения.
Тревожно сжалось сердце. Это не была круглая дата. Маме исполнялось 74 года, и обычно родители свои дни рождения отмечали скромно.

Уже давно мама болела. Когда-то сильно простудилась, но к врачам обращаться не стала. Ходила на работу, пила какие-то таблетки, не подозревая о том, что у неё воспаление лёгких. И болезнь не отступила, затаилась и перешла в хроническую форму.
По утрам и вечерам  мама стала сильно кашлять. Врачи разводили руками: мол, хронический бронхит в паре с хронической пневмонией вылечить невозможно.
Это уже пожизненный диагноз.

В письме мама просила приготовить и привезти что-нибудь вкусненькое, из чего Лариса сделала неутешительный вывод, что чувствует она себя совсем плохо.

Испекла торт, нажарила котлет, рыбы, купила копчёной колбасы, сыра, конфет, печенья и в выходной всей семьёй поехали к родителям.
К назначенному времени пришла средняя сестра с мужем, детьми и внуками, тоже кое-что принесли с собой. Сообща накрыли стол, и вся большая семья расположилась за ним.

Мама, одетая в праздничное платье, в белоснежном платочке, по-старушечьи, словно крыша домика, накинутом на голову и повязанном на узелок под подбородком (она никогда раньше не носила платков), чинно сидела на стуле сбоку стола и, улыбаясь, смотрела на всех отстранённым, каким-то уже неземным взором.
Лариса поглядывала на неё, и страх, вошедший в сердце ещё дома, ещё тогда, когда читала письмо, всё крепчал и крепчал.

Когда, отметив день рождения, сестра и её семья ушли, решила поговорить с мамой. Конечно, понимала, что она давно и тяжело больна, что рано или поздно болезнь победит, и сейчас видела, что мама уже сдалась, что внутренне готова к тому, неизбежному, непонятному и страшному, чего, увы! не избежать никому.
 Всё прекрасно понимала, но не хотела, не могла смириться.

- Мамочка, поехали со мной в город, - уговаривала  маму, которая сидела на стуле в таком непривычном белом платочке и смотрела, как будто даже сквозь дочь, чистыми, по-детски ясными, голубыми глазами.

- Мамочка, нельзя сдаваться, - настаивала Лариса. - Поехали со мной. Я договорюсь в хорошей городской больнице, пройдём обследование. Может быть, плохое самочувствие, слабость - результат какой-то инфекции, которую можно вылечить. Нельзя сдаваться, надо обследоваться, полечиться. Поехали, мамочка.

После долгих уговоров мама согласилась.

Сразу по приезду в город, Лариса определила её в больницу. Каждый день, то ли сама, то ли Володя, ездили проведать. Возили всё самое лучшее: куриные бульоны, диетические котлетки, мёд, соки, творог, фрукты.

- Ну что вы так беспокоитесь обо мне! - сокрушалась мама. - Каждый день ездите. Ведь неблизкий свет. Мне уже и соседки по палате завидуют, что и дочь и зять так опекают, - не могла скрыть счастливой улыбки, ведь на самом деле ей приятна была эта забота.

Медики делали капельницы, уколы, лечили лучшими лекарствами, и жизненные показатели понемногу улучшались: поднимался гемоглобин, приходили в норму эритроциты, лейкоциты и другие элементы, поддерживающие жизнеспособность организма.
Но стоило сделать перерыв в лечении, как всё начинало снова падать вниз. Измученный длительной тяжёлой болезнью орга-низм уже не хотел бороться, не хотел жить.

Вскоре курс лечения был закончен и Лариса забрала маму из больницы. Несмотря на сильные январские морозы, в квартире тепло и уютно, в ванне и на кухне круглосуточно горячая вода.
Такие условия идеально подходили маме. Она очень любила тепло, но так пришлось, что всю жизнь прожила в доме, где с самого утра, встав с постели в уже холодной под утро комнате, надо топить остывшую за ночь печку, где постоянно надо выходить на улицу - за дровами, углём, водой, не говоря уже о том, что такого городского удобства, как тёплый туалет, и в помине нет.
Конечно, при мамином состоянии здоровья, такой образ жизни был для неё просто губительным.

Сейчас она блаженствовала, наслаждаясь теплом и городскими удобствами.

Дочь и зять старались, чтобы ни в чём не нуждалась, ничем себя не обременяла. Была приятна, но и непривычна такая забота и она часто смущённо говорила:

- Я сейчас живу, как королева, на всём готовом. Никто и никогда обо мне так не заботился. Даже неудобно, что столько внимания мне уделяете. Небось, и своих забот хватает, а тут ещё и я.

- Мамочка,  мамочка! О чём вы говорите! - успокаивала Лариса. - Не надо даже думать об этом. Нам вы никаких лишних забот не добавляете, наоборот, сейчас мы можем пообщаться, как когда-то в пору моего детства. Ведь всю жизнь виделись на бегу: приехали-уехали, даже поговорить некогда.

Но мама, привыкшая с малых лет трудиться, вероятно, чувствовала какие-то угрызения совести, не могла спокойно жить на всём готовом.
Как-то с робостью в голосе даже спросила:

- Можно, я у вас ещё немного поживу?

- Ну конечно! Конечно! Живите, сколько хотите, - чуть ли не со слезами в голосе воскликнула Лариса, которой даже неловко стало от вопроса и от робости и безысходности в голосе.

А мама всё слабела и слабела. Всё чаще отдыхала, лёжа в постели, много спала.
Лариса, приходя с работы, старалась уделить ей побольше внимания, расспрашивала о родственниках, о корнях рода. Мама рассказывала, но на некоторые вопросы ответить не могла.

Как-то сказала:
-Это хорошо, что ты интересуешься родословной. Но я очень мало знаю о корнях своего рода. Видишь, даже девичью фамилию своей мамы, твоей бабушки, не узнала, не спросила в своё время. Да это и не удивительно. В те времена не принято было спрашивать об этом. Ведь все родственники моих родителей были во время коллективизации раскулачены и вывезены. А какие они кулаки? Да, имели крепкое хозяйство, но всё своим трудом нажили. Сколько ни доказывали, что отродясь не только батраков не держали, даже временно никого чужого не нанимали, никто и слушать не стал. Семья была большая, дед сыновей не отделил, жили одним хозяйством. Сообща работали, потому и был у них и скот, и постройки, и запасы в закромах. Отобрали всё, а семью от мала до велика погрузили на сани, и увезли куда-то. С тех пор о них ни слуху, ни духу. Как в воду канули. Так что люди молчали о своих родственниках, никому, даже близким не рассказывали о своём происхождении. Знаю только, что в Волгоградскую область наш род переселился откуда-то с Дона. Мои прадеды были донские казаки. И ещё помню, что в разговорах упоминалась речка Кальмиус. Вот и всё, что  я знаю, - грустно улыбнувшись, закончила свой рассказ.

Устав от длинного разговора, закрыла глаза и, кажется, уснула.
Лариса тихонько, боясь неосторожным звуком потревожить мамин сон, встала со стула, ушла к своему письменному столу и погрузилась в работу.

Так получалось, что Володя уделял больше внимания тёще, разговаривал с ней, кормил, поил чаем с мёдом, с вареньем.
А дочь работала, работала, работала.

Мама даже сделала ей как-то замечание:

- Доченька, что ж ты себя не жалеешь? Зачем так себя загрузила?

Ничего не ответила.

Но вопрос мамы не ушёл из памяти, завис в каком-то укромном её уголочке.

(Продолжение следует)