Наваждение

         

Маленький джип  мягко покачивался на асфальтовых волнах шоссе, изуродованного неистовым зноем прошедшего лета, а Он с удовольствием прокручивал перед глазами последний выстрел из своего «Манлихера»…
«Классный выстрел! А селезень – ну просто красавец… Правда, теперь без головы».
Он удовлетворенно прищелкнул языком и включил радио.

… Я понял – ты ведьма, с другой я не буду…
Зеленым лучом словно душу свело!
Твой огненный взгляд, обещающий чудо,
Как смертное жало вошел под ребро…

«Вашу мать! И сюда уже проник этот липкий, потрясающий своей слезливой глупостью, «русский шансон», с его непременным мистицизмом и тюремно-воровской тоской. Бедные французы, понимающие по-русски…»
Он переключился на другую радиостанцию.
- … Наша отечественная история подобна черному ящику сумасшедшего фокусника, - выдало ему радио гнусавым и вкрадчивым тенором. - Не проходит и года, чтобы оттуда не достали чего-нибудь новенького и страшненького. Или кого-нибудь не распилили. С кровищей…
- Да уж, наверное, переписывание истории, это то немногое, где мы являемся абсолютными чемпионами мира… И каждый раз нам пытаются «втюхнуть» какой-нибудь новый бред.
- Что ж, каждый человек, априори, находится внутри своего собственного бреда. Тебе не кажется?
- Да, но писатель хочет его кому-то еще и «впарить»! Причем, желательно за «бабки»…
- Ну…, бывает бред настолько «улётный», что не жалко и заплатить!
- Да я согласен платить… Но только за правду, за мастерство, за совершенство высшей пробы…
- А ты думаешь, что много найдется людей, умеющих отличать истинное от ложного?
- Думаю, что совершенство ни с чем не спутаешь…
- Гм… Хорошо, вот ты всё говоришь: совершенство, совершенство… А нужно ли оно кому-то вообще? И опять же… Я вот вчера беседовал с одним известным имиджмейкером… Знаешь, эти информационные психокорректоры, людей вообще за разумные существа не держат, как, впрочем, и своих «рукотворных звезд». Сплошной цинизм! Представь, говорит мне: «Федя,  да  при современных информационных технологиях, изготовить совершенство из посредственности, это как сварить суп из топора! Бросаешь эту исходную хрень в воду…, добавляешь качественные ингредиенты…, ибо именно здесь скупиться никак нельзя: денег – побольше, краски – погуще, времени – почаще… А потом вынимаешь из этого варева, собственно, «топор», и выкидываешь на хрен. И вот то, что остается в котелке…, и есть ваша долбанная суперзвезда: эстрады ли, или же политики – чего угодно! И никаких тебе «харизмов» и «совершенствов»…
«А ведь он прав, сукин кот! – улыбаясь, подумал водитель. - Помнится, один известный писатель сказал: «Дайте мне бомжа с первой попавшейся помойки, и неограниченное количество «бабок» – и через полгода у вас будет новый президент!». Это было весьма ехидное утверждение, ибо, зная этого господина, трудно было представить, что он ни на что не намекал… Да уж, политика, это выгребная яма цивилизации, где растут и варятся в собственных амбициях те, кто не смог себя реализовать на более интересном поприще. Этакие неудачники с зашкаливающей энергией, которая, разрушив, всё что можно внутри субъекта, яростно прорывается наружу… А вокруг них формируется уже вполне адекватное окружение, которое направляет и охраняет, и не дает пойти взрывоопасному реактору вразнос. Они как некие угольные стержни, замедлители реакции… И эта команда настолько разнообразна, что включает в себя, на первый взгляд, смертельных врагов, логических антиподов. Здесь бок о бок работает и спонсор с имиджмейкером – своего рода генераторы потребностей, идей и образов, создающие политика из ничего… И журналист, пламенный обличитель и правдоруб, как перепускной клапан в системе – чтобы не разорвало паровой котел общества. Когда читаешь его статьи, то думаешь: вот, действительно – человек честный и прозорливый, который все твои неоформленные протесты, всё непонимание системы, расшифровывает и облекает в какие-то доступные, удобоваримые формы. Он пишет настолько остро и безапелляционно, что невольно опасаешься за его судьбу…, а через какое-то время и недоумеваешь с циничным интересом: «а чой-то ентот товарищ еще жив?». А потом вдруг с сермяжной трезвостью очнувшегося дурака понимаешь, что нет уже той неосознанной злобы на систему – всё самое страшное сказано и все точки над «й» расставлены, чего уж теперь-то беситься, раз уже другие помахали за тебя кулаками? И разрушительная стадия идеи проскакивает мимо не развившись, не зацепившись за сознание…, будто впрыснули тебе в вены облегченный, Пастеровский вариант смертельной болезни… Вот оно, истинное назначение четвертой власти, как пятой колонны в нашем неосознанном стремлении убежать из системы, которая, по сути, есть МЫ САМИ… И система работает: политическая автоматика раскручивает и направляет темную энергию народных масс в «нужное» русло, а дополнительная аппаратура создает условия безопасности возбужденной критической массы. Долбанный реактор…»
Он усмехнулся.
«Черт, и правда, получается некое подобие огромного механизма, производящего жизненную энергию из ничего… И этот механизм, вопреки всем природным преградам и трудностям, шустро прёт в гору…, не мытьём, так катаньем переваливаясь на более высокие и энергоёмкие общественные уровни потребления окружающего пространства… Так чего же мы возмущаемся, чем вечно недовольны? Разве только тем, что коэффициент  полезности выжимаемой из нас энергии недостаточно велик, а управление нами не очень эффективно? И получается, что мы… неосознанно стремимся к более упорядоченной механике бытия, единому и совершенному организму, который когда-нибудь, в рационально сверкающем будущем, вместе со всеми сегодняшними безобразиями, непотребствами и неорганизованностью, вычистит заодно и нашу индивидуальность, и остатки нашей свободы. Выплеснет, как говорят, вместе с водой и ребенка… Но уж, видимо, другого пути и не существует… Точнее, он есть, но только назад, в пещеры или на деревья… Ну, это уже в зависимости от климатических условий…»
Его нога непроизвольно сбросила «газ», а голова, словно зацепившись за что-то, резко развернулась вправо. Вспоминая впоследствии этот момент, он так и отмечал свою реакцию: взгляд «зацепился» за НИХ, словно лучи отраженного света вдруг обрели материальный контакт с глазом…   
Они стояли у самого края асфальта, как три забытые кем-то сумки – девочка побольше, мальчик поменьше, а впереди настоящий, красный пакет, закрывавший мальчика почти по грудь…
«Господи…» - он уже «сдавал» машину назад, так как пролетел по инерции вперед метров тридцать.
Сразу бросилось в глаза это ощущение какой-то одинокости в их внешности и позах…, наверное, потому, что светловолосый, голубоглазый мальчик лет шести, как-то особенно сиротливо прижимался к совсем не похожей на него, старшей, года на три, девочке. Она была рыжеволосой, с какими-то пронзительными, зелено-карими глазами, которые насмешливо и даже игриво смотрели на вышедшего из машины, растерянного мужчину среднего возраста.
«Бог мой… Как она похожа на… Валю! Да, красивая выйдет девчонка. А пацан – ну вылитый Алешка!»
У него защемило…, когда он вспомнил о своем сыне, примерно того же возраста, что и этот мальчик.
«Только у этого, похоже, нет отца. А может и матери тоже…»
 Да… Чужую боль начинаешь воспринимать не сразу и не вдруг, а только через свою… Когда у него еще не было семьи, он и не задумывался над теми несчастьями и проблемами, которые незримо подползают и трогают, порой, наше ДЕТСТВО. Да и вообще, не думал он о детях – не было ИХ для него совсем… Но когда у него родился сын, он стал замечать множество детских колясок повсюду…, а потом, года через три – маленьких и бесстрашных разбойников на  хлипких трехколесных конструкциях, которые так и норовят выскочить на проезжую часть… Он стал не просто остерегаться Их, как раньше, как непреодолимое и опасное препятствие на дороге…, но он стал ОПАСАТЬСЯ ЗА НИХ, всем своим существом. Потому что на его улице, у его дома, крутило колеса своими упрямыми ножками такое же чудо… Как говорил его товарищ Борька, умница и пошляк с детства: «Всё недошедшее до нас через голову, доходит потом с другой стороны!»… И оно действительно дошло, доехало… И вот теперь, глядя на этих беззащитных, не нужных никому, даже своей огромной стране, малышей (до момента совершеннолетия, естественно), он с липким и гадливым чувством представил…, как полный, улыбчивый дядя с вонючими кругами под руками, радушно сажает их в большую, красивую машину, и мягко захлопывает дверцу. Потому что ЭТОМУ… они действительно НУЖНЫ…
- Вы откуда такие?
- Из «делевни», у тети Оли были, – смело ответил мальчик.
- Вы не думайте – она нас на автобус посадила, а он… поломался, – поспешно добавила девочка.
- Как же вы одни-то? На дороге…
- Да мы привычные… И люди всегда подвозят, если что.
- Люди «доблые»! – незамедлительно вставил своё слово мальчик.
- Да уж, добрые… Бывают и слишком… добрые. - Он нагнулся за пакетом, в котором явно проступала через полиэтилен бугорчатая овощная  масса. – Ого, кило на десять потянет!
«Черт возьми, они что – офонарели все, в самом-то деле…» - вскипел Он неизвестно на кого. Он открыл дверь, перебросил охотничье ружье с заднего сиденья в багажник, потом поставил туда же пакет с овощами, и сказал:
- Залезайте в машину, бегом…
Детей не надо было упрашивать – через минуту они уже весело толкались за его спиной.
«Какие смелые… Хотя, у таких… хорошо развито интуитивное чувство опасности. Они всегда соображают и действуют быстро. Молодцы!» – подумал Он, вспомнив своего охламона, вечно попадающего во всякое…
- Ну что, русалочка – куда вас везти?
Девочка сказала адрес.
- Родители-то есть? – спросил Он, трогая машину с места.
- Мама… - почти хором ответили дети.
- Ясно… Что же она вас…
«Пьёт, наверное, с-сука…»
- Мама у нас холосая, она плосто лаботает – словно услышал его мысли мальчик.
- Бегает между двух работ, некогда ей с нами… - поддержала девочка.
«Конечно, некогда… А на мужиков, небось, времени…»
- Она пол моет и посуду моет… - малыш снова, будто перебил его грязные мысленные упреки.
Он вздрогнул.
- Не везет ей что-то в жизни… - по взрослому вздохнула девчушка.   
- Всё равно, детьми надо заниматься, а не бросать вот так…
- Она занимается…, когда время есть. Я в третьем классе учусь, отличница, между прочим… И Сережку вместе учим. Правда, читать он совсем не хочет учиться. Зато, как считает… Просто красавчик! – она обхватила брата за плечи. 
И хотя Он терпеть не мог подобного сюсюканья, вроде того: «Мальчик, расскажи дяде стишок!»…, но, всё же, улыбнулся и спросил:
- А ну, Серега, сколько будет пять и пять? 
Дети дружно и как-то ехидно рассмеялись.
- Вы чего, орлята Чапая…?
И тогда девочка гордо, с повелительно-учительской интонацией, спросила брата:
- Сережа, сколько будет двести пятьдесят восемь умножить на триста  тридцать шесть? –
Сережа наморщил маленький носик и через пять секунд выдал:
- Восемьдесят сесть тысяць, сессот восемьдесят восемь!
Водитель от неожиданности сбросил газ…, но тут же рассмеялся.
«Ай хитрецы… Однако молодец, запомнил длинное число! Хотя…, скажи он мне сейчас «от фонаря» любой ответ… Хороший трюк для жалостливых дядей, которые…»
- Не велите – спласывайте! – Мальчик, улыбаясь, смотрел на него из дрожащего зеркала.
- Можете проверить по калькулятору на «сотовом»… – добавила его сестра.
«Ага, щ-щас! Только руль брошу…» - усмехнулся Он про себя, но потом старательно прикрыл один глаз и спросил:
- Сто семьнадцать на пятьдесят пять?
- … Сесть тясяць, цетылеста тлидсать пять!
«Ах ты… Чертов гений!»
- Восемьсот двадцать семь на шестьсот сорок восемь?
- … Пятьсот тлидсать пять тысяць, восемьсот девяносто сесть!
- Четыреста………
«Индиго…» - подумал Он с каким-то священным страхом…, будто вдруг возникло пред ним то, про что Он всегда слышал, но во что не верил всерьез, пока не столкнулся с этим сам. Будто, заслоняя солнечный свет, садился перед ним на трассу огромный космический аппарат дискообразной формы…
«Значит, все это не выдумки досужих журналистов и лжеученых… Значит, мир не так прост, каким он начинает казаться нам с тех далеких пор, когда в записке Деда Мороза, приложенной к ежегодному Новогоднему подарку, однажды узнаешь мамин почерк…»
- Как тебя зовут? – спросил Он зеркальное отражение девочки, которое насмешливо изучало его глаза.
- Вера! А вас?
- А меня зовут…
«А какая им разница, как меня зовут… Для вас я навсегда останусь добрым дядей, который однажды подвез вас на машине… Просто чужой, добрый дядя, у которого своя семья… И который никогда не будет вашим папкой!» - подумал Он с щемящей тоской.
«Какие умницы…! Надо же, в благополучных семьях бывают, порой, такие… Страшненькие, капризно-ленивые, нездоровые… А крепеньких, красивых…, выбрасывают иногда на помойку…, в мороз. И они иногда выживают! Только вот зачем…? Гребаная жизнь!!!»
«Милая моя… Солнышко лесное… Где, в каких краях… Встретимся с тобою…» – поплыла вдруг из динамиков песня из его молодости. И сразу же пришли воспоминания о той далекой ночи у костра…

Ему было двадцать два… и Он пил жизнь большими глотками… И думал, что так будет всегда! Все мы так думаем… Нет, конечно, где-то в глубине мы понимаем, что станем когда-то взрослыми и степенными. И строим планы, исходя из своих прекрасных, юношески-идиотских взглядов, включая, тем не менее,  в романтическое видение своего будущего и меркантильно-респектабельную составляющую: с детьми и женами, с дачами, машинами и квартирами, с доходной и интересной работой, с веселыми коллегами и симпатичными, длинноногими…
А где-то рядом, скрытым, но неизбежным файлом, всегда маячат мысли запретные и невеселые… В них – старость, одиночество, болезни… И тяжелый, неживой запах пожелтевших простыней…  Только они совсем не про нас, теперешних – ведь всё это случится с каким-то другим человеком, с опытным и серьезным, непременно ЗНАЮЩИМ ответ на пугающий вопрос: почему старики не бояться…, а порой даже просят ЕЁ прихода… И мы верим в то, что тоже будем улыбаться внукам из постели, и говорить, что не боимся… А еще есть глупая надежда и бесстрашное лукавство, что мы не доживем до своей старости и безобразной смерти. Мы мечтаем лишь о том, чтобы весело и полноценно дожить до зрелости, до тридцати пяти или сорока…, а там хоть трава не расти… Но вот, этот коварный рубеж, изогнувшись, как в неэвклидовом пространстве, отодвигается до сорока пяти…, до пятидесяти… А потом, с грустной улыбкой утверждаешь, что после шестидесяти… жизнь только начинается… Да, всё это не мы. ЕЩЕ не мы!

Девушки появились как-то незаметно: когда Он в очередной раз оторвал взгляд от костра, на другом берегу неширокой речки уже лежали, распластавшись на пестрых подстилках, две загорелые фигурки. Сизый дымок неспешно поднимался в прозрачный, утренний воздух, а они с Борькой, как два опытных туриста, кипятили на огне котелок с травяным чаем, призванным смягчить их вчерашнее неумеренное возлияние. За их спинами синели раскинутые крылья палатки, а у берега была привязана небольшая прогулочная лодка.
С момента появления девушек, спокойствие в их общении словно растворилось, и все попытки сделать вид, хотя бы внешний, что они тут одни и ни от кого не зависят, всё больше превращались в глупое притворство и натянутость в общении. Наконец, Борька не выдержал, и сказал вполголоса:
- Клёвые тётки!
- Да…
- Блин…, вот только соберешься побыть в одиночестве, пообщаться с природой «тет на тет», и на тебе… Ну, всё – можно собирать манатки и уматывать. Отдыха не будет…
- Ага, а сам, небось, думаешь: а хорошо бы познакомиться…
- А то ты не думаешь! – вяло огрызнулся Борька.
- А чего тут думать – плыви и познакомься.
- Ага, прям так, без повода? Давай лучше плыви ты, орел Чапаевский – посмотрю я…
- Странный ты человек, Борька… На словах – все девки на улице твои, а как до дела… Давай, действуй! У тебя же язык, что помело – придумаешь что-нибудь на ходу!
- Да иди ты… Я так сразу не могу, мне надо принять ва-анну…, выпить чашечку ко-офэ… - «по-Мироновски» загнусавил Борька, шевеля для  видимости угли костра лыжным алюминиевым стержнем.
Вдруг справа, из-за прибрежных кустов…

Жизнь – интересная и непредсказуемая штука! Иногда думаешь, что вот она течет себе, лениво, течет…, но ничего в ней не меняется, вопреки древнему тезису, и что так она вся и пройдет – медленно, скучно и мимо… Но через секунду меняется всё…, и словно что-то повернется в её загадочном механизме: встанут в определенном порядке какие-то шестеренки, дырочками совместятся с палочками, последует резкий щелчок… И грянет вдруг призовой звон! А бывает, что и похоронный…
Нет, в Бога ОН не верил, да и потом не поверил всерьез, но тогда, словно разверзлись небеса, и сквозь скучную, привычную с позднего детства пелену обыденности, вдруг проглянул луч божественного вмешательства. Промысел… – он потом так и расценивал эту неразрывную связь последовавших далее событий, за которыми явно стоял некто могучий и невидимый, который только так и мог вмешаться в естественный ход вещей – ненавязчиво и, якобы, случайно…, являя не столько свою высшую власть, сколько творческую изобретательность.

Это был мальчонка, лет пяти или шести, который, хмуро повесив рыженькую головенку, брел по самой кромке берега. Его отсутствующий и независимый вид говорил о гораздо более серьезном внутреннем возрасте, а пивная бутылка, утягивающая вниз его маленькую  ручонку, только подкрепляла это подозрение. Взрослый, отрешенный вид мальчугана вызывал тревожную улыбку и недоумение, и Он подумал даже, что это карлик, но детские черты лица не оставляли сомнений.
Предприимчивый Борька сразу уцепился за это странное явление, как за возможность блеснуть своим знаменитым плоским юмором перед девчонками.
- Эй, малыш…! Брось ты эту дрянь! – выдал он, не много думая, – Так и останешься мелким «шпинделем» на всю жизнь. Посмотри вот на меня!
Он вскочил с песка и изобразил статую древнегреческого атлета.
Малец лениво повернул голову и, не замедляя движения, процедил:
- А чо нада, дядя?
- Какой грубиян, вы слышали? – театрально возмутился Борька, искоса глядя на другой берег, откуда на них уже с любопытством посматривали.
- Борь, да отвали ты от него! – сказал Он негромко другу. – Глупо же…
- Заткнись и не мешай! – зло прошипел он. – Девчонки липнут на тупые шутки, как мухи на мед…
- А кто мне говорил вчера, что лучше иметь острый ум и тупой язык, чем наоборот, забыл?
- Тс-с, это было вчера… Я знаю, что делаю!
- Ну-ну, продолжай!
И Борис продолжил:
- Эй, мальчик, послушай!
Он сказал это так громко, что зрители с того берега даже слегка приподнялись на локтях, показывая повышенную степень внимания.
«Бесплатный цирк, ей богу!» - с досадой подумал Он.
- Мальчик, - продолжал неугомонный Борька, - а хочешь пакетик леденцов и прокатиться?
Известно, что у О' Генри, на подобный же вопрос, «вождь краснокожих» засветил доброму дяде Биллу обломком кирпича в самый глаз… Но деловая Америка, с их непомерным, опасным для жизни чадолюбием, пусть пока отдохнет. Наш, отечественный «вождь краснокожих», не поворачивая головы и с хорошо поставленной дикцией, сказал:
- Пошел на х…, дядя!!!
У них отвалились челюсти, а с противоположного берега, двумя звонкими фонтанчиками, брызнул смех и рукоплескания. Зрители были в восторге!
- Ах ты…, - возмутился Борька после неприлично затянувшейся паузы. - Да я тебе сейчас… Уши оторву!
Он знал Борьку – не стал бы тот драть чужого ребенка, даже очень испорченного. Да он бы и не успел…
Из-за кустов выскочила женщина в одних трусиках и сиплым, пропитым голосом, завопила на бегу:
- Андрюшка, б…дь такой! Ты зачем сп…дил пиво, ублюдок? Убью, тварь…
Заметив незнакомых мужчин, «женщина» даже не прикрыла свою тощую, болтающуюся на бегу грудь… Впрочем, она явно была не в том состоянии, и уж точно не так воспитана, чтобы в подобных обстоятельствах отягощаться еще и приличиями. Была она чрезмерно худая, местами загорелая и вся в синяках…, как и полагается в таких случаях. Мальчишка, отбросив бутылку и рисованное безразличие, припустил, было, во все лопатки, да где там…
Ребенок дико выл, яростно ворочаясь на мокром песке…, когда она, страшно ругаясь, таскала его за редкие, рыжие волосики. А к ним подбегал уже мужчина в заношенных, не по-модному рваных джинсах. Пьяный и такой же дико-запущенный.
- Не трож-ж его, с-сука…! – закричал он неожиданно высоким голосом.
Пробегая мимо их костра, он остановился, пьяно повел глазами и… выдернул торчащий из песка Борькин «мачете», сделанный из большой механической пилы. Выставив вперед нож, и как-то не по-человечески рыча, он медленно подходил к дерущимся. Женщина, видимо, уже знала, что означают эти звуки, потому что сразу отпустила мальчика и, вскочив, побежала вдоль берега на заплетающихся ногах.
Люди, застывшие по обоим берегам реки, напоминали неживые музейные экспонаты, попавшие, каким-то образом, из цивилизованных времен в дикие, доисторические… Как вспоминал Он потом, время словно замедлилось, мир замер…, и только вращающаяся полоска металла, вылетевшая из рук дикаря, с мягким шумом догоняла свою жертву…
Она сидела на песке и со странным безразличием смотрела, как медленными толчками выливается кровь из разрубленной, ставшей вдруг непомерно большой, икроножной мышцы, а «мужчина», такой же молчаливый и безучастный, статуей возвышался над ней.
Время снова включило свой неумолимый счетчик… Крикнув на бегу: «Борька – жгут… Рубашка…», Он взлетел над водой… и через десяток размашистых гребков был уже на другом берегу. Он действовал «на автомате», даже не думая, чем могли помочь ему эти две девушки, но… больше ждать помощи было не откуда, а у них самих не осталось даже водки для промывки раны.
Побледневшие девчонки стояли перед ним молчаливо и испуганно.
- Бога ради, что-нибудь… Духи, одеколон, вата…
Высокая, слегка полноватая брюнетка, запинаясь, вымолвила:
- Ничего… Только подстилки… Мы тут на даче… Тут недалеко… Я сейчас…
Она бросилась вверх по склону, и уже на самом верху вдруг остановилась и с подозрением уставилась на него.
- Валя, будь здесь, я сейчас вернусь… С ребятами…
И скрылась за верхним обрезом берега.
Рыжеволосую худенькую девушку звали Валентиной, а её убежавшую подругу – Светланой. Они отдыхали компанией на Светиной даче, и вот они вдвоём решили сдуру сходить на речку… Всё это Он узнал из обрывков фраз, которыми они обменялись, скрашивая тревожность неопределенной ситуации. Она снова села на покрывало, а Он нервно ходил взад-вперед, изредка поглядывая, на свой берег, где Борька уже заканчивал кровоостанавливающую перетяжку ноги раненной лоскутами из разорванной рубашки товарища. Странно, но тогда они даже не подумали о том, что тот злополучный Борькин тесак для рубки веток, был холодным оружием, незаконно произведенным и незаконно же носимым ими…, равно как и о том, ЧТО было бы с Борисом, попади этот нож жертве не в ногу, а, допустим, в голову… До этой мысли первым «дошел» Борька…, дня через три. Вот так! А ведь им было уже по двадцать два…   
Стресс понемногу сходил «на нет», и Он боковым зрением заметил, что Валя осторожно рассматривала его загорелое, мускулистое тело. Он отмечал это с затаенной радостью: в двадцать два года у него было, что показать девушкам…
Потом вернулась Света, а с ней трое: еще одна девушка и двое парней – бледнокожих и одинаково субтильных…, как по-деловому отметил его мозг, готовый к любому повороту событий. Но компания оказалась вполне мирной, к тому же, странная операция совместной помощи этой…, этому несчастному существу, которое язык не поворачивался назвать уже женщиной, способствовала всеобщему сближению. Эдакая, «объединенная миссия человечества»…
У ребят была с собой непочатая бутылка водки, на которую притихший виновник безобразия бросал откровенно-жадные взгляды. Но ему не обломилось… Рана была промыта добрыми ста граммами, тщательно перевязана разорванной на полосы белоснежной простыней, а еще сто грамм  дали пострадавшей вовнутрь, как антистресс. И это, как ему показалось, было лучшим лекарством для бедняги: кажется, она была готова дать разрезать себе и вторую ногу, лишь бы ей налили выпить еще…
Её молчаливый спутник удовольствовался остатками пива, которое не дососал из бутылки малыш, а сам ребенок, совсем не тронутый происшедшими событиями, деловито ковырял палкой в углях догоравшего костра, бормоча под нос что-то своё, детское….
Потом Борька и еще один парень – Виталик,  повели прихрамывающую раненую и иже с ней в близлежащий поселок, где в заброшенном доме обосновалась эта странная семья. А когда они вернулись, сдав пострадавшую местному ветеринару(!), Олег – второй парень из их компании, сказал, весело глядя на начатую бутылку:
- Отметим, что ли, удачную операцию по спасению неразумных братьев наших? – И добавил поспешно:
- Не пропадать же этому чудному веществу!
И «вещество» не пропало, а благополучную перешло в энергию, как и положено ему в нашем рациональном мире… Потом Виталик сплавал за второй бутылкой, а Борька в это время со смехом рассказал о небольшом курьезе, случившимся с ними по дороге в деревню.
- Представляете, тащим мы с Виталиком эту…, а я возьми, да и спроси мальца: «Ну что, малой – как вырастешь, тоже вот так женщин обижать будешь?». А он мне так, с ленцой, отвечает, глядя на мужика: «Еще «лаз» «тлонет» её – убью!».
Все засмеялись.
- Подождите, это еще не финиш, – продолжал Борька. – Этот мужик – а он, оказывается, и не отец ему вовсе – посмотрел на мальца искоса, но промолчал, а мамаша и говорит, серьезно так, с доброй улыбкой: «Васенька, а кто ж мамку е..ть будет?».
Над рекой грохнул здоровый смех, окончательно разряжая атмосферу неприятного события.
Всё это время Он держался рядом с Валентиной, на правах «хозяина стоянки» оказывая ей знаки внимания. Она тоже как-то тянулась к нему (Он это чувствовал), хотя и старалась не подавать виду. Лишь однажды, она неожиданно стрельнула в него быстрым, огненно-зеленым взглядом, проделав приличную дыру в его размягченном, беззащитном сознании. Всю последующую жизнь Он помнил этот «бронебойный» выстрел…
Они ушли всей компанией только после полудня, сославшись на какие-то срочные дела, но, по-видимому, просто «зная честь»… Они договорились, что придут после заката, ибо интересное знакомство и бьющая через край молодость, требовали продолжения банкета.
Приятели привели в порядок берег, палатку, сделали запас дров… Нашли неподалеку два бревна и приволокли к костру, увеличивая количество посадочных мест. Ближе к вечеру, Борька пошел в поселок за «горючим», притащив, однако, лишь сомнительного вида бутылку со скрученной из газеты пробкой. Там плескалась мутная  жидкость с пугающим запахом.
- Магазин закрыт, а «это» у какой-то бабки за пятерку купил. Просил за «трояк», но… жадная, сволочь! Ладно, сгодится на последок – пьяные разбору не имут. Или завтра, на больные мозги капнем… - оправдывался Борька.
Было уже начало двенадцатого, летний вечер устало растворялся в сумерках.
- Не придут… - с досадой сказал Борька.
- Похоже на то…
- Ладно, старичок, не расстраивайся. Давай, выпьем по чуть-чуть, всё веселее…
- Этого твоего говна? Что-то не хочется… Пей ты его сам.
- И выпью! Как там Владимир Семенович пел: уж если я чего решил, так выпью обязательно…, - он набулькал себе треть жестяной кружки, - но к ентим шуткам отношуся…
И Борька старательно вытянул всё, до капли, для верности прикрыв глаза.
- Фу-у-у…, - безжалостно дохнул он в пространство, - да это же просто какой-то ликер! «Русский лес» отдыхает!
- Не дыши на меня, алкаш! Спать будешь на свежем воздухе, вонючка.
- Фигушки! Я лучше…
Вдруг на том берегу послышался шелест веток и мелькнуло светлое пятно…
- Эй, там, на корабле…! Вы команду еще набираете? – прозвенел в цикадной тишине голос Виталика.
- Набираем… - весело ответствовал Борька, - только исключительно на основании вступительных взносов, как проштрафившихся!
- Не проблема! Из-за этих «взносов» и задержались – аж в Глазуновку пришлось ехать. Зато теперь водки хватит… - И Виталик гордо приподнял перед собой набитую матерчатую сумку.
Борька в сердцах плюнул в огонь. Слюна зло зашипела в ответ.
- Ну что, придурок! Говорил я тебе: не пей! Смотри – люди с водкой идут, а от тебя говнищем несет, как от козла… Сейчас всех девчонок распугаешь – из лодки повыпрыгивают!
- Не повыпрыгивают…, - невозмутимо отвечал Борька. Но под нос тихо добавил:
- Вот же, старая кошелка…
- Что ты там гундишь?
- Завтра найду бабку и вылью ей на голову…
- Ладно, отдыхай… Сегодня я поработаю седым паромщиком… - сказал Он, вставая.
Лодка сделала опасный рейс с хохочущими парнями и визжащими девчонками, и вот уже у ярко вспыхнувшего костра сделалось уютно и весело, словно само ПРОСТРАНСТВО и его верный подельник ВРЕМЯ наполнялись живой энергией, украдкой забирая молодость и жажду жизни у беззаботных, счастливых дурачков…   
Атмосфера с самого начала сложилась непринужденная и дурашливая, не в пример той, что обычно возникает между малознакомыми людьми в трезвых компаниях. И это, пожалуй, одно из немногих полезных свойств алкоголя, которое, впрочем, имело и свою оборотную сторону: эдакий ностальгически-заманивающий эффект, когда, на всю оставшуюся жизнь, с выпивкой невольно увязывалось веселое, бездумное времяпрепровождение. Да, наверное, не стоит путать ностальгию по ушедшей молодости с алкоголизмом, но все-таки, все-таки… И вот, через каких-нибудь пятнадцать, двадцать, тридцать лет…, и горький алкаш Борька, и доктор наук, Олег Николаевич Рюмшин, будут в пьяном тумане вспоминать этот костер, эту счастливую ночь, этот дурманящий кровь визг девчонок… Сидя в своем кабинете и заливая в себя коньяк рюмку за рюмкой из старинного семейного графинчика…, или глотая вонючую дрянь прямо из горлышка, прислонившись к обоссанной стене чужого дома… В глупой надежде вернуть то время, то состояние души… ГОСПОДИ!!! Зачем ТЫ позволяешь нам так одурачивать себя, зачем встроил в наш мозг этот гнусный механизм искусственного веселья и глупости?       
Борька сразу понял ИХ завязавшиеся отношения с Валентиной и вел себя с ней по-джентельменски, покровительственно и заботливо, вроде как «друг жениха». С развеселой Светланой у него сразу возникла насмешливо-конкурентная антипатия, а третья девушка – Лена, была с Олегом. Но Борька был счастлив исключительно «пьянственностью общения», как он это сам называл. Борька всегда высоко ценил это состояние непринужденной, независимой ни от кого веселости и душевной свободы. Хотя, конечно, любил и девушек. Когда они разрешали… 
А Он почти не пил – ему и так было хорошо и… душевно. Будущее обретало для него какие-то неясные, но искрящиеся контуры, когда Она смотрела на него своими темными сейчас, поглощающими свет глазами. Он еще подумал тогда, что вот так, наверное, засасывают в себя окружающий мир и космические монстры, «черные дыры» – пожиратели ПРОСТРАНСТВА и ВРЕМЕНИ…
Они сидели немного в стороне от всей компании. Сначала они говорили о всякой неважной ерунде, а потом перешли на темы более серьезные.
Часто бывает так, что незнакомые люди тягостно и бесплодно ищут точки соприкосновения, темы для разговора, общие интересы… И тогда минуты для них мучительно тянуться, превращаясь в часы… И хочется поскорее закончить уже всё, подкрутить невидимые стрелки времени вперед… Но бывает и наоборот, когда родственные души попадают вдруг в один ментальный объем, и время для них начинает бешено крутить свои колесики. И тогда начинаешь ЕГО жалеть…
Однажды Он, отмечая Новый год в компании одноклассников, в своем далеком десятом «Б»…, случайно схлестнулся с Ритой Лисовской, тихой и серой мышкой. Она была некрасивая, не фигуристая, маленькая и даже слегка полноватая…, а он, по выражению друга Бориса, был «парень, хоть в куда»! Наверное, поэтому он никогда её не замечал, словно её и не было в их классе все эти девять с половиной лет… Вскоре, после торжественного, визжащего и орущего гимна молодости под бой кремлевских курантов, они столкнулись в маленькой спальне с балконом: он шел курить, а она что-то искала в своей сумочке, и он нечаянно наступил ей на ногу. Остальные их одноклассники резвились в зале, с пышной, сверкающей ёлкой, с телевизором и замечательным, алкогольно-закусочным столом…, поэтому о них как-то все забыли. А они сидели на стульях у окна, друг, напротив друга, и говорили, говорили… Он не помнил всех их многочисленных тем и мыслей вслух, но очнулся только тогда, когда пьяный в «драбадан» Борька крикнул ему в самое ухо: «Алло, гараж! Мы, кажется, собирались с утра на каток. Пойдем, братан, уже троллейбусы ходят». Они с удивлением оторвались друг от друга, и обнаружили, что за окном уже светает: их общение, показавшееся им минутами, невероятным образом проглотило несколько часов нового года…
Так, они стали друзьями, и часто, после школы, в компании с верным Борькой и еще несколькими одноклассниками, слонялись по городу, проводя время в великолепных беседах, глубокомысленных, а иногда и дурашливых: когда и как, решало настроение… Однажды, уже по весне, они оторвались от всех, как всегда незаметно. Для разнообразия, они зашли в полуподвальный магазинчик и купили бутылку дешевого портвейна, а потом пили его за старой, полуразрушенной церковью, превратившейся сразу после революции в какой-то склад, и обветшавшей до безобразия от более чем полувекового безразличия людей… Пили они прямо из горлышка, по очереди, хохоча и захлебываясь. А потом они целовались… Но это было всего один раз, да и то – под действием магии ароматно-сладкого пойла…, поэтому всерьез не засчиталось никем из них…
Вспоминая о Рите, Он, уже взрослый и умудренный общением с женщинами, всегда потом поражался: почему у них «ничегоневышло»? Да, она не привлекала своей внешностью, но Бог с ней, с внешней красивостью… Но почему такой редкий случай взаимопонимания между двумя людьми противоположного пола не увенчался традиционно и естественно: в каком-нибудь заброшенном сарае или на стройке, на мешках со строительным мусором? Или, на худой конец, надежным и интересным супружеством на всю жизнь? Но, факт, остается фактом: тогда Он воспринимал ее только, как друга…, так, что даже Борька, порой, злился втихую. Возможно, они остались лишь друзьями только потому, что он был тогда слишком молод и романтичен, и ожидал для своего высокого юношеского чувства чего-то невероятного во всех отношениях. А Рита… Что ж, они были просто хорошими друзьями и интересными собеседниками.
О, это наивное ожидание первой любви!… Хотя, как Он через много лет узнал от Ритиной подружки Гали (ставшей ему женой…), этот инфантильный идиотизм было только в его голове: девушки взрослеют куда как быстрее!
И вот сейчас, повторялось нечто подобное, только на другом уже уровне: с тревожно- щемящим сердцебиением, со сладким теснением под ложечкой… Он подумал тогда, что это было похоже на то, как если бы две части сложного механизма, созданные некогда и лежащие на заброшенном складе…, вдруг соединили в одно целое, и их шестеренки четко и слаженно завертелись и застучали в унисон, согласовывая совершенство конструкторского замысла Но тут же подумал, что для живых существ аналогия с яблоком подходит, все же, куда лучше, хоть яблоки и не растут отдельными половинками. Яблоки, они вообще – метафорические чемпионы мира!
Валентина смешно злилась на «всякую непотребную дрянь», отравляющую нашу жизнь, имея в виду сегодняшних знакомцев – эту страшную в своем откровенном уродстве семью пьяниц. А Он, памятуя, что те невольно стали их сводниками (а еще из радостной вредности), защищал их, как только мог…
- … А я не хочу «это» видеть, понимаешь? Пусть они живут – имеют право на жизнь и «такие»… Но пусть они живут далеко от меня. Я не обязана видеть и касаться всей этой дряни. Я не хочу, понимаешь? Пускай сделают для них…, ну, не знаю – специальные поселения там…, или еще что-то…
- Яволь, мой фюрер!!! И номерочки на руках…
- Дурак!
Она больно толкнула его в бок острым кулачком и зло глянула на него. А ему начинала нравиться даже эта её беспомощная, наивная злость, возбуждавшая его встать на её защиту, заслонить от этого грязного, уродливого мира. Да…, Она даже злилась смешно и красиво, с какими-то детскими, требовательно-просящими интонациями. Он всегда это вспоминал потом с теплом и грустью…
- Я всё понимаю, я не черствая… Но так же тоже нельзя… Ведь на всё это смотрят и наши дети…, и они потом начинают видеть и воспринимать эту их жизнь, как что-то нормальное, само собой разумеющееся…
- А ты подскажи своим гипотетическим деткам, что вот так жить ненужно, что ЭТО – уродство. Помнишь, как древние греки поили до свинского состояния рабов и показывали их своим юным отпрыскам…?
- И чем они все кончили…?
- Греки-то? А прекрасно сейчас живут – разве нет?
- Я имею в виду древних, империю…
- Ну… Все империи плохо заканчивают – аксиома!
- Погоди, я не об этом сейчас… Я когда-то, еще в восьмом классе, прочла Чеховских «Мужиков», а потом, буквально на следующий день, поехала к тетке в деревню… Боже ж мой, ведь ничего не изменилось за эти сто лет, понимаешь… Всё то же пьянство и бездумная жестокость к себе и живущим рядом…
- Что поделаешь – люди не меняются. Даже через тысячелетия будут уроды и недоумки…, если, конечно, гуманисты-генетики не постараются на этом фронте – подкорректируют наши мозги, а заодно и тела, - усмехнулся Он. - Представляешь: больша-ая такая голова, на передвижной платформе с какими-нибудь «антигравами» …
- А ты, оказывается, фантазер…! Я тоже раньше увлекалась фантастикой, но сейчас как-то… меня больше интересует настоящее.
- Меня тоже… Знаешь, я как-то недавно подумал: вот живем мы, мирно и хорошо, так…? Есть, конечно, у нас такие вот непотребства, как сегодня… Но в основной массе порядок – не то, что на Западе…, с их бездомными нищими, трущобами и безработицей… Но вот, случись сейчас какой-нибудь катаклизм на планете… Ну, там – изменение климата в сторону сильного потепления…, с исчезновением водных источников, с выгоранием лесов, с массовым голодом… Да мало ли что еще…
- К чему это ты?
- К тому, что если вдруг не станет цивилизации в том благополучном, сегодняшнем виде…, то все люди почти мгновенно превратятся в своих пещерных предков, жестоких и страшных.
- Ну уж… Начитался ты какой-то мрачной, антиутопической литературы…
Он засмеялся.
- Точно! Перечитывал «Машину времени» Уэльса, меня и «торкнуло». Но ведь он прав, по существу… Маркс сказал, что бытие определяет сознание, а Уэльс, что форма существования общества определяет его социальное содержание.
- Ой, какие мы умные…
- Это я еще не выпил, как следует!
- Представляю себе…
- И вот представь, что мы не сидели бы сейчас вот так весело у костра, а подозрительно высовывались бы из своих норок и пещер. Мы – нормальные…, большинство! А в ночи охотились бы на нас злобные морлоки, которые сейчас дремлют в некоторых из нас, и только дожидаются своего часа…
- Фу, какие гадости ты говоришь!
- И эти гадости, к сожалению, есть правда! Ведь всегда, в любое смутное время, обязательно появлялись вдруг среди людей мародеры и разбойники. Подумай, не с Луны же они к нам падают?!… И эти сегодняшние бедолаги, лишь видимая верхушка айсберга маргиналов и оборотней, всегда незримо присутствующих в обществе, всегда ждущих своего момента, чтобы перевернуться и потопить благополучный, кажущийся непотопляемым и надежным, корабль общества…
- Сильно закручиваешь! Ты не устал?
Но его уже понесло…
- А мы спокойно проходим мимо них…, мы лишь хотим, чтобы этого не было с нами рядом, не омрачало нашу жизнь грязью и уродством… Не бросало нам всем своим видом обвинение в том, что в их беде есть частичка и нашего участия. Или, вернее, неучастия…
- Ну, знаешь, что… Я лично не считаю себя виноватой в том, что они докатились до такого скотского состояния. Виноваты в этом только они, и никто другой! – сказала Она с уже серьезным раздражением, которое ОН поначалу не принял всерьез.
- А дети…? Этот рыжий мальчонка – он тоже виноват, что родился от этой… Мы все, настолько безучастны…
- Да иди ты…, моралист хренов! Иди, попробуй «поучаствовать» вон в ТЕХ… В следующий раз он разрубит ей уже не ногу, а голову. А, скорее всего, она ему…
- А ты знаешь, милая моя, что…
- Да всё я знаю…
Он хотел ей сказать, что нельзя помочь кому-то против его воли, а можно и нужно бороться лишь с социальными корнями этого явления… Что проводились подобные эксперименты, когда бродяга, выдернутый насильно из своей паразитической ниши, вновь добровольно возвращался на «дно»… Что энергетика этих людей безвозвратно разрушена и социальная мотивация их поступков почти отсутствует… Он мог ей всё доказать и объяснить. Он сейчас мог даже размазать её, как оппонента, силой своей логики и знаний… Но вдруг очнулся и снова увидел её глаза… Он часто потом вспоминал этот момент, как феномен мгновенного отчуждения от высшего чувства ради самолюбивой идеи…, забвение любви к той, ради которой минуту назад готов был на любое действие, а тем более на то, чтобы послать всю свою нудную, никому не нужную философию ко всем чертям…
- Прости…
«А Как же любовь? Значит нет ЕЁ – настоящей, всепоглощающей…, если ради амбиций и доказательства своей правоты, можно забыть это чувство?»
Как всякий максималист-романтик юности, Он мечтал когда-нибудь встретить ТАКУЮ…, чтобы на всю последующую жизнь в его душе ежечасно, ежеминутно была только ОНА, и ничего больше… Чтобы это состояние счастья длилось неразрывно всю жизнь, а все мысли и поступки были окрашены и подчинены только этому огромному чувству. Чтобы послать весь остальной мир ко всем чертям… Но, слегка повзрослев, Он понял, что такая «безумная любовь» невозможна для нормальномыслящего существа, что она будет напоминать вялотекущее существование зацикленного идиота…, или же быстролетящую сказку героинового наркомана, с подобным же исходом. А из книг по психологии знал, что среднее состояние влюбленности длиться не более двух лет, а потом переходит либо в спокойную, бытовую привязанность, либо в ненависть и боль, либо в безразличие… Но, невзирая ни на какие посылы разума, в душе Он страстно желал этого чувства, внутренне тянулся к нему…, как тянется упрямый, обманутый хитрым хозяином осел за сладкой морковкой на удочке, совершая вечное движение к несбыточному идеалу… Он всё понимал, только никогда не думал о том: что произойдет с этим «ослом в его душе», когда тот дотянется до своей морковки?
Вот и сейчас, его словно окатило холодной водой. Он поспешил тут же загладить свою неуклюжесть, и ему это удалось, благо у Валентины был легкий характер, а Он очень старался…
Он стал рассказывать ей (но постепенно к ним присоединились и остальные) прошлогоднюю историю о том, как они, находясь в командировке, в чужом городе, пытались на улице познакомиться с проходящей девушкой, которая спонтанно понравилась пьяному Борьке. По Борькиному плану, Он должен был пристать к ней с хулиганскими намерениями, а благородный рыцарь Борис Саныч освободил бы её от навязчивых и грязных притязаний. Поскольку на них были одинаковые лётные куртки, то, по совету друга, Он вывернул свою наизнанку, черной, простеганной швами подкладкой наверх, сразу став вдруг каким-то придурком, сбежавшим из дома умалишенных. Борька вообще был мастер на всякие идиотские выдумки… И вот, представьте себе сие увлекательное действие: к девушке подкатывает хулиган с непристойным предложением большой и нечистой любви, а уже через минуту откуда-то, словно супербэтмэн, сваливается спаситель…, не дав даже ей самостоятельно принять решение (кстати, а вдруг она бы согласилась?) Но девушка, то ли она была сильно заторможенная, то ли с ходу раскусила их гениальный план (а, скорее всего, просто перепугалась – всё-таки, было пол-двенадцатого ночи…), но никак не отреагировала на их представление. Она, постояв немного, молча обошла дурковатого «хулигана» и своего «спасителя», и пошла себе дальше, не меняя направления и темпа движения. Друзьям пришлось разыгрывать сцену «спасения» на ходу, поминутно забегая вперед «жертвы», которая с неумолимостью танка на марше следовала дальше. Для большей реалистичности конфликта, друзья стали слегка поколачивать друг друга по корпусу, но потом Он зацепил Борьке нечаянно по носу, и едва успел задавить на полуслове извинения… А потом они разгорячились…
Через пять минут, когда Он осматривал Борькин подбитый глаз, они вспомнили про девушку. Но той уже и след простыл… В общем, история закончилось тем, что оставшиеся три дня они просидели под «домашним арестом», назначенным строгим командиром звена, развлекаясь в гостиничном номере бросанием комочков бумаги в пустой стакан, на щелбаны…, так как наказание распространялось даже на карточную игру в «тысячу», которой весь контингент звена убивал затянувшееся нелётной погодой безделье времени…
Вся компания хохотала, когда Борька обиженно делал замечания и кривлялся, а Он с облегчением смотрел в смеющиеся глаза Валентины.
Потом они пели. Получалось красиво, на несколько голосов…

Не утешайте меня - мне слова не нужны,
Мне б разыскать тот ручей у янтарной сосны:
Вдруг сквозь туман там краснеет кусочек огня,
Вдруг у огня ожидают, представьте, меня.
Милая моя, солнышко лесное…

О, Висбор, великолепный Висбор! И что бы мы делали, как жили, без его песен? Равно, как без песен Высоцкого, Галича, Окуджавы… Уже за одно только ИХ творчество, можно любить наше мрачное, непредсказуемое Отечество… И как жаль, что сейчас настоящая авторская песня постепенно подменяется, так называемым, русским шансоном (боже…, чего стоит одна только баллада о любви и нежности одинокой волчицы, ищущей своего мужчину… Извращенцы!) И это еще в лучшем случае. А в худшем, эфир заполняет тупая, убивающая своим любвеобильным однообразием попса, или совсем уже малопонятный рэп… Может, всё потому, что мы уже безвозвратно изменились? А может мы и меняемся именно потому, что ИХ нет уже с нами…

Часа в два ночи веселящая жидкость закончилась, причем, легко «ушел» и Борькин самогон, который даже девицы пили не поморщившись, отмечая его приятный «жасминовый привкус». А счастливый Борька кричал, размахивая пустой бутылкой, что завтра найдет бабку и подарит ей цветы…
Как всегда, выпитого оказалось мало, и тогда Света вспомнила, что на её даче, в маленьком сарайчике для инструментов, пылилась дедова еще двухлитровая «гусыня» с самогоном. И компания с шумным  возбуждением стала переправляться на другой берег.
Потом все сидели на маленькой веранде, под тусклой лампочкой в красивом, плетеном абажуре. Сидели тихо и устало…, и почти уже не пили. Пик в ощущении праздника прошел еще там, у костра…, но за пьянкой никто этого не заметил, как это всегда и бывает: одноразовый лимит химического счастья был ими уже исчерпан!
Нам всегда кажется, что пьяное веселье можно продлить, увеличив дозу и частоту возлияний, но у организма свои пределы, независимые от наших желаний. Конечно, можно продолжить праздник и завтра, и послезавтра…, но и тут был известный предел терпимости человеческой психики: продолжительная пьянка плавно переходила в запой…, и вот уже не ты желал продолжения банкета, а некое чужое, пробудившееся в тебе существо, требующее почти ежечасного вливания вовнутрь любой спиртосодержащей жидкости.

Однажды, они с Борькой и еще с одним товарищем, отчаянным весельчаком и пьяницей Серегой Бастовым, пропьянствовали так почти четверо суток (события эти происходили несколько позже – им тогда было уже под тридцать…) Ощущение радости и непринужденного веселья растворилось уже на второй день, как и деньги. Так случилось, что у всех троих те дни были выходными, к тому же, квартиры у всех пустовали (был дачно-отпускной сезон, а у Сереги, единственного среди них «женатика», супруга лежала в геникологии), поэтому они совершали неторопливые прогулки по образовавшемуся на карте города треугольнику, подчищая семейные запасы алкоголя. Причем, в ход шли, как дорогие вина и коньяки, так и одеколоны, духи и даже средство от облысения, цинично украденное из тумбочки Борькиного дедушки. За это время они посетили по ночам три лесных массива за городом, наивно полагая, что романтическая обстановка усилит ощущение кайфа и внутренней свободы от цивилизации (Борькины штучки, естественно). На третий день у него уже болел затылок, а Борька жаловался на поджелудочную… Сереге же было по барабану – он знавал и не такое, проработав на «химии»; не один год. Ночевали они благоразумно в комфорте человеческого жилья, покидая лес уже под утро. После третьей ночной феерии Он, проснувшись пополудни едва живой, выпил пива из невесть откуда появившейся на Серегиной кухне баклажки (вместе с незнакомыми женскими ногами, безжизненно торчащими из-под стола, о которые он споткнулся), и отвалился от компании. Он, может, и не ушел бы «так сразу», но выручил завтрашний рейс в Свердловск, в котором Он чуть не окочурился: когда на трех тысячах метрах включился отбор воздуха от двигателей в систему вентиляции, ему, из-за небольшого перепада давления, вдруг стало нехорошо. Он спросил у командира разрешения выйти в туалет, и там, прислонившись к холодной обшивке хвостового отсека, вливал в себя минералку, разведенную с оказавшимся в аптечке бортпроводницы валокардином… Тогда Он впервые подумал: «Всё, блин…, пора завязывать!»
Да…, к сожалению, от нашего «подумать» до «сделать», порой, проходят целые десятилетия.

 Они сидели у обрыва реки, прямо посреди тропинки, поскольку на траву уже опустилась роса. Он устроился по-турецки, ощущая дрожащей кожей мягкую, прохладную пыль, а она – на его коленях, лицом к нему, плотно обвив его ногами…, положив руки на его плечи. За его спиной уже занимался рассвет, и её немигающий взгляд будто возрождался из ночной темноты зрачков, наливаясь зеленым свечением, завораживая все больше и больше. Он уже не помнил, что она говорила, да и вряд ли осознавал это и тогда…, но слова не играли никакой роли, говори она хоть по-японски… Он понимал только музыку её голоса, мягкие и медлительные интонации её шепота. Он никогда бы не поверил, что сможет испытывать такое состояние взаимопроникновения…, когда ощущения от звуков её голоса, от тяжести её тела, от её прикосновений навсегда переходили в него и уже никогда не покидали его сознание, словно какая-то её часть оседала в нем, становилась и его частью… И в те минуты, бывшие тогда вечностью и оставшиеся в его памяти мгновениями, Он с болезненным наслаждением и ясностью понял СМЫСЛ… Что всё оставшееся за границами этих минут время не значило ничего в его жизни, ибо ЭТО и была САМА ЖИЗНЬ…, то, ради чего они и были призваны в этот мир. А все остальное было лишь иллюзией, самообманом, жалкими попытками заменить высшую, Богом воссозданную из пустоты сущность бестолковой суетой… В глупой НАДЕЖДЕ на какой-то особенный, сверхестественный смысл… С ВЕРОЙ в вечную индивидуальность своей души, обманутой наивной самонадеянностью разума. Всё было предельно просто и понятно: в мире не было НИЧЕГО – только ЛЮБОВЬ…

           «Милая моя,
          Солнышко лесное –
          Где, в каких краях
          Встретимся с тобою…»

Он словно очнулся, выныривая в реальность…, ибо слова лились уже не из динамиков, а с заднего сиденья машины.
Он глубоко вздохнул, посмотрел в зеркало и сказал:
- Хорошо у вас получается, молодежь… Не думал я, что вам нравится такое старьё. Думал, теперь вам только хип-хопы и рэпы…
- Это мамина любимая песня, - певуче ответила Вера в мотив припева, и вдруг… стрельнула в него взглядом… Очень знакомым взглядом…
У него мгновенно потемнело в глазах, а руки с силой сжали руль…
Когда её взгляд из игривого, превратился в недоуменно-вопросительный, Он осознал, что машина стоит с заглохшим мотором у обочины.
- Вы чего…? Привидение увидели?
- Как… - он облизнул сухие губы, - Как… маму звать?
- Валентина Николаевна… А что?
«Черт меня побери! Господи, да что же это …»
Разум путался. Пришла глупая мысль:
«Надо хоть… цветов каких-нибудь…»
Подумав, он вытащил ключ из замка зажигания.
- Дети, посидите пять минуток тут, ладно? Я сейчас…
Затем Он подмигнул в зеркало ничего не понимающим детям, открыл дверь и вышел из машины. В уши ворвался шум вечернего города…

Нищий грязным пятном сидел на яркой тротуарной плитке. Сразу поразила какая-то непрофессиональность в его позе, излишняя стыдливость, что ли… Его рука не тряслась жалостливо, со скупой на лишние движения, точно выверенной театральностью, а осторожно, едва заметно высовывалась из под нависшего на лицо черного капюшона, словно он  боялся, что его жест заметят, поймут и… действительно подадут… Наверное, это первый раз… 
Принципиально, Он никогда не подавал нищим, а тут остановился напротив него и, сунув руку в карман, зашуршал мелочью. Нищий склонился еще ниже, а рука и вовсе исчезла под капюшон.
Но Он медлил, перебирая кругляшками монет…
«Даже если я и помогу ему сейчас – ему, одному… А другие? Те, кто не сможет пересилить себя и выйти на паперть, кто будет тихо загибаться в отчаянии и одиночестве – им то помощь, как раз, и нужнее всего. Но не выйдут они из своих темных, зарешеченных скорлупок души, не примут чью-то сомнительную помощь… Так и сгинут в молчаливом достоинстве, познав сполна жестокость и черствость этого мира, как единственную милость Бога, как его странную любовь…  А я…? Чем я выше этого нищего…? Разве только что наличием «за душой» временного спокойствия, обманчивого благополучия и наивной веры в будущее?! Да и истинна ли будет эта помощь в виде горсти мелочи? Не способ ли это «отмазаться», откупиться от всех несправедливостей этой жизни, в которых МЫ ВСЕ принимаем посильное участие: кто гневно выкрикивая, где не надо, а кто промолчав, где нужно было сказать… Если так, то сам факт нашего существования уже является грехом, пускай даже не нашим, а взятым в долг у родивших нас на свет божий… Но мы отдадим, вернем все долги наши сполна, с процентами… И останемся ни с чем… Так же покинут родительский дом наши дети, как и мы в своё время… Так же будем мы в одиночестве сидеть когда-нибудь перед НИМ, с протянутыми или сложенными руками, и просить милости, вечности, любви, прощения… Сами не зная чего…
Но ОН видит, слышит, чувствует… И бездействует!!! Ибо нет смысла вмешиваться во что-то одно, не меняя все остальное, как нет радости от спасения одного муравья из тонущего муравейника… Ведь ЖИЗНЬ – есть сгусток временных противоречий, только и всего… Только поэтому ОНА и существует, и если подправить, изменить что-то, то мир исчезнет! Но захотим ли мы этого когда-нибудь сами…, когда чаша переполнится, и мир захлестнут волны злобы и ненависти…? Не ОН, а МЫ САМИ!!! Может, предупреждение «великой книги» о всемирном потопе было не только красивой метафорой, но ЕГО печальным признанием тщетности и бессилия своего труда…?
Вопросы, вопросы… Кто ответит?…»
Передумав подавать, Он вынул руку из кармана и пошел прочь…
- Ну и пошел на х…, жадный у…к! – ударила в спину волна пьяной, шипящей брани.
Он вздрогнул, узнав этот голос… Он узнал бы его из тысяч голосов… Он остановился, но потом, не оглядываясь, зашагал дальше…
Ему вспомнилась последняя их встреча, год назад…

Он заметил его еще издали, проходя мимо мусорных ящиков в соседнем дворе. Бомж стоял спиной к нему и с увлечением изучал содержимое желтого контейнера. Но даже мешковатая рубашка, в красную клетку, не смогла скрыть до боли знакомых движений. Об порванную штанину его терся огромный рыжий котяра. Да, животные «его» всегда обожали…
Он остановился чуть позади и, постояв какое-то время, тихо сказал:
- Привет труженикам мусороперерабатывающей промышленности!
Бомж повернулся и… стал прежним Борькой, лишь только когда широко и радостно улыбнулся.
- А, это ты… А мы вот, с Василием, тут плюшками балуемся… 
- Вот ты и допрыгался, дружок! Помнишь, я предупреждал тебя, идиот несчастный…
- Как там товарищ Бендер говорил: не учите меня жить, лучше помогите материально! Ты готов, чистюля?
- Что ж, пойдем… Только на выпивку не надейся.
- Обойдусь своей…, я сегодня богатый.
Он вытащил из кармана драных, замасленных штанов старую, памятную фляжку, из которой они когда-то пили… вместе.
- Я теперь, как тот философ… А вон и моя «бочка»…  - он, смеясь, кивнул на большой, добротно сбитый из досок ящик, стоявший неподалеку от мусорки.
- О-о…! Я всегда подозревал, что в тебе погибает великий плотник…И давно ты тут обосновался?
- Не-е…, с месяц… Квартиренку-то у меня оттяпали… Есть такие товарищи, специалисты по благоустройству одиноких граждан. Да ты, небось, слышал?
Борькин взгляд вдруг кольнул невообразимой смесью ехидства, ненависти и укора, отчего Он даже вздрогнул. Но это продолжалось какое-то мгновение, после чего лицо друга снова сделалось невозмутимым и веселым.
«А кто тебе виноват, осел ты эдакий!»
- Нет, извини, я не в курсе…
- Ну, да черт с ними, бог им судья…, а я особо и не расстроился. Я даже им весьма благодарен: они забрали только жилую площадь, а оставили неизмеримо более ценное – жизнь и свободу! Другим повезло гораздо меньше…
- Да уж… Только со «свободой» они малость перестарались… Но ты всегда был оптимистом, Борис Саныч…
- Нет, я всегда был философом, что гораздо дешевле и спокойнее. – Он криво усмехнулся.
- Ладно, философ… Пойдем, посидим где-нибудь. В кабак нас, конечно, не пустят…, а вот из нашего старого доброго «Солнышка», пожалуй, не прогонят. Если Машка совсем не ссучилась.
- Машка-то в порядке… Давай, куда-нибудь в другое место, лады?
- Понятно… Я тут, неподалеку, небольшую «забегаловку» недавно «откопал». Кормят очень даже неплохо.
- Всегда готов! Пойдем, Василий – сегодня нас угощают, – сказал Борька коту.
- Ну, этому, разве что, три корочки хлеба обломится.
- Ничего, не обедняешь…
- Ладно, пошли…

В маленьком баре стояли всего три небольших столика, обставленные ажурными стульчиками из переплетенного металла, а еще была длинная стойка с крутящимися табуретами. Но посетителей было мало, кроме них еще двое – шел только девятый час утра. 
- … Глобализация, дурализация… Воровство, друг, как не назови – оно от этого не станет альтруистическим действом, – жуя бутерброд, расходился  Борька, пьянея от еды и регулярных глоточков из фляги.
- А как ты хотел по-другому? Чтобы каждый варился в своем собственном соку?  Но при таком темпе развития цивилизации просто нельзя жить обособленно от мировых процессов. Да и мировая экономика, вместе с распределением рабочей силы и материальных благ, со временем выправится. Обязательно! Может, через пятьдесят лет, может, через сто… Но без глобальной организации техносферы не будет никакого развития, никаких технологических прорывов человечества к новым рубежам…
- Да и фиг с ними, с твоими технологическими рубежами… Засрали ими планету уже так, что…. Да неужели вы ничего не видите?
- А что «мы» должны видеть?
- Мир летит в пропасть, и не нужно даже моих мощных аналитических способностей, чтобы понять, куда всё ЭТО катится.
- Ох, ты – гигант мысли! И куда же ЭТО катится?
- Да вот туда же… - Борька быстро приложился к фляжке, и продолжил:
- Простой пример: вот вы покупаете всякие вещи, товары…, так? Я сейчас не о продуктах первой необходимости, я о том, что всучивает вам МАШИНА после тщательной промывки мозгов.
- Ну, предположим, не машина, а предприимчивые…
- Именно МАШИНА! Ибо и те, кто продает вам все это…, они такие же потребители, они – всего лишь орудие, рабочие щупальца огромных лап-манипуляторов… А все эти груды навязанного вам хламья, совершив быстрый переход из желания к удовлетворению, оказываются в мусорных контейнерах… Всё это лишь… ментальное топливо для функциональной деятельности миллиардов агрегатов – ВАС, дурошлепов!
- Ха-ха-ха…Это ты на мусорке осознал? Теперь мне понятно, откуда берут начало истоки твоей философии…
- А ты не смейся… Да, я многое там понял! А с ваших теплых, уютных мест и вовсе не видать истинной сути происходящего, как и всей бессмысленной круговерти вашей жизни… Вас просто используют, имеют, как хотят и куда хотят… А потом вы, отдав всю свою энергию этой безмозглой машине, уходите в НИКУДА, ни с чем…, такие же голенькие и жалкие, какими и пришли СЮДА, в этот безжалостный, бессмысленный мир. Сознательно или же случайно, но он был создан совсем не ради вас…, и отнюдь не вы в нем пуп земли, и не вы пользователи этой машины.
- Так что же теперь: обратно в пещеры…?
- По мне, так лучше жить в пещере, но в гармонии с собой….
- Да ты так и живешь! Чего ж тебе еще надо, дурилка картонная!
- Да, я живу на помойке, зато я себя не обманываю…, а ваша жизнь – полный самообман и бессмыслица! Вот ответь: в чем смысл твоего существования?
- Господи, да какой смысл тебе нужен, Борис? Не его ли ты искал полчаса назад в контейнере для пищевых отходов? Извини, что помешал тебе….
- Пошел ты… - беззлобно отмахнулся Борька, и принялся за второй бифштекс.
- Пора бы уже нам всем повернуться к миру правильной стороной. Почему-то у нас считается, что если люди живут хорошо и счастливо, то они обязаны быть тупыми и не мыслящими…, но если уж кто-то живет в говне…, то только лишь от своего большого ума и по причине эксклюзивных душевных качеств. Не обижайся – это я, в общем смысле, без намека!
Но Борька вдруг набычился.
- А-а-а…? Подфартило тебе малость в жизни, вот ты хвост и распушил, как глухарь на току…. Впору уже и подстрелить тебя кому-нибудь.
- С чего это вдруг?
- А жирные – они тупые и неосторожные! Вот и попадаются во всякое…. Сегодня ты на коне, но судьба может и взбрыкнуть!
- Э-э… Вот только не надо мне тут про судьбу! Это действительно – только проблема моего выбора, и твоего выбора…. А я ведь говорил тебе, идиоту, помнишь?
- Не доставай, надоело…
- Ну, хочешь, я тебя на завод устрою, хоть завтра? Я ж тебе еще год назад предлагал, дурню…
- Пошел ты…
- Дурачок, комнату в общаге получишь…
- Пошел ты…
- Пострижем тебя, отмоем от очисток, приоденем…, и вполне еще за нормального мужика сойдешь. А, Борь? Нашли бы тебе Дусю с молокозавода, работящую такую…
- У меня что – руки отсохли… - как в старые времена ухмыльнулся Борька.
- Зачем тебе такая жизнь, идиот…? Чего тебе надо?
- Свобода, брат! – Он встрепенулся, словно что-то вспомнил… – Свобода – ключевое слово… Ты вот, как шарик на веревочке привязан к своему заводу, к своей семье, к дому, к машине, к даче… Ко всей хрени, которая мне и в гробу уже не снится… Да вы все – заключенные…, только не осознаете этого, сидя в своих дорогих цацках…, глядя в свои видеоящики для затрахивания мозгов… А мне и так хорошо, без суеты и работы «на дядю», понял? Еда и выпивка у меня всегда…
- Да нет её, твоей мифической свободы… Дурацкая сказочка это, еще и похлеще коммунизма. И потом…. Извини, конечно, но ВСЕ не могут жить на помойке, ибо кто-то должен её, время от времени, пополнять. Логично? Понимаешь, дорогой, вся твоя хиппарская паразитическая философия не учитывает того момента, что без этой самой цивилизации не будет жизни никому: ни бедным, ни богатым…, ни свободным, ни заключенным.
- Все равно, скоро вы все со своими технологиями и ненасытной жаждой к приобретению этих сраных благ, улетите в тартарары.
- Так ведь и ты вместе с нами!
- То-то и обидно…
- Ну, так и сделай вывод!
- Я уже сделал… Обидно только, что вместе с теми, кто не думая, хапает и обирает всех и вся, «загремят» даже те, кому и таблица умножения не нужна была для полного счастья и продолжения своего рода. Сколько счастливых народов жило на планете, пока их не коснулось доброхотное миссионерство сильных мира… Что может быть счастливее неразумного дикарства под покровом природы? Эх. Оказаться бы сейчас где-нибудь на Борнео! – Борька слезливо повел носом и сделал очередной глоток.
- Э, брат, я вижу, из тебя еще не совсем вышел детский романтический бред.
- Нет, ты мне ответь, человек разумный – зачем дикарей обращать к цивилизации против их воли и желаний?
- А как можно что-либо узнать про чьи-то действительные желания, без предложения альтернативы? Человека вправе знать истину, увидеть лучшую жизнь, прежде чем он сделает свой выбор.
- Истину, говоришь…? А что есть – истина? И всегда ли нужно её знать?
- Всегда, Боря…!
- А истина в том, что тебе, в определенный момент, подфартило.
- Экий ты фаталист… Хочешь сказать, что и всему западному миру «подфартило»?
- А то! Просто ОНИ оказались немного впереди планеты всей, в нужное время и в нужном месте, так сказать… А МЫ, вместо того, чтобы идти своим путем, погнались за этим блестящим «призраком капитализма». Нельзя было НАМ всего этого показывать! Или, по крайней мере, не так сразу…
- Показывай, не показывай, а шила в мешке не утаишь! Правду людям надо говорить всегда, как бы она ни была неприятна.
- Правду… Хо-хо! То-то наш «совок» развалился за несколько лет от демонстрации ИХ чудесного образа жизни. Показали нам, дуракам, «как люди живут», только вот забыли сказать, за счет КОГО они так живут… И никто тогда не захотел понять, что приглашают они нас не в головной вагон, а в последний – с производственным сырьем и технологическими отходами…  Хороша альтернатива: жили, как люди, и считали себя первыми в мире, а теперь… Паровозик подъехал с другой стороны состава, и вот вы уже прозябаете в районе чьей-то задницы, где-то между Африкой и Южной Америкой.
- Что ж поделаешь… Согласен, своего рода, это некая финансово-экономическая пирамида, где тот, кто её первым придумал, тот и сидит на вершине, снимая сливки… Но по другому-то не получится – кто-то должен всем руководить, направлять и раскручивать. Всё логично устроено, как и в любом организме: кто-то голова, кто-то мышцы, а кто-то, пардон…  Без всего этого совершенное общество, увы, не построишь.
- А нужно ли вообще его строить, совершенное-то…?
- То есть?
- А то и есть! Посмотри на всё с более высокой точки…
- Например, с высоты мусорного бака…
- Задолбал! Я с тобой серьезно…
- Да и я серьезно…. Боря, разве можно остановить прогресс? И даже не прогресс – жизнь! Даже если сильно захотеть, природу живой материи не изменишь. Вот, смотри…
- Ну-ну… Скажи-ка, дядя…
- Понимаешь, мы живем, потому что движемся, как тот «волчок Макаревича»… Вот тебе пример из физики: в замкнутой системе любого уровня, равновесные, застывшие структуры нестабильны.  Рано или поздно, но любая пассивная система переходит в состояние с более низкой энергией, которое, как правило, является простейшим. Это аксиома! И это справедливо не только для физики, но и для любой диалектической дисциплины, в том числе и для социума. Видишь ли, если не идти вверх, то непременно скатишься вниз… 
- Но ведь можно же попробовать… Я часто думаю обо всём этом…, что, может быть, стоило остановиться человечеству на каком-нибудь более-менее приемлемом этапе развития… Ну, там – обустроить «на все сто» век электричества, используя лишь энергию восполняемой природы. Ветер, солнце, моря и реки… Да мало ли, что еще можно придумать… Причем, отладить общественные отношения можно так гармонично и справедливо, что все будут счастливы. Согласен, все не могут быть одинаковыми и иметь сходные мотивы и стимулы, но… Но ведь это уже совсем не тот расклад, как сегодня…, когда одни имеют почти всё, а другие почти ничего. Я верю, что можно изменить направление этой бешеной стрелы, летящей в НИКУДА…, обмануть это бессмысленное колесо мертвой эволюции, скачущее в пропасть… И я говорю это отнюдь не потому, что живу на помойке страны, которая, в свою очередь, живет на помойке развитого мира. Я просто пытаюсь смотреть сверху на этот ваш сволочной, заблеванный кровью мир…
Борька был почти совсем уже пьян и, видимо, остро осознав сейчас свое положение, жаждал еще чьего-то унижения и боли…
- И такие, как ты, - визгливо возвысив голос, продолжал он, - которые всё понимают, но ничего не хотят менять… Вы – самые подлые и лживые… Зажравшиеся свиньи…
- Жалкий утопист ты, Боря… И прежде всего, применительно к себе, прости за каламбур…
- А я за себя… ни о чем не жалею!
- Понятное дело: хоть собственное достоинство всегда с тобой, окромя облеванной рубахи и обоссанных портков.
- С-сука ты!
- Отчего же я? Ты же доволен всем и ничего не хочешь менять, так чего ж на правду-то обижаться? Или хочешь, чтобы я тебя пожалел и дал на бутылочку? Извини, никогда не подавал таким…, и не дам, ибо это не помощь, а пинок в… А помочь я тебе всегда рад, но только если ты сам этого захочешь, по настоящему.
- Да пошел ты, мерин… Помнишь поговорку: сытый голодного…
- Помню, Боря… Я даже немного её подкорректирую: «Сытый голодного не разумеет, но когда проголодается – сожрет!» И правильно сделает – «сэляви»! Только вот тебе можно быть спокойным на этот счет – тебя и жрать-то никто не отважится. Оглянись! Ты отнюдь не поднялся над жизнью, ты выпал из неё, дружочек. Понимаешь, тебя вроде как и нет, и ничего после тебя не останется… Жестоко? Но с такими… только так и надо: не жалеть вас нужно, а попытаться привести в чувство. Вся твоя философия и моральная, вернее, аморальная подоплека, основаны лишь на неестественном желании превратиться в пьяную, беззаботную скотину… Отупеть еще больше, став грязным, вечно веселящимся животным, которого и в природе-то никогда не было, пока на Земле не появилось двуногое существо без оперения… Но твоя пьяная идиллия скоро закончится в твоем грязном ящике с говном, и никто не будет оплакивать тебя, держа за руку. Сдохнешь один, как крыса, а твой любимый кот отгрызет тебе нос.
Борька вцепился в крышку стола так, что пальцы побелели. Он поднял на собеседника свои мутные глаза, с воспаленными, шелушащимися веками.
- А ты сам… Ты думаешь, что совершишь в жизни что-то значительное, кроме факта зачатия одного или двух своих вонючих отпрысков. И пускай все они будут держать тебя за руки и за ноги, но ты сдохнешь точно также, как и я, как и миллиарды до нас и после нас… И что такого сделал в жизни ТЫ, чтобы учить тут меня жизни? Стал главным инженером завода… по производству туалетной бумаги…? Да срал я на твой говенный завод…, я и пальцем вытру, где мне надо, но не буду участвовать во всей этой вашей кутерьме, в вашей долбанной суете и драчке за тихое и уютное место под солнцем… Я зато не обидел ни одну живую тварь… Ни кошку, ни собаку, ни своего нерожденного ребенка. И ОН тоже никого не обидит и ничего не сотворит: не придумает новую бомбу, не сожжет лес, не испарит реку… Гарантированно и стопроцентно! Понял, великий и разумный… производитель материальных благ для ваших засранных…
И он заплакал, совсем по детски утирая слезы, смешавшиеся со слюной…, мотая из стороны в сторону своей, почти облысевшей, грязной головенкой. Господи…, каким он был тогда жалким.
- Ну и черт с тобой, Диоген хренов…
Он резко встал из-за столика, бросил в свою чистую тарелку фиолетовую бумажку, и пошел прочь.

«Эх, Борька, Борька… Вот ты уже и с протянутой рукой…, просишь милости у общества, принципы которого тебе были так ненавистны. Юродивый идиот….»
Он шел и удивлялся, как быстро сменилось его состояние возвышенного ожидания, на гадливое ощущение вины и чужой  безысходности.
- Всё, к чорту…! Кто я ему? И кто он мне… Да пошел он к чорту, дебил! – Он сказал это вслух, громко…, как будто, слушая себя со стороны, внешним ухом, Он снимал сейчас с души часть этого мерзкого груза…
Пару раз принимался дождь, но, словно не успевая сосредоточиться, всё уступал ветру, гнавшему над землей обрывки низких облаков… И невызревшая влага уплывала прочь по темному, осеннему небу… А на душе зрело какое-то волнующее…, и пугающее чувство.
Он не стал покупать никаких цветов, осознав вдруг глупость своего порыва, а только купил в кондитерском ларечке коробку дорогих конфет, и подходил к машине, на ходу сдирая с коробки полиэтилен…
Он открыл заднюю дверь… Дети уже спали, притулившись друг к дружке, как котята. Пусть спят – адрес Он знал… Положив раскрытую коробку конфет рядом с ними, Он сел за руль…

Это была не ОНА… Так быстро отметил его разум, когда она обнимала своих сонных детей. Но, когда она коротко и пронзительно взглянула ему в глаза – всё изменилось… Словно что-то повернулось в душе, а потом щелкнуло реле и в мозгу…
- Здравствуй…, Валя! – сказал Он, запинаясь.
Она вновь, уже с удивлением, подняла на него глаза.
- Разве мы знакомы?
Он совсем не ожидал этих слов, поэтому слегка замялся.
- Неужели… я так изменился?
- Все меняются…, но я вас не помню, извините.
- Но как же… Помнишь, там, на Оке…?
- Да не была я никогда на Оке… Я вообще отсюда никуда, дальше деревни не уезжала. Не приходилось, знаете ли…
- Как же так…
- Вот так… Извините, что подвела вас. – Она печально улыбнулась. - И… спасибо вам за них…
Он взял себя в руки. В конце концов, у нее могут быть свои причины для плохой памяти. Например, отчаяние и стыд…
- Да не за что… Только вот… Опасные это вещи – отпускать детей одних в такую даль. Знаете, сколько их пропадает? Вы уж, пожалуйста…
Отвернув лицо в сторону, она сказала:.
- Ох, да не сыпьте вы мне на душу…, я и так вся издергалась. Не знаю: что это Оля, в самом деле… Я же просила её, чтобы детей до дому довезла… Опять, видно, понесло её…
И почти неслышно добавила:
«Шалава безмозглая…»
- А они говорят, что часто так ездят.
- Да слушайте вы их больше… Может, за всё время пару раз и случилось… Знаете, времени на всё не хватает… - она смущенно махнула рукой, быстро повернулась и пошла к детям, которые уже подняли в комнате приглушенный галдеж. Наверное, там шла бойкая дележка конфет…
Проводив по коридору цепким взглядом её худую фигурку, Он постоял немного в нерешительности, и громко сказал:
- Ладно, я пойду… Удачи вам!
Она выглянула из комнаты и отчаянно запротестовала:
- Постойте, куда же вы…? Без чая я вас не отпущу!
Но Он уже был за порогом.
«Надо прекращать этот дурацкий спектакль, пока он не превратился черт знает во что…».
Но не успел Он спуститься  на следующий лестничный пролет, как сзади мягко застучали каблучки, и легкая рука легла на его плечо. Он повернулся к ней и увидел близко её лицо… И всё поплыло у него перед глазами, будто впрыснули ему большую дозу чего-то убойного, но не в вену, а сразу в мозг, в самое сознание…
- Пожалуйста, останьтесь! Вы мне нужны… Мне сейчас… очень плохо… – её голос задрожал на последних словах.
Он молчал. Он хотел, было, спросить про мужа, так, из приличия…, но увидел ВСЁ в её глазах, будто прочел там краткую анкету, выраженную языковой бинарной комбинацией: нет…, нет…, да…, да…, да-а-а…
Он шел за ней, и думал:
«А почему бы и нет… Ведь буду потом жалеть… И говорить, как тогда говорил Боря: «А не дурак ли я…?»
Борька рассказывал однажды, как он сидел на краю двуспальной кровати в огромной, пустой квартире, держа за руку очаровательную девушку, лицом и фигурой «на миллион долларов» (Он видел её потом: на доллары она, конечно, не тянула, но на рубли – стопроцентно! А как оказалось потом, и с головой у неё был тоже полный порядок…) Полураздетая, она лежала перед ним вся в слезах, и пудрила ему мозги идеалами верной дружбы и бестелесной любви, а юный джентльмен с умилением и радостью открывал в себе новые душевные качества, о которых он доселе читал лишь в средневековом романе Вальтера Скотта «Квентин Дорвард»… И в след за ней, он вдруг отчетливо осознал тогда, что «это» не главное сейчас – куда «оно» денется от них… Пускай «это» случиться когда-нибудь потом, как сладкий плод, венчающий ароматный цветок их высоких чувств… А когда наступило утро, он ушел от нее счастливый и гордый собой…, но, уже выходя из подъезда, вдруг почувствовал, как над его косматой головой зашевелились длинные «уши Платона». 
«А не дурак ли я…?!» - твердил Борька себе под нос, шагая по утреннему, пропахшему весенней свежестью городу. Но это было еще не самым самокритичным выводом… А вот то, что он сказал про себя на другой день, когда две знакомые девицы отчетливо прыснули ему в след…, знал только он один…
И вот теперь Он шел следом за незнакомой женщиной и крутил в голове эту же фразу, только уже в другом контексте…, тоскливо думая о своей семье… Он пытался сейчас найти нечто твердое в зыбком мареве растревоженной души, какое-нибудь моральное обоснование своему желанию, чувству и… поступку, который Он уже предчувствовал в себе.
«Животные! Какие, все-таки, мы все животные… Вот перед тобой смазливая, гуляющая самка…, и вся твоя хваленая цивилизованность, вкупе с моральными устоями – в один миг псу под хвост… Да-да, именно псу…, черт меня возьми! И что бы я сейчас ни говорил себе – ЭТО… сильнее меня. Но я не «отец Сергий»…, и отрубать себе ничего не собираюсь. Если я животное…, то пусть будет так, черт побери! И если я таким создан, то почему я должен от этого бежать…, и кто в ответе за издержки в моей «конструкции», если не сам «конструктор»? А может, вовсе и не издержки? Может, всё вершится, согласно плана…?»
 Он зло ухмыльнулся своим жалким потугам, но на душе, все же, полегчало. 
 «Господи, и какой же нормальный мужик, пускай даже живущий в идеальном браке, не мечтает об уютном и несуетном гнездышке «на соседней улице»…, с красивой и понимающей женщиной, которая не требует от него больше того, что он может и хочет ей дать… Которой всё равно – когда, насколько, в каком настроении и виде он забредет к ней, чтобы обогреться в глубине её души и в тепле её тела… Женщина, которая всегда хочет от тебя только одного: ОТВЕТНОГО ТЕПЛА… Но тогда почему не найти такую до женитьбы, избавив себя и других от последующих семейных сцен, трагедий и связующих их интермедий… И существует ли ОНА вообще? Возможно, эта женщина живет лишь в дополнительном измерении нашего воображения, как призрак, проплывающий всегда мимо…, как мираж, что держится от тебя всегда на одном расстоянии… Женщина, которая ждет тебя у ночного костра, у той самой янтарной сосны…, задумчиво глядя на тлеющие угли… И быть может, эта фата-моргана придумана нашим конструктором, лишь как коварная уловка, заставляющая нас летать от цветка к цветку в поисках идеального нектара и опылять, опылять…, ибо ПЛАН именно в этом, а отнюдь не в нахождении кем-то, какого-то малопонятного идеала!  И даже трижды женившийся и трижды же разведенный Серега Бастов, не знал цену этим заблуждениям и никогда не сбывающимся надеждам…»   

Она смеялась тихо и высоко, как маленький, серебряный колокольчик. Как тогда, на Оке…
Сначала они выпили по две чашки чая с конфетами, а потом он с удивлением обнаружил, что на столе уже стоит полупустая бутылка без этикетки (вино было домашнего приготовления, но вкус имело тонкий и приятный), а хозяйка  слегка, самую малость, растягивает слова. И делает это так мило…
«Нет, на алкоголичку она совсем не похожа… Просто, задавленная тяжелой жизнью женщина немного расслабилась. Разве не имеет она такого права? Зачем ждать праздника, чтобы сделать для себя передышку на этом долгом пути, исполненном одиночества и отчаянья. И разве не праздник у нее сейчас…, когда в её доме появился, наконец, поздний гость?».
- Красивая вы… Как так вышло, что вы одна?
- Как, как… Знаете, как это бывает иногда…? Сначала все хорошо, Он внимателен и нежен… А потом Он постепенно начинает исчезать из твоей жизни, превращаясь в такое гнусное существо…  Потом попытка номер два – и опять та же история… Нет, я их не виню. Раз такое случилось дважды, значит причина во мне.
- То есть, в выборе?
- Может, в выборе, а может и в злом роке… Семейном… У моей мамы было всё точь-в-точь… - Она печально улыбнулась. - Ох, мама, мама…
- А где она сейчас, ваша мама?
- Я не знаю…. Нам с сестрой было по восемнадцать…, когда она вышла из дому и не вернулась. Хочу верить, что она где-то жива, хотя…, после стольких лет… Нет, не верю я в чудеса.
- Да-а… И как же вы одни тогда…?
- Мы тогда были не одни – отчим с нами остался, её третий муж… Он не бросил нас. Хороший, добрый человек был, недавно только умер. Я его очень любила…
Валентина наклонила голову и поднесла к глазам белую салфетку.
- Он стихи писал, такие красивые и грустные… Хотите послушать?
- С удовольствием.
- Это… он написал незадолго до своей… Одну минуту…
Она опять опустила голову и тяжело вздохнула.
«Странно! Почему она не рассказывала мне об этом тогда…?»
- Называется: «Счастливый билетик», - вымолвила она, наконец. – Слушайте…

В ладошке потной крепко стисни,
Судьбой подаренный билет…
Несет экспресс волшебный жизни
По стыкам дней, недель и лет.

Тугой багаж трясется рядом –   
Набит он шумной суетой…
А Жизнь всё поит сладким ядом
В пути до станции пустой.

Но там сойдешь босым и голым…
Волшебных шторок больше нет –
Увидишь все…, и встанет колом,
Сполна оплаченный билет.
 
- Да уж, действительно тоскливое… И даже страшноватое, учитывая то, что он вскоре…
- А вы стихи пишите? – Она перевела дыхание и старательно улыбнулась. – Мне кажется, что пишите…
Он понял, что ей эта тема стала тягостна, и сказал, бодро улыбнувшись.
- Да нет, что вы… Когда-то, в школе писал. Но случился со мной один курьезный случай…, и я бросил это неблагодарное дело.
- Расскажите! – Она прерывисто вздохнула и подперла голову ладонью.
- Ну… Влюбился я в десятом классе в «математичку». И вот, однажды на уроке, пока она чертила на доске тригонометрические графики, я написал ей признание в стихах… Когда прозвенел звонок и наша дружная «кодла» ускакала на физкультуру, я остался сидеть на своем месте… И вот, она медленно подходит, поправляя сбившуюся от сидения, весьма короткую для педагога юбочку, а я нервно тискаю свернутый вдвое листок… Кажется, она всё поняла, потому что молча протянула руку и взяла записку из моих липких, мигом вспотевших пальцев… Она читает с каменным выражением лица, а потом молчит еще минуту…, после чего ведет себя очень странно: закрывает лицо ладонями, резко разворачивается и быстрым шагом выходит из кабинета. И, знаешь, так… подергивает на ходу плечами, будто сдерживает рыдания… Я тогда подумал с перепугу, что она поддалась необыкновенной силе и математической логике моего стиха – я очень старался ей угодить…
- А что за стихи?
- Точно уже и не помню, только первые четыре строчки. Кое-кто не дает забыть… Вот сей шедевр:

                О высших чувствах сказано не мало…
                Но, всё ж, позвольте мне мой скромный туш:
                Любовь – она как график небывалый,
                Как симметричность поз и конгруэнтность душ…

- И дальше всё в таком роде… А в конце выводилось уравнение любви с двумя неизвестными, обозначенными первыми буквами наших с ней имен…
Валентина хохотала, сверкая ровными, хищными зубами.
- Вот и вы смеетесь… И училка, та тоже выскочила из класса, не в силах сдержать хохот… А на другой день вся школа цитировала моё математическое видение любви: предмет моего обожания оказался чересчур открытым в общении. Мягко выражаясь…
Она смеялась, весело и с каким-то облегчением, будто стряхивая с себя тяжелую ношу воспоминаний прошлого и серости настоящего. Наконец, она затихла, с благодарностью глядя на него, и спросила:
- Послушай… А кто эта… Валя?
«Опять, начинается… Зачем она со мной так…?»
Но в слух Он сказал:
- Да так, ничего особенного. Просто, это… моя первая любовь… Которую я тогда потерял, по дурости. Идиотская мальчишеская гордость…
- Это как это?  - Она насмешливо нахмурилась.
«Давай, давай… Играй дальше».
- А вот так: не пришла она на следующий день ко мне на реку, как условились. – Он постарался уколоть её многозначительным взглядом, но она была непроницаема. Он продолжал:
- А я не пошел к ней, принципиально… А потом, нам уже  пора было домой, и так до обеда прождал – Борька весь искрутился. А на следующий день мы улетали, далеко и надолго – командировка во «Владик»;, на три месяца. Ну, а потом… Я, конечно, искал её потом, но… Жизнь, она, в этом смысле, такая дрянь …
И тут Её открытое и милое лицо вдруг неприятно исказилось злой ухмылкой.
- «Прынцыпиальный» какой… Получил, небось, от девочки «что надо»…, вот и весь принцип. Так ведь?
- Валя…
Он вдруг с ужасом осознал, что отчасти она права…, что это же самое обвинение всегда занозой сидело в глубине его подсознания. Пускай даже, это была лишь малая часть правды, а основную черную роль сыграла судьба… И снова всплыл затертый памятью вопрос, который мучил его уже не один год: почему Он сам тогда не пошел к ней…
- А может, у неё тогда что-то случилось, а ты… - продолжала она.
Волна темного предчувствия стала стремительно подниматься.
- Что…? Что случилось, Валя?
- А МНЕ почем знать…, что там с твоей Валей случилось? – она как-то развязно, жестко засмеялась. – Я так, теоретически…
Он выдохнул.
- Что-то не пойму я тебя…
- Что не понятного-то… Мужики, они же дурные и упрямые, как бараны.
- Подожди…
- А некоторые и потом не умнеют. – Она как-то строго глянула на него.
- Это ты… о чем?
- О том, что свое упущенное прошлое, они тянут за собой в настоящее. И вместо того, чтобы жить дальше и радоваться тому, что есть, они начинают выкручивать себе мозги… Вы видите то, что хотите увидеть…
«Однако…»
- Валя, прошу тебя, перестань дурачиться! Это же ТЫ…
- Я знаю, кто я… А ты…? Знаешь, кто ТЫ…?
- Валя…
- И не надо больше ничего этого…! Больно…
- Не буду… Прости…
Вдруг дверь на кухню отворилась, и вошел заспанный малыш. Дойдя до середины кухни, он остановился, сонно сощурившись.
- Алеша, сынок – ты чего…? – механически спросил Он мальчика.
«Алеша…?!»
Внутри у него всё похолодело…, а Она сидела и тихо улыбалась, глядя на сына, будто ничего не слышала…
- Вы сто сумите тут? Мам, пить  хоцю!
Она налила ему прямо из-под крана в большую кружку. Мальчик, причмокивая, медленно выпил воду и сказал:
- Лозытьесь узе спать.
И тихо вышел.
«Что ж…, устами младенца…». - Он встал и сказал с напускной уверенностью:
- Спасибо, пойду я уже…
- Воля твоя… - устало ответила хозяйка и нагнулась за упавшей с колен салфеткой. Ее блузка натянулась, и хитрая пуговка выпрыгнула на свободу из надоевшей петельки… В образовавшемся треугольном проеме тяжело колыхнулись полные, белые груди…, а следом расцветала легкая, невинная улыбка на слегка пухлых губах… И вот уже полыхнуло зеленым огнем из-под дрогнувших на мгновение век. Как сказал бы пошляк Борька: пих-пах – контрольный выстрел в пах.
В памяти снова всплыл фрагмент сегодняшней утиной охоты: красивый, жирный селезень подплывает к резиновой уточке-обманке, а из прибрежных зарослей осоки, из высунувшейся двустволки вылетают два длинных языка оранжевого огня…
И меткий выстрел коварного охотника сносит голову несчастному, глупому самцу.

2010г.