Мышеловка

Трудно в это поверить, но настроение её улучшила картинка, подброшенная в почтовый ящик. С недавних пор по утрам Лена хандрила. Потом на работе это проходила семо собой. Но сегодня, взглянув на непристойный рисунок, она засмеялась, и ей сразу стало легче.

Мать не обладала чувством юмора, потому Лена сложила бумажку вчетверо и сунула в сумку. Потом натянула на себя отутюженное платье. Из зеркала на нее взглянуло лохматое существо, рыжее и кареглазое.

— Ку-ку! — сказала, себе Лена. Больше в доме поговорить было не с кем.

Когда она уходила, мать что-то жевала на кухне. Ее не позвала. Ну и бог с ней. У Риты сегодня день рождения, скинулись на подарок, именинница принесет бутылку и закуску «До часу а как-нибудь перекантуюсь», —подумала Лена.

С одиннадцати до часа они вместе с врачом принимали детвору. Лена так выдрессировалась, что Ольга только открывает рот, а она уже подает рецепт. Рита принесла оливье, холодное и пончики. Надо было уложиться за час между утреней и вечерней сменой.

Вынимая свой индивидуальный подарок (кружевные плавки), Лена уронила рисунок. Пришлось пустить по рукам. На рисунке был изображен пенис и пониже загадочная надпись: «Отмычка». Пока девки высказывали предположения относительно замысла автора, Рита разлила содержимое бутылки по пластмассовым стаканчикам.

— Ну, у нас был точно такой же случай, — сказала она, — Подбросили в ящик невесть что на фотке. Мы вертели-вертели... Мама и говорит: «Это орган еврейского мальчика». У нас же я да мама, собака и та — сука.

Рита носила юбки такой длины, что когда она наклонялась, у присутствующих мужчин вырывался астматический выдох. Сейчас она была в халате, который и не пытался скрыть ни ее сочные формы, ни янтарный загар. В поликлинике знали Ритину мать, они выглядела не хуже. Так что еврейский мальчик ошибся, с этим у них не было проблем. Лене вдруг стало весело, и она засмеялась.

— Пархомову с одного стопарика разбирает, — молоденькая сестра слегка постучала ее кулаком но спине.

В колени Лены ткнулся мокрый нос единственного за столом мужчины. Кот Тимофей обычно сидит на табурете возле манипуляционной, но сейчас табурет забрали, и он остался бездомным:..|

— Ах ты, бомжик мой маленький! — Лена стала вилкой доставать ему со стола всего понемногу.
— Не развращай кота, — сказала врач-ревматолог, — у него и так лишний вес, умрет от склероза.

После двух Лена посещала новорожденных. Ходить на сытый желудок было ой как весело ,голова не кружилась, а ноги сами несли. Но потом начался дождь, а ей надо было зайти к родителям, отказавшимся делать прививки своим чадам. Так что Ленка вернулась домой поздно, и по уши в грязи. Переодевшись в сухое, заглянула на кухню:

— Ма, дай ключ от погреба.
— Зачем?
— Пойду за картошкой.
— А ты ее туда ложила? Я всю осень галдела, а ты. что? Оторвала себе пальто. Или, может, твой бахур купил мешок картохи?
— Нет у меня никакого бахура.
— Думаешь я дура, поверю, что ты была на работе до девяти?
— Ходила по участку.
— В кружевных трусиках?
— Не лазила б ты по моим сумкам! — вздохнула Лена.
— К Вальке ходит, так тот и хлеб, и булочки...
— Не всем же такое счастье — любовник с хлебозавода. Вот я с мясокомбината заведу, то-то ты будешь его любить! — усмехнулась Лена.

 Она вымыла в ванной ноги и попросила:

— Ма, дай тапочки!
— Чтоб ты приходила с 6л**ок, а я тебе подавала лапти, как собака?
— Маришка!
— Несу.
— Валька своему дает, так с него хоть кусок хлеба имеет, а ты о семье не думаешь, только свою похоть тешишь! — вела дальше мать.
— Господи, где ты набралась таких слов: «бахур», «дает» Культурные люди, между прочим, говорят «трахается», усмехнулась Лена. — Ты бы хоть при внучке…
— Родила байстрюка и накинула матери на шею.
— Не смей так называть ребенка!

Мать сидела посреди комнаты на своем излюбленном маленьком стульчике, Маришка стояла рядом, обняв ее за шею. У девочки было красивое личико, но крохотные ушки торчали, как у зверька.

— Вы б хоть телевизор смотрели, — сказала Лена. — Уроки сделала?
— Нужны б тебе были её уроки, не таскалась бы до девяти!

Лена зашла в свою комнату и прикрыла дверь. Тупой боли души вторила боль в желудке, снова хотелось есть.

Тихо отворилась дверь. Маришка в нее проскользнула и стала у матери за шиной. Чуткая, настороженная, будто подслушивала. Но подслушивать-то было нечего. У Лены промелькнула дикая догадка, что дочь подслушивает ее мысли. Она вздрогнула.

— Ма, что такое нимфоманка?

Мать быстро взглянула не дочь: бегающие глазки, хитрая ухмылочка, та, безусловно, знала; что такое «нимфоманка». Бабушка, наверное, почерпнула это слово из телевизора, оно было не из ее лексикона.

Лена заскочила в соседнюю комнату

— Слушай, ты, старое чучело, если будешь настраивать против меня ребенка, я тебя по стене размажу! Ты меня знаешь! — Лена ногой вышибла из-под матери стульчик, так что та толстым задом шлепнулась на иол.
— Ой-ой-ой! Помогите! Убивают! — размахивала она руками.

Маришка подняла бабушку.


— Доченька, — будила Лену на следующее утро мать, иди, я картошечки нажарила, поешь.

Лена молча мылась и села за стол.

— Всю ночь не спала, жаловалась мать, — так и ходит, так и ходит и свистит.
— Кто ходит?
— Мыш.
— Никогда не слыхала, чтоб мыши свистели.
— Я сама по телевизору видела, столбцом станет и свистит.
— То были суслики.
— Мышеловку б достать.
— Зачем тебе мышеловка? Лучшая мышеловка — кот. И тут Лена, представила себе мягкого и ласкового зверя. — Друг в доме.
— Я котенка принесу.
— Доченька, у меня же на котов аллергия,
— А на собак?
— И на собак
— А на людей?
— Зажгла свет, а он ходит.
— Кто?
— Мыш.
— Откуда ты знаешь, что это он? Ты что, его за яйца держала?
— Грубая ты.
— Есть в кого.
— Ходит он по-мужески: лопатки кверху, а нос вниз уклюкнутый, точь-в-точь твой покойный отец.
— Господи, всего-то один в жизни мужик был, и тот похож на мыша! — пожала плечами Лена.

«Впрочем, какая мне разница, — подумала она, — если я его даже не помню. Эх, завести бы котенка!»

Но Лена знала, что не сможет его держать даже в собственной комнате, мать доберется. Однажды она поставила замок на свою дверь, но мать его сломала. Она считает, что имеет права на каждый уголок квартиры, поскольку сама ее получала, и на каждый уголок души дочери, поскольку сама ее родила.

Ночью Лену разбудили странные звуки:

— Р-р-р! Р-р-р!

Она зажгла свет заглянула под диван, там темнела дырочка в плинтусе, против нее шевелился сухарик. Лена выбросила сухарик за окно, но ей стало жаль мышки. В кухне на столе стояла баночка молока, Лена отлила немного, накрошила хлеб. Утром, свесив голову, посмотрела — все съедено. «Накормленное животное ведет себя тихо», — подумала она.

— Свят, свят, свят. Что это ты голову свесила, як вишальнык? — Мать стояла на. пороге. – Он на стол залез.
— Кто?
— Мыш. Молоко в баночке пил.

Сзади матери просунулась голова Марины.

— Бабушка сегодня мышеловку принесет, — сказала она радостно. — А ты мне покажешь мыша, когда его убьет?
— Когда убьет, это уже будет не мыш, а труп.

На другой день мать принесла от соседки сооружение, напоминающее гильотину, Лена дернула кусочек сыра и получила удар в палец.

— Ото! — потерла она ушибленное место, А ты знаешь, что изобретатель гильотины доктор Гильотен был казнен на ней же?

Маришка тоже попыталась сунуть палец, но Лена ее прогнала. Мышеловку мать поставила на кухне, и когда все уснули, Лена почувствовала беспокойство — под диваном было тихо. Значит, мыш на кухне? Она отложила книгу и тихонечко пробралась к мышеловке. Зажгла свет — сыр был на месте. Тогда она отпустила пружину и его вынула. Все, мышке ничего не грозило. И вдруг Лене захотелось съесть крохотный подсохший кусочек сыра. «Что ж это со мной творится?» — подумала она.

Утром Лена проснулась от тарахтения из материной комнаты. Фаянсовая свинья-копилка в муках рожала мелочь. «Спозаранку играть в дурачки, что ли?» — удивилась Лена. Мать играла с соседними бабушками по 10 копеек. Ткнулась на кухню — дверь не открывалась.

— Ты дверь заперла?
— Я знаю, чего мыш не ловится, думаешь, я дура? Все на зло, лишь бы на зло! Зараза ты! Но теперь кухня на замке! Во! — ткнула мать под нос дочери фигу.
— Так больно же ей будет, тебе не жалко убивать мышь?
— Она не насмерть убивает. Что я, изверг какой? Поймает и держит.
— Так ведь мышь все равно умрет.
— Все там будем.
— Это точно. И довольно скоро. При такой жизни. И не живешь, и не вырваться.
— Из копилки взяла, — мать вздохнула, — пойду хлебушка куплю. Не буди пока Маришку.

Но девочка уже сидела в постели — рот приоткрыт, ушки настороже, в ожидании скандала.

 «Как портит ее красивое личико это странное выражение, — подумала Лена, — что-то оно мне напоминает...»

— Мы сегодня будем есть один хлеб? - спросила Марина.
— Успокойся, для вас бабушка что-нибудь приготовит.

Теперь, когда кухня была заперта, Лена уже не могла спасти мышь. Ночью ей чудилось несчастное животное, как оно бьется на гильотине. И вдруг она услыхала дробный топоток под диваном.

— Ах ты, моя дорогая! Не ходи, не ходи туда! Ах, что бы тебе дать?

Тут она вспомнила, что последний ребенок, у которого она была, угостил ее двумя печеньями. Припрятала для Маришки, да забыла дать. Лена изогнулась и положила одно печенье возле норки. Второе хотела съесть сама, да оставила мышке на завтрак. Накормленная мышь не станет пробираться на кухню.

Гостья сразу же принялась жевать, а у Лены набежал полный рот слюны: «Надо же, мышке позавидовала», — улыбнулась она. Заглянула под диван, но зверек подтянул печенье так, что мог жевать, не вылезая из норки. «Взглянуть бы на тебя!» — Лена почему-то была уверена, что это девочка, такой себе хулиганистый подросток.

На другой день, когда она вернулась с работы, матери не было. Mapишка слонялась по дому, не зная чем себя: занять.

— Ма-почитай-сказку! — выпалила она одним словом
— Ты в каком классе?
— Ну, во втором.
— Сделай выводы.

Лена затянула в ванну — в воде лежало Маришкино платье.

— Ты почему не постирала?
— Не хочу.
— Хочешь грязная ходить в школу?
— Хочу.
— Вымой посуду, я сама постираю?
— Не хочу.
— Нет, помоешь! Надевай фартук!
— Б-у-у! Маришка вытаращила глаза, растянула губы и вывалила язычок.

«Да она издевается надо мной!» — Лене захотелось врезать в эту обезьянью маску, но она сдержалась. В замочной скважине торчал ключ. Она заперла дочь на кухне и сунула ключ карман.

— Пока не помоешь посуду, не выйдешь!
— Пусти! — заколотила в дверь Маришка.
— Перебьешься.

В это время вернулась мать.

— Выпусти меня! Выпусти меня! — вопила девочка.
— Что тут у вас? Выпусти ребенка!
— Пусть помоет посуду.
— Фашистка ты! Пусти, я сама помою.
— Да не в посуде дело, пусть хоть что-нибудь по дому...
— Бабушка, выпусти меня!

Мать попыталась отнять ключ, но Лена подняла его над головой. Старая женщина смешно прыгала, подушки жира на ягодицах тряслись.

— Эх ты, старая курица, двигаться надо больше, тебя же задница перетягивает.
— Фашистка! — мать выбежала в коридор и позвонила в дверь своей приятельнице. Теперь они уже вдвоем пытались отнять ключ. Мать заливалась слезами.

На крики выбежали остальные соседи.

— Как вам не стыдно издеваться над ребенком! — возмущались они. — Мы уже не в первый раз слышим, как девочка кричит.

Марина, закрытая в кухне, издавала трубные вопли пойманного слоненка. Прибежала соседка снизу и пообещала вызвать милицию.

— Да нате, подавитесь вашим ключом! — швырнула его Лена. Мать бросилась подымать, жалко ползая по полу. Выпустили Марину, мокрую от пота, и слез. Все кинулись ее утешать. Девочка прижалась к бабушке, дрожа и всхлипывая. Но Лена видела в ее глазах торжество, почти счастье — Марина любила быть в центре внимания.

Лена ушла в свою комнату, а в материной еще долго бушевали страсти. Лену трясло, она поняла, что плачет.

Через время тихонечко отворилась дверь, в комнату проскользнула Марина. Она стала за спиной матери, обняла ее за плечи и запричитала:

— Мамочка, голубенькая моя, родненькая моя:, не плачь, хорошенькая моя! Я постираю платье.

Лена притянула ее к себе и поцеловала в нежный круглый лобик. «Боже, как она будет жить?!»

Наутро Лена решила поговорить с матерью:

— Давай разменяем квартиру. Я согласна на любую, даже на подселение.
— А что, у тебя есть квартира? — мать ехидно хихикнула. — Ни хрена у тебя нет! Ты за жизнь дырку от бублика нажила!

Старая женщина вдруг всхлипнула:

— Хочешь судиться с родной матерью?
— Ничего я не хочу!
— Попробуй только открой свою варежку! Я мигом лишу тебя родительских прав. Все соседи подтвердят, что ты истязаешь дите!

Лене захотелось схватить сковородку и врезать в эту плоскую и бледную, как у зэка, образину. Она отпрянула, боясь, что не сдержится.

— Ма! — донеслось из комнаты.
— Сейчас.
— Вы с бабушкой подрались? — Марина сидела в постели, глазки ее блуждали, рот был приоткрыт, тело дрожало от возбуждения.

«Господи, где-то я уже это видела, — подумала Лена. — Загубим мы ребенка».


В два часа деньги все еще не приносили. На вызовы никто не ходил, боялись упустить. У кабинета главврача толпилась очередь. Рита забыла, за какой месяц платят, и слонялась по коридору, у всех спрашивая. Наконец (o, счастье!) пришла главврач и объявила, что денег всем хватит.

Разобрав по сумкам вымороченные гривны, бросились по магазинам. Покупали еду, на ходу жевали. Матери с малышами окопались у дверей кабинетов.

Лена сделала два укола, прививки отложила на завтра. Вернулась домой в пять.

— Надо было распорядиться no-умному, — уплетала за обе щеки колбасу мать. — Вот я получу пенсию и тяну по пятачку, — заглатывала она сыр.

У Маришки распирало живот, как у маленького крокодильчика после встречи с косулей. У Лены в желудке образовались колики с непривычки. Потом все трое, охмелев от еды, дремали у телевизора.

На другой день Лена вернулась поздно. Прилегла и заснула. Пробудилась от брани.

— Курва ты, — орала мать, Маришка визжала. Лена вскочила в соседнюю комнату и увидела, как мать, держа Маришку одной рукой, другой отпускала ей пощечины.
— Прекрати сейчас же, —  кинулась она между ними.
— Эта падлюка у меня свинку ограбила на жвачки! — замахнулась мать, но Лена перехватила ее руку.

Грязная брань широким потоком хлынула из черного провала материного рта.

— Прекрати! Прекрати! Прекрати! — трясла ее за плечи Лена,

Маришка выбежала из комнаты и распахнула дверь на лестницу.

Из соседних квартир повыскакивали жильцы. Мать сползла на пол и теперь рыдала. Соседи кинулись ее поднимать.

— Как же, а то она сама не встанет после побоев! — фыркнула Лена.
— Замолкни, фашистка! Вот я по телефону на тебя позвоню! — Степановна отлично знала, что Лена не способна кого-либо избить, иначе не грозила б милицией.

Мать усадили на ее излюбленный стульчик, и Маришка, стоя за ее спиной, обняла бабушку. Лена смотрела на дочь, на лице той было странное выражение: рот приоткрыт, с уголков его тоненькой струйкой сбегала слюна, глаза блуждали, ушки покраснели, они будто прислушиваюсь к чему-то, происходившему внутри нее.

«Боже, где я это видела?» — в который раз спрашивала себя Лена. И вдруг вспомнила. Однажды она была свидетельницей жуткой сцены: во дворе за мусорниками мальчик лет двенадцати стоя, по-взрослому, совокуплялся с девочкой лет восьми. У девочки на лице было такое же выражение ликующей дебилки. Особенно Лену поразила струйка слюны, стекающей на подбородок.

Соседи что-то еще говорили, Лена ушла к себе. «Мы погубили ребенка,  — думала она. Девочка испытывает оргазм во время криков и слез. Это ее звездный час. Мы вырастили садистку. Вскоре ей скандалов будет мало, и она захочет истязать котов, а может, и штрыкать ножичком людей». У Лены волосы зашевелились на голове. «Это я виновата, она уже никогда не будет счастливой и не принесет радости другим. Растет Франкенштейн. Я должна освободить от него мир, должна уйти сама и забрать ее с собой».

Всю ночь Лена металась в постели, обвиняла себя, мысленно прося прощения у своей девочки, и ужасалась тому, что они с матерью над ней совершили.

Потом пришло серое призрачное утро без теней.  Лена смотрела на руки, они дрожали, душа превратилась в холодный камень, грозивший прорвать плоть и уйти в землю. Зубы выбивали дрожь. «Нет у меня права оставлять миру чудовище, я его породила, я его и… Не смогу… Всю жизнь спасала детей…»

«Вот здесь, — Лена, торопясь и роняя лекарства, рылась в аптечке. — Вот».

«В холодильнике Маришкина любимая фанта, растереть таблетки и расколотить. Мы выпьем вместе, это не страшно. Выпьем фанту, она не будет знать, а потом обнимем друг друга…»

«Нет, о господи, простите меня, люди! Не могу. Я одна… Ну мне-то фанта ни к чему, оставлю ей».

Лена таблетку за таблеткой глотала клофелин, запивая водой из графина.

«Все, теперь лечь. Ой, успеть помыться и надеть чистое! Не хочу, чтоб моего тела касались чужие руки». Лена хотела пойти в ванную, пошатнулась и ухватилась за стенку. «От бессонной ночи, — сказала себе, — клофелин не подействовал».

В окно заглянуло солнце. Луч пробежал по поверхности пола, паркет янтарно засветился. И тут Лена услышала шорох. Из-под дивана вышла мышь. Это была, конечно, девочка — толстенькая, с узкими плечиками и широкими бедрышками. Она смешно заковыляла желтыми квадратами пола, потом обернулась и посмотрела на женщину маленькими веселыми глазками.

И вдруг на душе у Лены стало тепло. «Господи, да что же это я задумала?!» Она выглянула в окно — там радостно сверкали вчерашние лужи. Лена побежала в ванную и сделала то, что она делала для других в подобных случаях. Суицида не будет. И Франкенштейна не будет! Так или иначе, она разорвет с матерью и вырастит нормальную девочку. Они начнут новую жизнь. Жизнь только начинается!

Лена вышла на кухню, разломала мышеловку и выбросила в окно.