II. Бологово

  Едва ли сыщется человек из присутствовавших, который сможет пересказать всё то, что было дальше. Но старик сказал бы, что его никто не слышал, а эти люди - что этот старик сошел с ума.
  Однако никто не забудет ту девочку.
  Она протиснулась меж ног грохочущей толпы. Две маленькие косички лежали на миленьких плечиках, а носик тихонько шмыгал. Коротенькие ручонки едва раздвигали ноги взрослых. А голубые глазки так и щурились, будто она разглядывала что-то вдалеке. Но нельзя было не заметить в глазах ее страха, детского страха за себя и даже за других незнакомых ей людей. Бережимая матерью, она, должно быть, в первый раз встречает что-то противоестественное и злое.
  Я выглядывал из-за стенки между моим купе и купе с толпой и мог отчетливо видеть, что произошло тогда.
  Голова девочки высунулась между ног дамы в мехах и мужчины в обтягивающих лосинах - он попеременно смотрел на всех по очереди и не говорил ни слова, - и лицо ее искривилось при том жалком виде старика, на которого обрушился шквал обвинений в измене государству и диагнозов его помешательства.
  Я пожалел, что не остановил её, позволил увидеть всё это, оказаться в центре самого жалкого и великого перекликивания. Это невыносимая боль - видеть, как неокрепшее дитя видит жизнь так близко и как вечный смех сменяется на очередную маску, которую он будет носить, пока не подвернется случай снять ее, чтобы надеть другую.
 - Вы не слышите себя! Как можно жить без чинов? - Уже кричал тот офицеришка с кривым зубом. - Да вы… вы больной! - Щурившиеся глаза девочки распахнулись от ужаса. - Вы сами ничего не добились в жизни, вот потому и не желаете другим счастья. Вы - никто!
  Казалось, никто не собирался и не хотел заступиться за старика. И даже если и были таковые, то они боялись попасть под тот же град. И как стыдно стоять в стороне, когда человек один, и никто ему не помогает. Меня разъедала совесть: он страдает, а я смотрю на этого старичка, на этих ужасных идеальных людей и ничего не делаю. И я отвернулся и сел на своё место.
  Ответ старика. Смех.
  На столе стоит кружка давно допитого кофе. Ложка, поддаваясь стукам рельс, звенит в прозрачном стакане. Как ключи. От пустой квартиры с голыми стенами… как тогда показавшийся мне таким старик. На каемке след губ, сухих, как у старика. А на столе пятно от кофе. Такое было на штанах…
  И снова стыдно мне стало, что я бросил его.
 - Дедушка, дедушка! Что же Вы делаете? Зачем с этими злыми взрослыми говорите? - Послышался тоненький, добрый, заботливый и слегка испуганный голос. Девочка, беги отсюда! Что же ты делаешь?
  Она повисла у него на шее, зарывшись лицом в теплый мягкий костюм, а он не находил места своим рукам, то обнимая ребенка, то гладя его по светлой головке. Глаза его уже не бегали от одного самоуверенного лица к другому, натянутому. Глаза его были влажные, и нельзя было не поверить в их естественность перед этим добрым и чистым существом, которое, возможно, намного взрослее этой детворы вокруг; которое не повстречало и не было осквернено развратом и безнравственностью 999 людей из 1000.
  Такая живость, такая истинность, такая доброта звучала в голосе ребенка, что не осталось бы человека равнодушного.
 - Видите, что вы натворили? Как вы можете? Отпустите ребенка! - звучало со всех сторон и в особенности от дамы в мехах. Она с таким остервенением смотрела на этого старика, одурачившего бедную девочку.
  И тут девочка подняла голову с искривленным от жалости ртом и посмотрела красному офицеришке с кривым зубом, выпирающим из растянутых в уродскую улыбку кровавых губ, в глаза - в нем она видела источник опасности - и, топнув маленькой ножкой по грязному полу, закричала:
 - Не трогайте дедушку! Он… он… - она не могла найти слова, - он как мама (первое, что, вероятно, пришло в голову), он как мама! И… и… и не трогайте дедушку! - в глазах этого маленького существа появились слезы, застлавшие голубые зрачки. И она снова обняла старика.
   - А он плакал, плакал и смеялся:
Вот она! Вот она! 1 из 1000. Девочка моя, милая, беги к маме, беги скорее и не слушай никого! Беги!
  Девочка поцеловала дедушку в морщинистую щеку и побежала.
  Со всех сторон было слышно: “До слез ребенка довел.” Но на этот раз старик не отвечал, а шептал про себя: “1 из 1000... 1 из 1000...”