Дети Магдалины

Однажды мне приснился странный сон: будто я стою на помосте, а внизу простирается Иерусалим. Белые дымки над крышами домов, стены в голубом тумане...

Я повернулась к ложу, где спал Иисус. Лицо овальное с нежным румянцем, черные волосы вьются, глаза закрыты, но я знаю, что они синие.

И вдруг площадь ощерилась людьми. Все они что-то кричали, я не могла понять что. Потом голоса слились, и я поняла:

— Шлю-ха! Шлю-ха!

Странно мне было это. Случалось, и раньше меня так называли — жены неверных мужей, матери, оберегавшие от меня, как от чумы, своих дочерей. Но город ко мне привык, как к неизбежному злу, как к частице себя самого.

Почему же сейчас, когда я живу с Иисусом верной женой, рабыней его, они ополчились против меня?

Пока я думала, камень плюхнулся в подол моего хитона.

Я испугалась и распростерлась над Иисусом, защищая его своим телом. И вдруг камни стали легкими, как перышки, они едва касались меня, не причиняя зла.

Пробудившись, я почему-то подумала, будто мне снилось, что я Матерь Божья. Но меньше всего моя дочь походит на Иисуса Христа, она не напоминает даже захудалого ангела. Скорей, заброшенную собачонку: унылая мордашка, тощее тело и крупные лапы.

Я посмотрела на спящего рядом Алика. Он был бы похож на Иисуса, если б не круглые щеки. Такие не могли быть у Христа. Алик похож на плюшевого медвежонка. Еще меньше я годилась в Мадонны.

Вот тут я и вспомнила, что была-то во сне Магдалиной. И впервые подумала, что Матерь Божью и Магдалину зовут одинаково. Меня тоже зовут Мария.

Сегодня у меня в школе свободный день, и я на него отложила многие работы по дому. Но странный сон вышиб меня из колеи, я пошла к подруге.

— Ой, добре, шо ты тут! Мне такой странный сон приснился... Хотела идти к тебе рассказать, — Оксана стала метать на стол всяческую еду.
— Дары волхвов?
— Та понадавалы. У одного был сабантуй.

Она дружила с «сильными мира сего», иногда ей перепадало с «барского стола».

— Приснилось мне, что я пошла на прием к... — Оксана испуганно оглянулась, — к одному большому человеку. А он меня загоняет, загоняет за книжный шкаф. Потом смотрю — расстегивает ширинку. А там и смотреть на что. И вроде неудобно отказать — президент все-таки.

— Приседай, — говорит. И учит, как надо делать. А я говорю:
— Я сильська жинка, я вмию тилькы по-простому. Под вами народ, выберите кого получше.
А он бормочет: «Народ не поймет! Народ не поймет!» К чему бы это?

Я рассказала Оксане свой сон, она еще больше удивилась.

— К чему нам такое приснилось? Да еще обоим в одну ночь?
— К тому, что мы обе шлюхи, — сказала я.

Раньше мы этой темы не касались. Оксана предпочитала делать вид, что со всеми приходящим к ней мужчинами у нее платонические отношения. Пусть люди не верят, догадка — еще не подтвержденный факт. Потому ее покоробили мои слова. По логике событий ей следовало сказать:

— Если ты шлюха, не обобщай!

Но она была тактичным человеком — выставить себя лучше, чем собеседник, не хотела, но и согласиться не могла, потому молчала.

Я обвела глазами стены — во времена Андропова здесь, рядом с портретом Шевченко, висел его портрет. Он казался Оксане мудрым правителем. Потом она влюбилась в Горбачева, но его портрет не повесила. Боюсь, что Андропова она сперла на работе.

Сейчас рядом с Шевченко светился свежими красками плакат с Оксаниным бывшим мужем. В усах, в украинской вышитой рубашке и с загаром цвета темной керамики. Под ним значилось: «Глечик». Я не сразу заметила в уголке плаката несколько разнокалиберных горшков. Без сомнения название относилось к ним, но можно было подумать, что это фамилия автора. Его фамилию я знала. Оксана ее носит до сих пор: Квитка. Тоже неплохо. Когда-то он печатал под прелестной своей фамилией стихотворения в местных газетах. Я думала, что это псевдоним.

Оксана не вписалась в большой хозяйственный двор родителей мужа, свекровь ее выгнала вместе со своей внучкой. Муж предпочел скитаниям по квартирам материны пироги. Оксана тяжело пережила предательство.

— Зачем ты своего бывшего «Глечика» распяла на лобном месте? — спросила я.
— Он же теперь знаменитость, не слыхала?
— Стал известным поэтом?
— Нет, делает горшки. Всю Украину объездил, пригласили в Германию.

«Воистину, не святые горшки лепят», — подумала я.

— А где Ярослава?
— Так она ж с ним в Киев поехала.

Оксанина дочка в школе перебивалась с двойки на тройку, потому после восьмого класса слонялась без дела.

— Поехала учиться? — спросила я.
— Сниматься в кино. У нее же талия в полтора раза тоньше, чем у Софи Лорен.

Я несколько удивилась, что теперь в актрисы берут за талию, но Оксана тут же добавила:

— У мужа там все друзья.

Я посмотрела на подругу — талия у нее, конечно, не Софи Лорен, но со времен молодости стабильна.

— Покажи.

Оксана с готовностью задрала рубашку, показывая широкий солдатский ремень. В нем она и спала начиная с десятого класса.

— Не надоел?
— Да я уже привыкла.

Ярослава надела ремень в десять лет и с тех пор застегивает на одну и ту же дырочку. Снимает только под душем. Я на такие жертвы не способна.


Когда я вернулась, дочка чистила картошку.

— Посмотри на этого дурачка, он даже яичницу сварганить не умеет, пальцем пошевелить ленится.

Я посмотрела на обнимающие картофелину пальцы Сани, крупные, с коротко стриженными ногтями.

— Ты бы сделала маникюр.
— Видал придурковатую мать? Другие запрещают, а эта то импортную косметику купила, то ногти заставляет красить... Ты будешь?
— Я от Оксаны.
— Значит, не будешь. Хомячок, открой банку помидоров. Вначале меня коробило, когда Саня называла Алика

Хомячком, не такой уж он толстомордый, но сам Алик не обижался, он вообще никогда не обижался, только улыбался своей доброй, застенчивой улыбкой.

— Почему ты не в школе? — спросила я Саню.
— Мамочка, ты забыла, что у меня экзамены. Вот девичья память!
— Скорей склероз, — вздохнула я.
— Ты бы при Хомячке не рекламировала, а то найдет молодую. Алик моложе меня на десять лет, сейчас ему тридцать. Мне его подбросила подруга пять лет назад, а ей, уезжая в Израиль, наша общая знакомая. Вместе с мебелью и собакой Жулькой. Надеялась найти на земле обетованной получше.

— Садись, Хомячок! — у Сани сегодня было отличное настроение.
— Во жует!

Я любила смотреть, как он ест. Я все в нем любила: каждое уютное движение, милую улыбку и добрый, спокойный взгляд.


Приехала из Киева Ярослава и сразу прибежала делиться впечатлениями. Я слыхала через Санину дверь, что ей предлагали сниматься обнаженной лежа, но она не захотела.

Думаешь, так оно и было? — спросила я у Сани, когда Ярослава ушла.

Я не такая наивная, мамочка. Если б ей предложили переспать с гориллой, она б и под гориллу легла, только бы в кино сняться.

Хорошего ты мнения о своей подруге.

— О своей единственной подруге. Ты знаешь, в школе у меня друзей нет. Вчера до меня дошло, какую мне дали кликуху.
— И какую?
— Старая дева.
— В семнадцать лет.
— Ясновиденье.
— Но почему?
— Мамочка, посмотри на меня! Ты думаешь, мой фейс можно исправить косметикой? Окстись! Я не хочу делать из себя Петрушку. И от кого ты меня родила? Не могла выбрать получше?

Я ее вообще не собиралась рожать, уже записалась на аборт. Это был невзрачный человечек, попутчик на месяц. Он возник только потому, что Олег меня бросил уже окончательно. Я хотела родить от Олега, Саня была ошибкой природы. Слава Богу, у меня хватило ума не сообщать подробностей. Горько, что дети платят за наши грехи.

В этот вечер Алик спел нам свою новую песню. Слова он написал еще неделю назад, теперь подобрал на гитаре мелодию.

Как она хочет
К людям пробиться,
Их услыхать
И пощупать рукой,
Может поссориться,
Может влюбиться,
Самой обычной
Любовью земной.
Марсианка...

Плещутся волны,
Глух прибой,
На скале угольно-черной
Мелькнула тенью голубой.
Как она хочет
Людям прозрачным
Рассказать о планете своей.

Призрачен мир их,
А это значит —
Нет ей дороги
К сердцам людей!
Марсианка...

Может в тумане
Кто-нибудь видел
Блеск очей?

……………..

Ходят по свету
Марсиане,
Одиночки
Среди людей...

— Марсианка — это обо мне, — сказала Саня. Песня ей понравилась.

Мне же нравилось все, что создавал Алик. Возможно, ему нужен менеджер, но я для этой роли не гожусь, а барды, даже те, кто его песнями восхищается, каждый за себя. Впрочем, Алика это не волнует, он не стремился ни к деньгам, ни к известности, с него хватило б и двух слушателей — меня и Сани. КСП, где он иногда выступает, уже роскошь.

Сегодня я услышала через дверь, как Ярослава говорила:

— Хочешь я хахаля твоей матушки сведу с деловыми лабухами?
— Он не хахаль, он хомячок.
— Хоть тушканчик, лишь бы в норку тащил. Не вечно же ему сидеть на вашей шее.

Саня не передала мне разговор.

Недавно Алик сказал, что не ужился с моей подругой потому, что она сторонник немецкой философии — энергической, а он восточных — созерцательных.

— Я тоже сторонник энергической философии, — сказала я.
— Но ты ее никому не навязываешь.

Подруга пыталась, как она выразилась, «сделать из Алика человека». Трижды устраивала его на работу, но он не укладывался ни в какой режим. Зато и довольствовался немногим, случалось, жил под открытым небом и питался кофе, которым его ссужали друзья. Алик умеет слушать, за что его и любят.

Одна продавщица гастронома как-то не без горького юмора сказала; что наконец-то ей повезло с мужиком:

— Водку не пьет, морду не бьет, по бабам не шастает, сидит дома и ждет готового, когда я принесу.

Высказывание циничное, но есть в нем что-то и для меня. Я счастлива с Аликом все пять лет нашей совместной жизни потому, что уверена — если с ним хорошо обращаться, он не уйдет. Этой кошачьей добродетелью любовь обычно не обладает.


Вскоре Саня объявила, что Ярослава беременна.

— От кого?
— Откуда ей знать? Уверена, она в Киеве переспала со всеми, от кого хоть что-нибудь зависело.
— А пояс?
— Ярослава его снимать не намерена.
— Хочет родить урода? Не снимет, я сама скажу матери.
— Не смей! Пусть рожает, кого хочет, ее дело.
— Это отец виноват, потащил девочку, которой еще и семнадцати нет в грязное место.
— Ты что, думаешь она была девочкой? Да она еще в восемь лет потеряла сокровище!
— Как?!
— Ей один мальчик подарил материн кошелечек из бисера. Ярославе очень нравился. Помнишь, тогда история вышла: тетя Оксана подумала, что она его спёрла. Но она честно заработала!


Мы проснулись от воплей и причитаний — Саня включила «Тропиканку».

— Могла бы дать поспать, мне сегодня на работу не идти,— вздохнула я.
— Должна же я хоть в кино побыть в нормальной семье. Во, снова врезал! А то вы целые дни облизываетесь, аж смотреть противно. Я вам завтрак сварганила. Хоть бы кто спасибо сказал.
— Спасибо! — я умылась и вошла на кухню.
— Сейчас по паре блинов спеку, не хотела чтоб остывали,— она поставила на огонь сковородку. — Чего вы спите валетом, вы что, трахаетесь оральным способом?
— Что?
— Ты не знаешь, как это называется?
— А ты откуда знаешь?

Саня пошла в свою комнату и принесла газету «Маргарита».

На заглавной странице женщина в ажурных плавках, раздвинув нога показывала сквозь кружева свое женское естество. Я пролистала дальше и обнаружила парня выставившего кое-что уже без намека на фиговый листок. Кое-что было до колен. В тексте давали длину в сантиметрах — самую большую в городе. Мне стало интересно, как им удалось измерить остальные.

— Где ты взяла эту газету?

— Первую подсунули в школе, как старой деве, я потребовала еще, но они не раскошелились. Пришлось покупать на свои.
— На свои — это на те, что я давала на обед?
 Нет, на кино.

В отличие от одноклассниц, Саня посещала не кафе, а кинотеатры. Она любила мелодрамы.

— Газетка клевая, кина не надо, — улыбнулась Саня. — Теперь я знаю всю теорию, осталась практика.

Я испуганно уставилась на дочь.

— Не дрейфь, мамочка, мне это не грозит, не вижу желающих. Когда приспичит, напишу объявление в «Маргариту»: «Старая дева готова отдаться первому встречному».

Я изо всех сил постаралась чтоб мое лицо ничего не выражало. По-видимому, это удалось, поскольку дочь подошла и обняла меня за шею.

— За то я тебя люблю, мамочка, за то, что тебе можно говорить все ты настоящий дружок.

Я чуть не залаяла от удовольствия.


Когда я вернулась с работы, Алик уже отправился в свой клуб. Я заглянула в кухню и остолбенела — на полу стоял тазик, до половины наполненный сгустками крови. Из комнаты Сани донесся стон. Пока я добежала до двери, воображение нарисовало истекающее кровью тело дочери.

Саня что-то делала возле стола.

— Что случилось?
— Не видишь?

Я перевела глаза на диван и только тогда заметила на нем Ярославу. Сперва она мне показалась мертвой.

— Что случилось?

Саня увела меня в кухню.

— Ярослава сделала аборт.
— Как?
— Как все, в больнице. Она у нас поживет пока.
— Но, Саня, это не нормально, столько крови, надо вызвать скорую помощь.
— Я уже предлагала, она не хочет.
— Я это сделаю сама. И потом, надо сообщить матери, ты не понимаешь, она может умереть.
— Не смей! Это ее жизнь. — Но взглянув на меня, Саня смягчилась. — Не переживай, мамочка, из нее уже не течет.

И тут позвонили в дверь.

— Вдруг это Оксана, — сказала я.

Саня схватила тазик и помчалась в туалет.

Это была Алла, которая жила с Аликом до меня.

— Ты одна? А где наша эстафета?
— Какая эстафета?
— Мамочка, она так называет Алика, — вернулась с вымытым тазиком Саня.
— Но почему эстафета?
— Ты непонятливая. Нет, мы его не передали никому другому и не передадим, он нам самим дорог.
— Не устроился работать?
— Тетя Алла, он уже давно работает в оркестре. Гитаристом. И хорошо получает, между прочим, — нагло соврала Саня.
— Я не верю, что он работает, — сказала гостья.
— Это ваши проблемы.

Тут из Саниной комнаты послышался стон.

— Кто там у тебя? — всполошилась гостья.
— Муж.
— Какой муж?
— Который объелся груш, теперь страдает животиком.

Гостья уставилась на меня вопрошающе.

— Шутка, — объяснила я.
— Но там же кто-то есть!
— Безусловно.

Большего она от меня не добилась.


Я давно хотела поставить замок на дверь своей комнаты, но мешали комплексы дочери. Не хотелось, чтоб Саня чувствовала себя одинокой. Теперь, после выяснения, «каким способом вы трахаетесь», попросила Алика повесить на дверь крючок.

Утром мы проснулись от грохота, Саня ломилась к нам в комнату. Не успели подняться, как дверь с треском распахнулась, крючок вылетел.

— Так, заперлись, — Саня оглядела нас с презрением. — закрылись, птенчики! Вы что же думаете, что можете без меня прожить? Да вы еще дрыхните, а завтрак уже на столе. Способна ли хоть одна, дочь на это? Я хожу на рынок, считаю копейку к копеечке, навожу дома порядок, а вы от меня запираетесь? И это... С ним тебе хорошо, а со мной плохо! Посмотри на этого урода, он разжирел на твоих харчах, как кот! Целые дни бродит по дому в одних трусах и я должна любоваться его толстым пузом! Да он уже лысый в тридцать лет!

Я с удивлением смотрела то на Саню, то на Алика — никакого толстого пуза и лысины у него не было.

— Ты думаешь он тебя любит? Фигушки! Он любит вкусно пожрать, да сладко поспать! Это я, я тебя люблю и ради тебя копчусь на кухне. Только ты этого не замечаешь! — Саня заплакала. Я поднялась и хотела ее погладить, но она рванулась в сторону.

— Уйди, гадина! Ты его любишь потому, что он с тобой трахается! Вы и дверь потому заперли. Только вы ошибаетесь, если думаете, что я этого не видела. Я еще в детстве... Первый раз, когда ты на балконе. Не помню уже с кем.
— На балконе?
— Забыла? Тогда еще против нас большой фонарь висел. Так что не только я, весь город видел, если кто не спал. Я у двери затаилась и досмотрела спектакль до конца. Интересно было. А потом еще много, много раз по утрам, когда вы думали, что я сплю. А потом мне неинтересно стало, даже противно. Так что можете трахаться не запираясь, я не стану подглядывать. Меня тошнит от вашего секса!

Алик, сидя в постели, грустно улыбался, Саня швырнула в него полотенцем, которое до этого мяла в руках.

— Альфонс кроличий!

Она убежала, но странная кличка застряла у меня в ушах. Если даже альфонс, то почему кроличий? И вообще, что они все имеют против того, что женщина работает, а мужчина дома? А если наоборот? Кому какое дело?

Когда я была Магдалиной, то, наверное, кормила Иисуса. Уж не он меня, где ему было работать! Он был философом, проповедником, создал лучшее в мире учение! А я шла на улицу и продолжала заниматься своим ремеслом, чтоб кормить нас двоих.

— Алик, помнишь, я тебе рассказывала свой сон? За что они бросали камнями в Магдалину?
— За то, что она полюбила. Любовь наказуема.
— Но почему?
— Потому что у других ее нет.

Алик взял мои руки в свои и стал нежно целовать. И тогда я увидела, что у него действительно образуется лысинка. Я наклонилась и поцеловала его в розовую макушку между поредевшими волосами. Потом пошла успокаивать Саню.


На другой день дочь позвала меня для секретного разговора.

— Я все поняла, я вам больше не буду мешать, дай мне адрес отца.
— Я не могу.
— Ты не знаешь, кто мой отец?
— Знаю, конечно, но я не знаю его адреса.
— И ты могла меня родить и не спросить адрес? Ты не подумала, что дочь вырастет и захочет его увидеть?
— Если б я даже взяла адрес, где гарантия, что он сейчас проживает там же? Может, он вообще за границу уехал.
— Он что, еврей?
— О господи! Какая разница? Украинец он, так что заграница тебе не светит.
— Нужна мне их засранная заграница! Мне нужен отец. Может, он такой же одинокий, как я!

Разубедить Саню было выше моих сил, но мне удалось вытащить её к Оксане. Подруга поила дочь отваром из трав.

— Я думаю, это весенний авитаминоз. Но, может, и малокровие. В лице ни кровиночки. За последний месяц так схудла...

Мы смотрели на Ярославу — та спокойно глотала свой отвар. Неужели Оксана ни о чем не догадывается? Вот уже месяц она клеила в два парадных альбома фотографии.

— Хотите посмотреть?

На снимках подруга была моложе своих лет. Особенно хорошо ей удавались улыбки. Мне понравился вьетнамский цикл: Оксана на фоне пагоды, Оксана с монахом у буддийского храма, и как крошечный вьетнамец переводит ее по камушкам озерка. Подруга воспитывала рабочих в общежитии и вместе со своими подопечным еще в советские времена посетила Вьетнам.

В другом альбоме вместилась вся ее биография: от босоногой девочки сбоку большой колхозной семьи до важной дамы, что-то передающей через стол депутату Лукьяненко. В последнее время она фотографировалась с писателями и композиторами, Оке пи возглавляла всяческие культурологические общества.

— Насладились? — улыбнулась Ярослава. — Мама в обнимку с депутатом Гриневым, мама обнимает за талию Петра I (гранитного), мама и Эйфелева башня...
— Дурочка, в Париже я не была.
— Ой, пустите Дуньку в Париж!
— Дура ты!

Помнится, Ярослава вдохновенно рассказывала нам, с какими актерами, да с какими режиссерами ей привелось обедать.


Через день Оксана пришла к нам расстроенная.

— Пишлы до тэбе. Надо поговорить.

Саня хмыкнула, о всех секретах она узнавала от Ярославы. Мы зашли в нашу комнату, и Алик потихонечку выбрался на кухню.

— Представляешь, эта идиотка потребовала с меня деньги! — сказала Оксана, как только за ним закрылась дверь.

Я растерянно моргала.

— Вчера пришел один мой знакомый, мы, конечно, закрылись, ты знаешь, я не люблю разговаривать при открытых дверях, а когда он ушел, она потребовала откупного.
— Кто?
— Та Ярослава ж! Она думает, я с ним сплю.
— Признаться, и я так думаю.

Оксана взглянула на меня, открыла рот, потом его захлопнула. Алик просунул руку в дверь, снял со стула джинсы и уволок их в коридор. Оксана вновь обрела дар речи.

— Говорит: «Мне надоело слушать ваши вздохи и скрип дивана».
— Пусть не подслушивает.
— Говорит: «Я не вожу в дом мужиков, и ты не води. Дом — это святое». Представляешь? «А если водишь, плати мне, и я буду уходить до которого тебе надо часа. Двадцать зелененьких мои, остальные твои». Она думает, я с них беру доллары.

— Она так не думает, просто ей нужны деньги.
— Боже ж мий! Я даже не знаю, что делать! Она сказала, если я не стану платить, она пойдет в милицию и заявит, что мать проститутка и ее растлевает. Ей же нет семнадцати, два месяца осталось.

Я вздохнула.

— Мне кажется, я тебе смогу помочь советом — не принимай гостей месяца полтора — сначала вы будете доедать то, что в холодильнике, потом посидите на твоей зарплате. Ярослава сразу даст задний ход.


И вот пришли самые страшные дни моей жизни — однажды я вернулась с работы и застала Саню и Алика в своей постели.

Саня испуганно забилась под одеяло, он сел, виновато улыбаясь. Над домом повисла тишина, я будто в глухую яму провалилась.

— Тинь, тинь, тинь! — что-то жалобно заныло у меня в голове. Или муха попала в паутину и выводит свою предсмертную песню? И вдруг Саня взвыла, заслоняя голову локтями:
— Мамочка, не надо! Мамочка, не надо!

Неужели она думала, что я стану её бить? Я развернулась и убоялась вон. Бежала в соседнюю девятиэтажку Оксаны. Ждать лифт не стала, в том же темпе понеслась наверх. Не знаю, что было бы, если б к шестому этажу я не выдохлась. До девятого плелась кое-как. Остановилась передохнуть и нечаянно взглянула вниз. Здесь окно начиналось почти от моих колен. Стекла не было, я испуганно отпрянула.

У Оксаны мне делать было нечего, и я поплелась вниз. Как жить дальше, необходимо было решать самой.

Но думать я не могла. Я брела городом и в голове мельтешили обрывки мыслей и образов. То я вновь и вновь видела эту жуткую картину: полуголую Саню, виноватые глаза Алика, и меня просто взрывало чувство ужаса, то я вдруг начинала обвинять себя, что привела в дом молодого мужчину и не уделяла внимания дочери...

Опомнилась на школьном дворе. Это была моя школа, в ней я преподавала биологию, и ключ от кабинета лежал в моем кармане. Дверь выходила прямо во двор, на окованную железом лесенку. По ней я и поднялась.

Из кабинета уже вынесли столы, цветы высадили в грядки, но топчан, на котором они стояли, остался. Я устало на него опустилась.

В комнате было холодно и пусто. Ярко горела лампочка под потолками, черно глядели окна без штор.

«Вот тут я и стану жить», — мелькнула безумная мысль.

Дверь, выходящая на пустынный двор, осталась не запертой, но усталость парализовала меня, я даже не могла подняться, чтоб вынуть с наружной стороны ключ.

В здании была глухая тишина, будто мне уши залепили ватой. И вдруг я услышала на лестнице шаги. Мое сердце напряглось, но мышцы сразу же расслабились, мне было все равно. Дверь отворилась — на пороге стоял Алик.

Он не вошел в кабинет, а сел на пол у двери, маленький и жалкий, как мешочек с мукой. Свет лампочки ярко освещал его, на стене тикали школьные часы.

Я огляделась, будто соображая, где мы находимся. Он поднял на меня несчастные, больные глаза.

— Давай поженимся.

«У него глаза Иисуса», — подумала я. — «А сам похож на Винни-Пуха».

— Ты потолстел, — сказала я, как будто отказывала ему по этой причине. Потом мы надолго замолчали. Кто-то со стороны обхохотался бы от такого диалога.

И тут дверь с треском распахнулась — на пороге стояла Саня. Я поняла, что вычислить меня было нетрудно.

— Сбежали? Зайчики. И вам не стыдно? Я всю жизнь на вас горбатилась, вы же ни на что не годны, кроме вашей проклятой любви! А меня никто не замечает. Умри я завтра, вы заметите только после завтра, когда в холодильнике еда кончится. У меня же кроме вас никого нет на свете! Хотела разыскать отца — передумала, раз мама его бросила, значит он не стоящий. У меня даже подруг нет. Для Ярославы я просто емкость, куда она выливает свои гнусные секреты. И вот вы меня бросили и сбежали. Вам не стыдно?

Алик поднял глаза и посмотрел на меня таким мученическим взглядом, что у меня сердце зашлось. Но и какое-то недоброе отстраняющее чувство было во мне к нему? Я вздохнула.

— Саня, я ушла... Я не могла... Алик же...

— Ты что думаешь, он мне нужен? — взвилась Саня. — Да я и трахнулась с ним только затем, чтоб доказать какое это ничтожество! Готов переспать с любой женщиной.
— Не смей! — я поднялась с места.
— Не волнуйся, — тихо сказал Алик. — Она так не думает.
— Не волнуйся, — одновременно начала Саня, — я больше буду. Просто хотела узнать, что это такое. Все воют: «секс, секс!» Ничего противней не видела!
— Но ведь существует любовь, Саня!
— Сказочки для малолеток! Насмотрелась я. У тети Оксаны любовь по расчету, а у тебя по сексу. Не стесняйся, мамочка, ты зарабатываешь достаточно, можешь себе позволить. Хомячок старается.

Я изо всех сил удерживала на лице безразличное выражение.

— Но я люблю вас, — продолжала Саня, — вас обоих. Я просто вся изнылась от неразделенной любви!

«О, боже!» — я подхватилась, хотела погладить худенькие плечи дочери.

— Не прикасайся! — взвыла она.

Я испуганно отпрянула.

— И слушайте мой приговор. Сейчас мы вернемся домой, обед на печке. Я вас простила. Я буду по-прежнему готовить, убирать и всячески вас ублажать. Занимайтесь любовью, если это вам нравится. И как вам не противно?! Живи спокойно, мамочка, — усмехнулась Саня, — я больше к нему в постель не полезу. Я себе резиновый член куплю, если приспичит. В «Маргарите» есть адрес магазина. Буду трахаться с искусственным мужичком — чисто, гигиенично и никаких проблем!

И тут я почувствовала потребность обратиться к Богу. Впервые в жизни. К тому, которого видела во сне.

— О Иисусе Христе, — зашептала я про себя, — ты простил Магдалину за грехи ее, научил жить, показал, что она может стать святой женщиной и матерью, прости меня! И научи. О святая Магдалина, все мы твои дети, не карай нас так тяжко, научи как жить дальше!