Лесосплав 88-91

 
   На Рябининском сплаврейде нам выдали сапоги «по яйца», талогрейки и стальные крюки, а перед тем забрали паспорта и стопкой сложили в сейф. Начальник сплаврейда, дедухан с пудовыми кулаками, провел блиц инструктаж по технике безопасности, показал местную столовку и пожелал хорошей дороги. Дальше была собственно Дорога... А пока ждали грузовик, курили, глядя вниз на полноводную Вишеру с останками барж времен ГУЛАГА и бревнами, прибитыми течением. Никто не говорил, пермское оловянное солнышко грело руки, ветерок гулял по лицам, забирался за шиворот. Некоторые стали задремывать и тут приехал грузовик. Водитель откинул борта и мы, толкаясь и смеясь, разместились по скамьям. Поехали. В Чердыне дозаправились, и пока суть да дело, я пробежался по городу - вспомнил, что именно тут «отбывал» Мандельштам, тут он пытался покончить с собой, выбросившись из окна. Добротные купеческие дома фабричного кирпича, церкви, много церквей — вот оно купеческое замаливание грехов. Что ни грех, то новый храм… Правда сейчас вся эта красота выглядела усталой, изнасилованной, что ли, если учесть, что многие кирпичные заведения здешнего севера, особенно монастыри, использовались Советами под тюрьмы, колонии, лагеря, где конвейер смерти палил людей, как спички. И все это на фоне уральской природы, которая билась в наши души, как в стенки колокола. Дорога шла по тайге, по оттаявшему зимнику, вспыхивала солнцем на излучинах Колвы, обдавала таежными страхами, гущей и тьмой дерев. Проехали поселки Вильгорт, Камгорт, Искор и, когда грузовик стал на высоком берегу деревни Бигичи, не было ни сил ни желания подняться — настолько всех утрясло и притерло друг к другу.
   Потом, как по команде кончилась погода и пошел нудный холодный дождик. И красота вдруг стала враждебной - с комариными эскадрильями, которые, не смотря на дождь, заходили на нас со всех сторон. Мы рубили валежник, точили шесты и колышки под палатки, а кашевары, установив котлы, принялись варить на костре кашу. Городок наш рос на глазах. Первой появилась «столовая» палатка, куда снесли провизию, затем на холме взметнулся командирский шатер, прозванный почему-то «Пентагоном», за ним в низинке поднялись четыре палатки сплавщиков. Сразу были установлены порядки: сухой закон; запрет ходить в тайгу в одиночку; запрет на контакты с деревенскими без ведома начальства. А начальством были бывалые сплавщики из Подмосковья, три мужика, которые знали здесь всех и вся, включая сплавных бугров из Рябинино.
  В первую ночь спали часа три-четыре, не больше, и утром, после каши и чая, началась работа. Это был ад. Но и к аду привыкаешь, хотя не сразу. Нас разбили по четыре-пять человек и развели по правому берегу Колвы. Задача заключалась в том, чтобы «скатать» оставшиеся после паводка бревна («баланы»), в воду и столкнуть на течение. Этот деловой лес в верховьях Колвы пилили зимой «зоны», они же трелевщиками свозили его на лед Колвы, а когда река всткрывалась, бревна уходили молевым сплавом вниз на Вишеру. Там их «бонили», сортировали, сбивали в плоты и гнали на «бумкомбинаты» Соликамска и Перми. Бревна были разных размеров, пород и длины. Были «вековые» сосны и ели, забитые в речной грунт по самый хребет, были длиннющие «хлысты» берез выброшенные высоко на берег и слепившиеся в чудовищный «еж» прямо над нашими головами, были плотные штабеля кругляка, высотой с трехэтажный дом, которые от наших движений нежно подрагивали, готовясь стереть нас в порошок. Много всего было разного, над чем стоило подумать, но быстро, очень быстро, если жизнь, за которую тут никто не отвечал, была дорога. Первые «баланы», впиявившиеся в речной ил, мы брали «на пупок», то есть, рвали стальными крюками из грунта на «раз-два», напрягая все силы, какие были, выдирали, и шли дальше по воде до следующего «крокодила», оставляя на потом «ежи» и «штабель». К обеду нам стало казаться, что жилы на наших руках вот-вот лопнут и завернутся, как гитарные струны, а кости вытянутся до щиколоток.  Но ничего страшного не произошло. После обеда, надев рукавицы, мы снова принялись за работу и катали «баланы» до позднего светлого вечера. За ужином, поделившись впечатлениями, мы выяснили, что никого недовольного работой нет, а если, кто и был, то промолчал, и это тоже было зачтено. Тогда же наши бугры пообещали научить нас расправляться с «ежами», «штабелем» и прочими сложностями.
   Спали, как убитые глубоким коротким сном. Утром другого дня Санек Озеров повел нас к первому «ежу». Он был угрожающе громаден — хлысты, верхушки и комли пиленого леса торчали в разные стороны, и казалось, были втиснуты друг в друга насмерть. Санек взял у одного из нас крюк и потребовал разойтись на безопасное расстояние. Все затаили дыхание. Слышно было, как булькает родник, да покрикивают над рекой какие-то птицы. Санек внимательно изучил «еж», тронул крюком одно бревно, другое и сказал: «Кому-то из вас всегда придется прыгать в воду, решайте сами». Мы приняли это к сведению. Санек зацепил крюком невзрачный еловый комель и вся конструкция «заиграла». Сначала сдвинулись средние бревна, затем колыхнулись верхние и «еж», набирая скорость, принялся разматываться и рушиться на узкую кромку берега. Но перед тем, как все это случилось, Санек в два прыжка оказался в воде, куда ушел с головой. Потом он вынырнул и крикнул, чтоб подали багор. Ему протянули длинный багор, он зацепился за него и выбрался на берег с безопасной стороны, а «еж» уже несло течением в сторону деревни Бигичи. Нам оставалось только зачистить «остаток» и приступить к «штабелю».
   Валить «штабель» вызвался я. Он представлял собой стену, подпирающую береговой обрыв. Санек весело смотрел на меня и курил, его одежда была мокрой насквозь, сапоги он держал в руке. - «Что будешь делать?» - Спросил он и подсказал - «Я бы попробовал четвертое снизу, шевельни его и сигай в воду, а то накроет!» - Все отошли и притихли, я перекрестился, зацепил крюком четвертый «балан» снизу и потянул на себя. Штабель стоял вмертвую. - «Рывком!» - Крикнул Санек. Я, покорный крику, дернул крюк на себя. Штабель колыхнуло. - «Бойся!» - Крикнул Санек. Чудесная сила ног, умноженная на желание жить, оторвала меня от земли и бросила в воду, как раз за угол атаки. «Баланы» с тупым грохотом посыпались в реку, обдавая меня тучей брызг. Я слышал гул и веселый смех парней, а потом меня оторвало течением и понесло. Я ухватился за суковатое бревно, сапоги, налитые водой, потянули вниз. Санек заскочил в воду и почти кинул мне багор, я ухватился за него и меня вместе с бревном притянули к берегу. Когда я стал на твердую почву, ноги мои дрожали, а перед глазами еще мелькал падающий лес. - «Урок первый, - засмеялся Санек, - не стой под стрелой! Все правильно сделал, с крещением!» - Он пожал мне руку, протянул зажженную сигарету и сказал: «Кури!». В тот день мы обрушили еще два «ежа», не потеряв ничьего здоровья, и в приподнятом настроении вернулись в лагерь.
   Недели через две, не смотря на запрет, мы стали своими в деревне Бигичи. В свободное время мы ходили туда в магазин за сигаретами, мылом, спичками, смотрели в клубе сериал «Спрут» по чернобелому телеку, искали интересных встреч с деревенскими красавицами, и не находили. Красавиц не было, а были угрюмые, замученные бытом и алкоголем бабы и почерневшие от времени старухи, изваянием застывшие в огородах, когда мы проходили мимо. Одна из них, побойчей, предложила нам истопить баньку и мы, конечно, согласились. - «Приходите через пять часов, - сказала она, - не пожалеете». - Было воскресенье, нерабочий день, мы шли с полотенцами и сменным бельем в пакетах, а перед нами бежали пятеро пьяных пацанов лет 11-12, они пытались натравить на нас собаку, но собака даже не думала кусаться, а напротив, проявляла к нам симпатию. Тогда мальчишки стали бить ее хворостиной и нам пришлось их разогнать. Это был крупный молодой кобель с примесью лайки, красивый и добрый. Он ждал нас, пока мы мылись в бане по-черному, обдавая камни кипятком, ждал, пока мы искупаемся в чистой холодной Колве, пока расплатимся деньгами со старухой, которая отнекивалась и приговаривала: «Да мне не спех, это я должна вам, я, как у меня мужик и сын пропали, людей в доме не видела...» - Оказывается, лет десять назад ее муж с сыном ушли на охоту в тайгу и не вернулись, жена мужа спилась, их сына отдали в интернат, а еще раньше старухина дочка вышла замуж в Ленинграде и ни разу не приехала, только посылала ей переводы и фотографии внуков. Такая вот жизнь... Пес, мы прозвали его Дозор, остался с нами, мы привели его в лагерь и он стал общим любимцем. Вот только когда мы через три месяца уезжали обратно в Москву, его пришлось оставить в деревне.
   Однажды, проснувшись, мы услышали крик: «Лес пошел!» и увидели чудную картину — по Колве от берега до берега течением «шел» лес. Где-то в верхах реку перегородили боном, как говорили деревенские - «забонили», накопили пиленый лес и «перепустили» его до следующего бона, с тем, чтобы он живой и невредимый пришел Вишерой в Соликамск. Зрелище было грандиозное, река словно жила, у нее появилась спина, которая колыхалась и ворочалась, когда бревна натыкались друг на друга, уходили под воду и бугрились в два, три слоя («двойкой», «тройкой»). Бывалые Санек и Костян, покуривая спокойно взирали на эту красоту, и вдруг Санек сказал: «А слабо, парни, перебежать по лесу на тот берег и не уйти в воду?» - «А, как это?», - Спросил кто-то и всем сразу захотелось попробовать. - «А вот так!», - Сказал Санек, скидывая телогрейку и беря в руки крюк. То же сделал и Костян, прибавив: «Главное, парни, не тормозить и не попадать ногой в «окна», тогда — хана!» Они разошлись друг от друга метров на двадцать, разогнались с берега и побежали. «Баланы» крутились под ними и тонули, но они успевали перенести вес тела на другое бревно, на третье, выискивая глазами наиболее плотно сбитые площадки. Это была захватывающая гонка. Один раз Костян чуть не ушел в воду, но вовремя сработал крюком и перепрыгнул на  спасительную «двойку». И вот они уже на противоположном берегу, свистят и машут нам руками - «Айда к нам, смелей!». - И мы побежали. Ох, и страху было и смеху, кто-то ушел в воду и уже плыл, держась за бревно, кто-то еле-еле балансировал, махая руками, пытаясь зацепить и подтянуть спасительное бревно - «Крюки не утопите, - кричал Костян, - вам еще работать!» - Наконец, счастливые, на эмоциях, все выбрались на берег, забыв на мгновение, что точно также надо бежать обратно. А Санек с Костяном уже бежали и уже почти добежали, как вдруг по непонятной причине бревна перед ними разошлись, образовав «окно». В это «окно» оба они и ушли с головой, но благо до берега было уже рукой подать и, отфыркиваясь, как собаки, они выбрались на грунт… Потом мы еще много раз бегали на другой берег идущим лесом, бегали и не боялись. А вот сейчас я пишу эти строки, и душа в пятки уходит — что значит, молодость!
   Три месяца тяжкой монотонной работы подходили к концу, мы уже считали дни до «дембеля», предвкушали, как вернемся домой сильные, загорелые, целиком из жил, что перекатывались под кожей, как веревки, и выложим перед женами пачки честно заработанных советских рублей. За три месяца каждому было обещано по тысяче семьсот рублей — это примерно то, что средний инженер зарабатывал за год. Чем ближе подходил день отъезда, тем меньше оставалось неочищенных от бревен берегов. В одно из предпоследних воскресений к нам из Рябинино приехал сплавмастер, и пока он инспектировал реку на привезенной с собой лодке с мотором, мы на его грузовике, съездили в город Ныроб или по местному «республику зеков». Мы переправлялись через Колву паромом вместе с солдатами, конвоировавшими группу заключенных в милицейском автобусе. Зеки смотрели на нас, мы на них и тут до нас дошло, что мы ничем от них не отличаемся. Небритые, худые, с обветренными лицами, пустыми от холода и дыма глазами, в телогрейках - мы были точь- точь, как они, только без конвоя. Конвойный лейтенант даже забеспокоился и попросил нас показать документы, но документов ни у кого не было и это привело лейтенанта в сильное смущение. Однако вопрос закрыл разбуженный кем-то Санек, предъявивший лейтенанту паспорт и необходимые бумаги… В Ныробе, городке, состоящем из… Впрочем, обратимся к частному путеводителю: «Путника тут встречают ЗОНЫ. Они тянутся вдоль дороги на несколько километров - тройные заборы, кольца колючей проволоки, вышки, бараки, трубы котельных, угрюмые тюремщики, горы дров и опилок. Лай собак и вой пилорамы. "Население" этих лагерей - по разным данным (неофициальным) от 2 до 4 тысяч человек, то есть в "республике зеков" это полноценный город». Да, да, все было именно так, плюс старинный храм, плюс гражданские дома, чьи хозяева по большей части «обслуживают» зоны и магазины при зонах, где отовариваются гражданские и расконвойные. Мы затарились продуктами, отпустили грузовик по делам, договорившись встретиться на пароме, а сами поехали «на железе». Есть такой способ передвижения на Северном Урале — к трактору за трос цепляется железный лист, размером где-то 4 на 4 метра, на него садятся люди, и крепко обняв друг друга, едут к месту назначения. Так ехали и мы до парома, все кочки, камни и бугры пересчитав своим копчиком.
   И вот он, день перед отъездом - выходной, когда все собирали вещи, брили бороды, приводили в порядок одежду... Сплавмастер привез наши паспорта и зарплату, а еще он привез несколько ящиков водки. Расклад был верный — парни расписывались в ведомости, получали паспорт, деньги, и тут же дрейфовали к помсплавмастера за водкой, которая продавалась в три раза дороже — не хочешь, не бери! Кончилось, все, как можно догадаться, лихой пьянкой и крутыми разборками. Как пел Высоцкий: «И все хорошее в себе, да истребили!» - дрались стальными крюками, баграми, кастрюлями, вспоминая, кто кому что не так сказал, и чем когда обидел, угомонились только когда навалилась ночь. Кто был не в состоянии дойти до палатки, спал там, где «убила» его водка, кто-то все же добрел до «Пентагона». Вокруг костра собрались  оставшиеся в живых бойцы и пели песни под гитару. Пес Дозор привычно лежал рядом, не подозревая, что завтра его счастье окончится, и что его снова ждет полуголодная деревенская  жизнь, полная злобы, тоски и ненависти. Костер поднимал к небу ворох искр, а с неба смотрели равнодушные сентябрьские звезды и уже пахло из тайги дальней зимой, и безнадегой. Ночь прошла тихо. Утром до приезда катера, мы с двумя приятелям и  Дозором дошли до старинной заброшенной деревянной церкви с высокой накренившейся колокольней. Мы залезли на колокольню и перед нами, словно будто перед Христом, искушаемым дьяволом, открылись «все царства мира и слава их» - сумасшедшая красота уходящей в горизонт уральской тайги, уже подернутой осенними красками с вкраплениями озер и неизвестных рек. Волны тайги... Мы смотрели, затаив дыхание, с трудом осознавая, что это один из тех «реперных» моментов нашей жизни, который мы будем помнить до смерти.
   Катер отвалил от берега, все кто были на нем, плясали и радовались. И только Дозор, оставленный на берегу, бежал за катером по кромке воды и надрывно лаял.