Я славлю мать

Какую оказать им честь?
Как их сегодня нам приветить?
Не потому ли солнце светит
Что матери на свете есть?
Иван Рязанов

Чем дальше меня отделяет время от того момента, как мать ушла в мир иной, тем все больше одолевает желание рассказать о ней.
…Моя мать, Матрена Петровна, родилась в 1908 году в селе Утяшкино, Казанской губернии. В возрасте семнадцати лет вышла замуж за моего отца. А в 1930 году мои родители были раскулачены и сосланы на Дальний Восток – в Зейский район. И было им в ту пору по 22 года.
Свою мать я помню лет с пяти. Тогда, а это были тридцатые годы прошлого века, наша семья жила на Шахте – так называлось небольшое поселение домов в 7–8, что–то вроде хутора, расположенного примерно на расстоянии двух километров от прииска Золотая Гора, к которому Шахта по сути дела и относилась. Жили мы тогда в трехквартирном бараке, занимая в нем квартиру из маленьких двух комнат. А семья наша в ту пору состояла из девяти человек: отца с матерью, родителей отца, сестры отца и нас – четырех детей, старшему из которых было семь лет. Деду, пережившему в своей жизни много неприятностей, по ночам снились кошмары, и он частенько кричал во сне, будя и пугая всех нас.
…Помню теплый июньский день. Мы с матерью по тропинке, которая вела от Шахты до поселка, пришли на прииск. А тропинка эта выходила на спортивную площадку, где в это время ребятишки играли в лапту. Наше с матерью появление отвлекло их от игры, и они подошли к нам. Их внимание особенно привлек нательный крестик, который виднелся из моей расстегнутой рубашки, и они начали громко смеяться. Я стал плакать. Мать за меня заступилась. А надо заметить, что семья наша была религиозной, все носили крестики и все, в том числе и дети, перед тем, как сесть за обеденный стол, крестились перед иконой, повторяя это и после еды.
Я, конечно, засмущался от того, что был высмеян поселковыми ребятишками, и после этого случая начал носить крестик, тщательно пряча его под рубахой, а когда пошел в школу – и совсем перестал носить его.
А цель нашего с матерью посещения поселка была приятной: на противоположном конце спортивной площадки отец строил наш новый дом, в который мы в скором времени и переехали жить. А тётя Валя, сестра отца, с бабушкой перешли жить в землянку, которую отец построил рядом с нашим домом – на противоположном конце огорода.
…В пять лет я уже мог читать и считать. Как сейчас помню: мы с матерью пришли в магазин. Не-сколько женщин стоят в очереди – ждут, когда привезут хлеб. Женщины, прослышав, что я могу читать, начали давать мне, кто газету, кто вырванный из книги лист. И я на весь магазин громко читал, за что заслужил похвалу от тётенек, а мать – гордость за меня. А первой моей прочитанной книжкой была «Снегири» – в красивой обложке, которую мне дали в школьной библиотечке. И хотя я еще не учился – стал постоянным читателем нашей маленькой школьной библиотеки.
…В июне 41–го началась война. А первого сентября того же года я пошел в школу – в первый класс. Суровые военные годы. Отец работает на шахте забойщиком. Мать – домохозяйка. А в нашей семье уже шестеро детей. Трудное это было время, но воспоминания о тех годах остались самые приятные. И прежде всего заслуга в этом – матери. С нами, ребятишками, она всегда была внимательная, заботливая, ласковая.
Все продукты, в том числе и хлеб, стали продавать в магазине только по продуктовым и хлебным карточкам. Но у нас был большой огород, и картошки хватало на весь год. Летом питались грибами, ягодами, мать варила нам суп с лебедой, крапивой. Грибы в большом количестве заготавливали и на зиму, особенно много солили груздей: две, а то и три больших бочки. А из брусники и голубицы варили кисели.
Дом наш располагался в центре поселка, через дорогу от него была спортивная площадка, а чуть повыше, на пригорке – начальная школа. Наша школа – это обыкновенный деревянный барак, территория вокруг которого была огорожена штакетником.  Крыша школы была покрыта кровельным железом и выкрашена в красный цвет. От школы начиналась горка, с которой зимой мы катались на санках, самокатах, коньках.
Небольшие три оконца нашего дома наполовину зимой покрывались толстым слоем льда, который днем от солнечных лучей и от жарко натопленной печи начинал таять. Чтобы вода с окон не заливала пол, к подоконникам всех трех окон подвешивались бутылки или банки, а с подоконников в них свешивались тряпочки в виде фитилей, по которым вода стекала в посудины. И целый день мы, ребятишки, по очереди караулили эти бутылки и банки, чтобы из них своевременно вылить воду. Прозевал – и вода потекла на пол.
…Жителям соседних приисков, чтобы попасть в Зею, надо было сначала приехать в наш поселок, имеющего прямое сообщение с районным центром. А машины в то время из Зеи на Золотую Гору приходили редко: в лучшем случае два–три раза в неделю. Никакой гостиницы в нашем поселке, конечно же, не было. И поэтому люди останавливались у кого–то из знакомых, и иногда ждали машину 2–3 дня. И я до сих пор уверен в том, что большинство из этих людей останавливались у нас: дом наш был очень гостеприимный. Никакого проку, кроме лишней суеты и хлопот нам от этого не было. Наоборот, от этого наша семья была только в убытке. Но уж такие добрые были наши родители. Мать встречала всех этих приезжих гостей, как родных, всем им находила добрые слова и теплое место в нашей маленькой хибаре. Но зато долгими зимними вечерами, при свете лампы или свечи, за чашкой чая велись разговоры – бесконечные, задушевные, которые я очень любил слушать. Больше всего, конечно, говорили о войне.
Жил у нас в поселке одинокий, старый бобыль – дед Онуфрий, который не имел, как говорят, ни кола, ни двора.  И он частенько наведывался к нам. И его мать всегда кормила (это при нашей–то нищете), да еще и на дорожку штук 5–6 картофелин давала. Заходил к нам даже раза – два–три репатриированный грек (надо же было ему попасть в места, не столь отдаленные!), так и его мать одаривала картошкой.
Мать наша была великой труженицей. Ведь надо было эту прожорливую, полуголодную ораву чем–то накормить, надо было каждый день, да не один раз, что–то сварить. Ведь надо было эту ораву (а у нас уже было семеро детей) во что–то одеть, всех обшить, всем бесконечно штопать, зашивать дыры на рубахах, штанах, рукавичках, носках. И все это она успевала делать, и мы, её дети, не ходили ни голые, ни голодные.
Материнскую ласку помню до сих пор. В детстве у меня не однажды болели зубы. Ох уж это зубная боль! Но что еще может быть мучительнее её? А зубного врача у нас в поселке, конечно же, не было. Особенно усиливалась зубная боль по ночам. В таких случаях я ложился рядом с матерью, она обнимала меня, прижимала к себе, говорила мне ласковые слова – и я засыпал. А когда я болел корью, она купила мне и пряников, и конфет – что было для нас в то время редкостью.
…Летом 1953 года отец купил в Зее старенький домик, и наша семья переехала жить в районный центр. Я хорошо помню день нашего переезда. Все наши скромные пожитки и все наше многочисленное семейство уместились в кузове одной машины. Матери в дороге стало плохо: её тошнило, рвало, кружилась голова. Худая и бледная всегда, она стала еще бледнее, губы посинели. Пришлось в пути делать две остановки, чтобы матери стало лучше.
Наш новый зейский домик был очень ветхим: окна были на уровне земли, а во время дождей крыша и потолок протекали, и вся дождевая вода была в нашей квартире, наполняя ведра и тазы. Но все равно, для нашей семьи это было благо: двое моих братьев и сестра стали учениками средней школы. Но отец не сидел, сложа руки: мы начали строить новый дом по переулку Чехова, в который и переехали через два года. Дом получился на славу: просторный, светлый, красивый. Нашей радости не было предела.
К этому времени мы, ребятишки, уже подросли и разъехались, разлетелись из отчего дома – кто куда: в институты, техникумы, на работу. Но отчий дом не забывали, и летом, во время отпусков, каникул одни из нас – уезжали, другие – приезжали. И все эти события сопровождались шумными гулянками. Мать не употребляла алкоголь совсем, но любила петь песни с пьяной компанией. Любимыми песнями моих родителей были: «По Муромской дорожке стояло три сосны», «Как родная меня мать провожала», «Очаровательные глазки, очаровали вы меня», и другие.
Мои родители всегда дружно жили с соседями. Мать говорила: «Покупая или строя дом, выбирай не место, а соседа». Но мать по своей натуре была очень доброжелательна, и ладила со всеми соседями. Я не могу припомнить ни одного случая, когда мои родители с кем–то из соседей поссорились, жили не в ладах.
Да, новый родительский дом был очень хороший, но все же имел один существенный недостаток: у него было очень высокое крыльцо. И бедной матери, с её больными ногами, приходилось ежедневно, особенно летом, спускаться и подниматься по этому высокому крыльцу много раз.
Но в редкие минуты отдыха мать любила слушать радио. Тогда, в пятидесятые–шестидесятые годы прошлого столетия, по радио регулярно транслировались литературные передачи по произведениям Николая Островского, Михаила Шолохова, Александра Фадеева: «Как закалялась сталь», «Тихий Дон», «Молодая гвардия». Вот эти передачи и любила слушать мать. А по воскресеньям и праздникам она, вместе с подружками, надевала свои лучшие наряды, и шли в кинотеатр «Зея» смотреть кинофильмы.
Но, а когда появилось телевидение, мать стала смотреть кинофильмы по телевизору. И не только кинофильмы: она была страстным хоккейным болельщиком. В те годы хоккей был более популярен, чем сейчас, и мать старалась от моды не отставать. Болела неистово за наших игроков, радовалась, когда у них все ладилось, и горевала за их неудачи. Вот она сидит у телевизора. «Болеет». Наши играют в Канаде с канадцами.
– Давайте, ребятушки, давайте милые! Шевелитесь! – говорит она. – Третьяк ловкий парень.
Наши хоккеисты никак не могут забить третью шайбу.
– Защитники у них хорошие – ничего не дают нашим ребятам делать, – горюет мать.
Но вот шайба залетела в наши ворота. Канадцы ликуют.
– У, гады! А орут–то, а орут-то чё! Небось, не орали, когда наши забрасывали.
Вскоре и наши хоккеисты забивают шайбу в ворота канадцев, и счет становится 3:1 в нашу пользу.
– Когда наши выигрывают, у них и ловкости прибавляется, и удачи, – рассуждает мать. – Да это и в каждом деле так, – заканчивает свою мысль она.
– Крепись, Третьяк! Игра скоро кончается! – уже кричит она.
Эту игру наши хоккеисты выиграли со счетом 3:2.
– Мученики господни…. И кто это такую игру придумал? – и удивляется, и возмущается мать.
Когда погиб Харламов, она очень горевала, сказав: «Милый Харламов! Господи, зачем такое допускаешь?»
…Да, наша мать была верующей женщиной. И всегда очень переживала за своих семерых детей: шестерых сыновей и одну дочь. И поэтому она часто, подолгу стояла у иконы, и молила у Бога нам всяких благ.
…У нас с родителями никогда не было ссор, скандалов – как это бывает во многих семьях. Мы никогда им не грубили. Но, как теперь я понимаю, и должного внимания, какого они заслуживали, мы им не оказывали – не говоря уже о ласке. Мать в этом нас никогда не упрекала, никогда нам об этом не говорила. Но она, конечно же, это чувствовала и, очевидно, от этого страдала. Да, мы были неблагодарными детьми, считая, что все так должно и быть, что мать с нами должна быть внимательной и ласковой, а мы с ней… ну, как придется, как получится. Но, а в конце жизни у матери были причины и разочароваться в своих детях: трое из нас разошлись с женами, оставив семьи, а один, самый любимый её сын, стал злоупотреблять спиртными напитками, превращаясь постепенно в алкоголика, уходя в запои на неделю и больше. В таких случаях мать говорила мне:
– Коля, сходи к Гене – что–то он уже третий день не приходит. Однако – заболел
– Да не заболел он, а запил, – отвечал я.
– Сходи, пожалуйста. Сходи – узнай.
И я шел. Гена, как всегда, был в запое. Но мать до конца дней своих не хотела верить, что её сын – алкоголик. Да, из шести её сыновей и одной дочери у многих жизнь не сложилась, не получилась. И в этом отношении, имея всего образования по неполных три класса сельской школы, наши родители в жизни оказались гораздо мудрее своих образованных детей.
Но родители научили нас самому главному: любить труд, быть честными, порядочными, уважительно относится к людям. Мы никого не убили, никого не ограбили. Ни один из нас не был судим.
…В последнее время у нас все больше появляется матерей, которые курят, сквернословят, злоупотребляют алкоголем, избивают своих детей. Они лишают своих детей самого прекрасного периода жизни – детства. Многие матери бросают своих детей, а многих лишают материнства. И это – ужасно!
На нашем городском кладбище, если сразу от центрального входа свернуть направо, есть небольшая металлическая оградка, за которой видны два массивных деревянных креста. Здесь покоятся наши родители. Мать прожила 75 лет, отец – 80.