Алма-атинское яблоко

  Этот короткий, как жизнь,  рассказ о тебе. Я уже старик, но я помню тебя, Юрка. Все еще помню. Я помню начало войны. Помню, как ушел на фронт отец, а ты отправился на завод делать снаряды. Я тогда только начал учиться в первом классе, а ты уже был большой, тебе было 14 лет. Как сейчас, перед глазами наша мама – добрая и всегда усталая женщина, коричневый фартук, коричневые от тяжелой работы руки, и ты – в протертом комбезе и военной шапке – подарке старшего брата Женьки (Женька служил в НКВД в Чите, и к нам наведывался редко). Я  помню в деталях то утро,  ведь это было важное для нас утро,  помню тот вечер, когда ты не вернулся с завода. Мать сидела и плакала, а мы, маленькие воробушки-растеряшки, прижимались к ней и испуганно не понимали: как, за что посадили нашего Юрку в тюрьму? Разве детей тоже могут посадить? Тебя посадили из-за меня.
Ты опоздал в то утро на работу на 2 минуты . Это я не разбудил тебя. У каждого была обязанность. У меня – будить брата на работу. Я всегда вставал и расталкивал тебя, ты крепко спал, очень крепко. А у меня был легкий подъем.  Но я сам проспал. Прости! Я слышал будильник, он звенел долго, долго, долго, и я постоянно думал: вот, сейчас, вот сейчас! Я помню, как мама кричала на меня: «Что же ты наделал?? Что же ты наделал, сынок?!»  Было не до оправданий. Я плакал, потому что понял, что произошло что-то страшное. Мать наскоро собрала тебя и крикнула: «Беги, быстрей беги!» Беги… В то время даже дети могли стать дезертирами, преступниками. Дальше я плохо помню, Юрка, извини. Какие-то тени, разговоры на кухне: все верно, по закону, сталинский указ! Уголовное наказание с 12 лет. Вплоть до расстрела. Это еще до войны приняли, в году 1935. Теперь же фронту отчаянно нужны снаряды и танки. А дети…Да какие дети во время всемирного забоя?.. Сколько прошло времени с твоего ареста? Оказалось, полгода. Отдали тебя , Юрка, актировали из тюрьмы по болезни. Я помню, хорошо помню, как мама привезла тебя, тяжелобольного, в горячке, но ты все равно узнал нас, даже пожал мне руку. Это мы не узнали тебя! Ты стал бледным больным старичком. Ты кашлял и метался по постели. Мать сбегала за врачом. Тот пришел, пощупал, постучал и сказал матери: «Отлетался твой, соколик!» Мы ничего не поняли, а мать заплакала. У тебя, Юрка,  была температура, мать наскоро протерла тебя уксусом и сказала: «Терпи, сынок, все будет хорошо». Вечером ты пришел в себя. Мы сидели около твоей кровати весь день, ухаживали, пока мама была на работе. Ты временами бредил. Лекарств не было, как и еды. Да ты не просил, хотя мама нажарила картофельной кожуры ( по тем временам деликатес). Температуру сбивали компрессами. Ты кашлял кровью. На полотенце выплевывал целые кровавые, похожие на красную ртуть, шарики.  Потом пришла с работы мать и спросила:
- Что ж ты ничего не кушал сыночек?
А ты помолчал  и ответил:
- Не хочу , мама. Ничего не надо… Яблочко хочу.
Мать отвернулась. Я слышал, как она сказала соседке по коммуналке: Яблоко…Где ж я ему яблоко возьму? Зима, даже картошки уже нету.
На следующий день тебе стало хуже. Но через день чуть отпустило, ты успокоился. Утром мама горестно посмотрела на тебя и ушла на работу, Юрка. Работу (мама работала уборщицей в столовой НКВД) никто не мог отменить - ни болезнь, ни война. Я знаю, что в этот день она побывала, где только могла. Кто уж там посочувствовал её горю, неизвестно, но мать в рабочее время ездила  на барахолку, чтобы продать свое единственное колечко ( не продала), да и яблок не нашла – война, какие там яблоки?? Бегала к «богатым» знакомым – безрезультатно, разумеется. Ходила к эшелонам с ранеными в надежде, что выпросит у кого-нибудь. Я знаю, что люди бы дали, не все зачерствели вокруг, но кругом была такая голытьба…Кто-то посоветовал сходить в госпиталь, там раненые посылки получают. Мать ринулась туда. Дошла до майора, который командовал там каким-то отделением, хирургией, кажется. Вместе с ним прошла по госпиталю, обращалась к бойцам, просила, умоляла. Как на грех, яблок –то и не было – зима. Никто их в посылках не отправлял – поморозятся. Сало предлагали, картошку, грецкий орех…Не знаю, как она там исхитрилась, как унизилась, у кого просила, по слухам, дошла до главного начальника в управлении НКВД, ( разве там оставались добрые люди?),  но   - вечером мама принесла Юрке огромное, большущее, краснющее, огненное, как Солнце на закате, яблоко из Казахстана. Алма-атинское, сказал кто-то из соседей, с невольной завистью. От него пахло за километр жарой, югом, другой, мирной жизнью! Все было окутано его ароматом . Только ты еще днем умер, Юрка, и так и не увидел его. Не почувствовал его теплый, щемящий запах. Мы сидели около твоего застывшего мертвого тела, мама кормила нас дольками, и, давясь этими сладкими комками, мы ели, ели и смотрели на тебя, Юрка, уже смирившись с тем, что тебя больше нет, ты умер. Также умер, как тогда умирали многие , как дядя Коля и тетя Галя. До сих пор я помню этот вкус. Сладкий, очень сладкий и одновременно соленый, горьковато-соленый, как море, как слезы, как горе. Я помню тебя, Юрка, я помню свое детство. Вот поэтому я не люблю больше яблоки.