Леонид Белоглазов. Танец осы. Послесловие

Белая Галя

Когда-то давно, ещё в 30-е годы (в ту пору мне было лет 11–12), в Ревде, куда мы приехали с отцом, зашёл разговор о Белой Гале. Как сейчас помню, с нами тогда были дядя Вася, дядя Ваня, мой отец и бабушка Александра Амосовна. Белая Галя – это гора. Дядя Ваня расписывал её красоты:

– Представляете, среди белых кварцевых берегов, поросших ельником, лежит голубое озеро…

Моё детское воображение рисовало сказочно красивую картину. Мы с двоюродными братьями слушали разинув рты, словно зачарованные. Потом, на улице, Никандра и Виктор показывали мне куда-то за Караульную гору. Но в солнечном мареве за лесами и горами я ничего не мог рассмотреть. Что-то неясно белеющее рисовалось мне тогда – то ли облако, то ли плод моего воображения.

– Озеро расположено на самой вершине горы. Оно очень глубокое, так что вода в нём всегда прохладная. И в этой прохладе отражаются, как облака, белые береговые кварцевые камни и зелёные ветви густых елей, – расписывал дядя.

Говорили, что гора эта находится километрах в 70 от Ревды, но добраться до неё трудно: нужно идти лесными дорогами, потайными болотными тропами и очень легко сбиться с пути.
 
О Белой Гале сложено много поверий. Будто бы какая-то женщина-отшельница жила там в землянке или шалаше. Изредка её видели в Ревде. Рано утром тайком от всех мирских она пропалывала огороды или носила дрова и воду. Делала она это совершенно бескорыстно: «Потаённая помощь богу угодна…» Одевалась по-старообрядчески во всё чёрное.

Кем была она? Помнится, называли и имя отшельницы, но за давностью лет оно позабыто*. Народ в то время был тёмен, суеверен и всего боялся. С момента того памятного мне разговора прошло полвека, а со времени, когда люди видели отшельницу, и вовсе век.

Но вот о Белой Гале я ни от кого в течение всех этих лет не слышал. В наше время Ревда из заводского посёлка превратилась в большой промышленный город. Такие названия, как Починок, Сенина гора, Пугачёнок, Козыриха, мыс Кабанушка и прочие мало кто помнит. Дороги частой сетью избороздили леса. Развитие автотранспорта лишило туристов малодоступных мест. И трудно себе представить, что такая гора, как Белая Галя, ещё могла бы оставаться неизвестной.

Думаю, что если её и не перемололи на щебёнку, как гору Змеиную на Флюсе, то наверняка на ней вырубили ельник и уничтожили озеро. Как бы то ни было, никаких следов Белой Гали на карте я не нашёл. Может быть, это местное название? Зато есть гора Шунут. Не она ли наша Белая Галя?.. А может быть, это просто легенда о сказочной горе, которую я слышал в детстве…


Вредный поп

Моим дедом, которого я никогда не видал (он умер в 1913 г.), был Никандра Иванович Белоглазов – рыжий человек с большой бородой. По сведениям, для того времени он был весьма образован: выписывал газеты и журнал «Нива», покупал книги. Проживал в Ревде по ул. Гоголя, 14.

Когда он женился на Александре Амосовне Овчинкиной, пара стала ждать первенца – обычное дело. Примерно в то же время у какой-то их незамужней родственницы родился мёртвый ребёнок. Младенца похоронили (грех этот удалось утаить). Но на каком-то религиозном празднике она призналась в этом попу на исповеди. Спустя некоторое время и Ревдинский поп по пьяной лавочке разболтал её тайну. Пошла молва по всему заводскому посёлку.

Когда же моя бабушка забеременела отцом, а была она очень набожна, пригласили того попа. Угостили его по достоинству, сказали, что ждут первенца и желают его наречь Петром. При прощании мой дед сказал попу:

– Нехорошо, батюшка. Тебе доверили тайну исповеди, а ты её не смог сохранить…

*  *  *

Наступил день, и бабушка родила моего отца. Мне трудно представить, но, видимо, радости было много, ведь в крестьянстве сын – это первый помощник. На крестины младенца понесли в церковь. И вдруг, после купели, поп провозглашает имя:

– Сысой!

Бабушка и дед, конечно, в недоумении. Требуют от попа объяснений, но тот упирается – Сысой и всё тут. Видать, обиделся он на моего деда за укор в раскрытии тайны исповеди да затаил злобу.

…Что означает имя Сысой? В старину это имя было позорным, как и Касьян. Если не топилась печь, говорили: "Сысой набздел!.." Мой дед такого позора стерпеть не мог. Всякие объяснения с батюшкой ни к чему не привели – поп упёрся намертво. Тогда дед с очередным обозом поехал в Екатеринбург (поезда туда ещё не ходили). Там он добился встречи с самым высоким духовным лицом – архимандритом ли, протоиереем ли, не знаю. Тот внимательно выслушал деда и вынес вердикт:

– Младенца перекрестить Петром. Попа постричь!

И действительно, мой отец был крещён дважды, и я сейчас Леонид Петрович. А попа из прихода уволили.


*Святая отшельница Платонида (в лесах под Ревдой есть Источник Св. Платониды, место паломничества её последователей – прим. автора)


Дядя Ваня

Про моего дядю Ваню, следующего за отцом брата, отец с братьями уже в зрелом возрасте говорили, что в нём погиб великий артист. Он мог изобразить кого угодно, и как! Его игра была безукоризненной – ни прибавить, ни убавить. И настолько естественной, что казалась уже и не игрой, а самой жизнью.

В то время в Ревде ходило словечко «срать» со всеми его производными. Не считаясь обидным или подцензурным, оно употреблялось и в буквальном смысле, и как отрицание: «Не надо, мол, насрать!» Короче говоря, это было обиходное бытовое словечко, его повседневно употребляли и дети, и женщины. Из тех слов, на которые возникает временная мода, но по прошествии времени многие из которых стираются из памяти народной, как, например: «обораться» (заблудиться), «сгалиться» или «галиться» (насмехаться).

Так вот. Дядя Ваня представлял в лицах сценку, как жена подаёт на стол любимому мужу рыбный пирог:

– Кушай, дорогой муженёк. Пирожок только из печки, – вскрывает верхнюю корку пирога.

– Дорогой, тебе поперчить? Или насрать?..

Муж наливает в рюмку водки, выпивает.

– Да, пожалуй, насрать…

Все мои дядья хохочут, заливаются. Смеёмся и мы с моими двоюродными братьями.


Воздух детства

Я счастлив! Я снова дышу воздухом своего детства. Мы живём напротив Сениного криуля* у Починка на базе отдыха «Ёлочка». Мы – это я, Юля, сын Андрей и внук Пашунчик. Больше всего это место по душе, конечно же, Пашунчику, а вот меньше всего или, пожалуй, совсем не нравится – Юле.

Напротив и вправо – залив Козыриха. Рассказывают, что когда-то давно здесь утонула женщина по прозвищу Козыриха. Сколько раз в детстве мы плавали тут на лодках, сколько устраивали пикников, рыбачили, охотились, собирали грибы и ягоды…
Именно с этим прудом и связано все мои лучшие детские воспоминания. В один из дней мы решили сплавать на лодке вверх по реке Ревде на Охановские луга. Рано утром мы позавтракали и поплыли. День выдался погожий. На воде было свежо, дул лёгкий западный ветерок.

Миновали Козыриху. Раньше это была глушь: пионерских лагерей и духа не было. Теперь их много понастроили. У мыса Кабанушка мы причалили. Когда-то так звали старика с большой седой бородой. На мысу у него были покосы и избушка. Здесь он косил сено, которое перевозил в Ревду на своей долблёной лодочке-«душегубке». За всё время пребывания на базе «Ёлочка» я ни одной такой долблёнки не видел. Видимо, отжили они свой век из-за собственной вертлявости и сложности в изготовлении.

Покосы Кабанушкины заросли. На месте избушки растёт крапива. Я поклонился крапивному кусту в память о давно умершем старике – ведь перед войной ему было лет 90-95. Мы поплыли дальше. Андрюше и Пашке я рассказал, как в детстве (в ту пору мне было лет 12) мы с отцом сидели в лодке рядом с берегом, удили рыбу и бросали её на берег. А моя мать с тётей Галей (она была ещё маленькая) её там чистили.
 
Вдруг набежала туча. Пошёл очень сильный дождь. По воде было видно, как он сплошной стеной продвигается к матери и Гале. И вот наступил миг, когда они с визгом подхватились и побежали в избушку. Нам оставалось только наблюдать, как дождь медленно подходит к нам. Отец смеялся. Мне тоже было весело. Этот момент я запомнил на всю жизнь.

Устье реки Ревды всё то же: те же Демидовские сваи, за которые цеплялись барки во время весеннего сплава. Теперь их облюбовали чайки – многие белы от птичьего помёта. Берега сузились. Стало мельче. Во многих местах весло касается дна. Слева – отвесные скалы, дальше ключик. Горы отступают от берега назад, образуя плоский луг, так называемые Охановские луга. С семьёй Охановых Белоглазовы состояли в дальнем родстве (родная сестра бабушки Анна Амосовна Овчинкина была замужем за Охановым).

Мы причалили к берегу. Лет 60 тому назад вдоль берега узкой полосой росли невысокие кустики тальника. Луга были чистые с высокими стогами и зародами сена. Теперь же тальник и черёмуха превратились в едва проходимые густые и высоченные заросли. Луга заросли берёзой и сосной в 2-2,5 четверти в диаметре. Полки деревьев перемежаются с полянами. Я 2 раза искал избушку, но так и не нашёл…

Появились какие-то болотины с зарослями таволги. Раньше на горах было много брусники. Сейчас её нет и в помине. Я вспугнул выводок рябчиков. Один из них пролетел перед самым моим носом – ещё бесхвостый. Мы развели костёр и сварили ни суп, ни кашу, а что-то вроде полужидкого второго из картошки и тушёнки. Вскипятили чай, заправив его листьями костяники и таволги. Отдохнули и поплыли дальше против течения реки. Андрей посадил лодку на мель. Мы с Пашей вылезли на другой берег, а Андрей поплыл дальше.

Раньше здесь стояли бутары** – золото мыли целыми семьями. Я помню, как мы бродили с отцом в этих местах. Завидев старателей, он приветствовал их:

– Бог в помощь!

И затем неизменно следовал вопрос: – Как фарт?

Нас всегда встречали приветливо – люди были добрее. Сейчас по этим дорогам гоняют мотоциклисты. Кучи песка, выбранного лопатой для бутары, заросли травой. Отрадные воспоминания о былом. Грусть и тоска по прошедшему детству…


*в северных говорах – крутой поворот реки, дороги (прим. автора).
**местное название примитивной установки для промывки золотоносных песков (прим. автора).


Блеснул познаниями

Было мне тогда лет 7 или 8. Как-то отец и дядя Петя (муж тёти Таси) поехали на рыбалку и взяли меня с собой. Не помню, на какой реке это было: на Пышме, Решётке или Ревде.

Отец оставил рюкзак на галечной отмели, размотал и закинул удочку. Он шёл вниз по течению вслед за поплавком и вскоре скрылся за мысом. Из-за кустов были видны лишь взмахи его удилища. Мы с дядей Петей остались одни. Он рылся в своём мешке, доставая то одну коробочку, то другую. Мне удить не хотелось. Я подошёл к дяде Пете и решил блеснуть своими познаниями:

– Когда я был маленьким, – сказал я, – то думал, что детей делают на заводах.

Дядя Петя посмотрел на меня.

– А сейчас как думаешь? – спросил он.

Я густо покраснел.

– Вот придёт отец, я всё ему расскажу.

Я не знал, куда деваться от стыда. Пришёл отец, но дядя Петя ничего ему не сказал. Конечно, он рассказал ему, но позднее и без меня.


Ганай

В детстве у меня был друг Ганай. Это была ребячья кличка. Его отец был из обрусевших не то немцев, не то шведов по фамилии Ганау. Рос он сильным парнем и был немного старше. Часто заступался за меня и в обиду на улице не давал. Дворовые мальчишки, зная о нашей дружбе, при нём на меня не нападали. Мы жили в одном доме: его квартира была на 2 этаже, прямо над нашей. Родители его развелись и поделили детей между собой. Ганай остался с отцом, а сестрёнка уехала с матерью на юг.

Ганай был вольной птицей и жил как беспризорник. Учился плохо, иногда хулиганил, домой приходил и уходил, когда хотел, спал в дровянике. Я часто бывал у него дома. Меня всегда удивляло обилие слесарного инструмента у его отца, плоскими шкафами с которым были увешаны все стены.

У каждого из мальчишек во дворе был свой тайник, куда тот прятал вещи, запретные для дома: спички, папиросы, поджиг и порох, рогатки. В порохе я не испытывал нужды: мой отец был охотник. Я снабжал им Ганая и дворовую шпану. Иногда мы с Ганаем развлекались – брали ружьё и заряжали патроны одной дробиной, ждали у открытого окна, когда появится кошка, и стреляли в неё. Если нам удавалось попасть, кошка верещала и мигом скрывалась под сараем. А мы бурно радовались удачному выстрелу.

У отца Ганая было 2 берданки 32 калибра. Одно – переделанное из старинной боевой винтовки с длинным стволом, второе – короткоствольное и очень миниатюрное ружьишко, почти детское. Ганай иногда хвастался, что это его ружьё.

Бывали случаи, когда нас собиралось человек 20. И мы шли в лес. Там разводили костёр, курили досыта, стреляли из поджигов и рогаток по птицам или мишеням; боролись друг с другом, пробуя силы. Иногда дрались до первой крови.

Однажды мы собрались всем гуртом и решили пригласить в лес девчонку, чтобы там её изнасиловать. Участь эта должна была постигнуть смазливую черноволосую девочку лет 12-13, ширококостную и плотненькую. Был разработан подробный план. Борька Гоздяцкий, которого мы считали совершенно неотразимым дворовым сердцеедом, должен был её «сфаловать».

На следующий день все пошли, а меня почему-то мама на улицу не пустила. Я не особенно горевал, так как мы с Ганаем, который девчонок вообще презирал, отказались участвовать в этом гнусном деле. Днём позже из сбивчивых рассказов нашей шантрапы выяснилось, что та девчонка набила незадачливым соблазнителям шишек, вырвалась и сбежала.


Хулиганьё

Мы хулиганили. Ночью лазили в соседский огород – «страдовали». Если встречали пьяного мужика, мутузили его. Вечером натягивали через тротуар проволоку или ставили проволочные петли, а сами из-за угла наблюдали за прохожими. Мазали говном дверные ручки калиток. Нередко днём набирали на фанеру пыли, а в подвернувшееся старое ведро воды, и залезали на забор. Какую-нибудь модницу сначала обливали водой, а потом обсыпали пылью. Творили и другие безобразия. Конечно же, сразу после этого давали драпа.

Вообще говоря, мы представляли собой довольно грозную силу. Временами дело доходило до того, что жильцы вызывали милицию. Мне запомнился такой случай.  По соседству с нашим двором были бараки, в которых жили в основном татары. Наши дворы были непримиримыми врагами. Нас разделял лишь высокий дощатый общий забор. Вражда началась с того, что однажды зимой мы где-то стащили «пролётку» и катались на ней от ул. К. Маркса вдоль по Кузнечной (ныне С. Морозовой) до ул. Энгельса: разбежимся, все разом усядемся на неё и катимся мимо бараков под уклон.

Вдруг из барака выскочила толпа ребятишек и отобрала у нас эти сани. Мы позорно бежали к себе во двор – их было больше. В нашем дворе накануне устроили какой-то склад и привезли мраморную крошку, очень удобную для зарядки рогаток. В тот же вечер, когда совсем стемнело, мы залезли на забор и выхлестали в бараках напротив все окна. С того момента вражда стала непримиримой.

Однажды вышло так. Татары заняли забор и «пушили» в нас камнями. Это было уже летом. Мы сбили их с забора из рогаток и заняли его сами. Мне не удалось забраться на забор – там сидели ребята постарше. Выбив из доски сучок, я смотрел на толпу барачных пацанов. Они что-то кричали, размахивая деревянными саблями. Среди них особенно неистовствовал один в шлеме из газетной бумаги, с мечом и щитом из фанеры. Видимо, это был их предводитель, который призывал штурмом отбить у нас забор.

Тут ко мне подошёл Майка Бахтин.

– Лёнь, а у меня пуля есть. Настоящая, военная, – сказал он.

– Покажь.

Майка достал пулю из кармана и показал её мне на ладошке. Я померил. Пуля как раз входила в ствол моего поджига. Майка отдал её мне. Я зарядил поджиг и вставил ствол в отверстие от выбитого сучка. Прицелился в того, что был в бумажном шлеме и чиркнул коробком спичек – очень осторожно, чтоб не сбить прицел.

Раздался выстрел. Татарин упал. Наших с забора как ветром сдуло. Мы все попрятались по домам. Приходила милиция, но ничего не добилась – меня никто не выдал. Потом говорили, что я прострелил татарину ногу.

Ещё один случай. На улице Энгельса был Малаховский ключ с чудесной ключевой водой, которую мы возили оттуда для самовара. Рядом с ключом протекала речушка Малаховка. Бабы полоскали в ней бельё. Однажды летом мы с ребятами собрались на водную станцию «Динамо» у городского пруда. В жару я всегда ходил босой и в одних трусиках. В то время меня стригли под машинку наголо. От солнца на спине, как правило, вскакивали волдыри. Ноги и руки были в цыпках.

Мы шли мимо Малаховского ключа. Вдруг один из пацанов сорвал длиннющий репей с колючими шишечками на конце.

– Лёнька, на-ка, подойди вон к той бабе и сунь ей его под подол. Она без штанов.

Я взял репей. Ребята сбились в кучку и с интересом наблюдали. Женщина стояла нагнувшись и, ничего не подозревая, полоскала бельё. Я подкрался к ней с репьём… Вдруг она завизжала. Репейные шишки, видно, прилипли и кололи ей между ног. Я бросился бежать. Ребята покатывались от хохота.

Вдруг кто-то схватил меня за руку. Я не заметил мужика, который стоял в стороне и курил самокрутку махорки.  Он приподнял меня:

– Ах, ты, говнюк, – и погасил самокрутку о мою лопатку.

Я взвыл от боли! Вырвался и снова бросился бежать. Ребята сочувствовали мне и мазали ожог соплями:

– А здорово ты её! Ох, умора…


Патока

В школе я учился в одном классе с Аликом Морозовым, который из-за своей большой головы носил кличку Голова. Он жил рядом с Тоськой Смирновым на ул. Р. Люксембург. Наши дворовые мальчишки знали, что на склад завезли патоку. Старая польская кирха, на которой был склад, находилась в квартале от нашего двора (угол К. Маркса и Луначарского). Не помню, кто принёс эту сладкую весть, но в тот же вечер мы совершили набег на склад. У кого не было припасено ложки, тот запасся палкой. Густая патока наворачивалась на неё и превращалась в подобие булавы.

Дело было зимой, в сильные морозы. Патока содержалась в бочках. В соседней комнате сидели сторожа. Свет оттуда проникал снизу сквозь щель притвора. Первый раз наш набег увенчался успехом. После этого мы уже вконец обнаглели и запаслись вёдрами и кастрюлями. Пока всё сходило нам с рук. Но сторожа, по-видимому, заметили, что патоки как-то сильно поубавилось, и решили приглядывать за складом внимательней.

В школе я похвастался товарищам об этой проделке. В тот же вечер Тоська и Алик наведались в кирху. Прокрались к бочкам и стали черпать патоку. Внезапно открылась дверь. Тоська сразу же убежал, а Алик со своей кастрюлей замешкался.  Сторож схватил его и привёл в сторожку.

– Ты зачем, мальчик, пришёл? – строго спросили сторожа. – Если тебе нужно патоки, то приди и попроси, а воровать нехорошо.

С этими словами они налили ему патоки полную кастрюлю:

– Кушай, кушай…

Алик обрадовался, что дяди такие хорошие, и достал ложку. Но сколько можно съесть патоки в один присест?.. Съел он ложку, две, три и говорит:

– Спасибо!

А сторожа ему: – Ешь, не то за шиворот выльем.

Алик съел ещё ложку или две через силу и заплакал. Сторожа взяли кастрюлю, облили его с головы до ног, напялили шапку и дали пинка. Алик по морозу прибежал домой. Мать и отец вдобавок высекли его ремнём и отправили отмываться в баню. Тот прибежал к Тоське. В баню они сходили вместе. Обо всём этом мне рассказал Тоська в классе под общий хохот.


Охота на Малом Шарташе

Однажды я отпросился ночевать в сарае вместе с Ганаем. Заранее мы принесли туда ружьё и хлеб. На другой день встали ещё затемно и отправились на малый Шарташ охотиться. Я уже не помню, как мы шли. Начало светать. В камышах мы наткнулись на чью-то лодку. Ганай зарядил ружьё, сел на нос. Я грёб.

Утро было тихое. По воде стлался туман. Многие утки сидели на плёсе у камыша, другие пролетали над нашими головами. Мы попытались подплыть к спящей утке. Она сидела прямо по курсу, спрятав голову под крыло. Я старался грести тихо какой-то доской. Подплыли метров на 20. Ганай выстрелил. Мы подобрали убитую утку.

Вдруг на берегу как-то очутилось 2 мужика. Они, похоже, следили за нами. Охотничий сезон должен был вот-вот открыться, но пока ещё охота была запрещена. Они что-то кричали нам и ругались, размахивая руками. Мы тут же смекнули, что ружьё и утку они могут у нас отобрать, а нас за лодку поколотить. Мы метнулись к другому берегу. Мужики побежали в обход. Ганай помогал мне руками, а я уже выбивался из сил. Всё же мы успели раньше, бросили лодку и дали стрекача в лес. Домой вернулись рано, и сразу к Ганаю.

– Лёнь, я буду щипать утку, а ты достань где-нибудь утятницу.

Как тушить утку в кастрюле без утятницы, мы не представляли. Утка обязательно должна быть затушена до красной корочки в пупыринках. А такое можно сделать только в утятнице. Я спустился к себе домой. Матери не было. Из шкафчика я достал утятницу и мигом поднялся в квартиру к Ганаю.

Пришла мать, принялась готовить еду, хватилась утятницы. Она тут же смекнула, в чём дело, и пошла к Ганаю. На её стук Ганай открыл дверь, а сам обгладывает утиную ножку.

– Лёня у тебя?

– Нет.

Мать не смогла от него ничего добиться и ушла домой. А я в это время сидел у Ганая и уплетал жирную утку. Потом принёс утятницу домой и поставил на прежнее место. И сколько мать ни пытала меня насчёт исчезновения утятницы – и лаской, и со строгостью, я так и не сознался. Почему?.. Не знаю.

Мы выросли. Началась война. Ганай ушёл на фронт раньше меня (я ещё учился в 10 классе). Он погиб в 1941 году.


На фото: гора Шунут, Ревдинский район Свердловской области.