Кот голубого окраса

Сначала он увидел детей, гоняющих мяч по двору. Один из них остановился и присел, что-то разглядывая. Потом стал сзывать остальных. Что б это могло быть? Он двинулся к детям.

— Да они слепые! — сказал один из ребят, выпрямляясь.

Девочка дала совет:

— Не трогайте, за ними их мама придет.

Он подошел ближе — на свалке жались друг к другу двое серых котят. Малыши охрипли от крика и уже не пищали, а только разевали рты.

За ними никто не придет.

Теперь уже он присел возле котят и погрузился в тяжкие раздумья. Саша потянулся за блокнотом, в который вписал вчера стихи:

Из моего окна видна стена,
Ряды простых и серых кирпичей,
Ничья труба и крыши часть ничьей,
И снова кирпичи повыше...
Но вырос клен на проржавевшей крыше,
На горсточке земли, попавшей за карниз...
И я теперь, вставая поутру,
Гляжу, как листья пляшут на ветру,
Как зажигает солнце желтый лист,
Как по стене бежит, играя, тень,
И начинаю радостно свой день...

Но день выдался нерадостный. Нужно было сделать выбор между, выражаясь современным языком, коллективным и индивидуальным предпринимательством. После долгих раздумий Саша выбрал индивидуальное.

В желудке заурчало. На столе была краюха хлеба, луковица и холмик соли. «Завтрак аристократа». Под ногами громыхнул чайник, напоминая о себе. Саша пнул его шлепанцем. Он еще не выкупил по талону сахар. Зато выкупил сигареты. Вздохнув, потянулся за «Ватрой».

По соседней крыше прошлась кошка, осторожно касаясь жести. Он отломал от краюхи немного мякиша и раскрошил на подоконнике. И сразу прилетел хромой воробей. Кошка стала его с пристрастием разглядывать.


Частное предпринимательство плохо тем, что пока ходишь по домам, напрашиваешься, каждый самовыражается. Как может. Однажды женщина, впустившая его в комнату, сказала:

— Вы увеличиваете карточки? А то один говорил: «Если вам надо увеличить вашу семью, то наш фотограф это может».

Потом, когда Саша фотографировал ее ребенка, его взгляд невольно скользил по выпиравшей из халата груди женщины. Вид сытого женского тела его отталкивал.

Саша зарядил фотоаппарат, положил в сумку запасные пленки и «показуху» — этот уже довольно обшарпанный ребенок говорил за него. Саша звонил в дверь и молча показывал портрет. Обычная реакция — дверь захлопывалась. Самое оскорбительное — когда твой труд не нужен.

Хромой воробей наелся и взлетел на свой карниз. Саша взглянул, все ли еще гуляет кошка по крыше: из-за трубы выползала туча. Громыхнуло. И вдруг он представил, как потоки дождя обрушиваются на беззащитных котят.

От троллейбуса, рассекаемый косыми струями, он нес их под курткой. Дома разглядел получше — котята были полосато-серой масти, с веками, заклеенными гноем. Саша промыл их борной кислотой, потом взял зонт и пошел за молоком, пипеткой и стрептомициновыми каплями.

Пить из блюдечка котята не умели, пришлось выдавливать молоко из той же пипетки. Через час он постелил в углу ветхую кроличью куртку. Отяжелевшие и сонные близнецы доверчиво жались к новой матери.

Захотелось есть, Саша спрятал хлеб и лук в целлофановый кулек: хорошее — на потом. «Наживу себе язву», — подумал он, утоляя голод очередной порцией никотина. Хотелось расслабиться, но нужно было снова обходить хатки, напрашиваться. Утром он неудачно сходил в общежитие — не набрал ничего. Каждым выходом Саша наступал на горло собственному достоинству. Чтоб работать, нужно было унижаться. Хотелось и плохое отложить на потом, но в холодильнике было всего полбутылки молока. «Нужно купить пакет „Деталакта”, — подумал Саша, — во-первых, витамины, во-вторых, надолго хватит».

Он снова повесил на плечо сумку и вышел на улицу. Мир был чист и прозрачен. Дома возникали яркими цветными пятнами: розовые, желтые, голубые. Деревья роняли серебряные капли. В лужах сверкал закат. И было странно, что в этом прекрасном мире люди себе устроили никчемную жизнь. Саша шагал по мокрому асфальту, в бедро его колотила сумка со старым добротным фотоаппаратом «Москва».

Всю ночь красный глазок увеличителя искал в темноте глянцевые прямоугольники «березки». Потом он отворачивался, и бумаги касался желтый пучок лучей. Затем — в проявитель.

В ванночке из ничего возникал мальчик на лошадке или девочка с бантиками. Выдержку Саша определял на глаз и не спеша пинцетом перекладывал фотографии в фиксаж. А сверху в окно заглядывала единственная голубая звезда. В деревне их были бы мириады. Саша смотрел на звезду, хромой воробей на своим карнизике давно спал. Из угла комнаты доносилось легкое посапывание. Это были спокойные, уживчивые котята.


Он проснулся в половине первого. Солнце на соседней крыше уже выглянуло из-за трубы, ветер листал резные листики клена. Это деревце принадлежало клубу «Ржавый коготь». Всю ночь «джентльмены на крыше» нарушали его семейную идиллию гнусавым воем. А сейчас разлеглись, греясь на потеплевшей жести. Дамы чистили на солнышке слежавшиеся за зиму меха.

— Чик! Чик! — призвал его к порядку воробей.

Саша встал и накормил воробья. Потом накапал молока в жадные ротики малышей. Потом принялся за краюху.

Он был самым быстрым фотографом-индивидуалом — в пять вечера уже разносил фотографии. Все, что не касалось цвета, не требовало много времени. Покончив с делом, зашел в кофейню. Он любил посидеть там после сдачи работы. Потягивал кофе, а вокруг мелькали знакомые лица. Иногда кто-нибудь подсаживался, и он угощал гостя. И витали над кофейней легкие пары, от которых она, казалось, может взлететь и, паря в воздухе, поплыть над странами мира... Потом Саша отправился на поиск.

Раньше ему казалось, что дом с террасой непременно находится на его улице, и он ходил и ходил, задирая голову. Теперь он знал точно — искать надо по всему старому городу.

Поздно вечером закат становился сиреневым, а дома теряли свои очертания. Наступала его пора. Из домов выходили призраки, шурша длинными щелками, иногда ему чудился мимолетный сиреневый блеск глаз и чуть слышный шепот:

— Иди! Ну иди же!

Он шел, погружаясь в лиловую мглу, куда его влекла за собой трепетная рука.

— Ну иди! Иди же!

Потом зажигались фонари, призраки уходили в глубину домов и он утомленной походкой направлялся к себе.


Котята выздоровели глазами, подросли и заблестели шерсткой. Один — обычной серой масти, другой — с голубым отливом. Они играли и гонялись за мотыльками и мухами, но хромого воробья не трогали. Воробей был холостяком. На своей культе и половине крыла ему удавалось перелетать только с карниза на подоконник и обратно. Невесты гнушались калекой.

Проснувшись, Саша кормил кого чем, потом ел сам, листая журнал «Нива». Четыре толстых подшивки, с 1911 по 1914 год, он унаследовал от бабушки.

Когда на проигрывателе звучали вальсы Шопена, дамы в старинных платьях покидали страницы журналов и медленно кружились по комнате. Саша с ними был знаком еще с детства, знал их голоса и характеры. Когда-то художник приковал их навечно к одному году, но они продолжали жить на крошечном островке прошлого в настоящем.

Когда солнце уходило к западу, погасив листья клена, на соседней крыше появлялся новый персонаж — «джентльмен удачи» с рыжими бакенбардами. Переговоры грозили перерасти в потасовку. Клуб «Ржавый коготь» волновался. Вечером Саша снова уходил на поиск дома с террасой.


Если в квартире кот, ты видишь, чем он отличается от тебя, ты говоришь: «кот, он такой...». Если два кота, становится заметно, чем они отличаются друг от друга. Перед тобою личности. Иван рос крупным и жилистым, с зорким звериным глазом. Со временем на кончиках ушей у него появились кисточки, на нижней челюсти — бородка. Он походил на рысь, но был незлобив и тих: то душен, а его взгляд не требовал разгадки, это был честный взгляд сильного зверя.

Серебристо-голубой Чарли любопытно склонял головку, разглядывая мир. Было заметно, что это котенок-интеллектуал, хрупкое создание с огромными пытливыми глазами. Он хотел понять мир. Когда звучали каприсы Паганини, Чарли поворачивал к проигрывателю ушко и глаза его становились туманными и загадочными. Он мечтал. Саше было знакомо это состояние. Котята никогда не ссорились и оказывали взаимные услуги, вылизывая друг другу ушки и затылок. Спали они теперь на диване с Сашей, согревая его в студеные зимние ночи.

Зимой люди более склонны фотографироваться, чем летом и, случается, даже заказывают портреты. Ради этой работы — исполнение анилином цветных портретов — Саша и занимался фотографией. Он работал не спеша, строго подбирая цвета и по-живописному прокладывая тени. Об одном только жалел, что портретируемый не сидит перед ним и он пишет человека вообще. Отсутствие натуры делало его дилетантом. Но и сами анилиновые портреты — уходящий промысел. На стены теперь вещают полированное дерево, или чеканку, а в альбомы помещают цветные фотографии, доверяя химии больше, чем человеческому глазу.

Зимой Саша реже выходил на поиски дома с террасой, и порой глухими морозными вечерами на него находила тоска, боязнь, что когда он найдет дом, ее там уже не будет. Ему мерещился веночек из крашеной жести, и однажды он даже отправился искать на кладбище. Он бродил среди памятников, заглядывая в лица на фотографиях, и душу его холодил страх. Он был похож на женщину, ищущую на поле брани и боящуюся увидеть среди мертвых родное лицо. На этом поле брани ее не было.


Новая весна пришла на крышу. Дамы в мехах кокетничали, уклоняясь от ухаживаний джентльменов. На своем карнизе прихрамывал воробей, а внизу, на молодой зелени травы вальяжно разлеглись беременные кошки. Иван и Чарли подолгу сидели на подоконнике, вбирая в себя запахи весны и волнующую жизнь за окном. Нужно было приучать мальчиков к лестнице, чтоб они умели найти собственную дверь.

Вечером Саша их выпустил на площадку. И сразу в комнате стало неуютно. Он выглянул за дверь, близнецы принюхивались, осторожно осваивая ступени.

Через полчаса он услышал басовые вопли Ивана. Сбежал на второй этаж — сосед тыкал кота носом в лужу.

— Теперь будешь помнить! Теперь будешь помнить!

Иван изловчился и укусил его за палец.

— Ах ты, падлюга! Так ты кусаться?!

Но Иван вырвался и побежал вверх по лестнице. Саша за ним.

— Если эта сука напудит еще раз у меня под дверью, я тебе голову оторву вместе с твоим котом! — неслось вдогонку.

Дома Саша вымыл под краном кошачий нос. Иван не был виноват, коты пользуются унитазом. А лужи появлялись и раньше. После раздумий Саша пришел к выводу, что в подъезд заходят пьяные. Вымыв Ивана, он поспешил за Чарли.

Через день утром к нему явилась уборщица.

— Говорят, это твой кот все углы засцал?! Еще раз увижу, будешь мыть сам. Чего ты дергаешься?

Саша дергал ногой, загоняя котов в комнату, не хотел, чтоб уборщица видела, что их двое.

Он был изгоем дома. Кроме него из старых жильцов здесь доживали две бабушки. Старики умирали, уступая место беглым из деревни крепостным. Люди от сохи обустраивались в квартирах годами: перестилали паркет, меняли обои и оконные рамы, обкладывали ванные плиткой. Саша жил, как в сундуке, поставленном в столярную мастерскую. Крепостной становился рабом собственных хором. Квартиру готовили, как Прокрустово ложе, чтоб примерять к ней соседей. Саша в этом соревновании выходил полным ничтожеством. Прокрустово ложе не пришлось, и он чувствовал, как ему, вытягивая, ломают ноги.

Как только солнце, показавшись из-за трубы, устремилось к зениту, воробей возмущенно закричал:

— Чик! Чик!

Саша встал и покормил воробья, потом ткнул на печку чайник.

Постучали. Пришел его единственный школьный товарищ.

— Садись чай пить! — Саша высыпал на тарелку кулек баранок.

Но Андрей сперва обошел квартиру, разглядывая картины. В этой комнате он вел себя, как в музее.

— А хатку за сколько можно продать?
— Не знаю, — Саша посмотрел на украинский пейзаж, — это оригинал. Васильковский сам подарил прадеду.

Но Андрей уже осматривал потолок.

— В августе пойду в отпуск, задую.
— Что? — не понял Саша.
— Потолок пылесосом, а стены возьму макловицей. Ты какой цвет любишь?
— Лиловый, — машинально ответил Саша.
— Лиловый не пойдет. Лучше всего желтый — ровно ложится. Или салатный. Или, может, ты хочешь обои?
— Я думаю, теперь не купить ни обои, ни краски.
— У меня есть.
— Садись пить чай.

Баранки жевали молча. Саша думал: «Вот — тоже рабочий человек. Электрик. А вместо того, чтоб корить меня беспорядком, постоянно что-нибудь ремонтирует в доме, предложил помощь. Когда слесарь из ЖЭКа навещал вечно плачущее водное хозяйство квартиры, до Саши долетали его беседы с кранами.

— Всю квартиру засрали, человеку бы дали, человек бы из нее куколку сделал.

Коты поели и улеглись спать. Чарли положил голову на плечо Ивана и казался котенком возле матери.

— Вот этот скоро будет в длину дивана, — сказал Андрей.— Это Ванька?

Саша кивнул.

— Подари.
— Зачем тебе?
— Люблю, когда хорошего и много.
— Не могу я их разлучать, сам видишь. Андрей погладил Ивана.
— Новые стихи писал? Почитай.
— Я тебе лучше прочту Гумилева.

 «Все чисто для чистого взора
И светлый венец и суму,
Суму нищеты и позора —
Я все благодарно приму.

Пойду я в далекие рощи,
В забытый хозяином сад,
Где бельник корявый и тощий
Внезапно обрадовал взгляд.

Там брошу лохмотья и шпагу
И буду во сне королем,
А люди увидят бродягу
С бескровным, землистым лицом.

Андрей любил фантастику, но Сашины стихи и стихи его любимых поэтов с удовольствием слушал. Потом Саша выложил на диван альбомы со старинными фотографиями. Кроме того, заветного, который не показывал никому. Гость переворачивал страницы, в комнату двинулись господа с тросточками и дамы в корсетах.

— Ты о них что-нибудь знаешь? — спросил Андрей.
— Только о родственниках. Билый не делал разницы и помещал близких среди сотен других людей, по качеству снимка. Вот эта дама в громоздкой шляпе — моя прабабушка.
— На берегу моря, — сказал мечтательно Андрей.
— Нисколько. И море, и мраморные колонны — на холсте. У Билого был набор декораций к случаю. А вот на обороте, — Саша вынул и перевернул фотографию, — международные награды. Видишь, медали? Их фотографии Билого присудили за качество.

Саша подошел к окну и подумал, что все, что он видит сейчас: и небо, и верхушки деревьев, и старинные крыши домов — кто-то уже видел из этого окна сто лет назад. «Интересно, какая тогда была обстановка в доме?» — Он перевел взгляд на полотна старых мастеров, потом на резную дореволюционную мебель бабушки. И вдруг увидел чью-то туфельку, мелькнувшую на ковре. Билый навечно остановил мгновения их жизни, но они, как и герои «Нивы», продолжали жить, вырываясь из плена альбомов.

— У тебя по комнате кто-то ходит, подолом ветер гоняет, — сказал Андрей.
— Я открыл окно.
— И дышит.
— Дышат коты.
— Если долго смотреть на этот снимок, кажется, девушки к тебе поворачиваются.

— Со мной такое уже было. Девушка смотрела на меня минут пять. Даже моргала. А потом снова отвернулась и застыла.

Вечером, часов в одиннадцать, Саша выпустил котят. Теперь они освоились с лестницей — быстро подымались на пятый этаж и опускались на первый. Через полчаса к нему постучал сосед с первого.

— А ну иды посмотры!

Саша спустился.

Недавно сосед защитил свою квартиру второй дверью. Дверь была двустворчатая, резная, шедевр деревянного зодчества.

— Посмотры, посмотры, — сосед ткнул пальцем вниз, — твоя работа?

По резному дереву в разные стороны разбегались царапины.

— Да что вы? — удивился Саша, — с чего бы я стал царапать дверь?
— Нэ прикидывайся, нэ ты, твой кот. Выхожу, а он, сволоч, сыдыт.

Это было уже серьезное обвинение, коты любили точить когти о дерево. Саша присел, разглядывая царапины. Среди кривых линий читалось: «Дима».

— Не мой, — поднялся Саша, — мой кот Иван, это не его подпись.

Кряхтя, сосед тоже присел, потом, выпрямившись, изрек:

— Все равно, увыжу еще раз, повэшу!

Ночью, в полусне у Саши было видение: будто в руках его приспособление для выжигания по дереву и он бесконечной черной полосой гонит на двери соседа одно короткое нехорошее слово.

Проснувшись, он вздохнул:

— Приехали.

Саша перестал выпускать котов на лестницу и теперь они проводили время на подоконнике, питаясь нехорошим чувством зависти. Счастливцы объяснялись и ссорились, а прекрасные дамы на крыше подставляли солнцу нежные пушистые животы.

Чарли подымал затуманенный взор, и Саша читал в нем мечту, которой не суждено сбыться. Взгляд Ивана был прямой и точечный, как дуло пистолета.

Саша стал мечтать о даче. Но где, как он заработает на хибарку с садом? Ливерной колбасы в магазине не стало, все остальное мясо было недоступно. Саша мог обойтись вегетарианской пищей, коты — нет.

Он взял четыре портрета, сделанных за последние дни, и отправился к заказчику. Женщина брезгливо вертела в руках портрет:

— Ой, я тут у вас страшней войны!
— Какая на фотографии, это пересъемка.
— А он вообще на себя не похож. Вот меня один увеличивал... — она принесла обычную халтуру: кирпичное лицо, едко-зеленый фон и малиновая блузка, — так кто ни придет, всем нравится. А если из этой фотки нельзя было хорошо сделать, так вы бы так и сказали.

Саша подумал, что лаборант выжал из любительского снимка больше, чем можно было ожидать. «У женщины нет денег, вот что». Она тут же подтвердила его предположение.

— Принесите, когда будет муж. Если он мне разрешит... А то теперь повышение цен, в доме ни рубля. Нет, если б портрет был хороший...

Саша молча спрятал работу в сумку и ушел.

Второй портрет взяли. Третий и четвертый — одной и той же девочки — мать похвалила и унесла в комнату. Саша долго ждал, когда она вынесет плату. Потом начал стучать, женщина ответила через дверь:

— За деньгами придете в другой раз, у меня сейчас нет.
— Когда?
— Не знаю.
— А я как буду знать?

Из-за двери послышался плач:

— Что вы ко мне пристали? У меня муж в тюрьме, все подорожало, у меня, может, ребенку на хлеб нет!

— По ней самой тюрьма плачет! — Это было семейное общежитие, под дверью собрались соседки. — Марья, отдай человеку портрет! Пусть хоть для показа носит.

— Ни в жизнь! Мне таких изображениев ребенка больше не получить!
— Щас я коменданта позову, — сказала одна из женщин.
— Не надо.

Спускаясь в лифте, Саша подумал: «Спасибо, хоть похвалила».

На полученные за второй портрет двенадцать рублей он купил для котов рыбы, для себя — картошки.

Близнецы уныло сидели на подоконнике. Серый Иван и с голубым отливом Чарли. Там, на крыше, текла настоящая: жизнь, они не- могли понять, почему для них недоступная.

— Дорогие мои! — сказал Саша. — Даже если вам удастся миновать соседей, внизу их дети. Вы не боитесь людей, и вас могут  повесить, поджарить, бросить в канализацию. Наконец, любой прохожий может кинуть в вас камень. Они обозлены и отчаянны, в их мире вам не выжить! Ах, если 6 можно было перебросить мост на соседнюю крышу!

Чарли смотрел на него, склонив голову, стараясь понять.

— Бедолаги! — Саша погладил Чарли по голове, потом: по широкой спине Ивана. Иван радостно замурлыкал, но в глазах Чарли были тоска и укор.


Вечером Саша бродил по старому городу, разглядывая фасады домов. Иногда заходил во дворы, но того, с террасой, не было. Еще один потерянный день. Постепенно темнело. С последним отсветом солнца он вышел на Пушкинскую. Когда впереди показался старинный бекетовский особняк, зажглись фонари. На большом полукруге окна Саша почел: «Александр Билый. Фотосалон». И сбоку — изображение трех медалей, присвоенных мастерской за лучшие работы. Надписи давно не было, но он знал о ней со слов бабушки. Собственная фотомастерская его прадеда.

Сам он тоже — Александр Билый и тоже фотограф, но уже без салона. Теперь за полукруглыми окнами что-то шили, хотя не понятно что, магазины пустовали.

Раньше шили в цоколе справа, еврей Герш с женой. До войны на стене еще можно было прочесть надпись: «Мужской портной, он же и мадам». Это значило, что Герш (правда, с неохотой, но об этом знал только Билый) шил и дамские вещи. Саша и о Герше слыхал от бабушки. Что случилось с ним? Где его потомки?

Отблески заката угасли, крута света под фонарями овалами темноты. Из мрака возникали человеческие фигуры и тут же исчезали. У Александра Билого соприкасались два времени. Саша находился там, где можно было на стекле фотосалона прочесть надпись с ятями. К настоящему его вернула необходимость кормить котов.


Ночь выдалась бессонная. Саша смотрел, на одинокую голубую звезду и мечтал о третьем времени. В будущем ему возвращали салон Александpa Билого и он делал портреты маслом. Из сорока уловленных фотоаппаратом мгновений отбирал лучшие, из лучших выбирал клиент. Потом — через эпидиаскоп на полотно. Клиент позирует. Саша с натуры пишет цвет. Соединение фотографии и живописи — таковы портреты будущего. Саша мечтал дожить до времени, когда люди разрешат ему изображать себя наилучшим образом.

Утром к Саше пришел лаборант самого престижного в городе фотосалона. Саша подозревал, что его самого ни одна мастерская в городе не согласилась бы держать постоянно — он слишком медленно работал, мастерские гнали план. Но когда нужен был портрет в витрину, обращались к нему. Центральному фотосалону требовалось два портрета: один — маслом, другой — анилином. Пересъемка была превосходной: и свет и тени разложены на множество плоскостей по тону. Впереди выдалось несколько счастливых дней, за которые к тому же хорошо платили. Почти сбывшаяся мечта. Это случалось редко, но ради этого стоило жить.

Он сварил котам яиц, себе вскипятил чай и наскоро поел. Хлеба хватит на два дня, потом можно переходить на картошку. По три картофелины в день — от голода не умрешь. Это он знал по опыту. Курева мало, вот что худо.

Семь дней он писал портреты и был бы совершенно счастлив, если бы не грустные глаза Чарли. Коты подолгу глядели на привольную жизнь крыши — крыльев у них не было. Когда тоска окончательно одолевала Чарли, он спускался с подоконника и катался по полу, горестно повизгивая. Флегматичный Иван меньше страдал в неволе, он мурлыкал и лизал брата, пытаясь утешить.

По комнате к окну плыл запах масляной краски. Саша поглядывал в зеркало и клал на плоскости лица цвет. Цвет человеческого тела — самое сложное, что есть на земле. Многое зависит от освещении, Задание было чуть выше Сашиного умения, и он выкладывался, вытягивая из себя скрытые возможности. Он был более счастлив, чем его коты, им нечем себя занять.

Через неделю Саша сдал портреты, теперь можно было расслабиться, денег на какое-то время хватит.

Она сидела в кресле — в шубке и меховой шапочке, кисть руки свисала с подлокотника, на коленях — муфта. Она походила на бабочку, выпорхнувшую из кокона. Фотография наклеена на картон с тисненым узором, на обороте порыжевшими от времени чернилами написано: «Женичке шестнадцать лет». Дата, как всегда у Билого, пряталась в замысловатых вензелях на картоне. 1919 год. Девушка улыбалась, но это не была улыбка для фотографии, она предназначалась кому-то, стоящему сбоку от Александра Билого. Губы чуть раздвинуты, но искрятся смехом глаза.

Потом Саша нашел вторую фотографию — она же, в длинном платье, опершись спиной на витую лепку стены. Справа от нее — ветви акации и ажурная металлическая оградка террасы. Девушка казалась серьезной, но глаза, ее по-прежнему светились. Два года Саша бродил по улицам, заглядывая в лица. Встречались красивые девушки, изящно одетые, только сияющих глаз он не увидел. Глаза были пуговичными или тусклыми, как стершиеся пятаки, иногда с бутылочным или сальным блеском.

Ее звали Женя. Год рождения 1903-й. Если бы Саша обратил внимание на фотографию при жизни бабушки, он бы знал о девушке больше. Они были почти ровесницами — бабушка умерла, и только потом произошло это.

Два года назад он сидел в тишине комнаты, листая альбом. Среди фотографий увидел девушку в шубке и с меховой муфтой, повернутую в полупрофиль. Он стал разглядывать снимок, пытаясь представить ее живой, как бы оживляя в воображении. И вдруг… легкий ветерок пронесся по комнате, шелохнулся хвостик на меховой шапочке... Девушка поворачивалась.  Вот уже ее лицо почти в фас, смотрит на него... Все, кого он встречал до сих нор, улыбались так: раз — и показал белоснежные зубы, ее улыбка зарождалась в глазах. Она медленно разгоралась, пока глаза начинали светиться ярким, нестерпимым светом. Рот приоткрывался, влажно блеснув зубами, и этот блеск только дополнял, распространял свечение на все лицо, утолки рта подворачивались вверх, и вот уже лицо сияло и, казалось, вокруг ее головы появлялось сияние. С минуту девушка глядела на него, потом медленно вернулась в свое обычное положение. Но он уже не мог смотреть на нее, как на портрет некогда жившего человека. Она продолжала жить, она его увидела и улыбнулась ему. Это был знак. Вторая фотография стала ключом к поиску: витой барельеф на стене в сочетании с узором решетки и зарослями акации.

Саша еще в детстве жил в двух временах сразу. Прошлое входило запахами и настроениями, он чувствовал его под пластами настоящего. Позже, читая стихи Гумилева, он видел автора и не удивился, узнав его на фотографии. Теперь он: стал улавливать в комнате тонкий аромат парфюмерии незнакомки. Она дышала у него за плечом, и он боялся обернуться, чтобы не спугнуть ее. Он надеялся встретиться с нею в ее времени, однако и настоящее его не пугало. На подлокотнике кресла — рука с узловатыми пальцами, но светлая улыбка и глаза на сморщенном лице по-прежнему сиянием встречают его. Он протягивает три нарцисса и целует старческую руку. Потому что ему нужен только свет прекрасных глаз, и только смерть погасит эти глаза. Иногда он верил в ее бессмертие.


Получив деньги, Саша устроил своим домашним маленький пир. Потом, впервые за неделю, вышел на поиск дома с террасой.

Он застал мир в странном состоянии — закат был тих, а на улицах старого города — ни единой машины. «Прошлое начинает сближаться с настоящим», — подумал он. Людей на улицах почти не было, через старинные ограды, склонив пышные головы, глядела сирень, И аромат был все тот же, что и сто лет назад, и старинная музыка лилась из окон. «Я вхожу в прошлое, — думал Саша, — у меня началась полоса удач. Сегодня я ее увижу. Заверну за угол и…»

За углом был особняк, купленный когда-то его прадедом. Саша, как бывало уже не раз, зашел в холл, где стояли теперь газовые печки. Он служил кухней многочисленным жильцам. Но деревянная витая лестница оставалась прежней. Саша увидел крошечную ручку девочки — своей бабушки. Девочка стояла, прислонившись к перильцу, в длинном платье и смешных панталончиках. Сколько раз она пробежала по этой лестнице? Если б ее маленькие следы вдруг проступили алым цветом, ступени были бы окрашены. Куда девается все ушедшее с Земли? Саша не верил, что оно уходит насовсем.

Девочка отпустила перильце и села на ступеньки. Белое платье веером легло вокруг нее. Обе позы Александр Билый зафиксировал на снимках.

Постояв немного, Саша вышел из особняка прадеда и увидел террасу. Это было как наваждение... Сколько раз он приходил сюда и ни разу не заметил, что в глубине двора за акациями был еще один дом. Или замечал и не обратил внимания?

Он нетвердыми ногами подошел к особняку. Это была ее терраса. Чуть выщербленная вязь лепки на стене и замысловатый узор ограды. Он хорошо помнил этот узор. Ах, как много бабушка могла бы рассказать о Жене, жившей с нею в одном дворе!

В углу террасы покачивалось кресло, будто она только что окинула его, Дверь была открыта, и кружевную штору шевелил ветер. Рядом, на окне, стоял графин. Она жила в этом доме, это была она! Все равно, старая или молодая, в любом времени! Он откроет дверь и увидит ее глаза и будет долго стоять и греться в их лучах...

Саша хотел двинуться к двери и... не смог. Он не понимал почему. Потом понял. Он боится. Боится, что не встретит ее, что ее уже нет в живых и на звонок выйдут чужие тусклые люди. Но кресло-качалка? Но графин старинной пластичной формы? Это заповедник. Вход в прошлое, известный только ему.

Страх сковал его. Пусть. Пусть она умрет на другой день, но они должны встретиться! Хоть единственный раз. Ибо они предназначались друг для друга, а потом «заблудились навеки в слепых переходах пространств и времен». Разнесло их ветром времени на две стороны столетия. Это было бы несправедливо, господь не допустит, чтоб они не встретились! Саша долго стоял окаменевший. Никто не выходил из распахнутой двери, штора продолжала шевелиться, тихо покачивалось кресло.

Стемнело. Невидимая рука зажгла в комнате свет, сквозь штору на стеке пятном обозначилась картина... «Но сегодня у меня нет цветов, я куплю нарциссы и приду завтра!»

Когда Саша зажег свет, в ноги ему бросился Иван.

— Что случилось? А где Чарли?
— Мэв! — сиротливо громыхнул голос Ивана.

Внизу за окном чернел пролет трех этажей. Земля терялась в темноте. Саша прислушался, потом бегом скатился по лестнице.

Под ногами хрустели ветки. Спотыкаясь, он пробирался вдоль дома. Иногда останавливался и прислушивался.

— Чарли! Кис, кис!

Если он жив, должен отозваться. В окно высунулась заспанная голова, выражая вслух свое отношение к миру.

— Чарли! Чарли! — уже без надежды продолжал свои поиски Саша.

На лестнице его встретил Иван. Хозяин поднял его на руки. Дома угостил рыбешками, купленными для двоих. Было одиноко и грустно. Иван начал есть, бросил и замыкался но углам: «Мэв!»

Саша не запер дверь, а оставил ее на цепочке, вложив в щель башмак. Потом сел на диван и почувствовал, что его покидает мужество. Спазм сдавил горло. Всхлипывал тяжело, слезы давались с трудом, Прилег, прижимаясь лицом к холодной подушке. Бог был милостив к нему. Звякнув, погасла лампочка, Иван притих, спал воробей, ничто не нарушало покой. Только одинокая голубая звезда ласково заглядывала в лицо Саши.

Когда он проснулся, в белом квадрате окна сидел Чарли. «Может быть, Иван?»


Кот, склонив головку, кокетливо и как-то даже хитро разглядывал хозяина.

— Чарли! — Саша бросился к окну, хотел обнять своего любимца, но тот, распахнув, как крылья, передние лапы, соскользнул в пустоту.

— Чарли! — в ужасе закричал Саша.

Кот плыл над пропастью в сторону соседней крыши, навстречу солнцу. но такого не бывает! Разве коты летают? Чарли медленно парил, окаймленный золотым нимбом просвечивающейся шерсти. Потом мягко опустился на крышу.


Саша проснулся, сел, по босым ногам скользнула струйка сквозняка Взглянул на дверь — башмак удерживал ее приоткрытой. И тогда все вспомнил.

Но ведь Чарли вернулся и улетел в окно! Как улетел? Иван спал там, где сморил его сон, на обуви под вешалкой. «Чарли нет, это реальность, а его полеты мне, конечно, приснились», — Саша выглянул в окно, надо спускаться искать». Потом он подошел к окну и увидел на соседней крыше Чарли. Кот склонил набок головку: «Няв!»

«Как он попадал на крышу? Так это был не сон?» Из-за трубы вышла кошка-трехцветка, потягиваясь, вынула спину… «ала туда она? Как они все попадают на крышу?»

Не к месту пришла мысль: «Надо купить нарциссы».