Случай во сне

        Сегодня модно говорить о боге и вообще божественном создании уникального во многом мироздания. И девушки в коротких платьях с развевающимися мелированными волосами в сапогах выше колен и татуировками во всю спину, и степенные мужчины с блестящей в искусственном свете лысиной в дорогих костюмах и лакированных ботинках, и бегущие по замкнутому кругу от дома до работы наспех наведя столь нужный в наше время макияж уставшие от вечных проблем женщины средних лет — все, от мала до велика, просто помешались на идее необходимости в угоду небесам свершения добрых дел и поступков. Нет, не потому, что сие требует человеческая по сути природа — скорее в угоду моде и потому, что голубые экраны и гламурные журналы тут и там пестрят вызывающими фотографиями знаменитостей, рекламирующими свои многочисленные благотворительные фонды и осыпающих дешевыми подарками воспитанников стоящих на гнилых фундаментах детских домов. Они даже в церковь по праздникам ходят, создавая там бессмысленную толчею и ввергая в недоумение и хаос постоянно обитающих там старушек. Особенно же великодушные из них даже монеты, да что там монеты — и купюры, правда мелкого достоинства, опускают в лоток для подаяний, стараясь сие действие провернуть как можно медленнее и выразительнее, чтобы о примере невиданной щедрости их узнали как можно больше обывателей. Продвинутые в техническом плане не забывают здесь свою экскурсию в храм документировать на средства, предназначенные для общения на расстоянии и  переноса информации, благо что в нынешнем социуме они присутствуют у каждого в кармане или дамской сумочке. Посты эти затем миллионами летают в мировых сетях как свидетельство богобоязненности и правильного понимания истинности мироздания владельцами аккаунтов. Социум повернулся на проповедях важности религии и моды на добрые, благотворительные и человечные поступки, угнетение алчности и презрение мздоимцев.
            
        Случилось мне увидеть сон — на первый взгляд странный и ненастоящий, даже можно сказать, что нелепый, хотя, на мой взгляд, во многом поучительный настолько, что я не смог удержаться от его повествования. Но к чему тягомотина предисловия, скорее снова закрою свои уставшие за день глаза и попробую восстановить перед вами великолепную картину, открывшуюся моему взору вскоре после того, как Морфей заключил меня в свои дружественные и пленительные объятия.
               
        Комната, в которой я предстал перед присутствующими в ней, наполнялась мягким светом, струящимся из находящихся на выбеленном известкой потолке невиданных мне дотоле и, как я смог предположить, электрических светильников. Свет этот не угнетал, а скорее дарил тепло и домашний уют, позволив мне, обычно зажатому и во многом обладающим значительным числом разнообразных фобий человеку, в этот самый описываемый момент обрести душевный покой и некоторую уверенность в себе. Свет падал   на стены, покрытые красивыми однотонными, цвета морской волны, обоями и на единственную на всю комнату картину, изображение на которой явило моему оку милую, я бы даже сказал симпатичную, покрытую матовым загаром, девушку, сидящую в открытом купальнике на морском песке и нежно улыбающуюся всем здесь присутствующим. На полу под ногами лежал ковер с короткими но мягкими ворсинками, настолько белоснежный, что я по наитию взгляд свой тотчас же перевел на свои, по обыкновению, грязные туфли, которые не внесли бы в их отношения с ковром никакой гармонии. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что обувь на мне выглядит чище, чем только что добытая продавцом из коробки в обувном бутике. Отсутствие окон и настенных часов почему-то нисколько не удивило и не испугало мое с жадностью впитывающее происходящую вокруг действительность сознание, я, напротив, даже невольно вспомнил про некогда стоявшее около моего дома казино, в которое я раньше любил частенько захаживать и девушку-крупье, с которой у меня даже был хоть и быстротечный, но яркий роман. Всю флору в описываемой комнате единолично представлял одинокий и огромный кактус, который, величественно распушив свои иголки, стоял в бадье в углу у одной из двух дверей. Венчал описанное великолепие огромный старинный письменный стол из черного дерева с большой кипой бумаг на себе, оббитый под цвет обоев мягким сукном, за которым, расположившись на большом офисном кресле, больше похожим на директорский, восседал средних лет коротко стриженный и гладко выбритый мужчина, обладавший спокойным выражением лица и ясными, хоть и карими, широко открытыми глазами, выдававшими взгляд человека, явно много повидавшего на своем веку. Его характерная поза с прямой, вытянутой как столб, спиной, поднятый, но не слишком высоко, подбородок и руки, широко лежащие на столе, словом, все атрибуты современного чиновника позволили мне ассоциировать мужчину, как главного из всех присутствующих. Чиновник был занят тем, что вел деловую беседу с одним из находящихся в комнате лиц мужского пола, также, как и он, достигнувшим среднего возраста, и которого пригласил из общей массы, велев усесться на табурет, стоявший напротив стола.
       
       - Вы приняты, проходите за дверь за моей спиной — услышал впервые я голос чиновника, причем интонация и тембр его голоса отнюдь не выдавали в нем состоявшегося человека, привыкшего повелевать и одним росчерком пера ломать судьбы подчиненным, напротив, я уловил в его голосе нотки явного радушия и эмоционального переживания за каждый свой поступок.
               
         В комнате, кроме перечисленных выше, сидели на кожаном диване и изготовленных из такого же материала креслах еще несколько человек — заметно нервничающий пожилой степенный мужчина в строгом деловом костюме с алого цвета рубашкой под ним и темно-синим галстуком, парень призывного возраста с постоянно крутящейся во все стороны головой, явно не знающего, куда деть свои ноги, да две женщины, чей возраст, на мой взгляд, давно уже перешагнул полувековой юбилей, и которые, как и все, наверное, женщины, оказавшиеся вдвоем или втроем, перебивая друг друга вполголоса судачили об извечных проблемах, свалившихся на  нелегкую, по их мнению, женскую долю. Закончив беглый осмотр помещения, в котором я явился также сидящим в кресле присутствующим, я с некоторым удивлением подметил, что моим появлением здесь заинтересовался пока что только парень, расположившийся на кресле ближе остальных ко мне, и голова которого наконец-то остановилась носом в мою сторону, а глаза, находящиеся по разные стороны от него, сфокусировались на моей груди. Его-то я и выбрал субъектом своих расспросов, ибо увиденные и вышеперечисленные мною некоторые обстоятельства не на шутку разожгли мое всегда здоровое, как я считал, любопытство.   
               
         -Который час — начал я с малого, обращаясь к парню, стараясь говорить так, чтобы только он из присутствующих мог меня слышать.
               
         -Времени здесь нет — ответил он, переведя взгляд куда-то поверх меня - точнее, оно остановилось для всех, кто явился сюда — юноша при этих словах посмотрел мне прямо в глаза и я ощутил неприятный холодок, пробежавший по спине так, что мне пришлось невольно вздрогнуть. Увидев, видимо, эффект, произведенный на меня и немые вопросы в моем взгляде, парень не стал ждать дальнейших расспросов и продолжил — Мы в очереди, дядя, стоим, - в очереди на фабрику, устроиться на работу, значит, а здесь как раз отдел кадров, значит.
            
         Здесь мужчина, расположившийся за столом, негромко произнес чью-то фамилию. По всей видимости, его обращение было направлено как-раз таки парню, с которым я вел диалог, потому, что тот глубоко вдохнул и издал звук, который бывает у студента в университете, когда его вызывает экзаменатор, а далее поднялся с кресла, но прежде чем двинуться к столу, глядя на меня, торопливо закончил — И на этом свете нужно работать, дядя, работать, чтобы жить.
       
         Оставшись без собеседника и ощутив полнейшее безразличие к моей персоне со стороны других кандидатов, как я понял, на трудоустройство, я, стараясь не издавать излишнего шума, встал с кресла и, до сих пор не могу объяснить зачем, на автомате развернулся, сделал два шага и повернул ручку второй из двух дверей, указывающих на выход из комнаты. В следующую секунду моему взору предстала выложенная белым кафелем уборная, блестящая и начищенная не хуже операционной, в которой мне посчастливилось побывать один раз еще в том, знакомом и старом мире. Увиденное далее поразило меня несравненно больше, чем электрическая розетка, в которую я когда-то в детстве опрометчиво засунул гвоздь. В углу уборной стоял и курил мужчина одних со мной лет, одетый в светлую рубашку с коротким рукавом и модные сейчас, немного рваные джинсы. Заметив мое недоумение, он поспешил рассеять сомнения, зародившиеся в моей голове, протягивает тотчас мне открытую пачку с выглядывающими из нее фильтрами от сигарет и произносит речь вроде:   
               
        - Проходите, уважаемый, да, да, проходите, не желаете ли угоститься табачком, да, да, здесь, как и в прежнем мире, тоже можно, вроде как, курить, по крайне мере я не видел, чтобы кто-то здесь за это штрафовал, вот возьмите, в кармане джинсов пачку нашел, когда здесь оказался, - да и еще почти целая.
             
         Приняв предложение нарушителя общественного порядка и ощутив знакомую горечь во рту, я благодарю его и вопрошаю о том, действительно ли так необходима здесь эта работа, ибо все ученые и духовные мужи на том, прежнем свете, как мне помниться, в один голос заявляли, что в раю никто не работает и знаком ли ему тип, восседающий за столом.
               
        - Работать и здесь необходимо — отвечает человек в рваных джинсах и продолжает — праздный образ жизни здесь считается пороком, а в Раю зарплата достойная, работенка не пыльная, а очень даже интересная — люди не спешат вечером с нее домой уходить.
         
         Собеседник мой делает паузу, и, подняв подбородок к потолку и послав ему два толстых дымных кольца, заключает:
             
        - А вот отбор на достойную работенку здесь как раз и ведет сидящий за столом тип, я вот тоже к нему пришел проситься, все, кто были до него, меня неизменно прогоняли, видимо тунеядцем я раньше был — при этом он тушит в пепельницу окурок и открывая кран с водой, продолжает — здесь он недавно, его сразу начальником поставили да и должность дали - начальником кадров, он вроде как и справляется неплохо, в общем, хорошего мнения о себе он добился, уважения, по-справедливости потому что рассуждает. А в том мире не шибко везло ему.
             
         Тут и я тушу свой окурок, вижу, что собеседник мой вытер о полотенце вымытые руки и покинуть меня намерен, направившись к выходу.
            
        - Нет, говорю, постой, продолжай — страсть как история эта меня заинтриговала, рассказывай дальше, меня ведь тоже, значит, за этим столом собеседование ожидает.
            
        - Был он простым парнем — начинает мужчина в рваных джинсах, остановившись в двух шагах от двери — жил в маленьком горняцком городке, в котором вся работа — на шахте, да на фабрике, руду из шахты перерабатывающей. Закончил школу с отличием, затем академию горную, в армии, как полагается, отслужил, да прибыл он после всего этого в родной городишко работу делать да семью строить. И все у него получалось - парень далеко не глупый был, вот только на шахте, где он работал, умных да работящих не особенно-то привечали и энтузиазм их под корень рубили — начальники образования не имели, да и сообразительностью особой не отличались. Так что, не знаю как, но избавились от него, вроде как даже по-собственному. А парню работа — как воздух нужна — реализоваться хочет, кровь играет, да и жена с ребенком есть хочет.
               
         -Ну и что же он, что дальше было — тороплю я его.
             
         Человек в джинсах смотрит на меня укоризненно. - Не перебивай, говорит, очередь моя подходит — и продолжает — дальше на фабрику идет он на работу проситься, больше ведь некуда — нашел бы себя и здесь, а там начальник фабрики смотрит на него и говорит — приди через неделю, поспрашиваю на шахте про тебя. Приходит наш парень в указанный срок, а начальник обратно его посылает — не спрашивал еще про тебя, говорит. Ходил он так полгода, а под конец начальник и вовсе заявляет — спрашивал я, говорит, про тебя — никто на шахте тебя не знает и не помнит — и говорит при этом, что в его услугах не нуждается, хотя вакансий у него на фабрике — что грибов в урожайный год и посылает его на все четыре стороны.
               
         - А что парень — тороплю я собеседника.            
               
         - А ничего необычного — стремиться скорее закончить разговор тот — жена ушла и ребенка забрала, работы нет, пить он не пил, так вот перебивался случайными заработками, а еще через  полгода сердце у парня от переживаний во сне взяло, да и остановилось, хоть раньше на здоровье он и не жаловался. Кстати начальник тот, ну с фабрики который, ходил он к кому, тоже здесь в очереди стоит — тот, который в дорогом костюме.
               
         С этими словами выходит он из уборной в комнату, я за ним следую — не отстаю, оказавшись в ней вижу, что мужчина тот, в деловом костюме который, с окаменевшим лицом на табуретку перед начальником кадров присаживается.
          
         И здесь, как это назло бывает, слышу я пронзительный звон своего допотопного будильника, перешедшего мне когда-то по наследству от деда. Видение начинает пропадать, но все же, избавляясь от цепких объятий Морфея, я напоследок слышу голос Чиновника:
               
         - Поздравляю Вас, Вы приняты, хоть пока и на рабочую должность, а дальше — как себя покажете.
             
         Сейчас стало признаком хорошего тона говорить о Боге, вере в него и необходимости свершения добрых дел. Модно афишировать сии наклонности и пытаться позиционировать себя с праведником. Гораздо сложнее просто оставаться всегда и везде порядочным и достойным человеком.