Глава 15. Музыка. Фортепиано

- Мне здесь нравится! Приятно очень!
Девочка обошла все комнаты, заглянула в каждый комод и шкафчик, высунулась в несколько окон и надолго задержалась в спальне. Бастиан ходил за ней следом, молча наблюдая, с нелепой улыбкой, застывшей на губах, и с окрыляющим чувством где-то внутри.
- Прекрасно, – сказал он. – Я очень рад.
Чужая женщина была совсем рядом. Она бросала недобрые взгляды и наигранно хмурилась, то и дело недовольно хмыкая, но ей не удалось омрачить радость долгожданного дня. Маша – все еще Маша, – подошла к ней и виновато потупила взор.
- Прости меня, – сказала девочка.
- П-простить? – неожиданные извинения обезоружили Бремер, и скрыть это ей не удалось. – За что простить?
- Ты недовольна из-за меня. Я это... – Мария задумалась. – Чувствую.
- Ты... Я... – женщина обреченно качнула головой. – Все нормально.
- Ты уйдешь.
Это был не вопрос. Утверждение прозвучало так незыблемо, что даже Себастьян неуютно поежился. Марта кинула на него быстрый взгляд, вновь посмотрела на Машу и прерывисто кивнула.
- Уйду.
- Мы еще увидимся?
- Мы будем часто видеться, девочка. В университете.
- Что это?
- Это... – Бремер подошла к Марии, протянула руку, чтобы погладить Машу по голове, но тут же ее отдернула, едва дотронулась до светлого локона. – Бастиан тебе объяснит.
Чужая женщина собирала вещи, а девочка распаковывали свои. Поклажа Маши была невероятно легкой и скромной: упаковка старых цветных карандашей, несколько измалеванных листков детской живописи – все старые рисунки она оставила в приюте, здесь были лишь те, что Мария нарисовала в дороге до Цюриха, – несколько простеньких платьев, пачка нижнего белья и бледная пижама, изображение на которой давно стерлось, превратившись в едва различимый серый контур. У Бремер же вещи не знали счета.
- Я все не увезу за раз, – сказала она, опустошая полки. – Оставлю тут. Потом заберу.
Маша с любопытством наблюдала за сборами. Она смотрела во все глаза, ведь здесь было столько незнакомых вещей. Косметика в виде множества баночек и бутылочек всех цветов и размеров, ноутбук, планшет и телефон, фен и депилятор. Столько всего неизвестного ребенку из детского дома. Мария осыпала Бастиана вопросами, спрашивала, спрашивала и спрашивала, получала ответы и задумчиво, по-детски забавно, кивала.
Себастьян помог Бремер погрузить чемоданы в такси. Куда она уезжала, где и с кем планировала ночевать, придет ли завтра в Университет – ни один из этих вопросов не появился в его мыслях. Тогда – теплым вечером 24 марта 2027 года – Бастиан окончательно разорвал связь с Мартой. Но разорвал не сам, а позволил ей порваться. Он мог бы ее остановить, по крайней мере, мог попытаться. Майер упустил возможность показать Марте, что все не так уж и плохо, не сказал: «Не держи на меня зла, прошу. Так уж вышло, подруга», – не сделал ничего, отпустив чужую женщину так, словно она – ничто. Отпустил ее, пропитанную злобой и ненавистью…
Ведь в доме его теперь поселилось чудо.
- Ты голодна? – вкрадчиво спросил он, когда входная дверь закрылась за их спинами. – Я готовлю не очень, но знаю место неподалеку, где можно заказать еду. Там очень вкусно.
- Я не люблю кашу, – протянула Маша. – И супы. Там просто вода с картошкой.
Бастиан засмеялся.
- Ты можешь сама выбрать, что будешь есть.
- Как в самолете? – восхищенно спросила она.
- Да, родная, как в самолете. Только выбор больше.
Во время перелета Мария взяла стейк из лосося с овощным гарниром. Стручковая фасоль, сладкий перец, цветная капуста. Она настороженно обнюхивала каждый компонент блюда, затем пробовала его на язык и только после этого аккуратно откусывала маленький кусочек. Удивление, смешанное с восторгом, сияло на ее лице так ярко и чисто, что никто из пассажиров не остался равнодушным. Даже те, кто не видел ее, те, кто сидел в другой части салона, наверняка почувствовали эту радость. Счастье было везде, где ступала нога Марии.
Эстер.
К концу марта Себастьян оформит все документы, покажет их девочке и спросит, нравится ли ей новое имя.
- Да. Нравится, Бастиан.
- Я могу называть тебя Машей, если хочешь.
- Нет, – она пронзительно взглянет на него и скажет слова, от которых станет неловко: – Маша жила в приюте. Без родни. Эстер живет с тобой.
Но для него она не будет ни Машей, ни Марией, ни Эстер. 25 марта, на следующий день после приезда, сканер Цюрихского Университета откроет истину, в которой Бастиан уже давно не сомневался. Девочка из российского приюта – Совершенство. Абсолют. Из того знаменательного дня он вынесет многое: собственное ликование и торжество, однозначно определившее конец невероятно долго пути. Конец поисков. Но вместе с тем и новое начало.
Апрель, май, июнь. Три месяца пролетели мгновением. Каждый день Бастиан и Эстер Майер вставали в семь утра, спокойно завтракали под расслабляющую музыку или под монологи девочки – Себастьян приобрел целую библиотеку литературы: художественной, обучающей, научной, – и просил Совершенство рассказывать обо всем, что она узнавала из книжек. И монологи эти уже к началу лета больше напоминали доклады. Эстер изучила школьный курс биологии, математики, физики и химии, она насыщалась знаниями, вникала в суть вопросов и явлений, ни разу не попросив Бастиана растолковать смысл прочитанного. За три месяца она освоила английский и французский.
7 июля ей исполнилось шесть лет. Она сама сказала об этом.
- Сегодня мой день рождения, – бойко продекламировала девочка, закончив рассказ о структурных особенностях испанского языка.
- Вот как? – удивился Себастьян. – Почему ты раньше не сказала?
- Но ведь он же сегодня, – невинно ответила девочка.
- То есть… – его осенило. – Тебе никогда не дарили подарки?
- Нет, – отчеканила она, но тут же задумалась. – Хотя в прошлом году Лена принесла мне кусочек пирога с клубникой. Было очень вкусно.
Лена. Русская женщина, чьи рыдания он уже давно забыл. Эстер вспоминала полноватую воспитательницу время от времени, рассказывала, чаще всего перед сном, о бедном времени в стенах приюта. Но говорила она всегда так тепло и нежно, что образ детского дома после пары таких историй, стал поистине прекрасным.
- На день рождения принято дарить подарки, – сказал Себастьян.
- И что обычно дарят?
- Все, что угодно.
Девочка крепко задумалась. В сосредоточенном молчании она допила яблочный сок, отнесла грязную посуду в раковину и, повернувшись к Бастиану, спросила:
- Прям все-все?
- Да.
- Но ведь это невозможно.
- Почему? – улыбнулся Себастьян.
- Потому что нельзя подарить… Ну-у-у-у… Мысли. Память. Воспоминания.
- А так ли это? – вкрадчиво спросил Бастиан.
Эстер не ответила на его вопрос. Она подошла к нему, распахнула маленькие ручки и дождалась, когда он возьмет ее к себе. Себастьян заканчивал завтрак с Совершенством, клубочком свернувшимся на его коленях, пил крепкий кофе и размышлял, действительно ли память невозможно подарить.
А вечером того же дня, пока девочка читала одну из своих книжек, Бастиан оформил заказ на доставку сразу пяти различных пирогов. Черничный, вишневый, лимонный, творожный и, конечно же, клубничный. Радость Совершенства не знала границ, а вместе с ней и сердце Себастьяна наполнялось счастьем. И счастье это было неизменным. Ведь каждый момент рядом с удивительной девочкой казался уникальным и особенным, каждое утро, которое начиналось с монолога дочери, Бастиан встречал искренней улыбкой. И все чаще ловил себя на мысли, что некоторые вещи, доступные и понятные шестилетней Эстер, ему и вовсе неведомы. Экономика, финансовые политики стран, дипломатические отношения, исторические ценности, виды искусства… Девочка понимала все.
Но лишь с одной темой Бастиан решил повременить. Музыка. Фортепиано.
В середине августа, 18 числа, он решился на давно запланированный эксперимент. В праздничном зале Цюрихского Университета их уже ждали. Марта, Кристоф и новое, незнакомое лицо. Феликс Соавэ. Один из лучших пианистов современности.
- Здравствуй, дорогая моя! – просиял Кьорди, когда Эстер неуверенно шагнула в зал. – Каждый раз тебя видеть – как в первый, клянусь.
Старик выглядел неважно. За прошедшие месяцы он еще больше осунулся и похудел, остатки волос на практически лысой голове стали похожи на тонкую паутину, а кожа неприятно пожелтела и начала обильно шелушиться. Но рядом с девочкой, рядом с Совершенством, он расцветал. Обретал живость и ясность взора, желание двигаться и говорить, говорить, говорить. И лишь Марта знала, каково старику после каждого расставания с Эстер.
- Кристоф! – девочка кинулась ему навстречу. – Я так рада, Кристоф!
- И я, дорогая моя, – его глаза слезились, но он старался не подавать виду. – И я, родная.
- Эстер, – Бастиан тихо позвал ее и указал на незнакомца. – Это наш друг, Феликс. Он покажет нам кое-что… Особенное.
- И что я должна сделать?
Она всегда все понимала. Ни одна деталь не ускользала, ни один аспект не оставался без внимания. Ее привели в новое место, показали нового человека – от нее что-то хотят, определенно. Бастиан тепло улыбнулся.
- Просто послушай, хорошая моя. Садись рядом со мной и слушай.
Они сели неподалеку от рояля – Себастьян, Эстер, Кристоф и Марта.
- Что играем? – сладко спросил пианист. – Чего изволите?
- Бетховена, – ответил Бастиан. – Лунную сонату. Третье действие.
- Отличный выбор, – еще более слащаво протянул Феликс. – Замечательно.
Подол фрака взметнулся в воздух, музыкант занял свое место. Пауза. Тишина зазвенела вокруг… И полилась музыка, мощными переливами и громогласными раскатами, точным тонами и прекрасными акцентами. Пианист играл жарко и самозабвенно, а мысли Себастьяна улетели куда-то настолько далеко в прошлое, что эти воспоминания не чувствовались родными.
Вот перед ним слепой мальчик играет точно так же, а рядом женщина старается не плакать. Вот зазвучали всплески воды, тихие, словно шепот. И теперь женщина, что сдерживала слезы, улыбается ярко и чисто.
Музыка стихла. Померкли и воспоминания. Пианист резво развернулся на банкетке и окинул взглядом хранящих молчание слушателей. Эстер поднялась со стула и направилась к роялю.
- Что скажешь, маленькая? – ласково спросил Феликс. – Тебе понравилось?
- Да, – прошептала она.
- Прошу, – музыкант легко покинул место, предложив его девочке. – Покажи мне, на что способен твой юный талант.
Бастиан улыбнулся. Феликс Соавэ не знал всего. Ему, конечно, сказали, что Эстер Майер, если верить скану, имеет склонности к музыке. Что она, подобно множеству одаренных детей, которых пианист уже повидал, может проявить себя. Стоит лишь показать и наставить. Но Феликс не знал всего. Не знал Совершенства.
Банкетка была высока для шестилетней девочки. Пианист заметил это и опустил сиденье. Он помог Эстер взобраться на место, слегка сместил ее вперед, сократив расстояние до рояля, и шагнул в сторону, приняв умиленный и слегка чудоковатый вид.
Девочка повернулась и посмотрела на Себастьяна. Он едва заметно кивнул.
Музыка, что зазвучала после, была прекрасна. Ничуть не хуже исполнения прославленного пианиста, но Эстер интерпретировала мелодию иначе, расставила акценты так, как ей хотелось, преобразила сонату, дополнив ее глубиной и чем-то незримым, сокровенным. Она играла гладко, превосходно, а у стоявшего рядом музыканта нелепо вытянулось лицо и округлились глаза. Когда музыка закончилась, Соавэ встрепенулся.
- Это... – Феликс запнулся и прочистил горло. – Это шутка? – он резко тряхнул головой. – Великолепно, девочка, изумительно! Это счастливый день! Я слышал о подобном, но сам еще ни разу не видел. Великолепно! Замечательно!
Пианист продолжал ликовать, а Эстер серьезно смотрела на Бастиана, слегка склонив голову, будто бы спрашивая: "Что происходит?" Вечером того же дня он объяснит ей все. Расскажет, что многие вещи, такие, как игра на фортепиано, большинству даются с огромным трудом. Он объяснит, что ее данные превосходят любой известный ранее максимум.
- Для тебя нет ничего невозможно, – он сидел на краешке кровати, с нежностью перебирая светлые локоны. – Ты совершенство. Мое совершенство.
Девочка засыпала. Она медленно погружалась в сон, а Себастьян Майер любовался ей, практически не дыша. Тяжелые веки сомкнулись, дыхание стало ровным и глубоким.
"Я тебя люблю, родная", – подумал он. Эстер сонно открыла глаза, посмотрела на него и сказала:
- И я тебя люблю, папа.
* * * * *
Любознательность Эстер не знала границ. Совершенный разум всегда находился в поисках новой информации. И разум этот был всеяден. Математическая логика и программирование, живопись и литература, микробиология и генетика, – к семи годам маленькая девочка из России знала не меньше выпускника Цюрихского университета. Себастьян дал ей доступ к собственным ресурсам: подпискам на научные журналы, электронным библиотекам, – и Эстер читала все без разбора.
В лаборатории, что теперь единолично принадлежала Бастиану, – Бремер перебралась в тесную комнатку Кристофа практически сразу после возвращения домой, – расположилось цифровое пианино. В точности такой же инструмент стоял и у них дома, а дни, наполненные радостью и счастьем, теперь начинались с музыки.
Бетховен, Лист, Рахманинов, Шопен. Она играла сложнейшие произведения так, словно они были школьной программой для младших классов. Скарлатти, Дебюсси, Черни, Клементи. Девочка составляла импровизации и вариации на шедевры прошлого, дополняя и улучшая древнее наследие. Впоследствии она познакомится и с другими музыкальными инструментами и без каких-либо усилий освоит их все, но именно игра на фортепиано навсегда останется для нее любимым хобби.
Благодаря Эстер Себастьян увидел ту часть эпохи НСГМ, что никогда бы ему не открылась без дочери: композиторы нового поколения создавали этюды и ноктюрны, по глубине и чувственности не уступающие произведениям мастеров классики.
Через Эстер он узнал мир во всех его красках, понял, как скудно и нелепо жил до появления девочки. Понял, как же все-таки ему повезло. Ведь не будь ее – не стало бы и его. Не было бы обновленного Себастьяна Майера, совершенно точно. Остался бы тот нелюдимый, замкнутый и до отчаяния устремленный к мечтам доктор, которого так яростно не любили многие и многие. И жил бы он с чужой женщиной, бессмысленно коротая век, искал бы истину среди инвалидов, а, не найдя ее, опустился бы до поисков оной на дне пустого бокала. Наверняка так.
Но судьба подарила ему второй шанс, и благодарность его не знала меры.
Когда Эстер исполнилось восемь, Бастиан арендовал небольшую моторку и, впервые в жизни девочки, показал ей Цюрихское озеро с нового ракурса. Они много раз гуляли по берегу, любовались Альпами, но с воды привычный вид преображался.
Себастьян заглушил мотор, когда знакомые очертания города слились в полоску едва различимых серых зданий. Они долго молчали. Купались в лучах жаркого июльского солнца, наблюдали за бликами на воде, за мерными всполохами небольших волн, мечтательно смотрели на заснеженные вершины близких гор, настолько близких, что временами ощущался легкий холодок на коже. Бастиан прислушивался к всплескам воды, к далеким крикам птиц, парящих где-то далеко и незримо, и к своим чувствам.
- Мы с мамой часто ездили на озера, – наконец сказал он, нарушив приятное молчание. – Хорошие были времена.
- Ты по ней скучаешь?
Она не говорила. Шептала. Голос девочки звучал так ласково и нежно, и так гармонично вливался в общий поток природных звуков, что казался Бастиану неотделимой частью этого места. Эстер сидела на краю моторки, вглядываясь куда-то вверх, в бесконечную синеву ясного неба, а кудрявые светлые локоны развевались на легком ветру.
- Да, родная, – признался Себастьян.
Она и так знала ответ. В этом сомнений не было. Эстер знала все.
- Мне ее не хватает порой, – продолжил он. – Но, если честно, я о ней давно не вспоминал.
- Почему?
- Потому что годы с ней были прекрасными. А все, что после – оказалось страшным, скучным и серым.
- Тогда было лучше, чем сейчас?
- Нет, – он улыбнулся. – Лучше, чем сейчас, никогда не было.
Девочка протянула руку, тонкие пальчики погрузились в чистую воду озера.
- Холодная, – сказала она. И задумалась. – А ты бы хотел ее вернуть?
- Кого?
- Маму.
Глаза Эстер блеснули ярко-синим. Она выжидающе смотрела на Себастьяна, и во взгляде ее читалось искренне любопытство. Интерес.
- Да, наверное, – помедлив, ответил он. – Но… Она умерла очень давно, и так же давно я смирился с этим.
И вновь размеренные звуки природы заполнили паузу. Лодка вальяжно покачивалась на низких волнах, а мысли Бастиана вернулись к тому далекому времени, когда Беата Майер, Беата Эстер Майер, жила и радовалась жизни. Тогда все было иначе – просто и ясно. Он уже не раз возвращался к историям из детства, рассказывал девочке о матери, о брате, о своих мыслях и мечтах. Но Себастьян никогда не говорил ей о мелочах, о тех маленьких секретах и тайнах, что неразрывно связывали сына и мать.
- У нас была любимая песня, – погрузившись в воспоминания, улыбнулся он. – Ну, как любимая – мама любила ее петь и играть, а я обожал слушать. Очень старая песня Жака Брель. Ее частенько играли по радио в какой-то новомодной перепевке, когда мне было не больше тринадцати, но душа текста была прекрасна, – он надолго замолчал. Эстер не тревожила тишину. – Я все еще помню это, помню музыку. Мама подобрала ее сама, сочинила… И помню ее голос.
Женщина сидит за роялем, романтично склонив голову. Она поднимет руки, медленно и чувственно. Ее глаза закрыты. Пальцы касаются клавиш, моментально находят нужные ноты и порождают первый аккорд. Слова следуют за тонами, почти сразу же, почти без паузы. Прекрасно и высоко, чисто и пронзительно.
Женщина сидит за роялем в центре большого зала местного театра. Несколько секунд назад она объявила следующую песню, сказала, что слова принадлежат автору из прошлого века, но музыка принадлежит ей. А мальчик, что расположился в ближайшем ряду, услышав название произведения, замирает. Он слушает пение и игру и точно знает – женщина поет для него. Только для него одного.
- Как называлась… Называется песня? – Эстер деликатно прервала воспоминания.
- Ne me quitte pas.
Мир отдалился. Слова, волшебная фраза, что не произносилась уже невероятно давно, хлестко и стремительно ударила воспоминаниями. «Милый мой Бастиан. Я умираю. И мы ничего не можем с этим сделать. Не знаю, сможешь ли ты простить…» Она написала письмо от руки и направила почтой. Специально, чтобы дольше шло. А он учился на последнем курсе Цюрихского университета и, получив страшное известие, едва не потерял сознание…
- Прекрати! – далекий крик полный боли.
Ему казалось даже, что вопль этот звучит в памяти, но… Кричала девочка посреди озера.
- Прекрати! Пожалуйста! Очень больно!
Бастиан бросился к ней, обнял крепко и нежно. «Извини, прости, я не хотел», – мелькало в его мыслях, но сдавленный плач Совершенства заглушал все. Он чувствовал, как бешено стучит ее сердце, и ощущал, как колотится его.
- Прости меня, родная, – на выдохе, шепотом. – Прости, Эстер…
Как только девочка успокоилась, он завел мотор и направил лодку к берегу. Гул двигателя заполнил слух, холодные брызги в лицо раздражали, как осенняя морось, но вся сущность Себастьяна Майера сфокусировалось на одном – он ранил Совершенство. Причинил ей боль.
Она молчала долго, мучительно долго. Наконец, когда до берега оставалось совсем немного, девочка произнесла:
- Ты бы обрадовался ей? Если бы она вернулась?
Врать смысла не было. Уж теперь-то он это точно знал.
- Да, родная. Я бы ей очень обрадовался.
Бастиан не спросит ее о том, что случилось на озере. Даже любопытство ученого не устоит перед любовью. А любовь не требует вопросов.
Спустя пару недель, ближе к концу августа 2029 года, Себастьян встретит очередное чудесное утро. Он проследует на кухню, с удовольствием съест замечательный завтрак, заботливо оставленный на столе, нальет себе кружку ароматного кофе и, уже по привычке, направится в комнату Эстер. Он откроет дверь и увидит, как девочка сидит за цифровым пианино, слегка склонив голову. Себастьян улыбнется этой картине и сделает щедрый глоток бодрящего напитка. Он шагнет вперед, заметив как Эстер, не открывая закрытых глаз, занесла руки над клавиатурой. Бастиан проследит за ее движением, дождется легкого касания клавиш и услышит первый аккорд. За которым последует череда событий: кружка кофе полетит вниз, чтобы вдребезги разбиться о твердый пол, забрызгав чернотой половину комнаты. Но он этого не заметит. Его ноги сделаются ватными, он качнется вперед и вбок, но сможет устоять, облокотившись на ближайшую стену. И этого он не заметит. Девочка начнет петь. Почти сразу же, после первой ноты. Она начнет петь, чисто и высоко, прекрасно и пронзительно, играя ту самую мелодию из далеких времен, что всю сознательную жизнь ассоциировалась с чем-то возвышенным и сокровенным. И это окончательно сокрушит его сердце.
Девочка будет петь для него. Только для него одного.

Ne me quitte pas…