Особенности... Глава 5. Освоение компьютера

В ночь со вторника на среду я задремал лишь под утро, а когда пробудился, мне хотелось только одного: залезть с головой под одеяло и не вылезать оттуда до самого вечера. В это пасмурное утро для того, чтобы встать с кровати, мне пришлось проявить силу воли. Суетливо проглотив поданный мамой завтрак, я неустанно хожу по комнате, тщетно пытаясь справиться с волнением. Вот уже закончилась моя любимая радиопередача «По страницам Библии», и часовая стрелка неумолимо приближается к цифре «2». Пора одеваться.
       Мои вечно потные ноги уже обуты в «уличные» чёрные ботинки, на моём худощавом теле застёгнута куртка болотного цвета, а на обросшую длинными волосами голову нахлобучена серая шапка. Я нетерпеливо отворяю дверь в коридор. Вдруг звонит телефон. Мама берёт трубку и слышит знакомый, но подзабытый голос. Это Андрей – мой трёхкратный сосед по больничной палате – решил мне позвонить. (Странно то, что ни до, ни после этого он мне никогда не звонил; он набрал мой номер единственный раз в жизни в тот момент, когда я, одетый и взволнованный предстоящим событием, стоял у открытой входной двери.) Андрей долго и красочно рассказывает моей маме, одетой в два тёплых свитера и обутой в кожаные сапоги, о том, что он устроился на работу… учителем по информатике – в своей родной школе, где раньше учился сам, даёт частные уроки и уже приносит в дом зарплату.
       Окончив горделиво-вдохновенный рассказ о своих сногсшибательных достижениях, Андрей наконец вспомнил о том, кому он, собственно, адресует сей звонок, согласно, так называемой, официальной версии, но мама деликатно объяснила ему причину, по которой я в данный момент не могу подойти к аппарату.
– Понимаешь, он сейчас, обутый и одетый, стоит у открытой входной двери, – говорит мама находящемуся на другом конце провода моему трёхкратному соседу. – Дело в том, что мы записались на компьютерные курсы и как раз сейчас впервые на них идём. Вот видишь, как ты хорошо разбираешься в компьютерах: даже устроился работать учителем информатики. Какой ты молодец! А мы не знаем даже азов, и нам уже пора выходить, чтоб не опоздать на первое занятие.
Положив трубку, мама сказала, что Андрей пожелал мне удачи.
       По дороге в «Надежду» я, держась за мамину руку, размышляю о недавнем звонке. У меня такое внутреннее ощущение, что это похоже на какую-то насмешку. Вот только чья это была насмешка? Уж явно не Андрея. Ведь не мог же он, набирая первый раз в жизни номер моего телефона, знать о том, куда я в этот самый момент собрался идти. Он вряд ли догадывался о моих нынешних действиях и тогда, когда несколько минут назад в порыве самолюбования рассказывал моей маме про своё устройство на работу в должности не кого-нибудь, а учителя информатики. Я прожил с Андреем бок о бок в дружбе и согласии в общей сложности (суммарно) полгода, но способностей к телепатии за ним никогда не замечал.
       Так кто же надо мною насмехается? Неужели вездесущий Господь, праведный и милосердный, которому вчерашним вечером я так горячо молился, прося о помощи? А может, насмешка мне только мерещится; может, смысл сего знамения заключается в чём-то совсем ином – просто я сейчас неспособен его правильно разгадать? Или же это не более, чем пустое совпадение, которому не стоит придавать значение?
       Нить моих путанных и бестолковых мыслей обрывается ощущением незнакомого мне специфического запаха, заставившего меня в полной мере осознать, что я уже введён в здание, в котором прежде никогда не был. Молодая гардеробщица с любопытством разглядывает нового посетителя этого небольшого заведения, ждёт, когда мама снимет с меня демисезонную куртку, чтоб отнести её на вешалку и выдать нам номерочек.
       Сидящий на вахте охранник с моложавым лицом и поседевшими висками просит нас одеть бахилы. Я переспрашиваю у мамы, чего ему от нас нужно, поскольку слово «бахилы» слышу в первый раз. Мама же достаёт из мусорной корзины бывшие в употреблении клеёнчатые изделия небесно-голубого цвета и натягивает на мои ботинки.
       Мы следуем дальше. Пройдя через холл, мы видим дверь кабинета №2, на которой написано «Компьютерный класс», робко стучимся, но никто не открывает.
– Она, наверное, ещё не пришла, – вслух предполагает мама. Однако местоимение «она» произнесено неслучайно, поскольку на стене, возле двери, в которую мы стучимся, приклеен прямоугольный бумажный листок. На нём крупным шрифтом напечатаны фамилия, имя и отчество – явно женские. Повторяя про себя прочитанные три слова, начинающиеся с заглавных букв, я отчаянно пытаюсь представить себе женщину, которой они принадлежат. В моём воображении рождаются женские образы, но ни один из них не вызывает у меня симпатии – все они кажутся мне какими-то уродливыми, низкорослыми, холодными…
       Вскоре послышались чьи-то негромкие шаги. Обернувшись, мы увидели стройную человеческую фигуру, приближающуюся к двери запертого кабинета, в который нам нужно попасть. Спустя ещё короткое мгновение сия фигура уже передо мною, и я отчётливо вижу девушку – высокую и очень стройную. В белых красивых пальцах её правой руки заблестел металлический ключ. Она легко и умело всовывает его в скважину замка, и дверь, в которую мы безуспешно стучались, податливо отворяется. Вслед за ней мама вводит меня в кабинет, размер которого едва ли превосходит большую комнату нашей скромной квартиры.
– Мы записались к Вам на компьютерные курсы и вот пришли… – стеснительно говорит мама.
       У меня всё сильнее кривится лицо и, особенно, рот, но несмотря на это я стою с высоко поднятой головой и открытым, отчаянным взором гляжу прямо в глаза девушке. Она стоит примерно в метре от меня, повернувшись лицом ко мне. На мгновение наши взгляды встретились. Это мгновение надолго останется в моей памяти, ибо испытанное во время него чувство оказалось для меня совершенно новым. В её пристальном, длящемся не более двух-трёх секунд, взгляде было что-то такое, от чего всё моё существо пронзила молниеносная волна какого-то запредельно-сладостного, доселе мне незнакомого, тепла.
– Вообще-то на курсы записываю я, – неторопливо снимая с себя пальто, изрекает девушка с намёком на то, что процедура моей записи почему-то осуществлена без её участия.
– Мы не знаем, к кому обращался наш папа в тот день, когда производилась запись, но ему сказали, что можно прийти на занятие уже в эту среду, то есть сегодня, – стеснительно-нерешительным голосом объясняется мама.
– А вы совсем не умеете пользоваться компьютером? – спрашивает молодая особа.
– Мы не знаем даже, как его включать, – отвечает мама.
– Моя группа уже «далеко ушла», а набор новой группы будет после новогодних праздников, – немного грустной интонацией произносит девушка.
– Но после Нового года мы собираемся ложиться в реабилитационный центр… – растерянно говорит мама. 
– Ну хорошо, – соглашается девица, обратив на меня ещё один мимолётный, изучающий взгляд, показавшийся мне таким же пронзительно-тёплым, как и предыдущий.
       Я всё ещё продолжаю открытым, несколько затуманенным, взором смотреть в её лицо, словно погружённый в состояние транса. С каждым произнесённым ей словом я всё отчётливее замечаю потрясающую вещь: оказывается, её лицо тоже иногда кривится. Присев на тёмный крутящийся стул без спинки, я медленно начинаю осознавать, что тот загадочный человек, о котором я так много думал последние несколько месяцев, бесконечно пытаясь представить себе его образ и страшась встречи с ним, – это и есть ныне созерцаемое мною хрупкое создание с немного кривящимся лицом, в длинной юбке и со слегка повёрнутой вовнутрь ступнёй левой (или правой) ноги.
– Вы тоже будете учиться? – спрашивает девушка мою маму.
– Нет, только он, – отвечает мама.
– Поворачивайтесь к компьютеру, – слышу я обращённые к себе слова, произнесённые молодым женским голосом. Какое разумное и правильное предложение! Ведь я совсем забыл про предмет, приведший меня сюда. Я сижу спиной к длинному столу, на котором вдоль всей стены на оптимальном расстоянии друг от друга расставлены учебные компьютеры, и ощущаю в себе наличие лишь одной мысли, терпкой, как капля давнишнего одеколона, бережно хранящаяся в маленькой бутылочке, стоящей в нашем серванте. Заключается она в том, что сейчас – когда мама выйдет из кабинета – мы с нею останемся вдвоём. Обращённый ко мне призыв вернул меня к жизни, напомнив о цели моего волнительного прихода в сие заведение.
       Итак, мама выходит в холл. Я же, не вставая с крутящегося стула, в безропотном послушании суетливо поворачиваюсь под развёрнутым углом и задаю подтверждающий мамины слова вопрос:
– И как же нам его включить?
Уж не знаю, удалось ли мне выразить своим сдавленно-гортанным голосом вложенную в произношение сего вопроса душевную теплоту, но я очень старался это сделать. Девушка, инициалы которой (как я несколько минут назад прочёл на двух настенных объявлениях – напротив гардероба и у двери этого кабинета) составляют нехитрое буквенное сочетание ЕА*[1], проворным движением руки нажимает одну из кнопок процессора, сказав:
– Компьютер включается здесь.
В её интонации слышится скорее недоумение, нежели соучастие. У меня невольно складывается такое впечатление, что ЕА не в состоянии полностью вникнуть в мою абсолютную неосведомлённость относительно компьютера, и ей представляется, будто я в некоторой мере лукавлю, задавая вопрос «Как его включить?». Наверное, ей сложно представить себе такого великовозрастного мальчика, как я, который бы никогда в жизни не прикасался к компьютеру. Сама-то она наверняка с малолетства привыкла к тому, что компьютер является неотъемлемой частью домашней обстановки. А большинство её клиентов, очевидно, в начале обучения уже имеют достаточно ясные представления о том, что такое компьютер.
       Вскоре наше с нею уединение, от которого мне так и не удалось в полной мере испытать ожидаемого счастья, закончилось. В кабинет один за другим входят остальные учащиеся, среди которых не видно ни одного хромого инвалида: лишь женщины «бальзаковского» возраста, убеждённые своими повзрослевшими детьми в необходимости освоения современных технических изобретений. Посредством умелых манипуляций ЕА открывает в моём компьютере печатную программу и, положив передо мною бумажный листок с примитивным детским стишком, велит мне набрать его на клавиатуре. Пребывая в состоянии эмоционального возбуждения, я покорно приступаю к выполнению полученного задания. Мной сразу же обнаруживается, что буквы на клавиатуре расположены не по алфавиту, а в каком-то ином порядке. Это существенно осложняет мою работу: приходится очень подолгу искать клавиши с нужными буквами.
       До моего слуха то и дело доносятся  непонятные словечки, произносимые седеющими ученицами, среди которых я ощущаю себя «белой вороной». Всё-таки недаром ЕА предупреждала нас о том, что её группа «далеко ушла». До познания смысла слышимых мною слов мне ещё «расти и расти».
       Наделав кучу опечаток, я прихожу в уныние. Тревожно озираясь по сторонам, я ищу девушку, одетую в голубоватую блузку и длинную пёструю юбку, искусно подчёркивающую её стройную фигуру. Ибо эта молодая особа с инициалами «Е.А.» и является тем заветным человеком, которому суждено научить меня пользоваться главным чудом современной техники и открыть мне путь к новым, неизведанным возможностям. Я нахожу её стоящей возле одной из женщин-учениц: она что-то ей участливо объясняет, «пересыпая» свою речь неведомыми мне терминами. Я замечаю на ней очки, которых, насколько мне помнится, не было при «вступительной» беседе с моей мамой, когда меня до мозга и костей пробрало волной неизъяснимого тепла её недолгого изучающего взгляда. Беспокойно ёрзая на узком круглом сидении, я томительно дожидаюсь конца их продуктивной «научной дискуссии» и жалобно-вопросительным проречением предельно короткой реплики «Можно?..» подзываю ЕА к себе.
       Мне не приходится объяснять ей причину, заставившую меня к ней обратиться, – она сама всё видит и понимает. Быстро и уверенно исправив все мои многочисленные ошибки, ЕА сдержанным жестом указывает мне на клавишу, выполняющую функцию ластика, и вскоре она уже склоняется над другим компьютером, за которым с умным видом сидит одна из учениц, годящихся нашей общей учительнице в матери.
   «Да она просто волшебница», – внутренне восклицаю я, впечатлённый тем, как это хрупкое, нежное создание ловко и умело владеет сложной, премудрой машиной, творя, как мне сейчас кажется, восхитительные чудеса. Вместе с тем я ощущаю недоумение. Меня занимает весьма резонный вопрос: почему нельзя было показать мне «стирающую» клавишу перед тем, как дать задание? Неужели такая сметливая, образованная девица не могла заранее предвидеть, что я, сев впервые в жизни за компьютерную клавиатуру, наделаю кучу ошибок, которые хорошо бы уметь сразу самостоятельно исправлять? Или она всё-таки так и не смогла полностью поверить в то, что я нынче сел за компьютер действительно в первый раз?
       В процессе занятия я всё сильнее тоскую по своей бывшей (школьной) учительнице. «Если б инструктором по компьютерному обучению была БУ, то она бы мне сейчас всё подробно написала в тетрадке; ЕА же не слишком балует меня своим вниманием, не говоря уж о том, чтобы делать для меня какие-либо записи», – с печалью думаю я, снова и снова ища жалобным взглядом стройную девушку с длинными светло-русыми волосами, аккуратно завязанными сзади в очень красивый хвостик, заканчивающийся где-то между лопатками и тонкой поясницей.
       При очередном затруднении блуждая растерянным взглядом по экрану, я случайно обнаруживаю в его правом нижнем углу два мелких двузначных числа, разделённых двоеточием. Смекнув, что это часы и сопоставив их показания с временем прихода в сей кабинет, я прихожу к не очень весёлому выводу: за полтора часа упорного, утомительного труда мне удалось лишь создать (под подробным инструктажем ЕА) какую-то «папку на рабочем столе» (непонятно, для чего) да перепечатать небольшой детский стишок. При этом умудрился устать, как загнанная кобыла. А ежели занятия и вправду длятся три часа, то мне ещё тут «вкалывать» ровно столько же? Но мой мозг, измотанный иррациональными тревогами и чрезмерно медленной адаптацией к весьма непривычной для меня обстановке, уже отказывается «варить». Мне хочется сломя голову бежать отсюда, прийти домой и лечь, уткнувшись челом в подушку. Однако я не решаюсь ей об этом сообщить, – что приводит меня в ещё большее уныние.
       Вдруг, точно по Божьему вразумлению, ко мне подходит ЕА и, несколько секунд молча постояв возле меня (очевидно, читая на экране перепечатанный мною стишок), вопрошающе-задумчиво говорит:
– Ну, наверное, на сегодня хватит?
Я охотно соглашаюсь с её разумным предложением. Уверенными нажатиями своих длинных светлых пальцев на нужные клавиши ЕА доводит «до ума» набранный мною текст, благодаря чему он чудесным образом преображается, обретая «товарный» вид.
       Теперь, по логике вещей, я должен встать и направиться к выходу. Однако я точно знаю, что до двери мне самому не дойти. Я мог бы сейчас в одиночестве пройти километров десять по безлюдному лесу, отважно перелезая сквозь колючие дебри и через глубокие канавы, но до дверного проёма сего скромного по размеру кабинета мне без маминой руки не добраться. Обратив внимание на то, что я продолжаю беспомощно сидеть и тупо глядеть на могучий, раскидистый, с позолоченными магическим дуновением осени листьями, дуб, появившийся на экране монитора после выхода из программ, ЕА догадалась наконец выглянуть в коридор и тихим жестом позвать маму.
       В компьютерный класс входит мама, кладёт в сумку тетрадь, так и оставшуюся абсолютно чистой и пустой; я же, вцепившись в её руку, встаю со стула и скованной, безобразной походкой двигаюсь к двери. Моё лицо искривлено, и я стараюсь не смотреть на женщин-учениц, всё ещё остающихся на своих местах, поскольку они позже меня пришли да к тому же тут уже давно освоились, и уходить раньше меня им сегодня не резон. Но ЕА на моём пути нет, – что весьма облегчает моё положение. Она находится где-то вблизи стоящего у окна письменного стола с выдвижными ящиками, ибо именно оттуда до моих чутких ушей донеслось «До свидания», произнесённое без особого воодушевления в ответ на мамину похожую, но более тёплую по произношению, реплику, сказанную за себя и за меня.
       Всю дорогу к дому я вслух сокрушаюсь о том, как же всё-таки трудно осваивать компьютер. Чтоб хоть немного компенсировать несостоявшееся сегодня гуляние, идём мы к дому не по прямой, а по более сложной траектории. Пасмурное небо становится всё мрачнее – сгущаются ноябрьские сумерки. Едущие по узким дворовым мостовым автомобили включают фары. Перед тем, как маме ввести меня в подъезд, я возвожу очи к небу и констатирую, что там остался лишь мутный, угасающий отсвет хмурой вечерней зари.
       Прополоскав рот после обеденной трапезы, я собираюсь лечь на диван. В этот момент по квартире разносится шорох открывающейся входной двери – пришёл с работы папа. Через пару минут начинается обсуждение главного сегодняшнего события – моего первого похода в «Надежду». В основном рассказывает мама, я же сижу на диване и хлопаю помутнёнными глазами, изредка вставляя кое-какие дополнения.
– А это была та еврейка, которую я там видел? – уточняет папа свою версию насчёт персоны инструктора по обучению. Несмотря на то, что мама не имеет ни малейшего представления о том, кого он там видел, она решительно и коротко отвечает:
– Нет.
       Это уверенное мамино «Нет» надолго останется в моей памяти. Я всегда был чужд антисемитизму и старался держаться подальше от подобных речей, но на сей раз во мне вдруг что-то приятно шевельнулось, когда услышал мамино «Нет» в ответ на папин вопрос. Сейчас я ощущаю, как где-то в глубине моей души разрастается какое-то новое для меня чувство безумного наслаждения тем фактом, что в девушке, при содействии которой два часа назад мною сделан первый шаг на пути к освоению чуда современной цивилизации, не течёт еврейская кровь. Она русская. Мы с нею одной национальности. Мама хорошо разбирается в этом вопросе, и ежели она твёрдо сказала «Нет», то сему утверждению можно верить.
       Однако сильная усталость, главным образом моральная, не позволяет мне в полной мере осмыслить и пережить это внезапное, новое чувство. Сейчас мне не хочется ни о чём думать и ничего делать. До самого ужина я буду молча лежать на диване, уткнувшись челом в подушку, изредка на короткие периоды поворачиваясь на спину.

Следующим вечером папа, как обычно, повёл меня на часовое вечернее гуляние. Возле одного из проходимых нами домов я обнаруживаю бежевую «Четвёрку», вошедшую в список «Счастливые автомобили» всего два месяца назад, в начале осени. Она тихо стоит у подъезда. Какая редкая удача! Ведь на этот раз фигурант моего уникального списка не просто промелькнул в несущемся потоке машин, а мне удалось обнаружить его стоянку.
       Ещё недавно от подобного успеха я приходил в неописуемый восторг. Я пытаюсь и сейчас найти в своей душе хоть какой-нибудь проблеск свойственной мне радости по поводу состоявшейся находки одного из посетителей моего священного места, но, увы, тщетно. И прямо там, вблизи той бежевой «Четвёрки», освещённой неярким дворовым фонарём, я начинаю смущённо мямлить заготовленную днём речь:
– Может, мне не ходить завтра на занятие. Что-то мне вчера там было как-то не очень… Я, наверное, не справлюсь с этой учёбой…
       Я прекрасно помню и другую свою речь – ту, которая была мной произнесена на папином дне рождения. Мне ещё не забылось, как долго и скрупулёзно я её готовил. И, конечно же, моё сегодняшнее «выступление» – жалкая попытка пойти на попятную – мне глубоко противно. Но я ничего не могу с собой поделать. Уж больно неохота снова окунаться в ту атмосферу, где я ощущаю себя «не в своей тарелке». Мне не хочется видеть ту стройную, высокую девушку с инициалами «Е.А.», которая меня вчера не слишком баловала своим вниманием, даже не удосужившись мне, ничего не смыслящему новичку, перед началом выполнения задания сообщить о клавише-«ластике».
       А в довершении ко всему я всё больше замечаю, как хиреет моя главная мотивация. Ведь я же горячо мечтал освоить компьютер прежде всего ради того, чтобы добраться до «Всемирной паутины» и по содержащимся в ней базам данных получить информацию о городских местонахождениях фигурантов списка «Счастливые автомобили». Однако несколько минут назад, обнаружив стоянку одного из них, я остался холоден и грустен.
– Ты будешь туда ходить заниматься! – твёрдо говорит папа, не желая идти на поводу у моей безвольности, лени и апатии; потом добавляет: «Под лежачий камень вода не течёт». Против народной мудрости мне возразить нечего, и я побеждённо смолкаю.

В пятницу около полудня возле нашего подъезда остановился фургон, на котором привезли заказанный папой стол для компьютера. Мне так и остались неизвестны лица тех двух витязей – поднявших к нам на последний этаж массивную коробку с составными частями компьютерного стола. Я, конечно, хотел бы на них взглянуть, да только не сумел решиться выйти в прихожую, когда они там были. Всё это время я простою около своей кровати, прильнув к холодному окошку, и мне придётся довольствоваться видом их неприкрытых затылков, с высоты наблюдая за тем, как они ровной, вальяжной походкой будут уверенно выходить из нашего подъезда, садиться в кабину фургона и уезжать на выполнение следующего заказа. Да, уважаемый читатель, именно с высоты, а не свысока! Ибо в душе я ощущаю себя несравнимо ниже этих спустившихся на землю парней.
       Через два часа папа поведёт меня в «Надежду» на второе занятие, а пока он отчаянно бьётся над приобретённым столом, пытаясь его собрать. Даже при наличии подробной инструкции ему далеко не сразу удаётся правильно воссоздать замысловатую конструкцию сего новомодного предмета. Слоняясь по большой комнате, я слышу, как папа в маленькой комнате, где и устанавливается компьютерный стол, нервным, возбуждённым голосом обсуждает с мамой предназначение и расположение непонятных ему деталей.
       Папа старается для меня. Он решительно и целеустремлённо исполняет мою просьбу, с которой я к нему обратился на праздновании его дня рождения. Следуя здравому смыслу, я нынче должен от всего сердца желать папе успеха в его непростом, благородном деле. Однако я ловлю себя на мысли диаметрально противоположного характера. «Хоть бы он никогда не собрал этот стол», – трусливо молча злорадствую я, пребывая в тягостном ожидании предстоящего похода в «Надежду».
       Но вопреки моему потайному, нелогичному и недоброму желанию, через два часа стол почти готов, и мы с папой отправляемся в путь – навстречу моей мечте, ради которой ещё совсем недавно я готов был, как мне казалось, на ратный подвиг. Если идти по прямой, то даже при очень медленной ходьбе понадобится не более получаса. Мы же выходим из дома за полтора часа до начала занятия.
        «Описав» полукруг вдоль близлежащих улиц, мы подышали свежим воздухом, перемешанным с выхлопными газами, и медленно подошли к гуманитарному заведению. Войдя в здание, мы останавливаемся у раздевалки. Молодая гардеробщица с любопытством смотрит, как папа снимает с меня куртку. Удалив с моей головы шапку, папа пытается пригладить мои волосы. Но у него ничего не получается: накануне мама меня остригла, а в укороченном виде мои жёсткие волосы превращаются в иглы дикобраза, неподдающиеся никаким укладкам.
       Теперь нам предстоит проделать путь к компьютерному классу. Длина сего пути не больше ширины нашего дачного участка, но мне он кажется бесконечно далёким. Кругом стульчики, диванчики и топчаны, на которых сидят люди. Я же, привыкший при каждом всплеске неконтролируемого мышечного тонуса прятать правую руку в карман куртки или пальто, испытываю особый дискомфорт. Ведь куртка-то моя при помощи молодой гардеробщицы чинно повешена на крючок, находящийся за решётчато-стальной дверью, ключ от которой лежит в кармане её голубых джинсовых брюк. На моём напружиненном теле остались только чёрные плотные джинсы с очень узкими карманами да чёрный, с красным узором, свитер, доставшийся мне от покойного тётиного мужа – тёзки отца ЕА, – который ушёл из этого мира, так и не познакомившись с племянником своей жены, поскольку из страха себя показать я всячески избегал встречи с ним. Так что правую напряжённую руку девать некуда.
       Наш путь пролегает около большого зеркала, висящего на стене. Я стараюсь в него не смотреть, но сила противодействия всё-таки заставляет меня туда заглянуть. Увидев в нём кривящееся лицо, торчащие в разные стороны волосы, оттопыренную руку и безобразно двигающиеся ноги, я с отвращением отвожу взгляд. Мне омерзительно принимать к сведению тот упрямый и неумолимый факт, что увиденное мной существо – это ни что иное, как моё собственное отражение.
       Но вот мы уже подошли к двери компьютерного класса. Дверь открыта настежь, и мы сразу замечаем, что в кабинете сидит народ. Это те самые женщины с проседью на висках, виденные мной тут позавчера. Я напряжённо вглядываюсь в ограниченное пространство кабинета в поисках высокой, стройной девушки, носящей длинную пёструю юбку, из-под зауженного подола которой видна лишь нижняя часть коричневых кожаных сапог на толстой ребристой подошве. У меня, кстати, имеются сапоги похожие на те, в какие обута ЕА, и завтра исполнится ровно три года со дня их покупки, но здесь я буду появляться исключительно в чёрных утеплённых ботинках.
       ЕА настолько тонка своим станом, что ежели она склонится над компьютером, встав за кем-либо из нынешних учениц, то её может полностью перестать быть видно со стороны двери. Однако сильно задерживаться на одном месте ей нельзя, поскольку внимание к себе требуют все находящиеся в кабинете граждане. Поэтому мне не приходится слишком долго блуждать выискивающим взглядом по компьютерному классу – вскоре она мною обнаруживается. Стараясь не потерять её из вида, я тихо говорю папе:
– Вон она.
Чётко заметив направление моего прояснённого взора, папа сосредоточенно смотрит в ту же сторону, что и я.
– Ага, – понимающе изрекает папа и в следующую секунду переводит меня через порог.
       Оказавшись на территории кабинета, папа скромно, но достаточно звучно, здоровается (за себя и за меня). Едва слышно ответив на папино приветствие, ЕА без лишних церемоний указывает на единственный свободный стул.
– Не криви так сильно лицо и, особенно, рот, – с такой просьбой обращается ко мне папа, подводя меня к этому стулу. Приняв сидячее положение, моё тело остаётся натянуто, как струна. Так и не дождавшись исполнения своей просьбы, папа выходит в холл, а я с замиранием духа ожидаю волнительного момента начала второго занятия, когда ЕА подойдёт близко к моему трепещущему телу и обратится ко мне с какими-нибудь словами.
       Помнится, в прошлый раз на столе возле клавиатуры, на которой я тогда работал, лежала захваченная мамой из дома зелёная тетрадка. Она так и осталась девственно-чистой, а потому сегодня этого предмета здесь нет.
       Когда ЕА наконец ко мне подошла, моё лицо с новой силой передёрнуло высоким напряжением, всё моё тело всколыхнулось, словно пронзённое внезапной молнией. Такое чувство, что произошла какая-то чрезвычайно большая неожиданность. Но разве я ждал не этого действия со стороны ЕА? Так откуда же взялась столь импульсивная реакция? Видимо, я до такой степени сжился со «статусом невидимки», что мне не верится даже во внимание ЕА – инструктора по компьютерному обучению, – которая по долгу своей профессиональной деятельности просто не имеет право игнорировать меня, официально записанного на курсы клиента.
       Так случилось, что моя запись произведена не ей, а кем-то другим, однако же сие обстоятельство ничуть не умаляет юридическую силу составленного акта, и место за этим длинным столом мною занято на законных основаниях. Причём мои основания наверняка законнее, нежели у остальных ныне присутствующих клиентов, поскольку сие заведение по официальной версии предназначено для досуга инвалидов, а моя принадлежность к данным «слоям» общества здесь выражена гораздо сильнее, чем у них.
       Тем не менее, я внутренне готов просидеть за выключенным компьютером до конца урочного времени, так и оставшись незамеченным девушкой в длинной пёстрой юбке, с длинными светло-русыми волосами. Вопреки объективным, труднооспоримым аргументам обращение ко мне ЕА мною воспринимается как нечто экстроординарное. Знать, не зря по прибытии на рабочее место она в обязательном порядке надевает очки с тонкой блестящей оправой – точно предчувствует, что рано или поздно к ней приведут невидимку, которого нужно будет разглядеть среди прочих учеников и уделить ему немного внимания.
       Согласно позавчерашней просьбе ЕА, высказанной моей маме, привёл меня сегодня папа сюда на час позже (к 16-ти часам), поэтому на сей раз мне удаётся застать постепенный уход почти всего стажёрского состава, и к концу моего занятия в компьютерном классе остаётся всего два ученика: я да кто-то ещё из «бывалых», сидящий с другого края удлинённого стола. В наступившем затишье ЕА берёт своими худенькими нежными руками один из освободившихся стульев, ставит его поближе к новому ученику и скромно присаживается. От волнения у меня усиливается дрожь в руках. ЕА молча отмечает, что с такими беспокойными верхними конечностями весьма непросто обращаться с «мышкой», и тогда она в доброжелательной, ненавязчивой манере показывает мне альтернативные способы выполнения проводимых мною операций с помощью клавиатуры. Нажимая на клавиши, я интуитивно ощущаю, как внимательно она следит за каждым моим движением, и беззвучно молю Бога об избавлении от истерического смеха, который всё ближе и ближе подкатывает к моему горлу.
       Терпеливо дождавшись, пока я доделаю её задание до конца, ЕА задаёт мне вопрос:
– Вы учились в школе для инвалидов?
Суетливо отвернувшись от компьютера, я с оторопью гляжу ей в лицо и дубеющим языком взволнованно отвечаю:
– Я окончил 10 классов средней школы.
Выслушав мой лаконичный ответ, она чуть заметно улыбается, затем на несколько секунд погружается в молчаливую задумчивость.
       Словно заворожённый, я продолжаю взирать на её овальное лицо и только сейчас с чувством пугающе-воспламеняющегося тайного восторга начинаю осознавать, насколько оно красиво. Мне вспоминаются два крепыша – недавно поднявшие к нам на последний этаж коробку с компьютерным столом, – которых я с высоты нашего окна наблюдал резво садящимися в фургон. …один из них сел на рулевое место, после чего фургон тронулся. Мне представилось, что один из них (неважно, кто именно, ведь их лиц я всё равно не видел) сейчас восседает на занимаемом мною круглом крутящемся стуле, а сидящая возле него ЕА обращается к нему с вопросом. И какой же вопрос она ему задаёт? Конкретно не разберу, но уверен, в нём вряд ли идёт речь о школе для инвалидов.
       Так и не придумав, чего бы у меня ещё спросить, ЕА тихонько встаёт с придвинутого ей стула и идёт дать знак сидящему в холле моему папе о том, что занятие окончено и пора меня выводить. В компьютерный класс быстрым, уверенным шагом входит папа. Остановившись около меня, он поворачивается ко мне правым боком и ждёт, пока я не схвачусь цепкой кистью левой руки за его правое предплечье.
       Приняв вертикальное положение, я не в состоянии сдвинуться с места. Всё моё тело – от мысков до макушки – словно заиндевевшая на морозе сырая смятая тряпка, которую ни сложить, ни расправить. В зависшей тишине мне слышится, как лихорадочно стучат мои зубы, тщательно вычищенные перед выходом из дома.
– Ну ты вообще что-то до дикости напряжён, – с тревожным неудовольствием замечает папа.
– Да я сильно отсидел ноги, мне нужно разойтись, – виновато бубню я своё «коронное» оправдание «на все случаи жизни», которое мои родители уже многократно от меня слыхали. Я надеюсь, папа не слышит, как щёлкают мои начищенные зубы, и простодушно верит в сию примитивную байку об отсиженных ногах.
       Впрочем, доля правды в произносимом мною утверждении, конечно же, есть: ноги я и впрямь маленько отсидел за полтора часа сосредоточенного занятия. Однако это лишь «верхушка айсберга», ибо у моей одеревенелой неповоротливости существует и другая, куда более серьёзная, причина. Полжизни назад я точно так же – с «отсиженными ногами», вцепившись мёртвой хваткой в мамину руку, – выходил после урока из школьного кабинета, из которого меня провожала светловолосая, стройная молодая женщина – моя учительница. Теперь же меня выводят из другого кабинета, в котором тоже присутствует стройная девушка, называемая моими родителями учительницей. Только на этот раз учительница моложе своего ученика. Нынешняя ЕА приходится ровесницей тогдашней БУ, при этом ЕА моложе меня примерно на столько же, на сколько БУ меня старше. Мой возраст со школьной поры увеличился вдвое, но моё самоощущение ничуть не изменилось, и в присутствие молодой учительницы я всё так же возбуждённо-цепко хватаюсь за родительскую правую руку, жалуясь на отсиженные ноги.
       Кабинет гуманитарного заведения под названием «Надежда», посещаемый мною на четвёртом десятке лет жизни, и кабинет средней школы, куда меня водила мама (кстати, тоже дважды в неделю) в годы моего детства, – неужели это одно и то же? Если судить по моему внешнему виду и характеру эмоциональных проявлений, то получается, что, пожалуй, так оно и есть.
       На улице уже совсем свечерело, когда папа привёл меня домой. Откушав приготовленный мамой обед, я, в отличие от позавчерашнего вечера, не заваливаюсь на диван и не утыкаюсь челом в подушку. Возвратившись из ванной после умывания засалившихся губ и полоскания испачканного крошками рта, я гашу в большой комнате люстру и зажигаю бра. Достаю из серванта прямоугольный стеклянный пузырёк, на донышке которого осталось немного давнишнего одеколона. Открутив крышечку и смочив подушечку указательного пальца, я провожу ей по шее и с великим удивлением отмечаю, что сия жидкость, являющаяся ранее обычным мужским одеколоном, приобрела маслянистость и какое-то райское, божественное благоухание, которым быстро наполнилась вся комната. Каким-то мистическим, невероятным образом остатки дешёвого советского одеколона превратились в драгоценное миро.
       Ну что ж, теперь пора доставать с висящей на стене книжной полки икону со святым ликом Спасителя и ставить её на письменный стол перед окном, ибо сегодня есть повод для долгой, глубокой молитвы. Мама на кухне готовит ужин, папа в своей маленькой комнате сидит рядом с недавно купленным компьютерным столом и смотрит телевизор. Я же стою на коленях в освещённой бра большой комнате, наполненной тончайшим благоуханием одеколона, по Божьему произволению превратившегося в истинное миро. За выходящим на восток окном – вид вечернего городского двора да тёмного неба без единой звезды. На фоне окна освещённая неяркими лучами бра, висящей у двери, переливается золотистым блеском небольшая икона, подаренная мне крёстной по имени Надежда.
   «Сегодня мне открылась красота молодой особы, которой суждено стать моим проводником в мир новых возможностей, – шепчу я, обратившись лицом к иконе. – Сохрани меня, Господи, от наваждений и страстей. Ведь в моей жизни уже была одна учительница, мысли о которой не оставляют меня до сих пор, спустя 13 лет после окончания школы. Не так ли, Боже? Моя нынешняя учительница из «Надежды» совсем не похожа на ту, школьную, хотя тоже высока, стройна, молода и скромна. Однако, несмотря на их непохожесть, у меня есть основания полагать, что в случае возникновения во мне “неровного дыхания” всё пойдёт по тому же сценарию – хорошо знакомому мне со школьных времён. Страх, конфуз, сильное мышечное напряжение, гипертрофированное чувство собственной неполноценности, неуёмные фантазии под дневную музыку и в тиши бессонных ночей: всё это меня непременно ожидает, если искра, невзначай попавшая сегодня в моё сердце, начнёт разгораться в пламя. Нужны ли мне сейчас все эти “любовные забавы” на глазах у родителей, вызвавшихся водить меня в гуманитарное заведение исключительно для того, чтобы я, согласно изъявленному летом желанию, учился пользоваться компьютером? Думаю, ничего хорошего мне это не сулит. Так помоги же мне, о, мудрый и милосердный Господь, сохранить хладнокровие и не поддаться искушению нечаянно открытой мною сегодня красотой моей молодой учительницы, посланной Тобою на четвёртом десятке лет жизни».

Пролетели выходные, на протяжении которых папа доводил компьютерный стол до полной кондиции, проверяя правильность первоначальной сборки, осуществлённой им «на скорую руку» в пятницу. В понедельник вечером папа приступает к самому основному – установке компьютера. И снова вопреки здравому смыслу я не желаю папе успеха в его трудном деле. Когда после кропотливого процесса подсоединения многочисленных проводов к соответствующим «гнёздам», в течение которого папе приходилось одеваться и бегать в хозяйственный магазин за европейским тройником, оказывается, что компьютер почему-то не включается, я, несмотря на угрызение совести, испытываю тайную, недобрую радость.
       Три дня назад я долго и самозабвенно молился Богу, прося Его защитить меня от стихийного прилива эротическо-романтических чувств по отношению к тонкой, нежной девушке, работающей в «Надежде» инструктором по компьютерному обучению, с которой мне предстоит иметь дело на протяжении ближайших двух-трёх месяцев. Моя молитва была продиктована отнюдь не излишним целомудрием, а боязнью мерзкого, унизительного конфуза, вызываемого уродливо-неадекватными проявлениями кипящих эмоций. На данный момент во мне лишь маленькая, едва различимая искорка зарождающейся страсти, и если я больше никогда не увижу ЕА, к которой меня пока ещё почти не тянет, то эта искорка вскоре потухнет, не оставив следа. Поэтому ежели наш компьютер так и не заработает, то тогда я смогу со спокойной душой прервать начатое обучение, и содержание моей недавней трепетной молитвы утратит актуальность, ибо «под лежачий камень вода не течёт».
       Однако папа считает, что сдаваться ещё слишком рано. Он выходит в коридор и звонит в дверь смежной квартиры. Через пару минут в нашей маленькой комнате появляется черноволосый парень – тот самый, который мне часто встречается в подъезде энергично распахивающим дверь и самоуверенно шагающим к своему личному лимузину. Будучи лет на семь младше меня, он, по словам его счастливых родителей, уже успел окончить какие-то суперкрутые компьютерные курсы и блестяще разбирается во всех тонкостях современной техники.
       Сосед деловито со мною здоровается, затем, попросив у папы отвёртку, вскрывает наш процессор.
– У вас тут просто немножко отошла одна плата, – спокойно произносит молодой человек и проделывает ряд ловких, умелых действий, после чего уверенно привинчивает снятую крышку на место. Отдав папе незамысловатый инструмент, он смело нажимает на кнопку “Power”, и мы начинаем слышать исправный гул, исходящий от процессора, а ещё через секунду видим, как экран монитора озаряется изображением. Папа рассыпается в комплиментах; я тоже, сидя в зажатой позе на диване, кривящимся ртом молвлю «Спасибо».
       Довольный собою житель смежной квартиры уходит к себе, я же сажусь за включившийся компьютер и стараюсь повторить то, что делал там, в «Надежде», под руководством ЕА. Мне удаётся отыскать папку «Мои документы» и создать в ней новый файл. Теперича нужно что-то в нём напечатать. Кроме нелепых, бессмысленных фраз в голову ничего не приходит, но сейчас я рад и им, с усердием набирая их на клавиатуре и с чувством морального удовлетворения наблюдая за тем, как они появляются на виртуальном белом листе, который так похож на настоящий, бумажный.

«Ах, до чего же быстро пролетели эти четыре дня, и завтра уже опять идти на занятие», – с печалью думаю я во вторник при наступлении пасмурных сумерек, лёжа на полу и тягая привязанную к ноге гирю. Вдруг всю квартиру пронизывает звон стоящего на кухне телефона. Готовящая обед мама сразу же хватает трубку, не позволив резким звукам слишком долго баламутить покой нашего жилища. О чём идёт речь – мне не слышно, поскольку вблизи работает телевизор, по которому показывают авторскую передачу одного моего ровесника, известного врача-психотерапевта. Вскоре мама появляется в комнате со словами:
– Звонила учительница – сказала, что занятий на этой неделе не будет: ни завтра, ни в пятницу.
       После сего сообщения я ощущаю резкий прилив бодрости и начинаю выполнять гимнастические упражнения с удвоенной силой, а физиономия изображённого на телеэкране кареглазого доктора становится мне симпатичнее и милее. До телефонного звонка его блаженная улыбка раздражала меня гораздо сильнее, нежели сейчас, когда я с сердечным облегчением насчитываю целых восемь дней до ближайшего посещения «Надежды».
       Мною отмечен и тот факт, что ЕА проявила заботу обо мне. Подобным образом в похожих ситуациях когда-то поступала и БУ, заранее предупреждая нас об отмене урока. Только школьной преподавательнице мои родители сами давали номер телефона, а учительнице из «Надежды» пришлось добывать его своими силами, без нашей помощи. Мне уже известно о том, что ЕА красива и достаточно умна. Теперь же я убедился ещё и в наличии у неё таких замечательных качеств, как чуткость и ответственность. Тем не менее, меня весьма радует, что наши с нею «свидания» на этой неделе отменяются, в отличие от папы, который, узнав вечером сию новость, в сердцах назвал её кикиморой. «Она не кикимора», – с чувством яростного протеста порывался я возразить на услышанное слово в адрес своей нынешней учительницы, но почему-то безлико смолчал.
       Приняв во внимание то обстоятельство, что печатать ЕА меня уже немного научила, мной принимается решение не терять на этой негаданно-нежданно освободившейся неделе понапрасну времени, а вечерами устраивать полуторачасовые самостоятельные занятия на компьютере, «набивая» себе руку – привыкая к странной (неалфавитной) последовательности буквенных клавиш. Однако печатать нелепые, приходящие на ум фразы скучновато. Хорошо бы найти какой-нибудь толковый, содержательный текст, желательно собственного сочинения. Достав с книжной полки созданные мной дневники погоды, я выбираю содержащиеся в них наиболее примечательные комментарии и с появившимся азартом печатаю на ярком белом листе, изображённом на экране монитора.
       В один из таких вечеров положил мне Бог на душу перед полуночью, во время прослушивания радиопередачи «Серебряные нити», разобраться в верхнем ящике письменного стола. Среди вынутой оттуда кипы старых бумаг с давно устаревшими записями моё внимание привлёк один гладкий листок, выпавший откуда-то из середины поднятого бумажного вороха. То, что я прочёл на этом листке, поразило меня своей актуальностью.
       Мне тут же вспомнилось, как на рубеже веков и тысячелетий, окончив работу над рукописью статьи «Фантазии взрослого мальчика», я почувствовал, что для более полного самовыражения необходимо создать ещё одно литературное произведение. Однако, написав начальный абзац, я понял, что для столь колоссальной работы у меня на данном этапе жизни не хватит сил, и задуманный проект был отложен в «долгий» ящик.
       И вот, разбираясь в поздний вечерний час в ящике письменного стола, я неожиданно натыкаюсь на спрятанный около шести лет назад ровный белоснежный лист, на краю которого красуется несколько синих строчек, написанных мелким почерком. Какая своевременная находка! Надо аккуратно отложить сию бумажку в сторонку, ибо это именно то, что нынче представляет для меня немалую ценность. Работать с таким текстом будет, пожалуй, поинтересней, нежели с выдержками из дневников погоды.
       Следующим вечером написанный несколько лет назад абзац посредством моих стараний появляется на экране монитора. Я не ошибся в своих прогнозах: сим вечером мне действительно работается лучше, чем прежде. Жаль только, что текст маловат. Увлечённо допечатав последнее слово, я ставлю троеточие. Войдя во вкус, я ощущаю прилив энергии, и мне неодолимо хочется напечатать что-нибудь ещё. Хорошо бы сочинить следующий – второй – абзац. Я достаточно ясно себе представляю его содержание, однако поиски нужных слов оказываются тщетны. И тогда мне приходится раскрыть дневник погоды, который я прихватил из большой комнаты вместе с найденной накануне бумажкой, поскольку изначально понимал, что написанных на ней слов будет слишком мало для полуторачасового самостоятельного занятия.
       Опустив курсор на три строки, я намереваюсь приступить к печатанью выбранного метеорологического комментария. Сосредоточенно глядя на клавиатуру, я произвожу ряд последовательных нажатий на буквенные клавиши, однако вопреки моему ожиданию при взгляде на экран никакого нового слова мною не обнаруживается. На попытку повторить проделанную операцию агрегат не реагирует.
– Компьютер завис, – таким сообщением я “обрадовал” папу, войдя в большую комнату, где он смотрел телевизор.
       Дальнейшие папины действия оказались вполне предсказуемы. Подойдя к компьютеру и посмотрев на него делитантским взором, папа выходит в коридор и звонит в дверь смежной квартиры. Через минуту на пороге нашей маленькой комнаты появляется парень с чёрными курчавыми волосами. Деловито поздоровавшись, он спрашивает, в чём проблема. Кривящимся ртом я взволнованно объясняю, что, по всей видимости, мой компьютер завис.
       Выслушав мою возбуждённо-скомканную реплику, сосед внимательно смотрит на экран и принимается вслух читать то, что там написано. Меня передёргивает – уж больно актуальны и откровенны читаемые им слова.
   «И как меня только угораздило вчера откопать этот листок с начатой и сразу же брошенной писаниной», – молча сокрушаюсь я. Не дочитав до конца первое предложение, молодой человек смолкает. С его креативным умом ему быстро становится ясно, что в изображённом на экране тексте вряд ли содержится какая-либо полезная информация относительно возникшей проблемы. Тогда он прибегает к использованию множества изученных им приёмов и комбинаций, направленных на выведение системы из «зависания». В итоге жителю смежной квартиры, окончившему крутые компьютерные курсы, после нескольких (примерно пяти) минут упорного труда удаётся-таки вернуть мой компьютер «к жизни». И снова заморгал курсор, а нажатия на клавиши перестали быть бесполезными.
       На исходе следующего дня, включив компьютер, я пережил сильное удивлённое замешательство от неожиданного возникновения на экране напечатанного накануне абзаца. До сего дня у меня никогда не сохранялись набранные тексты: я пока ещё не научен технологии сохранения электронной информации. И как же такое могло произойти? В поисках ответа на данный вопрос мне вспоминается, что минувшим вечером за сим компьютером пришлось посидеть соседскому парню, которого папа вызывал на подмогу. Я отчётливо помню и то, что к моменту «зависания» мною был успешно напечатан вот этот самый абзац, а пришедший по папиному зову сосед начал было его читать, но вскоре понял, что это бесполезно, и затих, переключившись на действия иного характера. Очевидно, в процессе «оживления» моего компьютера житель смежной квартиры пытался выйти из открытой мною программы, и когда ему это наконец-то удалось, он, закрывая файл, сделал так, чтоб его содержимое сохранилось. В результате спустя сутки после вызова соседа, в виртуальной папке под названием «Мои документы» я с обалдевшим видом обнаруживаю наличие броского заголовка, созвучного с первой фразой набранного накануне текста. Лишь только стоит щёлкнуть по нему «мышкой», как на экране открывается до боли знакомый абзац.

Свободная от учения неделя неумолимо подходит к концу. Наступает среда. После неохотно прожёванного завтрака я иду в ванную, оставив на столе недопитую чашку с чаем. Сегодня мне боязно пить до дна: если во время занятия в компьютерном классе я захочу в туалет, то проще будет “сходить в штаны”, нежели обращаться к ЕА с просьбой позвать из холла маму, чтобы та отвела меня в уборную и привела обратно. А ежели мама решит в период ожидания не сидеть без дела у двери кабинета, а ненадолго отлучиться, дабы заглянуть в расположенный рядом с «Надеждой» универсам?.. Тогда придётся ЕА самой брать меня за руку и вести в упомянутое укромное место. Уверен, что для меня, обошедшего вдоль и поперёк безлюдные леса и поля общей площадью около 20-ти квадратных километров, это будет самое дальнее и изнурительное путешествие.
       Прогулка «под ручку» с ЕА – весьма яркий сюжет для смелых эротических фантазий. Вот только совершать такую прогулку хорошо бы со спокойным лицом и ровным ртом, послушными ногами и, желательно, не в сортир. В противном случае это будет отнюдь не романтично. Поэтому перед посещением гуманитарного заведения имеет смысл с самого утра вести строгий контроль потребления жидкости, воздерживаясь от лишнего глотка.
       Тщательно вычистив зубы пенящейся пастой (сегодня простым полосканием дело не ограничивается), я с усердием выбриваю лицо так, чтоб оно сделалось гладким, как у младенца. Ведь через три часа мама поведёт меня к учительнице, которая, как видно невооружённым глазом, явно младше меня. Моя душа смущена, ибо в моём сознании прочно заложен чёткий стереотип, согласно которому ученик не может быть старше своей учительницы. Учительница должна быть в ответе за своего ученика, а тот, в свою очередь, ощущая себя беззаботным несмышлёнышем, пытается слушаться взрослую тётю и по возможности ей угождать. Причём «несмышлёныш» слушается и угождает с более сильным рвением, если «взрослая тётя» молода, стройна, высока, умна и добра,  – опуская глаза, он хитро улыбается, радуясь незаурядному развитию своего ума, позволившему ему в столь нежном возрасте наряду с большими дядями по достоинству оценить её лепоту и красоту. И вот я с волнением гляжу в зеркало на отражение своего выбритого лица, напряжённо силясь убедить себя в том, что оно ещё не утратило мальчишеские черты и вполне соответствует моим представлениям о статусе ученика.
       Спустя примерно час после выхода из ванной меня потянуло в туалет, зайдя в который я ловлю себя на ощущении дежа вю. Обычно я «хожу по-большому» на склоне дня, однако мне помнится, что когда-то не очень давно вот в этот же самый послеполуденный час у меня был точно такой же позыв к жидкому стулу. Поднапрягши свою память, я прихожу к весьма любопытному результату, указывающему на то, что подобное действительно уже имело место, причём два раза: на позапрошлой неделе в постные дни – среду и пятницу.
       Нехитрый маршрут часового гуляния приводит нас с мамой к серому одноэтажному зданию, о названии которого Вы, уважаемый читатель, наверняка догадываетесь. Посмотрев на наручные часы (те самые, которые я надеваю на даче, уходя на «служение»), мама говорит, что время позволяет подышать прохладным уличным воздухом ещё несколько минут. Дойдя до светофора, мы возвращаемся обратно, к двери гуманитарного заведения, при этом наш путь пролегает около площадки, предназначенной для парковки автомобилей. Всматриваясь по привычке в номерные знаки, я ощущаю какое-то леденящее равнодушие и даже отчуждение.
       Всего полтора года назад я с душевным жаром отчаянно искал железных посетителей своего священного места на одной оживлённой магистрали, желая посвятить вожделенную находку необращающей на меня внимание девушке, обитавшей на тот момент в виднеющемся на холме, за оврагом, трёхэтажном здании. Теперь же меня мама ведёт около автостоянки в нескольких шагах от одноэтажного здания, в котором сейчас должна находиться другая молодая представительница прекрасного пола, неимеющая юридического права оставлять меня без внимания. Эта красна-девица тоньше и выше: вместо модного свитера её молодое, упругое тело с неменьшим успехом облегает бархатистая блузка, а её девичьи ноги целомудренно, но при том потрясающе элегантно, укрывает длинная пёстрая юбка из прочной гладкой ткани, – что выглядит гораздо женственнее, нежели среднеполые голубые джинсы.
       Однако у меня нет ни малейшего желания находить на этой автостоянке фигурантов списка «Счастливые автомобили». Более того, моё воображение ярко и настойчиво рисует непривычную по смысловому содержанию картину. И в картине этой я отчётливо вижу, как ЕА, узнав о моём масштабном парапсихологическом проекте и о том, какое огромное количество автомобильных номеров хранится в моей памяти, грустно смотрит на меня, и в её взгляде мною прочитывается укоризненное замечание: «Лучше бы Вам заняться чем-нибудь полезным, например, освоением компьютера, а то Вы, забив себе голову всякой ерундой, как-то не очень хорошо запоминаете даваемый мной учебный материал». Я пытаюсь ей возразить, сказав, что освоение компьютера мне нужно как раз для того, чтобы получить информацию об этих самых номерах, но в огорчённом смущении у меня опускаются руки.
       Эта воображаемая мизансцена становится для меня каким-то наваждением. Отныне всякий раз, как только в поле моего зрения попадают номерные знаки автомобилей и появляется возможность приступить к поиску фигурантов созданного мною уникального списка, в моём воображении незамедлительно возникает пречистый образ ЕА, в котором я снова и снова прочитываю грустный укор. Этот образ настолько ясный и живой, что кажется, будто я провёл с нею не два полуторачасовых групповых занятия, а знал её целую вечность.
       Я с ранних лет привык к тому, что мысли о привлекательных представительницах слабого пола способствуют ободрению, под воздействием которого у меня распаляется жажда поисков посетителей моего священного места. Но на сей раз всё иначе: моя душа неумолимо наполняется чувством собственной никчёмности, мне даже становится стыдно. Стыдно за то, чем я на протяжении стольких лет гордился, считая это своим достоинством.
       Я щедро расходовал жизненную энергию на то, чтобы создать святыню – список «Счастливые автомобили» – и разложить в своей памяти «по полочкам» всех его многочисленных фигурантов, искренне и горячо веря в правильность и нужность развёрнутой деятельности, поскольку с предельной ясностью ощущал великую святость того места, посетителями которого они являются. В своём «светлом служении» я так преуспел, что довольно основательно обставил весь московский регион железными носителями особой энергетики, которой они пропитались при однократном или регулярном посещении моего священного места. «Пора уже подключать к сему проекту современные технические изобретения и с их помощью усовершенствовать методы поисков», – решил я, слушая головокружительные рассказы, излагаемые моими соседями по палате РЦ, о возможностях Интернета.
       И вот мама ведёт меня в «Надежду» на третье занятие по изучению компьютера. Держась за мамину руку, я устремлённо двигаюсь к компьютерному классу – спешу к заветной цели. Однако цель безнадёжно утратила свою притягательность. Воспоминания о далёком подмосковном лесу, с деревьями которого месяц назад я так задушевно беседовал, уверяя их в своей нескончаемой любви и обещая им по прибытии в город добросовестно и одухотворённо вести поиски «Счастливых» автомобилей, сейчас не греют мою смущённую душу. Редкие мгновения находок его посетителей теперь сопровождаются окаменелым нечувствием.
       И на кого же я теперь похож? На себя не похож, на кого-либо другого – тоже вряд ли. Если утрачена стержневая индивидуальная черта, и заветная цель, побудившая меня сюда прийти, за считанные дни трансформировалась в повод для стыда, то тогда зачем я здесь, у двери компьютерного класса? Не находя ответа на этот щекотливый вопрос, я, тем не менее, понимаю, что в любом случае отступать уже поздно, и начатое придётся довести до конца.
       Сожаления о том, что инструктором по компьютерному обучению в «Надежде» работает не БУ, а также не молодая особа, обласканная моим томным, украдчивым взглядом в вагоне электрички по дороге в Москву, и даже не женщина, подарившая мне Рождественским вечером прошлого года зимнюю куртку своего повзрослевшего сына, – уже более не терзают мою ранимую душу. За время двух занятий, состоявшихся на позапрошлой неделе, образ скромной, стройной девушки с инициалами «Е.А.» настолько сильно отпечатался в недрах моего сознания (а скорее всего, и подсознания тоже), что мне уже весьма трудно представить на её месте кого-либо другого.
       Остановившись в нерешительности на пороге компьютерного класса, мы стеснительно ждём, пока ЕА, периодически переходящая от одной ученицы к другой, не обратит на нас внимание и не пригласит в кабинет. За прошедшие 12 дней, свободных от наших с нею (сугубо деловых) встреч, мне многократно являлся её образ, причём – наяву, в непроизвольных волнующих видениях. И теперь я с учащённым биением сердца, крепко держась за мамину руку, стою на пороге компьютерного класса и всеми силами своей души пытаюсь осознать, что аккуратно ступающая между занятыми стульями ЕА, которую отчётливо вижу в пределах знакомого мне кабинета, – это на сей раз не видение и не навязчивая фантазия. Это она – живая и настоящая. Но до чего же эта, до сих пор незаметившая мой приход, ЕА похожа на ту – преследующую меня в моём разгорячённом воображении! Мне даже кажется, что её образ, возникающий в моих видениях, несколько ярче реального. Просто ума не приложу, когда же я успел так хорошо её узнать, чтобы моя память с такой фотографической точностью воспроизводила все её специфические черты.
       В череде вопросов, поступающих от сидящих за трудным учением солидных женщин, наступает короткая пауза, во время которой ЕА, оглянувшись на дверь, замечает стоящего на пороге ученика – тихо ожидающего к себе внимания, – приводимого по её просьбе не к трём, а к четырём, то есть спустя час после открытия кабинета. У этого ученика, крепко держащегося за родительскую руку, на голове так же, как в прошлый раз, неподатливо торчат остриженные волосы. Как только он видит, что ЕА обратила на него внимание, его свежевыбритое лицо, лоснящееся от обильного нанесения крема, безобразно искривляется. И он, вцепившись ещё безжалостнее своими скрюченными пальцами – словно клыками дикого свирепого зверя – в мамино правое предплечье (так, что она чуть не вскричала от боли), одубевшими ногами медленно движется в сторону указанного учительницей свободного стула. О каком ученике со столь “колоритной” внешностью идёт речь, Вы, уважаемый читатель, конечно же, без труда догадываетесь.
       Усадив меня на чёрный крутящийся стул, мама перед тем, как покинуть кабинет, достаёт из сумки большой белый конверт, в который бережно завёрнута дискета. Этот диковинный для нашей семьи предмет принесён сюда неслучайно. Дело в том, что на прошлом занятии – незадолго до того, как усесться рядом со мною и спросить, учился ли я в школе для инвалидов, – ЕА обратилась ко мне с убедительной просьбой принести в следующий раз дискету и быстро провела перед моими испуганными очами своей тонкой, обнажённой почти до локтя, рукой, персты которой держали тёмную квадратную штуковину.
       Дома о сей просьбе ЕА я рассказал папе, а он, приехав по прошествии выходных на работу, поспешил встретиться с дядей Сашей, дабы расспросить у него, что такое дискета и где её достать. Никогда мною не виденный троюродный дядя вместо долгих, заумных речей вручил папе синюю пластмассовую коробочку и велел отвезти её мне. Вечером прошлого понедельника мы с папой на протяжении получаса пытались открыть подаренную коробочку, но чтобы понять, по какому принципу она защёлкнута, требуется смекалка, и… в конечном итоге её открыла мама. Внутри синей коробочки мы обнаружили шесть тёмных квадратных штуковин, похожих на ту, что я мельком видел в перстах ЕА.  «Да-да, это как раз то, о чём она меня просила!» – воскликнул я, восхищённый компетентностью своего дальнего родственника, который мог бы стать гораздо ближе, если б не мои проклятые фобии.
       Сегодня одна из тех шести дискет легла на стол компьютерного класса. Мне нынче некогда глядеть, как мама уходит в холл. До того, как оказаться в фокусе внимания ЕА, мне нужно успеть вытащить дискету из большого белого конверта, в который мы её засунули в страхе того, что она запылится и станет плохо работать. Ибо если я не потороплюсь, то в близком присутствии ЕА мне будет гораздо сложнее производить скоординированные действия – в частности, извлекать один предмет из другого.
       К счастью, я успел: когда ЕА ко мне подошла, дискета уже лежала отдельно от конверта. ЕА сразу же замечает, что её просьба, высказанная на прошлом занятии, исполнена, и обращается ко мне с повелением:
– Вставляйте дискету в компьютер.
Посмотрев на девушку недоумённым взглядом, я достаточно членораздельно произношу ряд удивлённо-вопросительных реплик:
– Вставлять?! Но как? Куда? Разве меня этому учили?
       Меня подмывает задать прямой вопрос: «Неужели до тебя так и не дошло, что до того, как стать твоим учеником, я и в самом деле никогда не прикасался к компьютеру?». Однако я не смею этого сделать. Обратиться к ЕА на «ты» я тоже вряд ли отважусь, хотя многие из учащихся смело обращаются к ней именно этим местоимением. Поэтому мне не остаётся ничего иного, как только молча, с неестественно зажатыми губами, сидеть и растерянно наблюдать за быстрыми и уверенными действиями ЕА, которая, выслушав мои аргументы, изречённые в форме коротких, простых вопросов, и ещё раз убедившись в моей беспомощной неумелости, берёт своею рукою нашу дискету и гордо вставляет её в специальное отверстие на процессоре. (Отныне все мои занятия будут вестись на дискете.)

В пятницу на четвёртый урок меня привёл папа. Процесс обучения проходит для меня не так уж легко. Едва успеваю я запомнить последовательность действий, направленных на выполнение одной задачи, как ЕА сразу же даёт мне новый, более сложный, учебный материал. Послушно стараясь запомнить новое, я частично забываю старое, и приходится подолгу сидеть без дела в ожидании коротких пауз между бесконечными разъяснениями, адресованными другим учащимся, когда можно будет набраться смелости и подозвать ЕА к себе, чтобы заново спросить у неё то, что уже «благополучно» пройдено.
       Подходя ко мне по каждому зову, ЕА терпеливо отвечает на все мои вопросы. Зачастую её помощь не ограничивается одними только словами, а, встав поближе, она берёт в свои руки управление моим учебным компьютером и, быстро исправив все мои ошибки, показывает мне способы достижения того или иного результата. Порою ей приходится показывать мне методы решения тех задач, которые изучались мною на прошлых занятиях.
       В некоторых особо вопиющих случаях моей забывчивости ЕА, объясняя мне в очередной раз какое-нибудь нехитрое действие, с лёгким (незлобивым) повышением чистого девичьего голоса восклицает: «Мы ведь с Вами это уже проходили!». При этом её худое, овальное лицо немного кривится, особенно в области скул. И самое невероятное заключается в том, что этот изъян её ничуть не портит. Напротив, он придаёт ей какое-то особое обаяние.
       До встречи с ЕА я не надеялся отыскать на белом свете человека, у которого бы такой изъян, как кривящийся рот (пусть даже едва заметно), был вовсе не изъяном, а сладкой «изюминкой». За 12 лечебных курсов в РЦ я повидал немало разных людей с признаками дизартрии, выраженной в той или иной степени. Среди них попадались и представительницы слабого пола, причём тоже молодые и стройные, но не припомню, чтобы наличие подобного физического недостатка кого-нибудь украшало. Но теперь я твёрдо убедился, что исключения случаются даже в тех правилах, в которых, казалось бы, их быть ну просто не может – нигде и никогда.
       Опустив в смущении голову, я смотрю на клавиши, стараясь осмыслить всё сказанное и показанное ЕА, дабы с сознанием дела приступить к выполнению очередного задания. Однако мой взгляд соскальзывает на её пёструю юбку, из-под которой видна нижняя половина кожаных сапог. Я томно наблюдаю, как ЕА, уделив мне немного драгоценного внимания, осторожно отходит от меня, чтобы проконтролировать работу других учащихся. При этом её стопы, обутые в упомянутые сапоги, ставятся немного вовнутрь. Причём одна её стопа поворачивается при ходьбе вовнутрь заметнее, нежели другая. На моём жизненном пути попадалось достаточно много людей с похожими нарушениями походки, но ЕА является первым человеком, у которого сей недостаток воспринимается как гармоничное дополнение к яркому, светлому образу.
       По окончании занятия ЕА выглядывает в холл, чтобы позвать моего папу. Подойдя ко мне, папа убирает в сумку белый конверт, в который я только что суетливо засунул дискету. Схватившись за папину руку, я ощущаю дрожь, пронизывающую всё мое напряжённое тело. Душа уходит в пятки от мысли, что в таком мандраже предстоит проделать пеший путь по кабинету, в котором присутствует ЕА. Но ничего не поделаешь: занятие окончено – больше меня тут никто не держит, а значит, пора в путь-дорогу.
       На руках меня вынести отсюда папа вряд ли сможет – возраст уже не тот, да и я хоть и не тучный, но довольно-таки рослый мальчик. Вывезти меня на колеснице – избави, Боже. Так что придётся мне добираться до дверного проёма своим ходом, вцепившись пальцами левой руки в папино правое предплечье. Стараясь опередить папины комментарии относительно моих телодвижений и не дать ему произнести их вслух, я сразу после вставания со стула озабоченно сообщаю о том, что мои ноги очень сильно отсижены, и мне надо разойтись.
       Когда мы наконец-то, с грехом пополам, вышли в холл, папа подводит меня к дальнему топчану и говорит:
– Посиди здесь, я скоро вернусь.
       Не понимая, в чём дело, я с удивлением смотрю, как папа возвращается в тот кабинет, из которого он только что вывел меня. Минуты через полторы он энергично выходит, быстро пересекает холл и подходит ко мне. Погружённый в состояние крайней заинтригованности я пытливо интересуюсь, чего он там, в компьютерном классе, забыл. Ведь я собственными глазами видел, как он клал в сумку конверт с дискетой, а больше, насколько мне известно, мы ничего сюда не приносили.
       По дороге к гардеробу папа открывает мне тайну своего кратковременного возвращения в компьютерный класс:
– Я вернулся туда, чтобы спросить у Е…–ны А...–вны, как по её мнению проходит твоя учёба, имеет ли смысл нам с мамой продолжать тебя водить на эти курсы.
       Теперь мне становится понятна логика папиных действий. Неслучайно он усадил меня на топчан, стоящий с противоположной стороны холла, в то время как пустовали точно такие же железно-поролоновые, обтянутые серой кожей топчаны прямо у двери компьютерного класса. Ему ведь хотелось, чтобы её ответ был предельно откровенным, – значит, мне желательно быть подальше от места беседы.
– И каково же её мнение обо всём этом? – несмело спрашиваю я, почувствовав, как ёкнуло в груди от осознания достаточно большой вероятности отрицательного отзыва о моей закомплексованной персоне.
– Она сказала, – бодро и даже несколько возбуждённо отвечает папа, подводя меня к раздевалке, – что удивлена тем, как быстро ты всё схватываешь. Она считает тебя одним из наиболее способных своих учеников.
       Сняв с вешалки мою куртку, молодая гардеробщица отдаёт её папе и засовывает обратно в карман своих голубых джинсовых брюк ключ от решётчато-стальной двери, внимательно следя за тем, как папа надевает на меня упомянутый предмет верхней одежды. Она с интересом наблюдает, как папа втыкает около моего горла булавку, чтоб не расходилась молния на зимней куртке, подаренной мне незнакомой женщиной Рождественским вечером прошлого года. Меня тяготит столь пристальное внимание молодой гардеробщицы, но она не в состоянии унять своё любопытство, ибо среди посетителей этого предназначенного для досуга инвалидов заведения ей, вероятнее всего, ещё не встречался такой, как я. Видала ли она когда-нибудь такого дядю, который никак не может оторваться от родительской руки, да к тому же его одевают и раздевают? Просто какое-то чудо гороховое! И втыкание этой булавки у моего горла ей воспринимается не иначе, как некий загадочный ритуально-магический обряд. Она ведь не ведает о том, что сия куртка до того, как стать моей, на протяжении многих зим согревала тело совсем другого (незнакомого нам) парня, и молния уже успела изрядно поизноситься и ослабнуть.
       Да… Вот такая странная, непонятная фигура “замаячила на горизонте” гуманитарного заведения под названием «Надежда»: и не то, чтобы мальчик, и не мужчина, но особь, скорее всего, всё-таки мужеского пола. Молодая гардеробщица не находит себе места, пытаясь без чересчур въедливых расспросов разобраться в природе чудной диковины, которая недавно здесь завелась, словно кенгуру в городском лесопарке.
       Нелишне заметить, что моё лицо сегодня не такое «младенческое», каким его видели здесь позавчера, поскольку даже в самом отчаянном стремлении соответствовать своему незыблемому стереотипу ученика я не готов бриться каждые два дня. Поэтому с лицом, гладким как у младенца, я появляюсь тут только по средам. К счастью, в начале четвёртого десятка лет жизни моя щетина растёт с умеренной интенсивностью и имеет не слишком тёмную окраску, так что в пятницу она ещё почти не заметна. Разумеется, если сегодня к моему лицу прикоснуться рукой или очень внимательно присмотреться, то, конечно, можно почувствовать или разглядеть некоторую шероховатость. Но ведь никто здесь не станет этого делать. Не так ли? Ну, во всяком случае, уж точно не учительница.
       По дороге к дому я прошу папу подробнее рассказать о его разговоре с ЕА. Недавно выпавший второй осенний снег, укрывший тротуары, существенно облегчает мою ходьбу. Уже совсем стемнело – что также благотворно влияет на моё самочувствие. В моей памяти один за другим возникают запечатлённые эпизоды, в которых я жалобно-вопросительным возгласом «Можно?..» подзываю к себе ЕА и, лихорадочно «проглатывая» половину слов, неестественно-гортанным голосом прошу её помочь мне разобраться в очередном затруднении, возникшем из-за моей забывчивости. Мне вспоминается неоднократно обращаемая в мой адрес фраза «Мы ведь с Вами это уже проходили», произносимая ЕА в моменты коротких, незлобивых порывов праведного возмущения, выраженного чуть повышенной звонкостью нежного девичьего голоса.
       А сегодня, спустя полтора часа после начала занятия, я позволил себе вслух заметить, что сия наука даётся мне нелегко. ЕА с пониманием отнеслась к моему воздыханию и ненавязчиво предложила завершить урок, скромно сказав: «Ну, наверное, на сегодня хватит?».  «Да, пожалуй…» – с внутренним облегчением незамедлительно поддержал я поступившее предложение.
       И после всего этого ЕА в приватной беседе с моим папой назвала меня одним из наиболее способных своих учеников?! Моё богатое и игривое воображение не в силах нарисовать картину, в которой ЕА произносит обо мне такие слова. Я пытаюсь представить себе выражение её лица в момент этого разговора, но у меня ничего не получается. Мой взор по давно укоренившейся привычке притягивают номера машин, освещённые лучами уличных фонарей, и передо мною снова отчётливо «возникает» опечаленное лицо ЕА, в котором опять прочитывается всё тот же горестный упрёк: «Лучше бы Вам заняться чем-нибудь полезным, а то растрачиваете свою энергию на никому не нужные вещи – потом просите меня объяснять одно и то же по нескольку раз».
       Папа с удовольствием откликнулся на мою просьбу. Однако его повторный рассказ о несколько минут назад состоявшемся разговоре с ЕА практически ничем не отличается от первоначального, прозвучавшего по пути к раздевалке. Никаких принципиальных противоречий между двумя услышанными мною вариантами папиного устного изложения содержания одной и той же беседы я не обнаружил.
       Подозревать папу в намеренной подтасовке фактов было бы глупо, особенно в данной ситуации. Ведь он же по собственной инициативе вернулся в компьютерный класс, предварительно позаботившись об условиях, способствующих искренней беседе, чтобы в дальнейшем действовать, руководствуясь полученной от ЕА истинной информацией. И если бы ответ ЕА сводился к тому, что мои ученические способности оптимизма не внушают и смысл дальнейшего обучения под вопросом, то папа вряд ли стал бы насиловать её, меня, себя и маму замалчиванием правды, упорно продолжая меня водить на бесполезные курсы.
       Я пытаюсь поверить папиным словам, ибо согласно здравому смыслу ему незачем лгать. Однако я всё равно не в силах представить себе лицо ЕА в момент произношения речи о том, что она считает меня одним из наиболее способных своих учеников. Зато мне очень хорошо представляется образ ЕА, говорящий мне то, что в реальности её уста уж точно никогда не изрекали. Сегодняшним вечером мне видится образ сей ещё отчётливее, чем прежде. Мне слышится читаемый в нём укор при каждом взгляде на номера попадающихся на нашем пути машин.
       Просто наваждение какое-то. Такого со мною никогда не происходило. Я издавна привык к тому, что мысли о более или менее привлекательных представительницах слабого пола всегда являлись для меня мощным стимулом, побуждающим ещё пристальнее всматриваться в индивидуальные опознавательные знаки перемещающихся объектов – автомобилей.
       Помню, как однажды, восемь лет назад, на дневном гулянии мы с мамой подошли к одной торговой палатке купить что-нибудь к чаю. Пока мама совершала покупку (а делала она это довольно медленно, поскольку её движения затруднялись тем, что моя напряжённая рука сильно вцепилась ей в рукав пальто), я томно глядел на продавщицу, которая показалась мне весьма не дурной. Через пару недель нас с мамой снова «занесло» в те места. С усилившимся напряжением проходя возле запомнившейся палатки, я боязливо в неё заглянул и увидал ту самую продавщицу. Поставив меня у чёрного металлического заборчика, метрах в 20-ти от той палатки, мама пошла в многолюдный магазин, а я на указанном месте дожидался её возвращения. О, как вдохновенно и продуктивно осуществлялись в тот солнечный, морозный день поиски фигурантов созданного мною уникального списка «Счастливые автомобили» в движущемся за этим заборчиком потоке машин! Казалось, что из палатки, в сторону которой я периодически поглядывал, вот-вот высунется продавщица и начнёт мне аплодировать.
       Мне вспоминается и масса других свидетельств в пользу сформулированного выше утверждения. Например, то, как ещё совсем недавно я, ложась по вечерам в постель, на протяжении примерно часа (пока мама возилась на кухне) проговаривал номера «Счастливых» автомобилей – посетителей моего священного места – и гадал, какие же из них могли пересекаться во времени и пространстве с БУ. «Должны же среди столь внушительного числа хранящихся в моей памяти «Счастливых» автомобилей быть те, стоянки которых расположены вблизи тех загадочных домов, где живут родственники и близкие знакомые БУ», – с бегающими по телу мурашками рассуждал я, кутаясь в одеяле. Я нисколечко не сомневался, что если бы БУ узнала о моём масштабном парапсихологическом проекте, то в её наполненной смыслом, насыщенной жизни это было бы одним из самых ярких и неординарных событий.
       А прошлогодней весной я до слёз печалился о том, что не сумел преодолеть невидимый барьер и обратить на себя внимание девушки по имени Татьяна. Ибо я свято верил, что если бы она услышала о моём «служении», то непременно одобрила бы его, глубоко заинтересовавшись личностью автора этой высокодуховной идеи.
       Перечень подобных примеров можно продолжать и далее. Однако всему надо знать меру. Не хотелось бы утомлять Вас, уважаемый читатель, излишним количеством однотипных аргументов. И всё же в качестве последнего штриха к иллюстрации имевшего место положения вещей позвольте упомянуть ещё об одном красноречивом факте.
       В конце ушедшего 20-го века по одной из популярных радиостанций дневные воскресные эфиры вела некая женщина с молодым, приятным голосом. В период дачного сезона мне не удавалось дослушивать эти эфиры до конца, поскольку где-то на их середине я уходил на воскресное дежурство. Добравшись до наблюдательного пункта, я регулярно поглядывал на наручные часы в ожидании времени окончания недослушанной мною передачи. И как только оно наступало, я торжественно объявлял друзьям-деревьям о том, что в данный момент одна интересная радиоведущая закончила свою работу и теперича ей предстоит совершить путь от радиостанции к месту проживания.
– Этот путь нам с вами неведом, но полагаю, он не такой уж короткий и, судя по её живой манере общения, не слишком прямой, – вслух рассуждал я. – И на сём пути ей обязательно попадутся какие-нибудь из проехавших возле нас с вами автомобилей, по определению являющихся «Счастливыми». Жаль, что я никогда не узнаю, какие именно. Впрочем, грустить не стоит, ибо в этой туманности есть захватывающая интрига: мы имеем логические основания подозревать все автомобили, уехавшие в Москву не менее, чем за полтора часа до окончания передачи, а также – приехавшие из столицы не менее, чем через два часа после окончания передачи.
       Произнося сии речи на наблюдательном пункте, я испытывал некоторый страх, что кто-нибудь из заранее незамеченных мною прохожих случайно услышит моё вдохновенное выступление и, не обнаружив около меня других людей, примет меня за душевнобольного и вызовет милицию. Прохожий ведь может не догадаться о наличии публики, перед которой я раскрываю свой ораторский талант. Ведь в качестве моей публики выступают деревья – что, мягко говоря, не вполне обычно для среднестатистического человека. А до моего тонкого слуха, между прочим, и так уже неоднократно доносилось слово «маньяк», произносимое в адрес моей торчащей в кустах фигуры.
       Чаша терпения членов садоводческих товариществ, пользующихся той, проложенной среди лесного массива, грунтовой дорогой, в любой момент могла переполниться… Однако я был не в силах молчать, когда во время моих «бдений» происходили такие вещи, как, например, окончание работы сладкоголосой радиоведущей, влекущее за собой неминуемый вояж по московским магистралям, на которых её поджидали неотвратимые, математически закономерные, встречи с фигурантами списка «Счастливые автомобили». Меня даже не смущало то обстоятельство, что я никогда не видел ни её лица, ни талии… Мне было достаточно одного лишь молодого приятного голоса, чтобы на воскресном дежурстве у большака, невзирая на резонные опасения привлечь к себе нежелательное внимание, вслух строить различные гипотезы о передвижениях радиоведущей.
       И вот неисповедимые Господни пути привели меня к девушке с инициалами «Е.А.». Впрочем, наша встреча вполне закономерна: я – физически неполноценный человек со странными увлечениями, провоцирующими обострение информационного голода, а она – инструктор по компьютерному обучению в социально-культурном центре, предназначенном для досуга инвалидов.
       Оказавшись в её рабочем кабинете, полагаю, я не ошибся адресом, а попал в нужное мне место. Ведь я так давно мечтал узнать о местонахождении городской стоянки того или иного железного посетителя моего священного леса. А какого числа отмечает день рождения БУ, и правильно ли я, анализируя подслушанные во время уроков разговоры с заходящими в почти пустой класс людьми, вычислил даты появления на свет двух её детей? А где живёт девушка Таня, и намного ли она моложе меня? А какие «Счастливые» автомобили зарегистрированы на улице Таниной прописки? Как я понял из бесед со своим четырёхкратным соседом по двухместной палате РЦ, ответы на эти и многие другие вопросы можно легко отыскать в содержащихся во Всемирной паутине базах данных.
       Разумеется, возможности созданных человеком приборов и программ небезграничны, и они мне вряд ли помогут установить адрес проживания продавщицы палатки, возле которой меня пару раз проводили, или привлекательной пассажирки электрички, сидевшей в зоне моей видимости, когда меня увозили с дачи. Я также не шибко рассчитываю и на то, что Интернет поведает мне, какие «Счастливые» автомобили оказались на пути сладкоголосой дикторши, когда она уезжала с радиостанции.
       Однако вопросы «туманного» содержания можно считать исключением из правила, поскольку в моей памяти хранится множество конкретных имён и фамилий заинтересовавших меня субъектов, а также более десятка тысяч автомобильных номеров, которые к тому же мною ещё и записаны, или правильнее сказать, зарисованы. Я алчу знать о них как можно больше. Мне слишком тесно в рамках моего нынешнего информационного пространства. И помочь мне его расширить суждено молодой особе с инициалами «Е.А.», ибо именно она занимает должность инструктора по бесплатному компьютерному обучению в расположенном в нескольких минутах ходьбы от нашего дома гуманитарном заведении, причём как раз в то время, когда я «созрел» сделать смелый шаг на пути к воплощению одного из своих заветных мечтаний.
       Нет, всё-таки эта стройная, высокая девушка, созерцаемая мною во время посещений компьютерного класса «Надежды», совсем не похожа на мою школьную учительницу (БУ), являющуюся на протяжении почти двух десятков лет центровой фигурой моих безудержных фантазий. И главное её отличие заключается отнюдь не в склонности лица к несильному искривлению и даже не в ступне, ставящейся немного вовнутрь. Очки в тонкой блестящей оправе, длинная пёстрая юбка, светло-русые волосы: всего этого не было у моей, тоже стройной и высокой, школьной учительницы – нежалующейся на зрение натуральной блондинки, предпочитавшей платья с поясом. Но и это не является их главным различием.
       С каждым новым посещением «Надежды» моё внимание всё больше привлекает кольцо на безымянном пальце правой руки ЕА. Его форму я нахожу весьма странной, совсем не такой, как у кольца, виденном мною полтора десятилетия назад на пальце школьной учительницы. Это колечко явно не обручальное. Оно имеет не округлые, а плоские края, на лицевой стороне которых выгравированы какие-то слова. У меня никак не получается их прочесть, но что-то мне подсказывает, что именно в сём кольце и кроется главное отличие моей нынешней учительницы от бывшей (школьной). Я почему-то уверен, что у ЕА непременно должна быть ещё одна вещь – как бы дополняющая деталь к этому кольцу. И сей вещью, согласно неаргументированным, но чрезвычайно настойчивым, подсказкам моей интуиции, является православный крест, сокрытый от посторонних глаз под её, целомудренно прикрывающей грудь, великолепной блузой.
       Должен сразу признаться, что мне абсолютно ничего не известно о мере религиозности БУ. Я также не располагаю никакими вразумительными сведениями о мироощущении ЕА. Однако я с каждым днём всё больше замечаю, что при прослушивании религиозных радиопередач у меня возникает какой-то непривычный трепет, словно перед долгожданной встречей с кем-то таким, кто вошёл в мою жизнь совсем недавно, но чей образ основательно поселился в моём сознании и подсознании. Я, конечно, догадываюсь, что этот «кто-то» – ЕА. Ибо по каким-то неведомым причинам в моей душе возникла очень прочная связь между христианской верой и образом ЕА. Меня всё чаще посещает фантазия, в которой я отчётливо вижу её стоящей на церковном богослужении. А во время начинающейся в полночь радиопередачи «Евангельские чтения» мне порою чудится, будто параллельно с голосом ведущего я слышу, как те же (произносимые им) слова звучат в исполнении ЕА.
       Как писалось выше, вот уже почти два десятка лет моё воображение с завидным постоянством рождает фантастические сюжеты с участием БУ. Недавно я поймал себя на том, что никак не могу припомнить, чтобы хоть в одном из них фигурировали какие-либо вещи, связанные с религией. Образ БУ – каким бы светлым и прекрасным он не был – почему-то в моей душе никогда не сочетался ни с атрибутами религиозной веры, ни с самой верой: как христианской, так и любой другой религии. И это странное серебристое кольцо, одетое на длинный, тонкий палец ЕА… Я пытался его мысленно перевесить на воспроизводимый памятью безымянный палец БУ (тоже длинный и тонкий), но моё «нутро» всякий раз яростно сопротивлялось воплощению подобной идеи.
       Объяснить причину столь существенной разницы между моим глубинным восприятием бывшей (школьной) и нынешней (из «Надежды») учительницы я не в силах. Очевидно, это одна из неразгаданных тайн подсознания. Наверное, придётся просто принять сей факт как данность, посланную свыше.
       Но тогда возникает вопрос: почему же ЕА, чей образ у меня ассоциируется с религией, так горько и безжалостно в моём воображении осуждает проводимое мною служение во славу Божию, отвергая материальную и духовную ценность проекта «Счастливые автомобили»? А несочетающийся в моей душе ни с чем религиозным образ БУ на протяжении многих лет воодушевлял меня на сие служение… Странно! Ведь по идее всё должно быть наоборот. Было бы гораздо логичнее, будучи автором такого одухотворённого парапсихологического проекта, как «Счастливые автомобили», подсознательно искать понимания и поддержки прежде всего у того человека, который по моим ощущениям ближе к религиозной вере.
       А может быть, ЕА обладает паранормальными способностями, и под воздействием её магической силы в моей голове возникают видения, в которых она снова и снова осуждает меня за то, что я трачу свою энергию на бессмысленное служение? Возможно, сия гипотеза показалась бы мне вполне правдоподобной, будь у меня покороче память. Однако же я ещё не забыл, как за 40 дней до первого прихода в «Надежду» мною «праздновался» мой круглый юбилей. Чья же колдовская сила уложила меня на усыпанную жёлтыми листьями землю во время того пятничного дежурства, когда мне оставалось ещё целых 40 дней не знать о том, что на белом свете живёт такая девушка, как ЕА? А кто внушил мне позапрошлой осенью вместо привычной проработки списка «Счастливые автомобили» заняться чтением «Нового Завета»?
       В поисках ответов на эти резонно возникающие вопросы я постепенно прихожу к умозаключению, что ЕА в данной истории, скорее всего, играет роль некоего катализатора давно начавшегося процесса. Это, поначалу едва различимое, семя сомнения и разочарования в нужности моего служения залетело в мою душу где-то в середине 3-го десятка лет жизни. Постепенно оно всё больше и больше набухало, пока, наконец, не проклюнулось. Четыре года назад начала появляться усталость. Возникла тенденция к сокращению количества дежурств. Сначала были отменены будничные (так называемые, внеплановые) походы на большак, затем стали исчезать летние пятничные дежурства. Между строчками списка «Счастливые автомобили» стало «считываться» всё больше накапливающегося там негатива, связанного со страхом и конфузом, испытываемыми мною в процессе деятельности, направленной на создание сей уникальной вещи. Именно в этом, очевидно, и кроется причина того, что привычная проработка упомянутого списка позапрошлой осенью была заменена чтением религиозной литературы.
       Тем не менее, я находил в себе силы не позволять этому наклюнувшемуся ростку пробиться на свет. Встреча с необращающей на меня внимание девушкой Таней, имевшая место прошлогодней весной, несмотря на то, что она откликнулась в моей душе печалью, принесла мне некоторое воодушевление, способствующее продолжению работы над парапсихологическим проектом. Но приближающийся круглый юбилей омрачал мою зыбкую радость, неумолимо напоминая мне о том, что пора в жизни что-то менять, ибо смешно и нелепо человеку на четвёртом десятке лет заниматься теми же делами, какими занимался в школьные годы, используя те же самые методы.
       Наверное, я был незаурядным ребёнком, коли создал столь масштабный парапсихологический проект, духовно-смысловое содержание которого до сих пор, даже невзирая на разочарование и отчуждение, поражает меня своей глубиной. Мои сверстники – когда-то проезжавшие на велосипедах или мотоциклах возле меня, стоящего у обочины большака, неупускавшие случая лишний раз крикнуть в мою сторону слова типа «козёл», «дегенерат» и т. п., – теперь стали уважаемыми людьми, обзавелись собственными семьями и разъезжают около моей неустойчивой фигуры уже не на сёдлах двухколёсных средств передвижения с примитивной системой управления, а на мягких автомобильных сидениях, держась за круглый, удобный руль. Ну, а я всё так же, с деревянным посохом в руке, скованным, неверным шагом, в робости и смущении ступаю по тем же самым потайным тропам на свой наблюдательный пункт (свой алтарь), дабы занести в список «Счастливые автомобили» – список посетителей моего Храма – номера их крутых «тачек» и в качестве расплаты за сие удовольствие услышать доносящуюся через приоткрытые ветровые стёкла фразу типа такой: «Смотрите, вон опять тут стоит этот маньяк!»
       Ничего себе храм! А ведь он на протяжении многих лет действительно был для меня неоспоримой великой святыней. Когда-то, в начале моего служения, бросив робкий, мимолётный взгляд в кабину едущего по большаку, среди величественного леса, «Счастливого» автомобиля, там, как правило, можно было увидеть взрослых людей с интеллигентными лицами; на груди многих из них блестели ордена Великой Отечественной войны. Теперь же железными посетителями моего храма управляют мои сверстники. Среди сидящих за рулём людей нынче есть и те, кто значительно (лет на 10) младше меня. Впрочем, они уже тоже взрослые люди, как и ЕА, в рабочий кабинет которой меня родители по два раза в неделю “за ручку” водят учиться компьютерной грамоте.
       Невзирая на мерзость запустения, медленно, но верно заполняющую мой храм, я всё-таки решился на смелый поступок, главной мотивацией которого является погоня за информацией о его посетителях. Меня – почти беспомощного, нигде не работающего человека – на четвёртом десятке лет жизни родители привели к учительнице, возраст которой явно меньше моего. Несмотря на то, что у этой хрупкой девушки иногда кривится лицо, и стопы ставятся немного вовнутрь, она всё же сумела занять должность инструктора по компьютерному обучению в небольшом, но известном на всю столицу, гуманитарном заведении со светлым названием «Надежда».
       На протяжении недавно закончившегося дачного сезона, когда я торчал в кустах, проводя своим старинным способом службу в утрачивающем святость храме, около меня проезжали его посетители, «Счастливые» автомобили, многие из которых были управляемы ровесниками и ровесницами ЕА. И вот меня к ней привели, чтобы она дала мне несколько уроков компьютерной грамоты, и я, вооружившись необходимыми знаниями, смог бы в дальнейшем добраться до источника информации, касающейся главным образом посетителей моего храма, святость которого уже достаточно давно начала вызывать некоторые сомнения.
       Глядя на то, как уверенно и умело ЕА обращается с этой «умной» и сложной машиной, я невольно спрашиваю себя: «Как же ей удалось, будучи таким юным и нежным созданием, освоить столь премудрое ремесло?». В унисон моим думам папа, ведя меня с очередного занятия, мимоходом заметил:
– Какая умная девчонка! Досконально освоила компьютер – теперь вот работает учительницей.
   «В моей памяти хранится более десятка тысяч автомобильных номеров, а память ЕА вряд ли содержит в себе что-нибудь подобное. Эта девчонка, скорее всего, не проводит никаких сомнительных служений, не ставит никаких парапсихологических экспериментов. Она наверняка регулярно принимает участие на церковных богослужениях, общается с верующими – и этого ей вполне достаточно для полноценной духовной жизни. Резервы своей памяти, а также жизненную энергию, она сберегла, что называется, для пользы дела. Возможно, именно оттого мы с нею и находимся на столь разных ступенях социальной лестницы», – неустанно размышляю я над причиной её жизненного успеха, который особенно ярко высвечивается на фоне моего “статуса невидимки” да изжившего себя священства в почти утратившем святость храме.
  Да… Пожалуй, при наличии таких мыслей немудрено появиться видениям, в которых ЕА осуждает меня за мою кипучую деятельность, способствующую “засорению” мозгов бесполезными знаниями.
       И в самом деле, в мои школьные «перестроечные» годы народ не менял автомобили с такой стремительной быстротой, как в нынешние «рыночные» времена. Раньше у меня были веские основания надеяться, что запомненные и записанные мною номера просуществуют на белом свете достаточно долго, и мои шансы повстречать их на городских улицах вполне реальны. Теперь же «хозяевами жизни» стали мои сверстники и те, кто младше меня. Они настолько прытко научились адаптироваться в этом грешном мире, что большинство из них ухитряется менять «железного коня» практически каждый год. В результате собираемые мною сокровища буквально на глазах превращаются в прах, то есть едва успеваю я занести в список посетителей моего храма новый номер, как он уже прекращает своё существование, поскольку автомобиль продан и заменён другим, более крутым.
       Оптимизма не прибавляет и то, что этим летом весь наземный общественный транспорт оборудован турникетами. Как писалось выше, мои катания на автобусах уже давно стали большой редкостью. Тем не менее, в глубине души я продолжал лелеять надежду, что в один прекрасный день меня, как в старые добрые времена, введут в салон автобуса или троллейбуса и, в очередной раз простив мне моё кривящееся лицо и, особенно, рот, увезут куда-нибудь, где я давно не был, а может быть, не был никогда. И там вдыхаемый мною воздух покажется мне гораздо свежее, нежели в этих близлежащих к дому закоулках, давно набивших оскомину. И, ощутив прилив живительной энергии, я с очнувшимся от апатичной спячки благоговением приступлю к поиску посетителей моего Храма.
       Но теперь «поезд ушёл». Теперь мне никакое катание «не грозит». Не думаю, что у моих родителей возникнет желание без острой нужды тащить меня через турникеты. Настроение испортилось ещё сильнее, когда я, заглядывая с улицы в салоны проезжающих мимо автобусов и троллейбусов, обратил внимание, что с появлением турникетов там не только изменилась конструкция перегородки между кабиной и салоном, но и исчезли передние сидения. Всё это мною воспринимается как глубокое оскорбление, направленное лично в мой адрес. Я чувствую себя ущемлённым в своих правах, словно совершено наглое посягательство на мою и без того зыбкую свободу.
       Самой большой радостью, самым верным источником ярких эмоций для меня всегда было катание на автобусе, войдя в который я, несмотря на кривящееся лицо, целеустремлённо прорывался вперёд – лишь бы только видеть вращаемый водителем руль, приборную панель да завораживающе расстилающуюся за лобовым стеклом ленту шоссе. Когда я учился в школе, по Москве курсировали автобусы марки «ЛиАЗ-677», на которых можно было всё это идеально обозревать, удобно устроившись на переднем, боковом сидении.
       Я давно смирился с тем, что автобусы этой чудесной модели по нашему городу больше не ездят. Шанс получить моральное удовлетворение от поездки на общественном транспорте до недавнего времени ещё оставался. Минувшей весной при отъезде из РЦ я до самой конечной остановки стоял возле кабины «Икаруса-280.33», держась обеими руками за удобный поручень, прикреплённый к перегородке, за которой сидел лысый, сухощавый водитель. Мог ли я тогда подумать, что это моя последняя поездка, способная доставить удовольствие?..
       К моменту моего прихода в «Надежду» того поручня, за который я в середине весны так крепко и трепетно держался на протяжении получасового душевного ликования, уже нет ни на одном московском автобусе. Меня лишили права при поездках на наземном общественном транспорте находиться в том месте салона, где я чувствую себя человеком. Во мне убита теплящаяся надежда на наступление «прекрасного дня», когда мы с мамой или папой «тряхнём стариной» и поедем кататься. А в качестве «контрольного выстрела» произведено изъятие из автобусов и троллейбусов передних сидений.
       Пребывая под невесёлым впечатлением от произошедших изменений (как внутренних, так и внешних), я приступил к посещению групповых занятий по изучению компьютера. Проанализировав динамику развития моей жизни, особенно последнего её периода, совсем не сложно понять, что девушке с инициалами «Е.А.» вовсе не обязательно обладать какими-либо паранормальными способностями для того, чтобы вызывать в моём воображении видения, в которых она опять и опять осуждает меня за то, чем когда-то я искренне гордился как главным своим достижением. Ведь я пришёл к ней, будучи уже безжалостно осуждённым самим собою.
       Когда я был школьником, то, по правде сказать, тоже не отличался высокой самооценкой и большим самолюбием, но все-таки ощущал себя весьма изобретательным и смышлёным мальчиком. Увлечённая работа над списком «Счастливые автомобили», постепенно переросшая в масштабный парапсихологический проект, помогала мне в те юношеские годы в определённой степени самоутвердиться. Я так “заигрался”, что не заметил, как ушло детство. Недавно отмеченный круглый юбилей неумолимо заставил меня осознать, что закончилось не только детство, но и юность; да и сама молодость уже «не первой свежести». И я вдруг пришёл в замешательство, тщетно силясь понять, кто я в этой жизни. Ибо род и метод моей деятельности со школьных времён по сей день остались без изменений.
       Своё собственное отношение к самому себе я подсознательно «проецирую» на окружающих меня людях, особенно на тех, кто вызывает во мне наиболее сильные эмоции. Подобным свойством психики, согласно исследованиям учёных, обладает практически каждый человек. Дабы лучше разобраться в природе возникших метаморфоз, давайте с Вами, уважаемый читатель, повнимательнее присмотримся к этим моим «проекциям».
       Когда я имел дело со школьной учительницей, меня часто катали на автобусах, а мой суперпроект «Счастливые автомобили» только-только набирал обороты и казался мне весьма захватывающим и перспективным. А к моменту прихода в «Надежду», где меня «ждала» учительница примерно того же возраста, в каком пребывала БУ в мои школьные годы, на автобусах и троллейбусах установлены турникеты и сняты передние сидения. Более того, к этому моменту мой парапсихологический проект, из-за которого я, собственно, и отважился на посещение сего гуманитарного заведения, утратил былую привлекательность, постепенно превращаясь из богодухновенного служения в нечто обезвкусившееся, похожее на сильно переспелый банан или на пережёванную жвачку. И эту «замусоленную жвачку» я всё никак не «выплюну», поскольку не имею ничего «посвежее», чем можно было бы её заменить.
       Очевидно, именно поэтому ЕА, к которой я пришёл одержимый идеей «выжимания вкусного сока из подгнившего апельсина», и является мне в частых видениях, где она укоряет меня за бессмысленное служение. БУ же, наоборот, не в грустных видениях, а в радостных фантазиях поддерживала мою деятельность, связанную с проектом «Счастливые автомобили», потому что до некоторых пор я всем своим существом ощущал духовную полноту и несомненную важность сего, не совсем обычного, служения.
       Никакой мистики тут, по всей видимости, нет. Причина обнаруженного мной «столь разного отношения» к моему служению со стороны бывшей и нынешней учительницы кроется в том, что на каждой из них я бессознательно «спроецировал» своё личное умонастроение, которое с течением времени, особенно последних пяти лет, претерпело значительные изменения. И как бы сильно ЕА у меня не ассоциировалась с религией, поселившийся в моей душе её притягательный образ не может одобрять моего служения по той простой причине, что мой храм к моменту знакомства с ней слишком сильно утратил свою былую святость.
       ЕА не обладает паранормальными способностями. А если бы даже и обладала, ей вряд ли пришло бы в голову делать объектом воздействия своей колдовской силы меня. Ведь в реальности она обо мне ничего не знает, не ведает об истинных причинах и мотивациях, приведших меня в её рабочий кабинет, и вспоминает о моём существовании лишь тогда, когда я, держась за родительскую руку, появляюсь на пороге компьютерного класса.

А между тем, процесс моего обучения компьютерной грамоте идёт своим чередом. По средам и пятницам родители исправно приводят меня в «Надежду», где я всё так же жалобно-вопросительным возгласом «Можно?..» периодически подзываю к себе ЕА, чтобы в очередной раз спросить у неё то, что мною недостаточно хорошо усвоено из ранее пройденного. ЕА, как всегда, подходит ко мне по каждому зову и терпеливо помогает в разрешении возникающих трудностей, какими бы элементарными и нелепыми они ей ни казались. Постепенно она даёт мне всё новый и новый учебный материал, который я покорно стараюсь «втиснуть» в свою забитую автомобильными номерами и всякими календарными датами голову.
       Поступая на компьютерные курсы, я с тревогой представлял, как строгий инструктор будет давать мне домашние задания, а мои родители, без помощи которых я не мог решить почти ни одной школьной задачки, на сей раз не смогут ничего подсказать, поскольку с компьютером они никогда дело не имели и в области информатики абсолютно безграмотны. К счастью, сие опасение оказалось напрасным. ЕА не даёт домашних заданий. Она лишь ненавязчиво рекомендует просматривать «учебную» дискету и стараться на домашнем компьютере по возможности повторять изученные действия, ориентируясь на содержимое этой дискеты, так как на неё во время занятия записывается текущий учебный материал.
       Я добросовестно следую её рекомендации. Я просто не могу поступать иначе, ибо чувствую себя в неоплатном долгу перед ЕА за то, что она великодушно избавляет меня от такой невзгоды, как домашнее задание. Знаю из опыта прошлых занятий, что ЕА не станет спрашивать, делал ли я то, что она скромно советовала мне сделать ради моего же блага. Но если я не выполню её рекомендации, угрызения совести не дадут мне покоя.
       Вставляя упомянутую дискету в свой компьютер, я волнуюсь, как бы на неё случайно не записался тот «остросюжетный» абзац – опрометчиво сохранённый «продвинутым» жителем смежной квартиры. Мне отчётливо представляется, как в компьютерном классе я по стандартной просьбе ЕА «захожу на дискету» – и на экране нежданно-негаданно во всей своей красе возникает текст, найденный мною при наведении порядка в ящике моего письменного стола. Тогда уж мне точно не сдержать истерического смеха. А под впечатлением услышанной от папы новости о том, что ЕА считает меня одним из лучших своих учеников, угроза истерического смеха кажется мне особенно страшной и невыносимой.
       Если такое действительно случится, это станет для меня «ударом ниже пояса»: я буду ёрзать на узком крутящемся стуле в бесполезных попытках сдержать сотрясающий тело, отнюдь не весёлый смех, а ЕА, недоумённо прочитав возникший на экране абзац, посмотрит на мою перекосившуюся от мучительного смеха физиономию и примет всё это за неудачный прикол. И тогда мои навязчивые видения воплотятся в жизнь: она и вправду меня осудит. Но причиной её реального осуждения будет не моё «лесное служение», о котором она вряд ли когда-нибудь узнает, а то самое, что я ненавидел в себе с младенческого возраста и практически никогда не мог скрыть от окружающих, – полное неумение управлять проявлениями своих эмоциональных реакций. Такое осуждение будет для меня ещё горше.
       Нет, этого ни в коем случае нельзя допустить: пресловутый текст необходимо удалить. Вот только как это сделать, я не знаю, мои родители – тоже. Впрочем, не всё так безнадёжно, поскольку мой папа, в отличие от меня, имеет живое общение с людьми, работая в приличном учреждении, в достаточной степени оснащённом современными компьютерами. И действительно, вечером он мне принёс с работы бумажку, на которой красивым почерком написано руководство по удалению текста. Папа сказал, что это по его просьбе, специально для меня, писала одна молоденькая сотрудница того отдела, где он трудится, чья профессия связана с работой за компьютером. Моя душа переполнилась благодарностью к незнакомке, хотя я не стал докучать папе расспросами об её внешности, характере и прочем. Однако проделанные в соответствии с данной инструкцией действия не привели к желаемому результату. Текст остался цел и невредим.

Наступила зима. По установившемуся снежному покрову проложен санный путь. Городской парк вдоль и поперёк «исчерчен» образовавшимися лыжнями. Вот уже почти месяц меня водят на компьютерные курсы, на которых я пашу как лошадь, всякий раз покидая компьютерный класс в состоянии изрядного истощения умственных сил, но до сих пор почему-то не знаю о том, что на дискету нечаянно – ни с того, ни с сего – ничего записаться не может, и продолжаю теребить своих несмыслящих в этом деле родителей, чтоб они каким-нибудь образом помогли мне избавиться от пресловутого текста.
       Наконец папа не выдержал моего брюзжания и позвонил в дверь смежной квартиры. Спустя минуту я увидел знакомого человека, из-за невинного поступка которого, собственно, весь этот «сыр-бор» и получился.
– В прошлый раз, помогая нам вывести компьютер из «зависания», ты сохранил один текст, который оказался ненужным. А как его удалить, мы не знаем… – вежливо объясняем мы с папой молодому соседу причину беспокойства.
       Во избежание ошибки наш «званый гость» вслух прочёл название указанного мною «документа», созвучное с первой фразой содержащегося в нём абзаца. Меня передёрнуло.
– Да-да, он самый! – возбуждённо подтверждаю я. Воцарилось короткое затишье. Снисходительно улыбнувшись, соседский парень в свойственной ему манере проделывает ряд быстрых, уверенных манипуляций, после чего спокойно говорит:
– Ну вот, теперь этот файл удалён.
   Ответив на нашу сердечную благодарность дежурной фразой «Да не за что», он торопливо откланялся и исчез. Наверное, его ждут какие-то важные дела. Например, поездка за рулём частного лимузина на деловую встречу, от которой зависит перспектива и доход его бизнеса, или свидание с любимой девушкой, думавшей о нём и тогда, когда он сидел за моим компьютером и спасал меня от мнимо нависшей надо мною угрозы возникновения истерического смеха в очень неподходящей обстановке.
       ЕА сейчас наверняка тоже о ком-то думает, да только, вероятнее всего, не обо мне. А ведь я, по сути дела, ради неё нынче «принимал в гости» её ровесника, проживающего в смежной квартире, чтобы не допустить ситуацию, в которой она может смутиться или раздосадоваться моей неадекватной реакцией на случайно возникшее недоразумение. Вспоминая снисходительную улыбку соседского парня и то, с какой быстротой и непринуждённостью он решил мою «выросшую до небес» проблему, я размышляю над невольно появившимся вопросом: почему ЕА до сих пор не научила меня таким элементарным, необходимым в практике вещам, как удаление файлов?
       Неужели она так и не смогла понять, что до прихода в «Надежду» я никогда не прикасался к компьютеру? А может, ей это вообще безразлично, и в своей работе она бездумно следует некой программе, составленной другими людьми? Но что же это за такая странная учебная программа, при которой по прошествии месяца упорного, добросовестного обучения я ощущаю себя полным профаном, и по каждому пустяку моему папе приходится беспокоить «продвинутых» сотрудников своего рабочего учреждения или звонить в дверь смежной квартиры? Зачем такая умная и красивая девушка, как ЕА, использует для обучения своих клиентов эту сомнительную программу? И что она имела в виду, когда в ответ на папину попытку получить правдивую информацию о смысле моего дальнейшего обучения назвала меня – за месяц регулярного посещения компьютерных курсов ненаучившегося даже методике удаления файлов – одним из лучших своих учеников?
       Эх, задать бы ей все эти вопросы, поймав её в каком-нибудь тихом, укромном местечке, подальше от лишних посторонних глаз и ушей. Однако у меня нет возможности осуществить подобное желание, ибо я никак не могу оторваться от родительской руки. А впрочем, не будет зазорным обратиться к ЕА со столь разумными вопросами и в пределах компьютерного класса, прямо при всей группе учащихся. Но при малейшем «поползновении» мой язык превращается в кусок твёрдой, бесформенной древесины, с помощью которой можно издавать лишь невнятные, малоприятные звуки. Видимо, при таких «коммуникативных навыках» мне придётся поумерить своё любопытство и безропотно принимать всё, что будет предложено, невзирая на мои индивидуальные нужды и интересы.

Удивительно, как молниеносно пролетают свободные от посещения «Надежды» дни. Вот пробила очередная полночь – и вторник сменился средой. Ложась в разобранную мамой постель, я слушаю радиопередачу «Евангельские чтения», в которой много говорится о премудрости Божьего провидения, и думаю о том, что если грядущим утром я не проснусь, то, скорее всего, ничего не потеряю. Ежели этой ночью я усну вечным сном, то там, куда на закате грядущего дня меня должны привести, никто не заметит моего отсутствия; не состоится встреча с ЕА, которой я абсолютно безразличен, и мои шансы завоевать её интерес практически нулевые; я не попаду на урок по освоению компьютера, нужного мне для того, чтобы добраться до информации о железных посетителях моего утрачивающего святость храма. Если же грядущий день мне предстоит прожить на Земле, я вряд ли смогу увидеть в этом Божье провидение – сей факт наверняка будет восприниматься мной как глупая, нелепая случайность.
       Несмотря на мертвящую тоску, завладевшую моим сердцем, ночью оно биться не перестало, и когда скрывшееся за плотными облаками солнце было уже почти в зените, я нехотя пробудился.
       К четырём часам пополудни после недолгого моциона по тротуарам близлежащих улиц мама привела меня в «Надежду». Ступив на порог знакомого кабинета, мы сразу замечаем, что в нём не хватает чего-то очень важного. Осмотрев всё его скромное по размеру пространство, мы нигде не обнаруживаем ЕА. С одного его края, у двери, сидят две женщины-ученицы и что-то старательно делают на своих учебных компьютерах, а с другого края – двое крепких, волосатых парней «ПТУшного» возраста, работающие в этом заведении наладчиками электронного оборудования, весело «режутся» в компьютерные игры. Обратившись к одному из них, мама спросила, не подскажут ли они, где ЕА.
– Она ещё не пришла, – бездушно прозвучал лаконичный ответ. По всему видно, что никто из здесь присутствующих толком не знает, придёт ли сегодня сюда ЕА или нет.
– Если хотите, можете сесть вон за тот компьютер и что-нибудь на нём поделать, – сухим, равнодушным тоном предложил нам один из парней, указав на место рядом с двумя женщинами, которые, не смущаясь отсутствием ЕА, спокойно сидят и выполняют какие-то ранее изученные компьютерные операции. И вдруг одна из них, обернувшись, обращается к упомянутым парням с просьбой ей что-то подсказать. Но «шибко грамотные» молодые люди отвечают:
– А Вы попробуйте сами догадаться, что и как нужно делать.
       Держась за мамину руку, я продолжаю непреклонно стоять посреди кабинета. Ясно одно: без ЕА мне тут делать нечего, ибо «догадываться сам» я, в отличие от умудрённых семейным бытом женщин-учениц, вряд ли смогу. Сделав короткий, нерешительный шаг в сторону дверного проёма, я негромко говорю:
– Наверное, она сегодня не придёт…
– Ну тогда пойдём домой, – медленно произносит мама.
       По пути в «Надежду» сегодня, как и во все предыдущие дни посещения сего гуманитарного заведения, я ощущал в душе тайное желание, чтоб занятие не состоялось. Помню, как сильно в середине прошлого месяца меня обрадовал телефонный звонок, с помощью которого ЕА предупредила нас об отмене двух занятий. Однако сейчас, растерянно стоя посреди компьютерного класса, я, вопреки собственным ожиданиям, не испытываю никакой радости по поводу отсутствия ЕА. Мне вдруг становится невыносимо жаль срывающегося занятия. Мне совсем не хочется никуда отсюда уходить, не пережив всего того, что я уже привык испытывать в процессе занятий. Я только сейчас начинаю понимать, насколько важны для меня эти новые эмоции и чувства, получаемые мною во время сих занятий.
       Послышались шаги, доносящиеся из холла. Я замер в предвкушении какого-то волшебства. Моё сладостное предчувствие меня не обмануло: в следующее мгновение в дверном проёме, лицом к которому я стою, появляется стройная женская фигура. Дрогнули мои гладко выбритые, лоснящиеся от жирного крема, губы – я увидел лицо человека, встреча с которым чуть было, к моему неожиданному огорчению, не сорвалась. Черты этого удивительно нежного лица уже более месяца беспокоят мою душу. Они настолько глубоко проникли в моё подсознание, что являются мне в частых, непроизвольных видениях. Но сейчас они кажутся мне какими-то особенно завораживающими. Словно погружённый в транс, я смотрю в её глаза и ловлю себя на странной мысли, что до сегодняшнего дня я не знал, насколько они красивы; что именно сейчас мне в полной мере открылась их подлинная красота.
– Метель: на дорогах большие пробки… – негромким голосом произносит ЕА, объясняя причину своего, достаточно заметного, опоздания. Расторопно сняв с себя шапку и пальто, она убирает их в небольшой шкафчик, стоящий в углу кабинета. Восторженно наблюдая за её действиями, я чувствую, как моя душа переполняется ликованием. «Спуститься с небес» меня заставил мамин голос, сказавший мне о том, что раз пришла учительница, значит, будет урок и пора садиться на стул. Крепче ухватившись за мамину руку, я делаю три скованных шага по направлению к тому стулу, на который несколько минут назад нам указывал один из волосатых парней. Как только я принял сидячее положение тела, мама, положив на стол вынутый из сумки конверт с дискетой, выходит из кабинета.
       Я точно помню, что когда ЕА вошла в кабинет, на ней не было очков. На ней также не было очков и в момент нашего знакомства: тогда ведь она тоже вошла в здание позже нас. Однако во время всех занятий, на которых мне довелось принимать участие, они на ней были. Следовательно, она их надевает где-то между приходом в кабинет и началом занятия. Очень хотелось бы пронаблюдать, как же это происходит. Сегодня у меня есть такая возможность. Только бы ничего не прозевать.
       Сидя на узком стуле, я украдкой отслеживаю каждое движение ЕА. Вот она аккуратно закрывает дверцы шкафчика и идёт в середину кабинета. По мере её приближения всё сильнее кривится моё лицо и, особенно, рот. Но я не перестаю преследовать ЕА своим внимательным, крайне сосредоточенным взглядом. Мне надо во что бы то ни стало увидеть, как на её лице появляются очки. В моей шее уже начинает ощущаться дискомфорт, превозмогая который я поворачиваю голову ещё больше, поскольку замечаю в руках у ЕА маленькую дамскую сумочку симпатичного дизайна. Находясь почти за моей спиной, она открывает эту сумочку и достаёт оттуда футляр. Ещё через мгновение содержимое того футляра оказывается в её перстах – это те самые очки в тонкой, блестящей оправе. Сделав над своей шеей последнее усилие, повернув её под максимально возможным углом, я с затаённым дыханием исподлобья гляжу, как ЕА осторожным действием проворных девичьих рук надевает их себе на лицо. «Теперь всё встало на свои места» – с такой благодатной мыслью я поворачиваю своё чело к компьютеру.
       О, эти очки в тонкой, блестящей оправе! До чего же гармонично они смотрятся на овальном лице ЕА! Как идеально форма и цвет их оправы подходят к её изумительной чёлке из прямых светло-русых волос!
       Когда мой возраст был в два раза меньше, нежели теперь, я учился в старших классах средней школы. Порою на мой пытливый мальчишеский ум приходила одна невинная мыслишка, которая заключалась в попытке представить, какой станет моя учительница (речь идёт об одной – самой молодой – из моих школьных преподавательниц, фигурирующей в данном очерке под сокращённым обозначением «БУ»), если она наденет очки. И всякий раз мне казалось, что это было бы концом моих романтических чувств по отношению к ней. Я почему-то всегда с каким-то неприятным внутренним напряжением полагал, что стоит БУ надеть очки, как она сразу же утратит свою привлекательность, превратившись в совершенно иного человека. А вот на четвёртом десятке лет жизни Господь послал мне такую учительницу, что я чуть не свернул себе шею в неодолимом желании созерцания того момента, когда она надевает на свой пречистый лик очки.
       Начинается занятие. Волосатые парни – любители компьютерных игр – исчезли, словно тараканы при включении яркого света.
– Вставляйте дискету, – велит мне ЕА. Суетливо вытащив из белого конверта чёрную квадратную штуковину, я дрожащей рукой впихиваю её в специальное отверстие на процессоре. Но ничего не получается: дискета не входит.
– Она не вставляется, – звучно признаюсь я в своём бессилии. Приблизившись ко мне, ЕА ловко, но совсем не грубо, выхватывает из моей несмелой руки дискету и, без лишних сомнений повернув её другой стороной, уверенно вставляет в отверстие, заметив:
– Ты всё никак не запомнишь, какой стороной её нужно вставлять.
– Я стараюсь, но… – едва слышно прозвучала моя смущённая реплика.
   «Не бойтесь компьютера» – это доброе пожелание, обращённое лично ко мне, я уже как-то слышал от ЕА на одном из прошлых занятий. Вот и сегодня возникла весьма характерная ситуация, в которой я пасую перед незначительным затруднением, не решаясь произвести какие-либо действия, направленные на его разрешение. Подошедшая по моему жалобному зову девушка в длинной пёстрой юбке умело помогает мне разобраться в том, что меня смутило и озадачило, со словами:
– Проявляйте побольше инициативу, пробуйте разные варианты и комбинации, – не бойтесь компьютера.
   «Да как же можно не бояться такой сложной и привередливой машины, тем более ежели за месяц усердного обучения я не овладел даже технологией удаления ненужных файлов», – хочется мне возразить услышанному от ЕА пожеланию, вот только язык не слушается.
       Однако есть ещё нечто чрезвычайно важное, чего я тоже хотел бы непременно высказать. Дело в том, что меня коробит, когда ЕА обращается ко мне на «Вы». Это происходит регулярно, но непоследовательно: то она говорит мне «ты», то – «Вы». Видимо, ЕА никак не может определиться, в какой форме ко мне обращаться: я вроде как похож на слабого, беззащитного ребёнка, но в то же время мой биологический возраст, согласно располагаемым ей официальным данным, составляет более солидное число лет, нежели имеется за её хрупкими плечами.
       Что же касается меня, то вопреки тому факту, что моё лицо по-младенчески гладкое исключительно благодаря острой бритве, которой три часа назад мне пришлось по нему довольно долго и старательно скоблить, я совершенно не готов слышать от учительницы в свой адрес местоимение «Вы». Мне нестерпимо хочется обратиться к ЕА с крайне убедительной просьбой ради всего святого не говорить мне «Вы», ибо я не ощущаю себя взрослым человеком, тем более здесь, куда мои родители приводят своё слабое и несмышлёное чадо учиться уму-разуму. Но я молчу как рыба, накапливая внутри себя негативную энергию, поскольку какая-то великая, явно недобрая, сила не позволяет вырваться наружу пронзающему душу крику.
       В конце занятия ЕА произносит свою, давно привычную для меня, завершающую фразу: «Сохраняйте на дискете». Это означает, что я должен «щёлкнуть мышкой» по одному тёмненькому значку, изображённому в верхнем левом углу экрана, чтобы пройденный на окончившемся занятии учебный материал не пропал бесследно. К счастью, в течение минувшего месяца регулярных посещений «Надежды» мне хоть и не сразу, но всё-таки удалось запомнить, как это делается. И сейчас единственной трудностью на пути к выполнению её последнего на сегодня задания является то, что нужно дрожащей рукой «попасть мышкой» по маленькому значку.
       Когда я наконец умудрился с этим справиться, ЕА вместо того, чтобы пойти к двери и вызвать из холла мою маму, идёт к своему столу, стоящему возле окна. Я же остаюсь сидеть на узком крутящемся стуле, угрюмо уставившись на могучий, раскидистый дуб, появившийся на экране после того, как по окончании работы мною были старательно закрыты все «окна».
   «Почему же она не зовёт маму?» – спрашиваю я сам себя, начав растерянно озираться по сторонам. «Такого беспомощного клиента у неё, видать, до меня никогда не было, – беззвучно отвечаю я сам себе. – Ведь это уже не первый случай, когда по окончании занятия она забывает выглядывать в холл».
– Ах, да… – вдруг произносит ЕА, вспомнив о том, что я не в состоянии самостоятельно выбраться из кабинета, и идёт к двери. После этого в компьютерный класс входит мама, и, цепко схватившись за её правое предплечье, я скованно шагаю к выходу. Я знаю, что ЕА, как обычно, не смотрит на меня, ведомого родительской рукою к дверному проёму, но всё равно не могу с собою совладать и пребываю в сильном напряжении.
       Пройдя через холл, мы сворачиваем направо и вскоре оказываемся у раздевалки. Молодая гардеробщица, не дожидаясь нашего обращения, услужливо выносит из своего «рабочего кабинета» мою зимнюю куртку и отдаёт маме. Засовывая обратно в карман своих голубых джинсовых брюк ключ от решётчато-стальной двери, она внимательно наблюдает, как мама надевает на меня упомянутый предмет верхней одежды. Вот мама уже застегнула молнию и, чтобы она не спадала, втыкает у моего горла булавку. В этот момент гардеробщице становится невмоготу хранить молчание, и она задаёт маме вопрос:
– А друзья-то у него есть?
       Нерешительной, мнущейся интонацией мама объясняет сгорающей от любопытства девушке, что я ежегодно прохожу лечебный курс в РЦ, и там, вероятнее всего, у меня иногда бывает нечто похожее на дружбу или товарищество.
       Выслушав мамин ответ, гардеробщица бросает на меня сосредоточенный взор, наполненный недоумением, удивлением и даже опаской. Моё лицо и, особенно, рот от такого взора, конечно же, искривились. Но на сей раз мне не пришлось долго испытывать это мерзкое ощущение, поскольку меня отвлёк идущий к выходу человек, одетый в шапку и длинное пальто. В человеке сём я узнаю ЕА.
       И в самом деле, как же я мог её не узнать, когда и этим пальто, и этой шапкой необыкновенно красивой формы мне уже доводилось восторгаться, причём совсем недавно – где-то около двух часов назад. Она ведь на моих глазах убирала их в небольшой шкафчик, предназначенный специально для человека, работающего инструктором по компьютерному обучению. Сегодня я занимался дольше большинства других учащихся, и после того, как мама вывела меня из компьютерного класса, там оставалось всего один или два человека – очевидно, подобно учительнице застрявшие в автопробке по пути в «Надежду». Вслед за нами ушли и они, обогнав нас у стоящего в холле аквариума. Не стала задерживаться и ЕА. Достав из шкафчика свою верхнюю одежду, она переступила во внешнюю сторону порог своего рабочего кабинета, будучи уже полностью готовой к выходу на мороз.
       Внимание гардеробщицы тоже переключилось на ЕА, и она сказала:
– До свидания.
– До свидания, – тихо произносит в ответ ЕА и, не сбавляя скорости, покидает здание. Спустя минуту вышли и мы на холодный, свежий воздух, но, оглядевшись по сторонам, я нигде не обнаружил знакомой стройной фигуры.
       Придя домой, весь долгий декабрьский вечер я провожу в одиноких раздумьях. Сильная усталость невероятным образом сочетается во мне с возбуждённо-интенсивной работой сознания. Мне вспоминается молодая гардеробщица, которая не обделила меня вниманием, решившись задать моей маме довольно-таки прямой вопрос, касающийся моего образа жизни. По внешнему облику эта девушка в некоторой степени напоминает Таню, с которой мой странный жизненный путь пересёкся весной прошлого года. На её ногах такие же голубые джинсы. Она тоже предпочитает облачаться в свитера. Её рост и фигура также мало отличаются от Таниных параметров: не совсем худышка, но и не полная. Цвет её волос…, а впрочем, тут я не вполне уверен: они у неё, кажется, крашеные. Зато насчёт запаха табака сомневаться не приходится – им веет от гардеробщицы точно так же, как утром последнего мартовского четверга прошлого года веяло от Тани, когда мы с ней сидели за одним столом, принимая процедуру под названием «Парафин». Вот только её хрипловатый голос и манера быстро произносить слова не имеют ничего общего с Таниной вдумчивостью и сексапильностью.
       Однако на сегодняшний день меня гораздо больше занимает ЕА, чей образ мне снова явился по дороге к дому, когда я по привычке принялся тщательно просматривать номерные знаки попадающихся на пути автомобилей в поисках посетителей моего храма. Явился, чтоб в очередной раз укорить меня в бесполезной растрате жизненной энергии и «засорении» мозгов ненужной информацией. Но сим вечером мои видения отошли на второй план, ибо сегодня я созерцал её живую и настоящую – именно этот факт на данный момент представляет собой доминанту моего сознания.
       Эту красну-девицу даже при самом большом желании я не смог бы ни с кем сравнить – пока ещё мне не встречался человек похожий на неё. Кольцо на безымянном пальце её правой руки наводит меня на воспоминание о том, как однажды прошлогодней весной, подкравшись к оконцу соседней палаты и осмелившись через него заглянуть, я приметил на Танином столе книгу, на обложке которой красовалось написанное крупными яркими буквами название «Чёрт из табакерки». К сожалению, мне до сих пор так и не удалось прочесть слова, выгравированные на кольце ЕА. Но я почему-то убеждён, что у обладательницы такого кольца нет и не может быть книг с подобными названиями.
       Нынешним днём моё особое внимание привлекла фраза, с помощью которой ЕА объяснила своё опоздание. Как Вы, уважаемый читатель, наверное, помните, звучала она так: «Метель, на дорогах большие пробки…». Это означает, что сия учительница не проживает в одном из окрестных домов – чтобы попасть на место своей работы, ей необходимо пользоваться транспортом. Следовательно, во время гуляний по близлежащим дворам ЕА, в отличие от БУ, нам вряд ли когда-нибудь встретится.
       Каким же транспортом пользуется эта хрупкая девушка с иногда кривящимся ангельским лицом и ставящейся немного вовнутрь стопой, чей возраст явно младше моего? Возле небольшого здания «Надежды» подвергается регулярной парковке всего лишь один автомобиль – компактная серебристая иномарка, оснащённая ручным управлением. Мне доподлинно известно, что эта машина принадлежит коротко остриженному парню, ходящему со здоровенным деревянным костылём, занимающему в сём гуманитарном заведении какую-то почётную должность. Я вполне отчётливо видел его садящимся за руль этой иномарки. Значит, ЕА попала в пробку, находясь в многолюдном салоне автобуса или троллейбуса.
       Где же образовалась столь «глухая» пробка, на целый час задержавшая одну из единиц общественного транспорта – ту самую, которой сегодня выпала честь принять на борт (точнее, в салон) едущую на работу ЕА? Насколько я знаю, на близлежащих к нашему дому магистралях заторы случаются крайне редко (в былые времена сие обстоятельство меня, кстати, всегда огорчало, так как если в медленно перемещающемся потоке обнаружить «Счастливый» автомобиль, то наслаждаться созерцанием найденной святыни можно достаточно долго). Ближайший участок дороги, где иногда отмечаются затруднения движения, расположен у станции метро – примерно в двух километрах от дома, в котором я прописан. Причиной этих затруднений служит то, что там пересекаются два проспекта. Однако точка их пересечения находится за остановкой общественного транспорта, поэтому поднявшиеся из метро люди, едущие в наш микрорайон, в пробку, как правило, не попадают. В итоге напрашивается резонное предположение, что на пути в «Надежду» ЕА не спускается в «подземку», и в то время, когда автобус или троллейбус ещё только подъезжал к станции метро, она уже находилась в его салоне.
       Впрочем, ЕА может приезжать и с совершенно иной стороны. Например, по улице, на которой расположено наше гуманитарное заведение, курсирует автобус, идущий из маленького подмосковного городка. Он проезжает по эстакаде, проложенной через МКАД, и, возможно, именно там, в связи с сегодняшней метелью, образовалась та загадочная пробка, о которой мне довелось услышать из уст ЕА.
       Пока ясно лишь одно: ЕА истинно свободный человек, живущий полноценной жизнью несмотря на то, что мои мама с папой независимо друг от друга задавали мне один и тот же вопрос: «Не встречалась ли она тебе в РЦ?». («Нет, не встречалась», – решительно и кратко дважды отвечал я, подавляя в душе раздражение, ибо этот вопрос наводит меня на невесёлые раздумья о том, что если мои родители так легко заметили физические недостатки в писаной красавице, то кто же тогда я в глазах общественности.) В то время, когда мама вела меня через заснеженный двор к дому, ЕА совершенно самостоятельно дошла до остановки, ступила на подножку подъехавшего автобуса или троллейбуса, спокойно прошла через турникет и отправилась туда, куда зовёт её свободолюбивое девичье сердце. Не поленюсь напомнить, что её отдаление от «Надежды» происходило настолько быстро, что, выйдя из здания спустя всего минуту после неё, я уже не имел возможности за нею проследить, поскольку за эту минуту она успела «раствориться» где-то в «голубой дали», освещённой рыжим светом неоновых огней.
       Вполне возможно, ЕА приняла вольное решение прямиком отправиться в отчий дом. Я как-то слышал, как она обещала одной из учениц ради обоюдного удовольствия прислать ей по электронной почте какое-нибудь приятное сообщение. Таким образом я твёрдо убедился в справедливости своего мнения о чрезвычайно высокой вероятности наличия у неё дома Интернета. Наверное, это её папа, движимый беззаветной любовью к своей нежной и ласковой дочери, в недалёкие годы её отрочества позаботился о том, чтобы она лучше развивалась, и, купив ей компьютер, не поленился подсоединить его к Интернету.
       Ох, уж этот папа ЕА! До чего же много чувственных дум вызывает во мне сей человек, являющийся для меня «тёмной лошадкой». Единственное, что мне о нём доподлинно известно, – это его русское имя, которое в неофициальной форме, согласно моим скромным житейским познаниям, начинается на букву «Т». Мне крайне интересно, как влияет на его самооценку осознание того факта, что ему в этой жизни досталась миссия стать прямой материальной причиной появления на свет Божий такого удивительного создания, как ЕА. Полагаю, этому человеку не приходится сомневаться в том, что он живёт на Земле неслучайно – в сей мир его привело ни что иное, как премудрое Божье провидение.
       Размышляя об отце ЕА, я вспоминаю, как в 10-м классе меня до глубины души тронула прочитанная в учебнике биологии информация, сформулированная следующим образом: пол зачатого зародыша определяется мужской половой клеткой с гаплоидным набором хромосом, участвовавшей в процессе оплодотворения. Неизвестный мне мужчина, которого всеведущий Господь одарил званием земного отца ЕА, должно быть, тоже в своё время штудировал тот познавательный параграф из учебника биологии. И что же он думает об изложенном там законе природы?
       Прошло около трёх часов с тех пор, как мы с мамой вслед за ЕА вышли из «Надежды». Она уже наверняка добралась до дома, как бы далеко он ни находился. Уверен: появление ЕА на пороге своей квартиры выглядит не менее трогательно, нежели – у двери компьютерного класса, свидетелем которого мне сегодня посчастливилось стать. Рядом с нею весь этот вечер, наверное, будут её родители. Вспоминается ли её папе содержание поразившего меня параграфа из школьной программы – вот сейчас, когда он с любовью созерцает нежный облик своей приехавшей с работы дочери? Ликует ли его душа при мысли о том, что его мужской организм создал такую клетку, которая сыграла определяющую роль в рождении ЕА? О чём он думает, вдыхая неизъяснимый аромат её бесконечной женственности? Не о том ли, что именно его хромосомы в сочетании с хромосомами женщины, которую он избрал себе в жёны, легли в основу генотипа этой удивительной девушки, чьи неповторимые черты способны являться в навязчивых видениях даже человеку, всего лишь берущему у неё по два раза в неделю полуторачасовые уроки компьютерной грамоты в условиях «групповухи»?
       А может быть, перед тем, как приехать в родительский дом, расположенный в пункте «X», ЕА успела осчастливить своим присутствием некий пункт «Y», где у неё состоялась встреча с парнем, к которому она испытывает нечто похожее на любовные чувства? Степень вероятности реального существования такого парня весьма высока, ибо достаточно сложно себе представить, чтобы ЕА жила без романтической любви к кому-нибудь из достойнейших представителей мужеского пола. Ведь любовь и целомудрие – вещи отнюдь не взаимоисключающие, а скорее, наоборот, очень даже совместимые. И если их радостное свидание не состоялось сегодня, то оно, вероятно, имело место вчера или отложено на завтра.
       Так каким же должен быть человек, который способен настолько заинтересовать ЕА, чтобы она со взволнованно-учащённым биением своего чистого девичьего сердца устремлялась к нему на встречу? Подозреваю, у него мало общего со мною, разве что только, наверное, национальность. Он моложе меня, но при этом вполне адаптирован к жизни. Он в состоянии зарабатывать деньги. Ложась после насыщенного полезными делами дня в разобранную постель, особенно накануне встречи с ЕА, он не задаётся вопросом «Стоит ли мне завтра пробуждаться?», ибо он точно знает, для чего ему грядущим утром нужно восстать из ночного забытья, и как велика будет его потеря, если подступающий сон для него окажется вечным.
       На сегодняшнем занятии я подслушал, как ЕА кому-то из присутствующих в кабинете что-то говорила про институт. Насколько я понял из обрывков донёсшихся до моих ушей фраз, ЕА совмещает преподавательскую деятельность в «Надежде» с учёбой в институте. Очевидно, в том загадочном институте среди её однокурсников есть толковые ребята, которые тоже параллельно с учёбой занимаются каким-либо «ремеслом», приносящим пусть даже скромный, но доход. На кого-то из них ЕА обращает особое внимание. Логично предположить, что именно этот «кто-то» и является тем человеком, свидание с которым у неё происходит на «нейтральной территории».
       Впрочем, народная мудрость гласит: «Любят не за…, а вопреки…». Быть может, он не такой уж и достойнейший – этот некто, завладевший сердцем ЕА. Быть может, она испытывает к нему нежные чувства вопреки тому, что он не брезгует алкогольными напитками, пребывает в никотиновой зависимости, проявляет небрежность в учении и не имеет постоянного места работы. Ну, а раз так, то выходит, что можно влюбиться и в меня, «одного из лучших учеников»: вопреки моему кривящемуся лицу и, особенно, рту; вопреки тому, что я, дожив до четвёртого десятка лет, никогда не выходил из квартиры, не схватившись за родительскую руку; невзирая на то, что вместо полезных в практике знаний я забил свою голову номерами «Счастливых» автомобилей, проводя в течение многих лет весьма причудливое «лесное служение».
       Да, наверное, любовь ко мне была бы вполне возможна, если бы в моей жизни не действовал «феномен невидимки». Но я ведь сам мечтаю стать незаметным для людского и собачьего рода, лишь только стоит мне приблизиться к упоминаемой выше лесной дороге и во многих других ситуациях. Острая потребность добывать информацию «окольным путём» – не прибегая к живому общению с людьми – собственно, и побудила меня к изучению компьютера, дабы посредством уединённого и молчаливого нажатия кнопок узнавать то, что при наличии даже самых скромных коммуникативных навыков можно было бы (за некоторыми незначительными исключениями) легко узнать с помощью жестов и языка. Однако «втихую» освоить столь сложный агрегат – не выходя за пределы «среды моего обитания» – оказалось немыслимо. В результате, сим вечером, недавно приведённый мамой из «Надежды», я лежу с утомлённо смыкающимися веждами на застеленном диване, пассивно наблюдая, как мои мысли разудалым хороводом кружатся вокруг ЕА.
       В этот вечерний час она обо мне, конечно же, не вспоминает. А ведь в компьютерном классе она слышала мой робкий зов и уверенно шла на него, точно зная, что это не галлюцинация, не призрак. Она останавливалась подле меня, что-то мне объясняла… Неужели в эти незабываемые для меня моменты она видела перед собою не молодого представителя противоположного пола, способного задеть какие-то струны девичьей души, а лишь жалкое, безликое существо, уделить немного внимания которому её принуждает профессиональный долг?
       Вполне возможно, своему гипотетическому избраннику ЕА прощает массу недостатков, и, наверное, она была бы не прочь взрастить в своей тёплой душе немного нежно-романтических чувств и ко мне, приняв и простив моё кривящееся лицо и, особенно, рот, если бы сей рефлекс в моём конкретном случае не таил в себе болезненно-аномальную реакцию на малейшие проявления человеческого внимания. Кривись моё лицо так же непосредственно, как её – без какой бы то ни было негативной подоплёки, независимо от наличия или отсутствия внимания со стороны окружающих, – то моя жизнь наверняка складывалась бы по-другому. Но в моих насильственно-непроизвольных гримасах и в неестественном стиле напряжённого поведения, по всей видимости, содержится довольно мощный посыл во внешний мир, который встречающимися мне людьми подсознательно воспринимается как холод и пустота, то есть нечто такое, к чему совсем не хочется прикасаться, или как некий защитный барьер, переступать который чревато непредсказуемыми последствиями.
       На страницах данного очерка мною неоднократно выражалось признание в том, что я достаточно часто испытываю желание сделаться невидимкой. Однако «лелеяние» подобных мечтаний в моей душе происходит не потому, что мне неинтересны люди и я не нуждаюсь в их участии, а исключительно по той простой причине, что меня страшит неспособность постоять за себя при попадании в зону видимости дурных людей да неумение управлять собой при встрече с волнующими субъектами. Мечта сия, по сути своей, вовсе не моя. Она изначально не была свойственна моей душе, бездонные глубины которой скрывают в себе задавленную тягу к лидерству. Она навязана мне той жизненной реальностью, в которой я существую. И мне совсем не хочется платить за её воплощение столь высокую цену – платить вечным одиночеством и тоскою по простым человеческим радостям, таким, как, например, внимание и интерес со стороны представительниц противоположного пола.

Наступает третья пятница декабря. По мрачной, слякотной погоде папа повёл меня в «Надежду» на очередное занятие. По дороге к гуманитарному заведению папа, поставив меня возле остановки общественного транспорта, на несколько минут отлучился, дабы зайти в расположенное по другую сторону улицы почтовое отделение оформить какой-то документ. Когда он возвратился и наш путь продолжился, я всё больше стал ощущать запах алкоголя. Я также замечаю и ряд отклонений в его поведении, характерных для лёгкой степени опьянения. В ответ на мои честные, укоризненные высказывания папа клянётся, что «в рот не брал». Но развеять мои подозрения ему не удаётся.
       За этим неприятным разговором мы подходим к двери, над которой написано «Надежда». Переступив порог здания, я сразу оказываюсь во власти совершенно иного запаха. Этот запах знаком мне с недавних времён – чуть более месяца. Им наполнено помещение гуманитарного заведения со светлым названием «Надежда». Он бесконечно далёк от алкогольного перегара, которым веет от папы, крепко держащего мою руку. За столь незначительный срок во мне образовалась прочная ассоциация сего запаха со сладостно-волнительным предвкушением встречи со стройной девушкой с длинными светло-русыми волосами, облачённой в голубоватую или розовую блузку, длинную пёструю юбку и коричневые кожаные сапоги.
       Сняв с меня шапку и зимнюю куртку, папа с помощью энергичной молодой гардеробщицы вешает их на крючок в раздевалке. Затем он подводит меня к компьютерному классу. Дверь открыта настежь, и я уже из холла с замиранием духа вижу знакомую утончённую фигуру, склоняющуюся над одним из учебных компьютеров. Моё лицо начинает насильственно кривиться в ожидании того, что она вот-вот выпрямится, обернётся и увидит уже наверняка отложившуюся в её памяти, еженедельно повторяющуюся, картину – меня, в смущённом волнении стоящего на пороге, вцепившись напряжёнными пальцами левой руки в папино правое предплечье.
       Далее всё произошло по старому, неизменному сценарию: тихое «Здравствуйте», обращённое куда-то в мою сторону, но как будто бы мимо меня; флегматичное движение руки, указывающее на свободное место… По своему обыкновению, ЕА не смотрит, как папа подводит меня к указанному ей стулу, – зря я так «стараюсь», едва удерживаясь на одубевших ногах. Ещё немного, ещё чуть-чуть… – и вот я наконец возле чёрного крутящегося стула. Только бы не сесть мимо него. К счастью, посадка прошла без чрезвычайных происшествий. Положив на стол белый конверт с дискетой, папа выходит из кабинета.
       Оглядевшись по сторонам, я замечаю появление в компьютерном классе новых учеников. Справа от меня сидит черноволосый вёрткий мальчик лет десяти со своей мамой, строго контролирующей процесс его обучения. Слева от меня сидит ещё один мальчик – чуть постарше, с короткими светлыми волосами и вставленным в правое ухо слуховым аппаратом. За ним я вижу сидящую за учением чернобровую девочку лет шестнадцати, небольшого роста, без видимых физических отклонений. И только с края, возле шкафа, я примечаю женщину «бальзаковского» возраста со знакомой внешностью. Она единственная, кто остался здесь из того «женсовета», который окружал меня при каждом посещении сего кабинета на протяжении всех предыдущих занятий.
       Мне невольно вспоминаются слова, сказанные ЕА нам с мамой в самом начале, перед первым занятием. «Вообще-то набор новой группы у меня будет после новогодних праздников», – изрекла она в тот памятный ноябрьский день, но по своей доброте приняла меня в качестве исключения. Так почему же сегодня здесь так много незнакомых лиц? Ведь на дворе ещё только середина декабря! Неужели всех, кого я нынче впервые тут увидел, ЕА приняла тоже (как и меня) в качестве исключения? Не многовато ли исключений? А куда же в таком случае делись те ученицы, которые по логике её первоначального утверждения должны были посещать сей кабинет до Нового года? Или, может быть, ЕА намеренно вводила нас с мамой в заблуждение, сообщая нам заведомо ложную информацию? Но зачем?! С какой целью этому хрупкому, нежному созданию, способному одним лишь своим близким присутствием напомнить уставшей душе об истинности Божьего рая, так открыто и бессовестно лгать?
       Над этими вопросами можно очень долго ломать голову, но так и не найти правильного ответа. А ведь ЕА совсем рядом. Достаточно лишь разомкнуть сжатые челюсти и немного пошевелить языком – и тогда можно было бы услышать ответы на все ныне интересующие меня вопросы из уст человека, который, собственно, и скрывает в себе все эти, кажущиеся мне весьма интригующими, тайны. Однако я безмолвствую. Непреодолимая сила заставляет меня молчать, не позволяя мне вступить с ЕА в какой бы то ни было диалог.
       Не думаю, что моё молчание способствует укреплению доверительно-тёплых отношений между мной и ЕА. Мне кажется, ей было бы гораздо приятнее стерпеть от меня допрос с пристрастием, нежели лицезреть мою неестественно-зажатую физиономию, похожую на сдавленную пружину. Впрочем, ЕА, скорее всего, не станет слишком глубоко задумываться над стилем моего поведения. Я для неё всего лишь один из учащихся. Даже если она и заметит во мне нечто аномально-странное, у неё вряд ли найдётся мотивация акцентировать на этом своё внимание.
       Итак, занятие начинается.
– Вставляйте дискету, – с таким привычным повелением обращается ко мне ЕА. «Помнит ли она, как на прошлой неделе держала в своих нежных девичьих руках мою неожиданно забарахлившую дискету, безуспешно пытаясь её починить?» – этот вопрос застыл на моих безмолвных, искривившихся губах, когда я каждой клеточкой своего существа ощутил близость ЕА к моему дрожащему телу. Она стоит так близко, что я чувствую лёгкое прикосновение её длинной юбки к моим зимним брюкам.
       Ощущаемый мною лёгкий аромат её духов является для меня как бы логическим продолжением того специфического запаха, во власти которого я оказался при входе в здание «Надежды». Это неземное благоухание, окружающее ЕА подобно таинственному ореолу, – не просто аромат купленных в магазине и нанесённых на тело духов, а нечто большее. Такое чувство, что оно исходит у неё откуда-то изнутри, из глубины её чистой девичьей души.
       В моей жизни бывали случаи, когда я наблюдал вполне органичное сочетание женских духов с табачным дымом. (Об одном из них речь идёт в третьей главе). Но сейчас меня дурманит запах каких-то особых духов, которые невозможно представить в сочетании с «мирскими веяниями» типа табачного дыма или паров алкоголя.
       Наслаждаясь этим чудесным благоуханием, я чувствую, как сжимается моё сердце от безысходного осознания того неумолимого факта, что максимум через час мне придётся схватиться за папину руку, и он уведёт меня отсюда. И снова я буду вдыхать омерзительный и чуждый мне запах алкогольного перегара, со смертельной тоской вспоминая этот райский аромат, возносящий меня к небесам в незабываемые моменты близкого присутствия ЕА. «О, если бы я только мог что-нибудь сделать для того, чтобы остаться в этой благодати, рядом с нею…» – с горечью думаю я, занимаясь «вставкой рисунков с обтеканием и позади текста».
       Слыша звук неторопливых шагов ЕА, я время от времени опускаю глаза, переключая своё внимание с монитора на её ноги, которые, как обычно, целомудренно и очень красиво прикрыты длинной, великолепной юбкой. Глядя на её обутые в зимние тёмно-коричневые сапоги стопы, одна из которых ставится немного вовнутрь, моё воображение ярко и пронзительно рисует картину, как я опускаюсь на колени и бережно завязываю шнурки на её кожаных сапогах, обливая их слезами в едва теплящейся надежде на то, что она увидит мою боль, проникнется ко мне если не любовью, так хотя бы состраданием, ласково погладит меня по голове и предложит остаться рядом.
       Очнувшись от этого короткого забытья, я торопливо поднимаю томны очи к экрану и продолжаю выполнять задание, написанное на бумажном листе, который ЕА положила передо мною в начале занятия.  «Даже если бы шнурки на её сапогах и вправду развязались, у меня не хватило бы смелости опуститься перед нею на колени, чтобы завязать их», – с чувством неприязни к самому себе сознаю я.
   «Господи, неужели для меня соблюдение какого-то показного, никому не нужного приличия превыше борьбы за собственное счастье?» – снова и снова вопию я к Небесам с этим терзающим мою душу вопросом, кажущимся мне неразрешимым. А может быть, он вовсе не такой уж и неразрешимый, и ответ на него заключается лишь в том, что я просто трус? Однако самобичевание тоже не помогает мне преодолеть парализующий страх и сделать хоть что-нибудь для того, чтоб хотя бы чуть-чуть выразить переполняющие меня чувства.
   Преодолеть страх… Страх перед чем? Или перед кем? Что ужасного произойдёт, если я разомкну свои уста и этой стройной, высокой девушке со светло-русыми волосами, носящей длинную пёструю юбку, скажу тёплые, приятные слова? А если на её сапогах невзначай развяжутся шнурки, и я опущусь пред нею на колени в желании их завязать?.. Даже если гипотетически предположить, что меня за это могут убить, то не разумнее ли предпочесть смерть вместо такой жизни, в которой я абсолютно никто, никогда не был никем любим (кроме родителей), и даже созданная мною святыня превратилась в повод для стыда? Пасть к ногам ЕА и быть убитым – какая красивая, достойная смерть, гораздо достойнее, нежели моя долгая, пустая жизнь!
   Так чего же я всё-таки боюсь? Очевидно, ответ на этот непростой вопрос тихо таится где-то в мрачных, непроницаемых глубинах моего подсознания. Я всячески пытаюсь туда заглянуть, но, к сожалению, безрезультатно. Видимо, у меня нет нужного светильника, чтоб развеять мрак и бесстрашно взглянуть на свою истинную внутреннюю сущность, скрывающую в себе ответы на все, кажущиеся мне неразрешимыми, вопросы.
       А между тем, занятие подходит к своему логическому завершению. Усердно работая над выполнением данного ЕА задания, я так увлёкся, что не заметил звук приближающихся шагов и слегка вздрогнул, когда в непосредственной близости от себя услышал молодой женский голос. Этот голос я не могу не узнать – он порою слышится мне даже в ночи, во время радиотрансляции религиозных передач.
– Ну что, на сегодня хватит? – скромно спрашивает девушка в длинной пёстрой юбке и очках с тонкой блестящей оправой.
       Ещё совсем недавно я радовался этому вопросу, охотно соглашаясь с завуалированным в нём предложением закончить урок. Но теперь я стал мудрее: ко мне пришло ясное понимание того, насколько высока цена каждого мгновения, проведённого здесь, в обществе ЕА. Благодарю Бога, что Он ниспослал мне сие вразумление не слишком поздно – на середине пути, когда до последнего занятия остаётся ещё целый месяц.
– Я ещё немного поработаю, – негромко, но необычно уверенно, звучит мой ответ. До того, как обратиться ко мне, ЕА прекрасно видела, что мною выполнены далеко не все упражнения, содержащиеся на бумажном листе, который был положен пред моими очами в начале занятия. Она подумала, что я устал, и хотела меня отпустить. В её памяти, наверное, отложились мои воздыхания о том, как нелегко мне даётся освоение компьютера, которые я пару раз позволил себе на прошлых занятиях. Но сегодня я уже не такой, как раньше. Никакой усталости мною нынче не ощущается. Во мне лишь отчаянное желание как можно дольше задержаться в этом кабинете, максимально отдалить момент окончания занятия. Выслушав мою ответную реплику, ЕА тихо сказала: «Хорошо», – и отошла от меня.
       Когда на листке осталось всего одно невыполненное упражнение, я, осмотревшись вокруг, с удивлением обнаружил, что кроме меня и ЕА в компьютерном классе никого нет. Мой пульс участился, сбился ритм моего дыхания, а мои ладони сделались мокрыми, как у лягушки. В кабинете лишь мы вдвоём – я и она. Какой потрясающе удобный момент! Как много можно спросить, как много можно рассказать, – и нет посторонних ушей! Можно прикоснуться к её нежной девичьей руке, например, к правой, на безымянном пальце которой скромно поблёскивает кольцо с выгравированной надписью загадочного содержания, или к левой… И нет посторонних глаз!
       Однако меня опять что-то останавливает, и я продолжаю безмолвно и бездеятельно сидеть на стуле, всем своим жалким видом сигналя о том, что пора вызывать из холла моего папу. Вместо того, чтобы произвести какие-либо действия, направленные на удовлетворение своих простых человеческих желаний, я иду на поводу у своего страха. В опустевшем компьютерном классе я стыдливо ощущаю себя обузой для ЕА и пребываю в напряжённом ожидании её обращения ко мне, смысл которого будет сводиться к тому, что моё занятие слишком затянулось и, наверное, пора уже закругляться. Ведь если она действительно обратится ко мне с подобным замечанием, то это будет означать, что моё ощущение справедливо – я и в самом деле для неё всего лишь камень преткновения на пути к завершению рабочего дня. Я боюсь услышать от ЕА просьбу окончить занятие и покинуть кабинет, в какой бы мягкой форме она не выражалась, и вся моя энергия направлена на то, чтобы этого не допустить.
       И что же я делаю? Говорю ей добрые слова? Ласково и осторожно прикасаюсь к её нежным рукам? А может, я встал на колени и крепче завязываю шнурки на её коричневых зимних сапогах, чтоб они случайно не развязались и она бы не споткнулась по дороге домой? Ничего подобного! Единственное, на что я способен, оказавшись наедине с ЕА, – это закрыть печатную (изучаемую) программу, демонстративно вынуть дискету, засунув её в белый конверт, и с кривящимся лицом молча ёрзать на стуле, всем своим видом говоря о том, что меня вовсе не нужно просить завершить занятие, ибо я сам всё уже завершил и, как «умненький мальчик», полностью готов освободить кабинет от своего затянувшегося присутствия. Мой «беззвучный посыл» оказался настолько ясным, что ЕА поняла его достаточно легко, и вскоре возле меня уже стоял вызванный из холла папа.
       Всю дорогу к дому я ощущаю запах шоколада, перемешанный с алкогольным перегаром. От постоянного вдыхания этой «угарной смеси» мне становится тошно и, идя по малоосвещённой скользкой дорожке между двумя детскими садами, я спрашиваю у папы:
– Ты закусывал, что ли, во время моего занятия?
– Хватит нести всякую околесицу, – с неприязнью слышу я папин ответ, неотличающийся большой оригинальностью. Папа прекрасно знает, что какие бы чувства я не испытывал, мне всё равно не удастся оторваться от его руки. Поэтому он вполне спокоен и не собирается ни в чём признаваться. Но когда мы пришли домой, то «блаженное спокойствие» начало оставлять моего папу, поскольку едва он переступил порог квартиры, как мама тут же насторожилась его странным поведением и, конечно, почувствовала запах шоколада, который ей тоже показался подозрительно неприятным, похожим на грязное, потное тело, обильно намазанное терпким одеколоном.
       Разразился грандиозный семейный скандал.
– Какой кошмар! – исступлённо кричит мама. – Он водку заедает шоколадом и думает, что мы ничего не заметим.
– Где я мог выпить водки? – гневно вытараща помутнённые глаза, оправдывается папа. – Я водил сына на занятие, почти два часа проторчал под дверью кабинета. Кто мне там наливал?!
– Тебе там никто не наливал, – дрожа от возмущения, отвечаю я. – Ты сам себе налил. И сделал ты это, по всей видимости, где-то возле почтового отделения, когда я дожидался тебя по другую сторону улицы, у остановки. Если у тебя ещё окончательно не отшибло память, то ты должен помнить о том, что первоначальное замечание по поводу твоего неожиданным образом изменившегося поведения на фоне появившегося запаха алкогольных паров я высказал тебе не после занятия, а примерно за полчаса до входа в «Надежду». Ты, разумеется, ни в чём не признался, однако моё замечание тебя всё же в определённой мере напрягло. И пока я находился в компьютерном классе, ты, очевидно, сбегал в ближайший магазин за шоколадкой и во время моего долгого занятия, сидя в холле, рассасывал шоколад, пытаясь добиться того, чтобы на обратном пути вместо перегара я “наслаждался” ароматом шоколада.
       Дальнейшее развитие скандала пошло по замкнутому кругу. Папа, брызгая слюной, отрицает употребление алкоголя, утверждая, что в долгом ожидании конца моего занятия он проголодался и очень обрадовался, когда по дороге к дому, случайно засунув руку в карман своей куртки, обнаружил там затерявшуюся старую шоколадку, которую когда-то давно купил для меня да забыл про неё, и она так и осталась лежать в кармане до сегодняшнего дня… Мы, конечно, не верим этим нелепым утверждениям. И главным аргументом для нас с мамой является вовсе не запах (каким бы неприятным он не был), а специфика папиного поведения, характерная для него после употребления определённых доз спиртного. Ещё сильнее мы убедились в своей правоте, когда папа полез на подоконник и, открыв створку окна, заявил, что намерен сброситься с девятого этажа.
   «А ведь где-то сейчас находится трезвая, нежная, тонкая и благоухающая девушка с инициалами «Е.А.», в чьём присутствии мне сегодня посчастливилось быть в течение почти двух часов, – размышляю я, пребывая на грани нервного срыва, с ужасом прислушиваясь к тому, что происходит в маленькой комнате, где папа стоит пред раскрытым окном. – Господи, почему я здесь, в центре этого дикого, бессмысленного скандала, в котором нет моей вины? Ведь если бы я был сейчас рядом с нею, то наверняка чувствовал бы себя несравнимо лучше, нужнее и осмысленнее. Если бы она меня по-настоящему узнала, то, возможно, моё общество доставляло бы ей радость, и я стал бы для неё самым близким человеком».
   «А впрочем, ей, наверное, и без меня хорошо, – продолжаю я свои невесёлые размышления, ковыляя скованными и вспотевшими от нервного перевозбуждения ногами по квартире, пропитанной тяжёлой энергетикой семейного скандала. – У неё иногда немного кривится лицо, и стопа при ходьбе ставится чуть-чуть вовнутрь, но при этом она красивее самых лучших топ-моделей, и ей удалось устроиться на вполне приличную работу, на которую ездит без посторонней помощи. Даже если её папа позволит себе испить некоторое ощутимое количество алкогольного напитка, она не станет его ни в чём упрекать. Она достаточно легко избежит греха осуждения отца, ибо ей в любом случае не придётся дышать перегаром. Ведь она человек самостоятельный, несвязанный по рукам и ногам прочными оковами страхов и комплексов, и держаться за папину руку у неё нет необходимости. И если так случится, что в её отчем доме возникнет напряжённая обстановка, то вместо того, чтобы принимать участие в родительском конфликте, она переждёт «ненастье» где-нибудь вдали от эпицентра разыгравшейся стихии, например, на прогулке с собакой, в гостях у подруги или на свидании с понравившимся парнем.
   Однако на белом свете существую я – её прилежный ученик. Если бы я мог перекрутить время на три десятилетия назад, то сделал бы так, чтобы никогда не состоялся тот лыжный забег в заснеженном парке, на котором повстречались мои, тогда ещё будущие, родители. Я не виноват, что не смог предотвратить своего рождения. И уж коли я пришёл в этот мир, то его обитателям придётся немного потесниться, чтобы нашлось в нём место и для меня. Ведь стоит мне только на мгновение выйти из своей «конуры» и слегка «глотнуть свежего воздуха», как где-то внутри себя я с ужасающей силой начинаю ощущать невероятную жажду жить. Именно жить, а не существовать.
   Чуть более месяца назад, после долгих колебаний решившись посетить ближайшее к нашему дому гуманитарное заведение, я узнал о том, что в этом мире есть такая девушка, как ЕА. Её образ начал по пятам преследовать меня, и на его ослепительно-ярком фоне всё, что ранее хоть сколько-нибудь наполняло мою жизнь, стало серым, пустым и бессмысленным. И сейчас я хочу к ней, ибо с её помощью я смог бы не только изучить компьютер, но и обрести истинную жизнь, познав подлинный смысл своего прихода в этот мир.
   А она, очевидно, не разделяет моего желания. Она сейчас вообще не думает и не вспоминает обо мне. Смысл своей жизни она обрела без меня. Её девичью душу, наверное, согревают мысли и мечты о каком-то другом парне, который живёт в этом мире параллельно со мной: дышит тем же московским воздухом, пьёт ту же воду… Но я хочу к ней – она нужна мне. Её запах, который несколько часов назад я жадно вдыхал, вознёс меня в рай, откуда мне вскоре пришлось больно упасть на грешную землю. Разве после этого она имеет право жить так, будто меня не существует? Разве это справедливо, что она сейчас, совсем не думая обо мне, занимается какими-то своими личными делами, в то время когда я – её «лучший ученик» – буквально пропадаю, всё глубже и глубже проваливаясь в бездну разочарования и пустоты? Неужели по волнам биоэнергетических полей, о которых так много стали говорить по телерадиовещанию и писать в различных печатных изданиях, до неё не доходит моя мольба о помощи, и она, абсолютно не чувствуя того, как сильно я в ней нуждаюсь, продолжает жить так, будто меня вовсе нет на этой планете? Ведь она могла бы меня спасти – придать мне силы совершить рывок, чтоб выбраться из этого болота, в котором я уже давно беспомощно барахтаюсь, словно оса в кружке с компотом. Если бы я был рядом с нею, каким бы добрым и красочным стал для меня этот мир! Но она не со мною и, наверное, ничуть не сожалеет об этом. Ну, а мне не остаётся ничего другого, как только, сдерживая вырывающийся из раненной души крик, отчаянно, но практически безуспешно, пытаться с этим смириться, будучи не в силах изменить положение вещей».
       На следующий день папа благополучно съездил на дачу. Он вернулся оттуда вечером, когда я сидел за компьютером и повторял пройденный накануне учебный материал, занимаясь «вставками рисунков с обтеканием и позади текста». Свежий воздух пошёл ему на пользу: он выглядит взбодрившимся, его мысли в достаточной степени прояснились. Постепенно мамин гнев стал затухать, и во время ужина мои родители уже мирно разговаривали. Несмотря на то, что мне не довелось развеяться после случившегося сутки назад скандала и я всё ещё пребываю в нервном напряжении под его тягостным впечатлением, мною тоже оставлены попытки продолжить разборку причины вчерашнего конфликта. Какой смысл «дуться», ежели всё равно придётся схватиться за папину руку и идти на вечернее гуляние.

Наступила третья декада декабря. В среду с самого утра идёт сильный снег, сопровождаемый метелью. Перед тем, как подойти к зданию «Надежды», мы с мамой по нашему обыкновению совершаем часовую прогулку. Мы идём по заметённым тропам находящегося за нашим домом перелеска. При повороте на тротуар проспекта я случайно зачерпнул в свой чёрный зимний ботинок изрядное количество снега, но не стал из-за этого сильно беспокоиться и вскоре вообще забыл про сию неприятность. Глядя на этот тянущийся из снежного тумана проспект, я с внутренним трепетом думаю о том, что, вероятнее всего, именно по нему ходит транспорт, на котором ЕА по средам и пятницам ездит на работу.
       Пройдя вдоль проспекта примерно полкилометра, мы сворачиваем на улицу, на середине которой находится гуманитарное заведение с названием, созвучным с именем женщины, некогда помогавшей священнику омывать мои ноги при крестинах и одевшей на меня чистую белую сорочку после великого таинства. На этой улице нас обгоняет колонна снегоуборочных машин. Они едут чинно и слаженно, как на параде: каждая последующая всё ближе и ближе «прижимается» к бордюру тротуара, перегребая снег к обочине дороги. Вид этой техники вселяет в меня уверенность в том, что ЕА доберётся до своего рабочего места без задержек и занятие непременно состоится.
       Оказавшись у двери компьютерного класса, я вижу, что в нём уже достаточно многолюдно. Все, кроме одного человека, пребывают в сидячем положении и энергично щёлкают по клавишам, беспрестанно «теребя» своими правыми руками «бедных мышек». Всё моё внимание сосредотачивается на том «одном человеке», который ярко выделяется на фоне всех остальных. Тонкая талия, длинные (некрашеные) светло-русые волосы, длинная пёстрая юбка из гладкой плотной ткани, заканчивающаяся на уровне середины не очень высоких коричневых кожаных сапог, очки с тонкой блестящей оправой на овальном лице, кольцевидные серёжки… Боже, как мне хотелось всё это снова увидеть! Ведь все эти черты принадлежат девушке с инициалами «Е.А.», чей образ в течение последних шести недель преследует меня буквально повсюду. И вот мама вводит меня в кабинет, в котором я вижу её – живую и настоящую. Это значит, что на протяжении ближайших двух часов я буду находиться рядом с нею: слышать её нежный, чистый голос; видеть её ангельское, иногда немного кривящееся, лицо; вдыхать её восхитительный ненавязчивый запах, который мне опять напомнит о святой правдивости существования Божьего рая…
       Флегматичным движением руки ЕА указывает на свободный стул. Крепко сжимая напряжёнными пальцами мамино предплечье, я скованно подхожу к нему и осторожно присаживаюсь. Теперь, пожалуй, можно осмотреться. Ну что ж, с прошлого раза тут вроде никаких изменений в коллективе не произошло – вокруг меня те же люди, большинство из которых мною впервые увидены на предыдущем занятии. Черноволосый вёрткий мальчик со своей строгой мамой, мальчик с короткими светлыми волосами и слуховым аппаратом, чернобровая девочка, – все на местах. В том числе и та, давно знакомая, тучная женщина «бальзаковского» возраста. Она, кстати, по всей видимости, уже проходит Интернет, поскольку моими чуткими ушами улавливается, как ЕА объясняет ей методику создания «почтового ящика».
– Вот, например, я в качестве пароля использую кличку своей собаки, – доносятся до меня изреченные ЕА слова, адресованные сидящей с другого края стола женщине-ученице, которая, очевидно, сильно затрудняется с выдумкой пароля.
       Минут через сорок после начала моего занятия кто-то из учащихся решил, что «на сегодня хватит», и вежливо покинул компьютерный класс. Освободившемуся месту пустовать не пришлось: его сразу же занимает вошедшая в кабинет ученица. Эта ученица – прихрамывающая сухощавая женщина лет сорока – посещает сии курсы с недавнего времени. На прошлом занятии я её мельком видел, но она настолько тиха и неприметна, что я забыл о ней упомянуть в своей письменной зарисовке обновлённого стажёрского состава. Тем не менее, она оказалась явно смелее меня, ибо решилась задать ЕА весьма непростой вопрос. Это произошло незадолго до окончания моего занятия, когда в компьютерном классе осталось лишь двое учащихся: я и упомянутая женщина с густыми взъерошенными волосами тёмно-русого цвета.
– Скажите, пожалуйста, – обращается ученица к ЕА, являющейся третьей в нашей нынешней компании, – а Вы не знаете, где можно купить компьютерные принадлежности, то есть вещи, тем или иным образом связанные с работой на компьютере?
– В Выхино… – задумчиво отвечает ЕА.
       По дороге к дому мама рассказывает мне о том, как в холле она сидела на одном топчане с той «смелой» ученицей.
– Эта женщина подошла сразу после нас, – говорит мама, ведя меня по заснеженному тротуару, – но ей пришлось ждать, пока освободится место. Она присела рядом со мной, и мы разговорились. Она сказала, что приезжает сюда из района Отрадное, поскольку очень хочет освоить компьютер, а найти поблизости от своего дома заведение, подобное нашей «Надежде», ей не удалось. Вот она и ездит почти через всю Москву.
       Мы идём по пешеходной дорожке, пролегающей через двор, на всём протяжении которой нет ни одного уличного фонаря. С обеих сторон тянется металлический решётчатый забор: эта асфальтированная дорожка проходит между двумя детскими садами, обнесёнными надёжным ограждением. Здешний асфальт очень шершавый, но сейчас он укрыт толстым слоем утоптанного снега – что существенно облегчает мою ходьбу. Сзади и спереди стоят два длинных девятиэтажных дома с дугообразно соединёнными 4-мя корпусами. Точно такой же дом находится и сбоку, возвышаясь за детсадом. В каждом из них светятся окна. В их неярких лучах мерцает свежий, мягкий снег. А на кровле крыши одного из трёхэтажных детсадов горит сторожевой прожектор, освещая прилегающую к зданию территорию. Некоторые его лучи, просачиваясь между железными прутьями забора, попадают на нашу дорожку, делая мерцание бесчисленных снежинок более красочным и заметным.
       Уже почти три десятка зим меня регулярно водят по этому двору, по этому тротуару… Огромное количество раз мне приходилось видеть, как вот вдоль этой самой дорожки в лучах светящихся окон и горящего за забором не очень яркого прожектора переливаются кристаллики свежевыпавшего снега. Однако сейчас во мне такое странное чувство, будто это моя первая зима и до сей зимы я никогда здесь не был и не созерцал мерцания снега вдоль этой дорожки. Впрочем, я, кажется, знаю причину этого странного чувства. Оно странное лишь на первый взгляд. Но если принять во внимание тот факт, что ЕА вошла в мою жизнь совсем недавно, в конце минувшей осени, то ныне происходящие в моей душе процессы, связанные с изменением восприятия окружающего мира, выглядят вполне объяснимыми и закономерными.
       Ведь во все прошлые зимы, когда меня вели по этой дорожке, я шёл не от ЕА: её светлый образ не озарял мою душу. Но вот уже шесть недель по этому тротуару родители водят меня из «Надежды», и постепенно он стал мною восприниматься как некий волшебный коридор, соединяющий открывшийся мне мир подлинного блаженства и полноты бытия с моим скучным жилищем. И теперь, глядя на мерцающие вдоль сей дорожки снежинки, я ощущаю их частицей этого нового для меня мира, наполненного присутствием ЕА. О, если бы её реальное (телесное) присутствие рядом со мною было не столь мимолётным, каких духовных высот я сумел бы достичь!
       Мы уже подходим к дому. Фонарей становится больше, и в их свете хорошо видно, как метёт пурга. Гонимый ветром снег падает с тёмного вечернего неба не по вертикали, а под таким углом, что порою кажется, будто он летит параллельно земной поверхности. А мои мысли снова и снова возвращаются в компьютерный класс. Мне вспоминается, как ЕА ответила на вопрос ученицы. Судя по её задумчивой интонации, создалось впечатление, что она намеревалась перечислить несколько адресов, но, назвав Выхино, вдруг умолкла. По всей видимости, она не смогла вспомнить больше ни одной торговой точки, где продаются компьютерные принадлежности.
   «Вообще-то на курсы записываю я…» – сказала нам ЕА перед моим первым занятием. Если это действительно так, то тогда ей должны быть известны официальные данные её клиентов, в частности, возраст и место жительства. И тем не менее, проживающую в Отрадном ученицу она «направила» за компьютерными принадлежностями в Выхино. Я готов поверить тому, что такое заведение, как «Надежда», одно на всю столицу, однако мне совсем не верится, что подобным образом обстоит дело с магазинами, продающими товары для компьютера. Полагаю, в наше компьютеризированное время таких магазинов должно быть довольно много. Но ЕА, несмотря на область своей деятельности, красноречиво свидетельствующую об её увлечённости этим чудом современной цивилизации, назвала одно лишь только Выхино.
       В процессе сих незамысловатых рассуждений возникает вполне разумное предположение. Заключается оно в том, что, отвечая на вопрос ученицы, ЕА назвала именно ту торговую точку, регулярной посетительницей которой она сама является, и которая настолько хорошо удовлетворяет её покупательские потребности, что у неё нет необходимости держать в памяти адреса других рынков и магазинов. Отсюда вытекает ещё один чрезвычайно важный для меня логический вывод: сегодня мною был обретён достаточно надёжный «маячок», указывающий на приблизительное расположение того загадочного, волнующего мою истосковавшуюся душу, места, где живёт ЕА. Теперь я догадываюсь, в какую сторону следует устремлять взор, чтобы в поле зрения попали плывущие над её домом облака. С этой захватывающей мыслью я, держась за мамину руку, вошёл в подъезд нашего дома.
       Оказавшись в квартире, я охотно съел приготовленный и поданный мамой обед, немного повалялся на диване и взялся за дело. Где-то около месяца назад мама обратилась ко мне с просьбой переписать с тётиных кассет на наши несколько песен. Не стану вдаваться в лишние подробности, скажу только, что моя тётя (мамина сестра), живущая в часе езды от нас, осенью передала нам несколько своих кассет, чтобы мы переписали себе понравившиеся песни. А в новогодний праздник она обещала приехать к нам в гости, и мы должны до этого времени разобраться с музыкальным материалом, чтобы вернуть ей сии кассеты. Вчера уже открылись ёлочные базары. Так не пора ли, наконец, выполнить мамину просьбу?
       Итак, я включаю подаренный мне папой в позапрошлом году двухкассетный магнитофон. Комната наполняется звуками музыки. В комнате я один. Эти песни для меня далеко не новы, среди них нет ни одной из перечня моих любимых, и я не слишком рассчитываю на получение удовольствия от их прослушивания. Но вот я слышу вступление песни «Маэстро», в основе которого лежит искусная игра на клавишах. В этот момент я начинаю замечать в себе нечто весьма странное: всё отчётливее и яснее мне видятся руки с длинными, светлыми пальцами. На одном из них поблёскивает серебристое кольцо с плоскими краями.
       Эти пальцы кажутся мне невероятно знакомыми – будто совсем-совсем недавно я имел великую радость созерцать их в реальной жизни. О, да! Ну конечно же! Это происходило около трёх часов назад – когда день плавно превращался в вечер. Но мне не пришлось наблюдать, как сгущались сегодняшние сумерки, поскольку я находился в освещённом яркими газовыми лампами кабинете, единственное окно которого загорожено белыми жалюзи. В этом небольшом кабинете я занимался серьёзным учением, и всякий раз, когда внимание учительницы обращалось на мою зажатую, молчаливую персону, перед моими томными очами возникали нежные девичьи руки с длинными, тонкими пальцами, покрытыми светлой, гладкой кожей. Эти пальцы уверенно и быстро нажимали на нужные клавиши, благодаря чему на экране происходили чудесные преобразования.
       И вот я сижу в большой комнате своей квартиры, переписывая с присланных тётей кассет отмеченные мамой песни. Вопреки моим ожиданиям звучащая музыка не вызывает во мне никаких навязчивых воспоминаний о давно минувших временах: на сей раз она воспринимается мной с какой-то удивительной новизной, словно я слышу всё это впервые. С невероятной ясностью я вижу те самые пальцы. Они в свойственной им манере уверенно и быстро нажимают на клавиши. Но теперь результатом этих умелых нажатий является музыка, реально звучащая из динамиков стоящего на столе магнитофона. Постепенно я всё глубже погружаюсь в какое-то странное, доселе незнакомое мне, состояние, в котором игра воображения и реальность сливаются практически воедино. Положив свои напряжённые руки себе на колени, я сижу в зажатой позе на диване, погружённый в созерцание игры этих умелых тонких, длинных пальцев. На фоне этого захватывающего пейзажа, в котором реальность невероятным образом переплетена с исхищрениями моего не в шутку разгорячившегося воображения, я ощущаю себя жалким и ничтожным.
       Но вот очередь дошла до другой кассеты: женский голос сменился мужским. Зазвучали песни в исполнении давно известного мне певца – Ярослава Евдокимова. И теперь я вдруг оказываюсь в небольшом многолюдном помещении, похожем на санаторную дискотеку. С правого бока от себя я вижу стройную женскую фигуру, облачённую в длинную пёструю юбку. Она пританцовывает под звуки проигрыша песни «Белые лилии». Повёрнутая немного вовнутрь стопа ничуть не умаляет завораживающей красоты её скромных по размаху, удивительно грациозных, движений. Пребывая в состоянии оцепенения, я восхищённо наблюдаю, как под плотной юбкой то и дело проступают очертания девичьих ног, движения которых идеальным образом гармонируют с ритмом звучащей песни. Вместе с восторгом мою душу наполняет чувство вины за то, что я никак не могу преодолеть свою скованность и присоединиться к ней. Всем своим невыносимо притягательным видом она беззвучно, но предельно убедительно, говорит мне о том, что именно так должна выглядеть полноценная жизнь уважающего себя человека.
       Весь оставшийся вечер я пребываю под неизгладимым впечатлением ярких видений, посетивших меня в процессе выполнения маминой просьбы. В моей голове непрестанно вертится мысль: «А ведь на белом свете наверняка живёт такой человек, который то, что мне нынче привиделось, имел честь созерцать в реальности. Он и в самом деле видел, как рядом с ним под плотной длинной юбкой проступали очертания её танцующих девичьих ног, стопа одной из которых ставится чуть вовнутрь. Возможно, ему и впредь доведётся стать неоднократным живым свидетелем подобных чудес. Чем же он всё это заслужил? Чем же он оказался достойнее меня, что сподобился такой высокой награды? Интересно, какого цвета его кровь. Неужели того же, что и у меня, – тоже красного? Подумать только: он так же, как и я, родился от земной женщины! Господи, до чего же несправедливо, что причина его заоблачного превосходства надо мною на самом деле заключается лишь в том, что его роды прошли более гладко, нежели мои! Он вряд ли совершил какие-либо отважные подвиги для того, чтобы занять в этой жизни столь почётное место, о котором я могу только грезить и мечтать. Он, скорее всего, просто спокойно «плыл по течению», и оно принесло его на дискотеку подобную той, пригрезившейся мне нынешним вьюжным вечером, где ему в реальности довелось видеть то, что виделось мне в моей яркой, стихийно нахлынувшей, фантазии».
       Вот уже пробила полночь. Мама разобрала постель. Погашена люстра. В освещённой бра комнате негромко работает радио, по которому идёт передача «Библейские чтения». Расшнуровывая свои ботинки, я замечаю, что проникновенный голос ведущего всё сильнее заглушается шумом, доносящимся с улицы. Подойдя к окну, я слегка отодвигаю штору и вижу два трактора с включёнными оранжевыми мигалками. Они неторопливо колесят по двору, очищая пешеходные дорожки от снежных заносов. Посмотрев на уличный фонарь, я констатирую, что метель ничуть не ослабла. Освещённый его лучами поток гонимых ветром бесчисленных снежинок эффектно выделяется на тёмном фоне самой долгой в году ночи.
       Мне никак не удаётся отойти от окна и лечь в постель, ибо мой взгляд, как магнитом, притянут этими двумя тракторами, степенно ездящими по безлюдному ночному двору, посреди разыгравшейся с самого утра метели. Моя душа наполнена впечатлениями минувшего дня. Я думаю о том, что такие же трактора с оранжевыми проблесковыми маячками и вращающимися сзади мётлами сейчас, должно быть, можно наблюдать и во многих других дворах, в том числе в Выхино и его окрестностях. Вполне возможно, в сей поздний час ЕА слышит точно такой же тарахтящий гул. Каждым из этих тракторов управляют люди мужеского пола. Некоторые из них моложе меня. И практически каждый из сих бравых парней мог бы легко исполнить роль того самого предполагаемого мною субъекта, который реально бывает на недавно привидевшейся мне дискотеке, созерцая там пригрезившееся мне чудо.
       Когда трактора скрылись наконец за подворотней дома, стоящего напротив нашего, я нашёл в себе силы сомкнуть шторы и, сделав пару шагов, опустился на кровать. Вскоре подошла к концу религиозная передача. Наступил второй час ночи. Выключив радиоприёмник, я лежу и пытаюсь остановить бесконечный поток мыслей и образов, чтобы хоть немного приблизить момент погружения в сладкую дрёму. То засуну руки под голову, то согну в коленях ноги, то повернусь на бок, то – на живот… А внутренняя тишина всё никак не наступает.
       Часы показывают уже половину второго. И вдруг послышался шум извне. Это знакомый гул тракторов. Обогнув длинный соседний дом, они вернулись в наш двор. Повинуясь неодолимому желанию снова их увидеть, я сдёргиваю со своего бодрствующего тела одеяло, подымаюсь с кровати и босыми ногами подхожу к окну.  «В кабинах всех этих тракторов сидят люди, которые явно успешнее меня, – с грустью размышляю я. – Окажись я сейчас на месте любого из них, воспоминания о недавно пригрезившемся мне посещении дискотеки не отзывались бы в моей душе такой несбыточной тоскою». А метель всё метёт и метёт. Со стороны прихожей послышались приближающиеся к комнате мамины шаги, и я поспешил вернуться в постель. Теперь мне придётся долго ворочаться в ожидании Морфея, который, испугавшись моих резких телодвижений и слишком глубоких дум, не торопится заключать меня в свои тёплые объятия.

Незаметно прошёл четверг. Наступила пятница – день моего очередного посещения «Надежды». Как обычно, этот день недели у папы выходной, и на занятие отвёл меня он. В компьютерном классе – после того, как папа, усадив меня на один из чёрных крутящихся стульев, вышел в холл, – ЕА, приблизившись ко мне, сказала:
– Мы закончили изучение программы Word и сегодня начинаем изучать программу Excel.
«Странное дело, – с удивлением подумал я. – Мы уже закончили изучение программы, а я только сейчас узнал её название. Оказывается, то, над чем я бился последние полтора месяца, называется программой Word».
       Посредством нескольких проворных щелчков мышкой ЕА открывает в моём учебном компьютере программу Excel. На экране появляется изображение разлинованного в клеточку белого листа, словно из школьной тетради. Далее ЕА показывает мне последовательность определённых действий, которую я должен обязательно запомнить, дабы чуть позже проделать всё это самостоятельно. Затем она отходит от меня к другим учащимся, а я с волнением приступаю к выполнению полученного задания, которое кажется мне весьма сложным.
       Вскоре у меня возникает затруднение, и жалобно-вопросительным возгласом «Можно?..» я подзываю к себе ЕА. Подойдя на мой робкий зов, она помогает мне разобраться в возникшей проблеме. Она стоит совсем близко, склонив надо мною голову. В этот момент меня захлёстывает отчаянный порыв совершить смелый поступок, и, сжав руки в кулаки, я задаю вопрос:
– А эта программа, вообще, для чего нужна?
– С её помощью делаются бухгалтерские расчёты, – сухо отвечает ЕА.
– Но я не собираюсь становиться бухгалтером! – съёжившись, словно сжавшись в тугой кулак всем своим телом, возражаю я. При этом моя голова рефлекторно повернулась так, что мой взгляд встретился с взглядом ЕА, смотрящей (в буквальном смысле) на меня сверху вниз.
       Линзы её очков, очевидно, не обладают сильным оптическо-корректирующим эффектом – сквозь них достаточно хорошо, без искажения, видны глаза. И в этих глазах я не нахожу ни капли участия. Одно лишь грустное равнодушие, слегка разбавленное недоумением. Мне даже кажется, ЕА никак не может понять смысла затеянного мной разговора, и я уже хотел было повторить свою последнюю фразу о том, что не собираюсь быть бухгалтером, как она вдруг произносит:
– В программу обучения входит Word, Excel и Windows.
       По её отстранённой интонации я понял, что мои возражения неуместны, ибо девушку с инициалами «Е.А.» не слишком волнует то, какие мотивации меня привели в этот кабинет и заставили на 4-м десятке лет жизни вновь стать кротким, прилежным учеником.
       Но могла ли сказанная мною фраза «Я не собираюсь становиться бухгалтером» вызвать в ЕА какие-либо положительные эмоции? Ведь она, будучи явно младше меня, несмотря на иногда немного кривящееся лицо и ставящуюся чуть вовнутрь стопу, уже вовсю трудится на благо общества, овладев весьма сложной профессией, и параллельно с этим учится в институте, получая (возможно, уже второе) высшее образование. Разве у такой девушки может появиться интерес к человеку, который абсолютно не заботится о своём будущем, не желая никем становиться в этой жизни, и пришёл сюда исключительно ради того, чтобы научиться добывать информацию о железных посетителях утрачивающего святость храма, священником которого он когда-то «на заре туманной юности» сам себя провозгласил?
       О моём «лесном служении» она ничего не знает и, по всей вероятности, никогда не узнает. Но зато ей уже давно известно о моей беспомощности, о том, что без родительской руки я не могу шагу ступить. А сегодня она услышала из моих уст короткую, но весьма объёмную по содержанию, реплику, довольно-таки красноречиво выражающую мою жизненную установку. Наверняка она прекрасно понимает, что моё ярое нежелание быть бухгалтером продиктовано отнюдь не тем, что я владею или собираюсь овладеть каким-либо иным полезным ремеслом, а некими менее уважительными причинами. Поэтому если уж быть до конца честным с самим собою, следует признаться, что, повернув в эмоциональном порыве лицо вверх и заглянув в глаза ЕА, смотрящие на меня через очки в тонкой блестящей оправе, я испытал двойственное чувство. С одной стороны меня обескуражило то холодно-недоумённое равнодушие, которое я в них увидел. А с другой – содержание её взгляда показалось мне вполне закономерным: ни на что иное я, в принципе, и не рассчитывал.
       По окончании занятия я, как всегда, берусь за папину руку и ковыляю домой. Попадающиеся на нашем пути автомобили вызывают во мне какое-то особенно сильное отчуждение. Я пытаюсь не смотреть на номерные знаки. Но куда бы я не взглянул, везде только на них и «натыкаюсь». Они повсюду: справа, слева, впереди, сзади… И каждый из них напоминает мне тот, направленный сверху, взгляд ЕА после того, как я гортанно заявил, что не собираюсь быть бухгалтером, поставив под сомнение целесообразность изучения программы Excel.  «Если бы она только знала о моём «лесном служении», которому я безвозмездно отдал лучшие молодые годы своей жизни… – думаю я, держась за папину руку и шагая по вечернему заснеженному тротуару. – Если бы ей стало известно, чем забита моя голова, сколько вот таких номеров хранится в моей памяти, то в её взгляде мне вряд ли удалось бы найти больше соучастия, нежели в том, который я испытал на себе сегодня».
       А ведь ещё совсем недавно, попадая под влияние женской красоты, я загорался страстным (к сожалению, неисполнимым) желанием поведать понравившейся особе о своём масштабном парапсихологическом проекте, будучи абсолютно уверенным в её одобрении. Но с ЕА у меня всё иначе. С тех пор, как мне стало знакомо её ангельское лицо, вся моя многолетняя кипучая деятельность отзывается в моей душе лишь чувством глубокого стыдливого конфуза. Мне даже почти не жаль, что страхи и комплексы лишают меня возможности рассказать ей о созданном мною уникальном списке, поскольку по моим нынешним ощущениям ничего кроме позора моей персоне это не принесёт. Что же со мною произошло: помутнение разума или, наоборот, прозрение? Думаю, скорее всего, второе. Пока могу точно сказать одно: этим вечером мне с особой выразительностью является образ ЕА, с грустным укором говорящий: «Лучше бы Вам подумать о своём будущем, чем беспечно растрачивать жизненную энергию на всякие детские забавы».

Предпоследний день уходящего года, отмеченного в моей жизни таким неординарным событием, как посещение групповых компьютерных курсов, пришёлся на пятницу. В этот день у меня состоялось единственное за весь двухмесячный учебный курс занятие, перед которым я в послеполуденный час не ходил с жидким стулом в туалет. Этот сбой в моей «психобиологической программе» произошёл, очевидно, из-за встряски (недаром говорят: «Клин клином вышибается»), полученной мною, когда с утра пораньше папа водил меня в поликлинику на флюорографию. Ведь через три недели у меня планируется поступление в РЦ, и пора уже приступать к соблюдению необходимых формальностей.
       К 16-ти часам папа привёл меня в «Надежду». Робко ступив на порог компьютерного класса, я насчитал в нём всего четырёх человек. Все они мне давно знакомы: двое волосатых парней – наладчиков электронного оборудования – пришедших поиграть в компьютерные игры, тучная женщина-ученица и, конечно же, сама ЕА. Сначала меня удивила такая картина, но не успел папа подвести меня к указанному ЕА стулу, как я понял причину столь малого числа учащихся. Видимо, в предпоследний декабрьский день большинство людей неспособно думать о серьёзных вещах – у них нынче головы заняты мыслями о праздновании Нового года и им сейчас не до учения.
       Ну, а в моей душе предчувствия близкого праздника не ощущается. Я абсолютно трезв, у меня деловой настрой, и урок в этот зимний вечер, озарённый светом гирлянд, мне в самый раз. Вот и ЕА тоже серьёзна и девственно-трезва. Не знаю, чем сейчас наполнена её нежная душа, радует ли её предстоящая встреча Нового года, но по своему внешнему виду и стилю поведения она точно такая же, как всегда: тихая и скромная. Она сидит справа от меня, за соседним компьютером, и сосредоточенно что-то делает. Подозреваю, ЕА решила воспользоваться ситуацией и спокойно, за казённый счёт, «полазить» по Интернету. Она ведь девушка умная и понимает, что при двух клиентах ей не придётся слишком часто отвлекаться от увлекательного «путешествия по закоулкам Всемирной паутины».
       Спустя примерно тридцать минут после начала моего занятия сидящая за угловым компьютером, возле шкафа, тучная женщина, сказав «До свидания», встала и ушла. Наверное, она побежала помогать своим повзрослевшим детям в подготовке феерического празднования грядущего события, суть которого заключается в смене календарных цифр. Несмотря на то, что с раннего детства я фанатически увлекаюсь номерами и, в общем-то, знаю толк в магии чисел, мне по большому счёту непонятно смысловое значение праздника под названием «Новый год». Однако я не собираюсь никого ни в чем переубеждать. Кто хочет веселья, у кого светло на душе, кому Господом даровано много родственников и друзей – тот непременно сочтёт сей праздник одним из самых прекрасных и содержательных, и будет по-своему прав.
       Итак, моё занятие ещё не дошло даже до середины, а в компьютерном классе остался всего один ученик – я. Невероятно! Мне казалось, что я невидимка, а тут ради меня одного в этот предновогодний вечер девушке с инициалами «Е.А.» придётся надолго задержаться на рабочем месте. Если бы слева не было тех волосатых парней –воспользовавшихся малолюдством кабинета, чтоб «оттянуться по полной» за крутыми виртуальными играми, – у меня мог бы реально случиться припадок истерического смеха.
       Сегодня мне не нужно при возникающих затруднениях растерянно озираться по сторонам, выискивая ЕА и выжидая момент, когда к ней можно будет обратиться за помощью. Она совсем рядом: между нашими с нею стройными, сидящими на одинаковых узких крутящихся стульях, телами расстояние меньше метра. Стоит мне только слегка повернуть вправо голову и негромко произнести вставший передо мною вопрос, как она непременно отрывает взгляд от своего компьютера – и её внимание в моём распоряжении.
       Моё сегодняшнее задание состоит в оформлении таблицы, построенной в программе Excel, которую я ещё не достаточно хорошо освоил, поэтому мне приходится довольно часто обращаться к ЕА с гортанными вопросительными репликами. По выражению её лица, конечно, не скажешь, что мои обращения доставляют ей большую радость, однако вот эта доброжелательно-внимательная обязательность, сочетающаяся с неохотливо-медлительными отвлечениями от Интернета, с которой она реагирует на каждый мой вопрос, разжигает во мне какие-то особенно яркие эротические переживания.
       Вдруг посреди тишины раздаётся резкий хлопок: на улице, недалеко от окна нашего кабинета, какой-то празднично настроенный товарищ взорвал петарду. Я вздрогнул, импульсивно повернув голову в сторону окна, откуда донёсся резкий звук. Поскольку окно находится справа от меня, я отчётливо видел, что одновременно со мной вздрогнула ЕА. Этот факт не мог оставить меня равнодушным. Мне сразу вспомнилось, как во время ежедневных гуляний я часто «подпрыгиваю» от неожиданных шумов, при этом ощущая себя чуть ли не изгоем общества, поскольку у окружающих людей, в том числе и у моих родителей, держащих меня за руку, ничего подобного не наблюдается – практически при всех резкостях они (по крайней мере, внешне) остаются абсолютно спокойными. А сейчас я своими глазами, на чистейшей яви, увидел, как ЕА – человек, являющийся для меня олицетворением недосягаемого совершенства, – вместе со мною подскочила от хлопнувшей за окном петарды.
   «Видно, неспроста эта девушка вызывает во мне столь непреодолимое притяжение, по своей специфике непохожее ни на какие иные чувства, испытанные мной за три десятка лет жизни, – с сердечным трепетом думаю я, без лишних пауз оправившись от испуга и продолжая старательно оформлять изображённую на экране таблицу. – Пути Господни привели меня к ней неслучайно. Именно она смогла бы исцелить мою душу от опасного недуга, вызванного всё сильнее разрастающимся ощущением неполноценности и уродливой непохожести на окружающих, и помочь мне обрести самого себя. Именно с ней мы могли бы найти много общего, добиться полного взаимопонимания и стать по-настоящему счастливыми.
   Но неужели мудрый и всеведущий Бог заранее не знал, что сия встреча ничего никому не даст, ибо в созданном Им мире чётко и безотказно действует закон гармонии, согласно которому скованный по всем членам тела прочными цепями страха парень не может вступить в какой бы то ни было контакт (кроме официально-делового) с уважающей себя, ведущей полноценный образ жизни, девушкой? Ведь она на уровне подсознания читает на моём челе незримую печать страха и глубинной неприязни к самому себе. И эта печать заслоняет от её внутреннего взора все мои личностные качества, в том числе факт наличия у нас с нею ряда общих черт и особенностей, который при более благоприятных условиях мог бы образовать достаточно твёрдый фундамент для построения близких отношений. Сия незримая, но вполне реальная, печать обезображивает все проявления моей жизнедеятельности, и, очевидно, поэтому в тот момент, когда мы с ЕА синхронно вздрогнули от резкого звука, она, в отличие от меня, не придала этому никакого значения, не увидев во мне «родственную душу».
   Если бы не мои «оковы», я бы непременно воспользовался этой, дарованной Богом, уникальной встречей, подчерпнув из неё много радостного и полезного. Но Господь, по всей видимости, не спешит меня от них освобождать. Так зачем же Он дразнит меня такой близкой, но в то же время недосягаемой, благодатью?
   Я слышал, во время войны фашисты применяли к пленным такую пытку: связывали по рукам и ногам изнемогающего от жажды человека, а рядом с ним ставили кувшин, в который из специально проведённого жёлоба гулко капала чистая, прохладная вода… Но Бог ведь не изувер, а любящий Отец, ведущий Своих детей путём спасения. Неужели моя душа настолько глубоко больна проказой греха, что милосердный Господь не находит иного способа спасти меня от вечной смерти, кроме как только изолировать меня от жизни, окутав и скрутив крепкими узами фобий и комплексов?».
       Занятие, между тем, идёт своим чередом. Я строю таблицу, разукрашивая, разбивая и, наоборот, объединяя многочисленные ячейки, согласно образцу, отпечатанному на лежащем передо мною бумажном листке. За соседним компьютером сидит ЕА, всё так же серьёзно глядя в экран, очевидно, в поисках содержащейся в Интернете полезной информации, регулярно отвлекаясь на разборку моих трудностей, возникающих у меня в процессе усердного учения.
       Вдруг один из волосатых парней-игрунов обратился к ЕА, назвав её по имени. Она обернулась, затем встала и хотела к нему подойти. Но он тоже встал и устремился ей навстречу. Они встретились где-то за моей спиной. Не успел я даже повести зрачками, как они уже возвратились на свои места. Украдкой посмотрев на ЕА, я увидел, что она аккуратно держит перед собою руку ладонью вверх, и на её гладкой, светлой ладони лежат два округлых ярко-зелёных леденца. Так вот, значит, для чего он её позвал: с ним случился спонтанный благородный порыв, и ему неудержимо захотелось поделиться с молодой представительницей прекрасного пола самым лучшим, что у него на данный момент при себе имеется – леденцами.
       Глядя на её ладонь, мне хочется превратиться в один из этих ярко-зелёных леденцов. Я даже согласен быть высосанным и съеденным – лишь бы хоть на миг ощутить прикосновение к этой нежной, красивой ладони. Мне представилась просёлочная дорога, по которой медленно едет легковой автомобиль, оставляя на песчанно-каменистом покрытии следы от колёс. На переднем пассажирском сидении – мужчина средних лет, являющийся владельцем сей «легковушки». А за рулём сидит его юная, расцветающая подобно бутону розы, дочь, которую любящий отец терпеливо учит навыкам вождения автомобиля. Лик мужчины видится мне бледным, размытым пятном, а образ его крепко и осторожно держащейся за руль дочери я нахожу куда более чётким – это ЕА с её неповторимыми женственными чертами.
       В период дачных сезонов (особенно раньше, когда я ещё не «пользовался» такой широкой «славой» и позволял себе иногда заглядывать в кабины проезжающих машин) мне часто приходилось наблюдать, как заботливые отцы обучают своих подрастающих детей, независимо от их пола, водить автомобиль. Вполне возможно, среди каких-то далёких от моего храма (а может быть, и не очень далёких) лесов и полей находится садовый участок, принадлежащий родителям ЕА, к которому подводит узкая грунтовая дорога, с обеих сторон окантованная кюветами. Если у папы ЕА имеется «железный конь», то он, по идее, должен регулярно проезжать по той, неведомой мне, дороге. В таком случае ЕА наверняка садилась за руль отцовского автомобиля и вполне успешно под надзором своего папы училась им управлять на просёлочной дороге, которая мне нынче так ясно представилась.
       Судя по тому, как хорошо в столь молодом возрасте ЕА разбирается в информатике, компьютер у неё, скорее всего, был уже с детства. Значит, она из достаточно обеспеченной семьи. Следовательно, вероятность наличия дачи и автомобиля в её семье вовсе не такая уж низкая, и в моей фантазии имеется рациональное зерно.
       О, эти ладони! Ведь они и вправду могли прикасаться к рулю автомобиля и сейчас, как ни в чём не бывало, держать пред моим взором ярко-зелёные округлые леденцы. И я с вожделением всматриваюсь в эти светлые, тонкие руки, пытаясь определить, управляли ли они тяжёлым, опасным объектом, способным раздавить любого, кто, не дай Бог, окажется под его колёсами. Знаю, что мне не удастся найти на ладонях ЕА мозолей от «баранки»: на заядлую автомобилистку она вряд ли похожа, а вот на воспитанную в послушании дочку, готовую в кротости и смирении перенимать опыт своих родителей, – вполне.
       Но каков он – жизненный опыт её родителей? Входит ли в перечень его составляющих вождение автомобиля? Вот, например, эти волосатые парни, сидящие с левой стороны, метрах в двух от меня, один из которых только что угостил ЕА леденцами, – они могут легко получить ответ на мой вопрос. Им достаточно лишь раскрыть рот – и речь польётся полноводною рекою, гладко и красиво. Возможно, они уже владеют какой-либо информацией по данному вопросу, но наиболее вероятно, что затронутая мною тема их вообще не интересует. Наверняка у того и у другого имеется по нескольку, так называемых, подруг сердца: им и без ЕА есть о ком думать. А моя биография, мягко говоря, скупа на любовные истории – я состоял в романтических отношениях разве что только с растущими вдоль большака деревьями, – и сейчас моё внимание целиком и полностью сфокусировано на ЕА. Да только у меня сильно кривится рот и деревенеет язык, поэтому, томно глядя на её ладони, мне приходится безмолвно искать на них наличие или отсутствие неких признаков, с помощью которых я сумел бы ответить на волнующий мою душу вопрос: «Доводилось ли этим нежным девичьим рукам крутить руль автомобиля – управлять смертельно опасным объектом, находясь при этом в нём самом и являясь дополняющей частью его и без того большой массы?»
   «Трудно искать в тёмной комнате чёрную кошку, особенно если её там нет», – говорил герой известного детектива. Да, конечно, с таким мудрым изречением едва ли поспоришь. Но я почему-то уверен в существовании этих мистических признаков: и если ЕА действительно приходилось хотя бы раз вести машину, то на её ладонях обязательно должна появиться некая пожизненная печать. Однако для того, чтоб сию печать увидеть во всей её красе, необходимо быть изначально осведомлённым о том, что факт вождения автомобиля данным конкретным лицом реально имел место. Такова уж природа этого причудливого явления. Даже если оно по большей части – плод моего воображения, то для меня, тем не менее, всё это является неотъемлемым фактором бытия, и очень жаль, что я так бездарно упускаю великолепную возможность получить яркие положительные эмоции, оставаясь в напряжённом молчании и, соответственно, в полном неведении.
       Вдруг неожиданно и резко зазвучала громкая музыка. И снова мы с ЕА «дружно» вздрогнули.
– Ё-моё, – едва слышно произнесла ЕА, посмотрев на приделанную к стене полку, висящую над длинным столом, на котором установлены компьютеры. Я взглянул в том же направлении и приметил стоящие на сей полке колонки. К этому времени уже воцарилась тишина, но я проницательно догадался, что, собственно, произошло: очевидно, кто-то из двоих сидящих слева волосатых парней, увлёкшись игрой в «стрелялки», на что-то не на то нажал, в результате чего из находящихся сверху колонок громыхнула музыка. Но не успел я распознать грянувшую мелодию, как они её уже вырубили. Несмотря на испуг, ЕА с терпением и пониманием отнеслась к случившемуся казусу. Ведь если б она стала их журить – это шло бы вразрез с её пожеланием «Не бойтесь компьютера, проявляйте побольше инициативу», которое мне неоднократно доводилось от неё слышать, и тогда с моей стороны было бы уместно заметить: «Вот к чему может привести безбоязненная инициатива, проявленная по отношению к компьютеру!».
       Подумать только! Уже второй раз в течение этого предновогоднего занятия мы с ЕА одновременно вздрагиваем от резкого звука. Однако оба раза она, в отличие от меня, не придала сему факту никакого значения. И в самом деле: зачем ей находить во мне «родственные черты», коли у неё есть тот, в ком она их нашла уже сполна и кто в состоянии адекватно реагировать на проявление человеческого внимания? Ну, а мне приходится воспринимать сложившуюся ситуацию с иной позиции. Не будучи избалованным вниманием со стороны лиц противоположного пола и имея на него болезненную реакцию, я с сильнейшим душевным трепетом отмечаю, что моя нынешняя учительница – чей ангельский образ, являясь мне по нескольку раз на дню, непреклонно осуждает мою деятельность, направленную на работу над моим масштабным парапсихологическим проектом, – вместе со мною дважды вздрогнула от резкого звука.  Думаю, это способно даже чуть-чуть поднять мою самооценку.
       Прошло уже почти два часа с того момента, как папа посадил меня на этот стул, на котором я до сих пор послушно сижу по левую руку ЕА. Оформляемая мною таблица ещё далека от образца, изображённого на бумажном листе. По всей видимости, сегодня мне не удастся доделать до конца полученное задание. Но здесь оценки не ставят, а потому можно лишь гадать, что думает учительница об успеваемости своего ученика. Занятие подходит к завершению.
– Доделаете в следующий раз, – говорит ЕА голосом, в котором нет ни капли укора.
– Хорошо, доделаю потом, – покладисто соглашаюсь я.
       Перед тем, как идти к двери вызывать из холла моего папу, ЕА обращается ко мне с просьбой, суть которой сводится к тому, чтобы я дома на всякий случай скопировал нашу недоделанную таблицу с дискеты на мой компьютер. О причине такой просьбы догадаться несложно. Очевидно, она продиктована тем, что около трёх недель назад ей пришлось безуспешно чинить мою вышедшую из строя дискету, а на прошлом занятии чуть было не «приказала долго жить» моя новая дискета. «Где Вы берёте эти дискеты?» – спросила у меня ЕА в минувшую среду. «Мой дядя мне их прислал», – робко ответил я, на что она отреагировала понимающим молчанием.
И теперь, помня о былых недоразумениях, она решила подстраховаться.
– Но как это сделать? – растерянно вопрошаю я.
– Ну мы ведь уже проходили, как создавать папку… – отстранённой интонацией отвечает ЕА. Я молча соглашаюсь с прозвучавшим утверждением и больше не решаюсь ни о чём спрашивать, хотя прекрасно помню, что когда мы (на 1-м занятии) учились создавать папку, мне так и не удалось понять, для чего это нужно и какие операции с ней можно производить.
   «Вот уже почти два месяца я учусь компьютерной грамоте, и всё это время ЕА великодушно избавляла меня от домашних заданий. А сегодня она обратилась ко мне с единственной за весь учебный курс просьбой, которую, несмотря на всю её кажущуюся пустяшность, я вряд ли сумею исполнить. Может, она и вправду считает меня одним из лучших своих учеников, и ей невдомёк, что такой простой просьбой я могу быть поставлен в непроходимый, глухой тупик», – с этими мыслями я, цепко держась за папину руку и глядя на снежинки, тускло мерцающие в лучах светящихся окон и редких уличных фонарей, возвращаюсь из «Надежды».
       Придя домой, я обнаруживаю на столе большой комнаты наряженную мамой искусственную ёлку. Во время обеда я включаю разноцветные гирлянды и задумчиво погружаюсь в созерцание этого Новогодне-Рождественского сокровища, которое мама успела создать, пока папа водил меня на учёбу. В экзотическом свете гирлянд мне вспоминается недавний эпизод моей жизни, имевший место сразу после того, как папа вывел меня из компьютерного класса. Около часа назад, скованно переступив во внешнюю сторону порог кабинета, я с недоумением увидел свою верхнюю одежду, лежащую на ближайшем к двери топчане. Папа мне объяснил, что он заранее (не дожидаясь конца моего занятия) забрал из раздевалки наши вещи, поскольку, в связи с приближающимся праздником, молодой гардеробщице наверняка захочется пораньше улизнуть с работы, и чтобы моя куртка не стала ей помехой, пускай она лучше полежит на свободном топчане, близ двери компьютерного класса.
       Когда папа уже втыкал булавку у моего горла (чтоб не расходилась поношенная молния), из кабинета вышла ЕА. Облачённая в неброскую, но весьма симпатичную шерстяную шапку и тёмное пальто, она тихо прошла возле нас по направлению к выходу. Я обратил внимание на странную деталь: ЕА не заперла за собою дверь, а лишь слегка прикрыла, будто сразу после её ухода кабинетом должен воспользоваться кто-то другой. Но кто бы это мог быть? Во всём холле кроме нас уже практически никого не было. Очень сложно себе представить, чтобы по отбытии ЕА, у которой я сегодня был, можно сказать, единственным учеником, туда пришла какая-то другая учительница и провела ещё одну «групповуху».
       Мне доподлинно известно, что у ЕА имеется ключ от компьютерного класса, ибо я своими глазами наблюдал, как перед первым занятием она по-хозяйски отпирала дверь. Почему же сегодня, покидая рабочее место на двухнедельный срок новогодних каникул, она не воспользовалась этим ключом? Может, дело тут в тех волосатых парнях, которые на протяжении почти всего моего сегодняшнего занятия «резались» в компьютерные игры? Когда папа выводил меня из кабинета, их там уже не было. Но возможно, они намеревались туда вернуться и сыграть еще, и ЕА хорошо знала об этом, не противясь их желанию. По тому, как один из них угостил её ярко-зелёными округлыми леденцами, мне показалось, что между ними доверительно-дружеские отношения. Оттого она, наверное, и не стала затворять дверь, что молодые наладчики электронного оборудования убедили её в том, что они сделают это сами после того, как, немного передохнув, вернутся и отыграют «второй раунд».

Стиль празднования наступившей новогодней ночи в нашей семье не отличается большой оригинальностью. Как обычно, стол уставлен блюдами со всевозможными яствами, приготовленными родителями, чтобы «как положено» встретить Новый год. Над рюмками, чашками и тарелками возвышается тёмно-зелёная бутылка с шампанским. Это единственная посудина на нашем праздничном столе, содержимое которой останется мною неотведанным, – неразумному, слабому детине в рюмку можно наливать только компот или, в крайнем случае, «Фанту». Иначе как бы чего не вышло: кто меня знает, какие «фокусы» я начну выкидывать под воздействием «горячительного»? Даже мне самому это неизвестно, поскольку в мой бокал никаких градусосодержащих жидкостей, кроме кефира и лечебной микстуры, никто никогда не наливал.
       Вот уже закончилась поздравительная речь президента, и торжественно раздался бой курантов. Трясущимися руками поднимая наполненную компотом рюмку – чтобы чокнуться с папой, мамой и приехавшей к нам в гости 69-летней тётей, – я думаю о том, что ЕА сейчас, наверное, тоже трезва, хотя, возможно, и сделала несколько глотков шампанского. Она ведь из «младенческого возраста» давно выросла – сама ездит на работу, за которую получает зарплату, – ей можно себе позволить немного “взрослых забав”. В той компании, в которой ЕА встречает наступивший год, помимо ближайших родственников наверняка принимают участие её подруги, друзья и, может быть, даже кавалер. Об одном из своих «лучших учеников» она в этот полуночный карнавальный час вспоминает едва ли.
       А я продолжаю смирно сидеть в узком обществе представителей старшего поколения – мамы, папы и тёти, – безучастно переводя усталый взгляд с телевизора, транслирующего всякие развлекательные передачи, на окошко, за которым грохочут бесконечные петарды, «расцветают» залпы салютов и фейерверков. Здесь вздрагиваю только я один. При каждом хлопке моя память возвращает меня в «Надежду», где примерно около 33-х часов назад я вздрогнул от такого же резкого хлопка взорвавшейся за окном петарды и с великим внутренним умилением заметил, что вместе со мною точно так же вздрогнула сидящая рядом умная, красивая девушка, занимающая почётную, ответственную должность инструктора по компьютерному обучению.
       За её окошком сейчас творится та же вакханалия, что и за нашим: салюты, фейерверки, петарды… Из былых разговоров со своими соседями по палате РЦ, проживающими в разных концах города, я давно понял, что в новогоднюю ночь резкие хлопки – явление повсеместное. Поэтому в том, что ЕА нынче дёргается столь же часто, как и я, сомневаться не приходится (если, конечно, она не отсиживается в каком-нибудь подземном бункере или в засыпанной снегом хате на краю глухой деревни – что очень маловероятно). Вздрагивает ли в эту праздничную ночь вместе с нею кто-нибудь из её нынешнего окружения так же единодушно и синхронно, как это выходило у меня около 33-х часов назад? Даже если рядом с нею таковых сейчас нет, она всё равно обо мне не вспоминает.
       В течение всей долгой новогодней ночи мой возмущённый разум мучительно пытается понять, почему в этой жизни так получается, что я о ней постоянно думаю, тоскую, остро чувствую, как мне её не хватает, а она не находит в своей душе даже обрывистых, мимолётных воспоминаний о моём существовании, хотя позавчерашним вечером на протяжении почти двух часов сидела рядом со мною, уча меня компьютерной грамоте. Подобная по сути история весьма типична для меня: на протяжении практически всей сознательной жизни я о ком-то страстно думаю, а субъект моего вожделения воспринимает мою персону как ничем не примечательную частицу «серой массы, проходящей мимо…». Но на этот раз меня «зацепило» с какой-то небывалой силой. Видать, такая, как ЕА, мне ещё никогда не встречалась. А возможно, причина столь непривычной остроты моих переживаний кроется в том, что в наступившем году мне исполнится уже 31, и полюбившийся образ ЕА подспудно пробуждает в моей душе примерно те чувства, которые ярко и талантливо выразил Юрий Лоза в одной из лучших своих песен: «Мой трамвай последний скрылся за углом. Я сорокалетний человеколом, никому не нужный, как в печи зола, – одинокий человекохлам».
       Я, к счастью, пока ещё не 40-летний, но за последние 10 лет никаких улучшений (ни физических, ни психических) у меня не наблюдалось, и нет веских оснований надеяться, что положительные перемены произойдут в моей жизни в течение грядущего 10-летия. Вот меня уже «потянуло» на девочек, чей возраст младше моего. Мои ровесницы теперь кажутся мне малопривлекательными, не говоря уж о тех, кто старше. Мой позапрошлогодний лечебный курс в РЦ наглядно показал, что «налаживать контакты» я не в состоянии. Значит, у меня нет иного способа погреться в лучах девичьего внимания, как только если какая-нибудь привлекательная молодая особа будет являться неким должностным лицом, услугами которого я при содействии родителей смогу воспользоваться. Теоретически возможный круг таких должностных лиц, прямо скажем, весьма узок. Поэтому вполне может случиться так, что инструкторша по компьютерному обучению станет моим «скоро скроющимся за углом последним трамваем», на котором мне, наверное, так и не удастся комфортно «с ветерком прокатиться».

Новый год полностью вступил в свои права. Вот уже настала среда, и если бы не эти введённые правительством «по просьбам трудящихся» всеобщие 10-дневные каникулы, то у меня состоялся бы поход в «Надежду». Мне вспоминается, как в минувшую пятницу в конце занятия – после того, как ЕА обратилась ко мне с вышеупомянутой просьбой, – у меня, очевидно, произошёл обильный выброс в кровь адреналина или какого-то другого активного вещества, и я осмелился задать вопрос: «А когда теперь приходить-то? Небось, через 12 дней?».  «Да… После каникул…» – задумчиво и тихо ответила ЕА, потом встала и пошла к двери дать знак моему папе, ожидавшему в холле окончания урока, что пора меня уводить. Её ответ прозвучал настолько равнодушно, что у меня невольно сложилось мнение, что ей совершенно безразлично, через сколько времени состоится наша следующая встреча и состоится ли вообще. Сегодня она, конечно же, ничуть не печалится о том, что в 17-м часу ей не доведётся увидеть моего лица и в течение последующих двух часов быть в непосредственной близости от меня.
       А вот меня совсем не радуют эти каникулы. На всём их протяжении в моей душе неотступно гнездится тоска. Во время дневного гуляния папа вёл меня по нашему привычному замкнутому кругу, пролегающему в одной из своих точек около знакомого серого одноэтажного здания гуманитарного заведения, предназначенного для культурного досуга инвалидов. Проходя возле его плотно закрытой двери, я с шевельнувшейся где-то внутри себя детской обидой подумал, что здесь меня ближайшие дни уж точно никто не ждёт: народ, в том числе и ЕА, отдыхает, празднует и веселится.
       Эх, пойти бы погулять по какому-нибудь другому маршруту, но для этого придётся переходить одну из автомагистралей, в кольце которых находится наш небольшой жилой квартал. В последние годы у меня заметно усилился страх перед переходом мостовых. Не зная, как помочь мне справиться с этой напастью, папа идёт по пути наименьшего сопротивления (по принципу «Не буди лиха, пока тихо»), поэтому и вчера, и позавчера путь нашего гуляния пролегал точно там же, где сегодня. То же самое будет и завтра: напряжённо вцепившись в папину руку, я снова медленной спастичной поступью проковыляю возле всё того же гуманитарного заведения, в стенах которого на прошлой неделе обратилась ко мне с маленькой разумной просьбой девушка, чей светлый, но грустный образ возникает в моём сознании всякий раз, как только по старой, укоренившейся привычке я начинаю всматриваться в номерные знаки автомобилей в поисках посетителей моего храма. И опять я буду исподлобья глядеть в занавешенное белыми жалюзи окно, тревожно гадая, удастся ли мне исполнить её нехитрую просьбу или же меня приведут к ней после каникул так ничего и не сумевшим сделать.
       После вечерней прогулки я, как обычно, сажусь за компьютер, дабы провести своё, ставшее традиционным, полуторачасовое самостоятельное занятие. В течение всего этого занятия, как, впрочем, и нескольких предыдущих, у меня не выходит из головы мысль о том, что ничему кроме печатанья я так, в принципе, и не научился, поэтому просьба ЕА мне с моими познаниями явно не «по зубам». Мне живо представляется, как я буду со смущением объяснять ей, что не сумел скопировать нашу недооформленную таблицу с учебной дискеты на свой компьютер. Наверное, её ждёт глубокое разочарование в моих ученических способностях.
       Чтобы отвлечься от бесконечных дум, за ужином я включаю телевизор, по которому показывают фильм «Особенности национальной охоты». Это кино демонстрируется уже далеко не впервые, но я смотрю его первый раз. Чего только не сделаешь ради успокоения души. Раньше, читая в телепрограмме название сего фильма, я оставался безучастен, а нынешним вечером у меня возникло желание ознакомиться с этим широко разрекламированным шедевром современного российского кинематографа.  В процессе начатого просмотра один из главных героев – тот, который помоложе и постройнее, – всё сильнее привлекает моё внимание. Я всё больше ловлю себя на странном, удивительном ощущении, что сей человек чем-то напоминает мне ЕА.
   «Как же такое может быть, чтобы парень, имеющий вполне мужественные черты (как лица, так и всего остального), вдруг показался чем-то похожим на исполненную благоуханием бесконечной женственности тонкую девушку?» – невольно задаюсь я вопросом. Кроме себя самого мне не к кому обратиться за истолкованием происходящих в моей душе эксцессов. И в самом деле, не стану же я всё это обсуждать с родителями. Ведь им ещё предстоит раза три сводить меня к той учительнице, которую нынче невзначай напомнил мне один из героев фильма «Особенности национальной охоты». А я и так деревенею при приближении к компьютерному классу… Звонить по этому поводу двум своим приятелям – бывшим многократным соседям по палате РЦ – я тоже не стану. Им слишком сложно будет понять специфику моих переживаний, да к тому же у меня не очень поворотлив язык, и я вряд ли смогу быть красноречив в устном изложении своего душевного состояния. Поэтому ответ на возникший вопрос мне придётся искать в гордом одиночестве. «Скорее всего, это не что иное, как происки воспалённого воображения», – беззвучно отвечаю я сам себе, стараясь воздерживаться от бесполезных углублений в мистику.
       Сутки спустя, сев за вечернюю трапезу, я опять включаю «ящик» и вижу тех же самых героев, один из которых напоминает мне её. На этот раз идёт фильм «Особенности национальной рыбалки». Название мне давно знакомо, но смотрю я сие кино тоже впервые. Опорожнив тарелку с едой, я встаю из-за стола и удобно устраиваюсь на мамином старом диване. Всецело сосредоточиться на «Особенностях национальной рыбалки» мне мешают захватившие мой неугомонный разум глубокие размышления об особенностях «национального» внимания.
       Я снова и снова вспоминаю мамино решительное «Нет» в ответ на вопросительно высказанное папой предположение о том, что инструктором по компьютерному обучению является некая еврейка, которую он видел в «Надежде», когда в конце лета (или начале осени) забегал туда после работы разузнать, проводятся ли там компьютерные курсы. Теперь-то папа сам уже давно твёрдо убедился, что в девушке, обучающей меня компьютерной грамоте, не течёт еврейская кровь. Я уверен, что это так, хотя пока не заводил с ним разговор на эту тему. Она русская – одной национальности со мною! Осознание сего факта вызывает во мне какое-то невероятное наслаждение, никогда не испытываемое до знакомства с ЕА. Я этим буквально тихо упиваюсь, смакую, и даже сам удивляюсь, как же во мне – далёком от антисемитизма человеке – пробудились такие странные чувства.
       ЕА же вспоминает о моём существовании только тогда, когда я, держась за родительскую руку, появляюсь на пороге компьютерного класса. Она едва ли испытывает приливы глубинной радости от мысли о том, что я – её «лучший ученик» – одной с нею национальности. Будь я евреем или кем-нибудь ещё, моей персоне уделялось бы ровно столько же внимания, ибо невидимка – это моя главная «национальность», представительницей которой ЕА не является. Тем не менее, тарелка, в которой мама принесла мне вечернее кушанье, всё-таки опорожнилась. Значит, я, как ни странно, всё же не призрак. И возможно, настанет час, когда, немного перефразировав прочитанную много лет назад в старом детективном очерке реплику «Меня не любишь – так берегись любви моей!», я чётко и безжалостно прореку: «Меня не воспринимаешь всерьёз – так берегись внимания моего!». Ну, а пока я в полной безвестности лежу на диване и, тихо думая о своём, смотрю «Особенности национальной рыбалки».

Наступает канун светлого праздника Рождества Христова. По центральным каналам TV идёт прямая трансляция церковной службы. «Уверен, что этим вечером ЕА непременно посещала Храм Божий, – размышляю я, глядя на телеэкран, изображающий величественную красоту Кафедрального собора и одухотворённые лица людей, участвующих в Рождественском богослужении. – Как жаль, что я не могу составить ей компанию и войти вместе с нею в церковные врата, чтобы, слегка касаясь её руки, шагнуть по направлению к алтарю, возжечь за здравие свечу и приложиться к святым иконам. Наверное, вместо меня на склоне сегодняшнего дня это сделал кто-то другой: вдыхая её неземное благоухание, гармонично сочетающееся с запахом плавящегося воска и ароматом дымящегося воскуриваемым фимиамом кадила, он созерцал, как она, целомудренно облачённая в длинную юбку из гладкой, плотной ткани и зимнее пальто, аккуратно осеняла себя крестными знамениями и благоговейно вполголоса произносила слова животворящей молитвы. А чем же занимался я в то самое время? Ничем таким, ради чего стоило рождаться».
       Вот кадр задержался на молодой женщине. Как и у всех находящихся в церкви представительниц слабого пола, её голова прикрыта платочком. Мне вдруг ярко и живо представилась ЕА в такой же косынке. Её овальная форма лица, ровный нос, тонкие губы, немного грустные глаза и эта косынка, опрятно прикрывающая длинные русые волосы так, что видна лишь опускающаяся на лоб чёлка и достающий почти до утончённой поясницы хвостик. О, как это прекрасно, очаровательно, трогательно!.. А ведь кому-то наверняка довелось сие великолепие видеть на самом деле. Заглянуть бы в душу тому неизвестному мне человеку, ибо он, должно быть, точно знает, зачем Творец вселенной воззвал его из небытия, и ничуть не сожалеет о своём приходе на эту планету.

На следующий после Рождества день моё дневное гуляние совершалось при помощи мамы. Подстраиваться под мои «чудачества» ей удаётся лучше, нежели папе, поэтому, терпеливо постояв несколько минут у обочины оживлённого проспекта, мама дождалась момента, когда на близлежащей полосе машины были далеко, а автопоток, движущийся в противоположном направлении, остановился у расположенного метрах в 200-х светофора, – и перевела меня через крупную межрайонную магистраль. Я рад наконец-то побродить по парку, в котором не был уже целую декаду. Шагая по заснеженным тропам, аллеям и берегам замёрзших озёр, я тешу свою душу мыслью о том, что на этом гулянии мне не придётся проходить возле того серого одноэтажного здания, навивающего на меня массу эмоций и переживаний, от которых я уже изрядно устал и мечтаю о короткой передышке.
       Однако полностью отрешиться от кручины о невыполненной просьбе своей скромной и красивой учительницы у меня всё равно не получается. До посещения «Надежды» осталось три дня, и пора уже, наконец, от пустых минорных раздумий перейти к каким-то решительным действиям. Впрочем, если честно, решительное действие, на которое я способен в данной ситуации, может быть только одно: звонок моему «продвинутому» товарищу, 4-кратному соседу по палате РЦ, Олегу. И о его неизбежности я, на самом деле, догадывался с того момента, как услышал просьбу ЕА, но все эти дни медлил, утешая себя иллюзией, что в мою голову придут какие-то неожиданные, свежие идеи и мне удастся справиться самому. Можно, конечно, подождать ещё денька два, но я уже слишком извёлся, и мне очень хочется поскорее со всем этим разделаться, чтоб наконец упал камень с души.
       Надышавшегося относительно чистым воздухом городского парка, мама привела меня домой незадолго до наступления сумерек. Выполнив в течение следующих двух часов комплекс бесхитростных гимнастических упражнений и отобедав, я иду в ванную мыть липкие от прикосновения к пище руки и полоскать выпачканный крошками рот. За окном остатки вечерней зари уже угасли. Тёмное хмурое небо вот-вот обрушится на город обильным снегопадом. Выйдя из ванной, я сворачиваю налево и оказываюсь на кухне, где мама пьёт свой послеобеденный кофе. Я прошу её взять чашку с бутербродами и перебраться в большую комнату, поскольку на кухонном столе стоит телефон, которым мне необходимо воспользоваться – и чем быстрее, тем лучше.
       Вообще-то в нашей квартире имеется два телефонных аппарата. Второй аппарат находится в маленькой комнате, где папа смотрит телевизор, так что, в принципе, я мог бы позвонить и оттуда, спокойно попросив папу продолжить просмотр понравившейся передачи в большой комнате. Но у того аппарата к внутренней стороне трубки приделаны кнопки, за которые я иногда задеваю пальцами, в результате чего связь резко сбивается. Поэтому я рвусь на кухню, ибо тамошний телефонный аппарат является дисковым, и с какой бы звериной силой моя напряжённая рука не сжимала трубку, мои пальцы ни за какие «навороченные штучки» не заденут и недоразумений не случится.
       Набрав знакомый номер, я с волнением ожидаю ответа. Услышав голос своего товарища, я бодро произношу поздравление с Новым годом и Рождеством, а также напоминаю ему о грядущей через 11 дней встрече, когда мы оба поступим в РЦ и, по уже состоявшейся договорённости с врачом, в пятый раз «ляжем» в одну палату, затем подхожу к сути своего звонка.
– Знаешь ли, тут такое дело… – озабоченно говорю я, всё сильнее сжимая пальцами правой руки телефонную трубку. – Перед началом этих каникул моя учительница попросила меня скопировать один файл с дискеты на мой компьютер. Не мог бы ты мне подсказать, как это делается?
       Олег с увлечением подробно рассказывает технологию достижения нужного мне результата, я же отчаянно пытаюсь хоть что-нибудь из услышанного запомнить.
– Понял? – участливо спрашивает он в конце своего объяснения.
– Да, вроде бы… – нерешительно отвечаю я и, растерянно поблагодарив своего отзывчивого товарища, осторожно вешаю трубку.
       Идя по прихожей, я с досадой признаюсь самому себе, что из состоявшегося телефонного разговора мне так и не удалось ничего понять. «Наверное, придётся о просьбе ЕА рассказать папе, чтобы он постучал в дверь смежной квартиры и вызвал на подмогу черноволосого кучерявого парня», – скрипя сердцем, прихожу я к выводу о неизбежности такого варианта разрешения вставшей передо мною проблемы. Но едва успеваю я войти в большую комнату, как меня догоняет резкая звуковая волна зашедшегося в весёлом звоне телефона. Папа, чуть привстав с дивана, хватает трубку своего современного аппарата, здоровается, затем подзывает меня. Я не вхожу в его маленькую комнату, а возвращаюсь на кухню к старому, удобному аппарату и, приложив к уху светло-жёлтую трубку, ещё не остывшую от моей цепкой горячей руки, снова слышу голос своего доброго товарища, с которым неуверенно попрощался минуту назад. Он оказался настолько проницателен, что, не видя меня, уловил мою неуверенность и, вспомнив более простой способ копирования содержащегося на дискете файла, сразу же набрал номер нашего телефона.
– Ты вот что сделай, – слышу я обращённый ко мне с другого конца провода мудрый совет моего просвещённого приятеля. – Ты просто возьми и «перетащи» ярлык нужного тебе файла с заранее открытой дискеты в папку «Мои документы»; надеюсь, тебя там уже учили, как, не отрывая пальца от левой кнопки мыши, осуществляется «перетаскивание» различных ярлыков и прочие операции.
– О, да! Этому меня, безусловно, уже учили! – переполненный благодарностью, отвечаю я. – Полагаю, твой последний совет станет для меня спасительным. Огромное спасибо и до скорого свидания!
       Повесив трубку, я вспоминаю, как ЕА учила меня передвигать вставленный в «документ» рисунок, а также изменять размер ячеек таблицы: во всех этих случаях мы с ней на первых порах использовали тот самый способ, при котором нужно было двигать мышкой, не отрывая пальца от левой кнопки. При проделывании сей операции, которую ЕА и остальные учащиеся выполняли с непринуждённой лёгкостью, я впадал чуть ли не в исступление. Пыхтя на весь кабинет, я с жутко кривящимся ртом изгибался так, чтобы моя левая рука достала до мыши, поскольку одной правой выполнять такую манипуляцию у меня не получалось. Удерживая левой рукой кнопку в нажатом состоянии, правой я двигал мышь. Видя мои страдальческие гримасы и полуконвульсивные телодвижения, ЕА не стала, держась за сердце, «охать» от жалости, а поступила гораздо умнее. В ненавязчивой, немного отстранённой, манере она рассказала и продемонстрировала мне альтернативные методы решения тех же самых задач, осуществляемые с помощью клавиатуры.
       Мой разумный товарищ уже при первом нашем сегодняшнем телефонном разговоре толковал мне о том, как произвести копирование с дискеты на компьютер, прибегая лишь к физически простым действиям. Но по моему тупому «даканью» он безошибочно определил, что я ничего не понял, и спустя минуту после окончания нашей беседы возобновил телефонную связь со мной, чтобы сообщить мне о способе, требующем меньших умственных затрат. А в природе всё уравновешено – и там, где нужно меньше ума, требуется больше силы. Ну ничего. Я как-нибудь справлюсь. Изогнусь ужом, изойдусь слюнями и соплями, но сделаю. Ведь теперь у меня появилась реальная возможность исполнить просьбу ЕА, не рассказывая о ней папе и не прибегая к помощи жителя смежной квартиры.
       Этим Святочным вечером наша с ЕА недоделанная таблица наконец-то скопирована мною на компьютер. Да, конечно, мне потребовалось приложить немалые физические усилия, чтобы совершить это «перетаскивание», зато упал камень с души и грядущие три дня можно жить с воскресшей надеждой остаться в числе «лучших учеников». Я так сильно растроган, что не удержался и ещё раз позвонил своему понятливому приятелю, чтобы с благодарностью поведать об успешном завершении предложенной им операции, направленной на выполнение чрезвычайно важного задания. Милость Божью я тоже без внимания не оставил, сотворив благодарственную молитву.

Последний день нововведённых общенародных каникул пришёлся на второй вторник наступившего года. После вечернего гуляния я, как обычно, провожу самостоятельное занятие на компьютере, во время которого моя истосковавшаяся по девичьему вниманию душа трепещет и волнуется от предвкушения того, что завтра, после 12-дневного перерыва, я буду глядеть в экран точно такого же монитора, нажимая на точно такие же клавиши, но не в папиной непроветриваемой комнате, а в компьютерном классе, где мне снова доведётся окунуться в атмосферу, наполненную райским благоуханием. И этот неземной аромат будет, как и прежде, исходить от высокой, стройной девушки, которую мои родители по праву называют моей учительницей. Завтра я опять с приливом неизъяснимой внутренней теплоты прикоснусь своими напряжёнными пальцами к мышке и клавишам, которые будут содержать на себе совсем-совсем свежие отпечатки её тонких, светлых перстов.
       В таком волнительно-торжественном расположении духа я провёл остаток вечера. Дослушав до конца радиопередачу «Евангельские чтения», я долго лежал в постели с широко открытыми глазами и думал о том, что уже близок час, когда мне предстоит с маминой помощью переступить порог компьютерного класса, напомнив ЕА о своём существовании. Где-то в 4-м часу мои веки отяжелели, затем вовсе сомкнулись, и я погрузился в таинственный мир сновидений, где меня ждали встречи с искажёнными образами людей, предметов и прочего, когда-то виденного или придуманного мною в реальной жизни. Вопреки расхожему мнению о том, что сюжет сновидения напрямую зависит от мыслей и впечатлений прожитого дня, учительницы среди действующих лиц моего ночного «кино», срежиссированного подсознанием, не было.
       Проснулся я, когда кончик маленькой стрелки висящих на стене часов был уже высоко – в районе цифры 11. После завтрака я оставляю на столе недопитую чашку с чаем и иду в ванную тщательно чистить зубы. Затем я долго и старательно выскабливаю своё густо намыленное лицо острым платиновым лезвием, чтоб оно сделалось гладким, как у младенца, и наиболее полно соответствовало моим незыблемым стереотипам роли и образа ученика. Спустя час после выхода из ванной у меня появились характерные ощущения в животе, которых я не испытывал уже ровно две недели, и мне пришлось с позывами к жидкому стулу поспешить в туалет.
       По окончании передачи «По страницам Библии» мы с мамой неторопливо одеваемся, выходим на улицу и по нашему привычному маршруту часового гуляния, предваряющего урок компьютерной грамоты, приближаемся к двери гуманитарного заведения под названием «Надежда». Войдя в здание, я сразу же попадаю под магическое воздействие знакомого специфического запаха, и предвкушение долгожданной, хотя и сугубо деловой, встречи становится настолько явственным, что всё моё тело охватывает волна неконтролируемого напряжения.
       Вот уже и молодая гардеробщица тут как тут – стоит ждёт, когда мама, вытащив из-под моего горла булавку, снимет с меня зимнюю куртку. И наконец дождавшись, услужливо берёт её в свои пропахшие табаком руки и, прихватив ещё снятую с моей головы шапку, деловито несёт в гардеробную комнату. Ведь она воспринимает меня как чудо гороховое и, наверное, своей обходительностью надеется заслужить от моей мамы какое-нибудь откровение обо мне, дабы всё-таки понять, человек я вообще или нет. Однако её надежде не суждено оправдаться, поскольку мои родители не слишком болтливы, особенно когда чувствуют проявляемое кем-либо праздное любопытство по отношению ко мне.
       В принципе, гардеробщица неплохая девчонка, и если бы я пришёл сюда самостоятельно, то с удовольствием ответил бы на все её (даже самые интимные) вопросы. Вот только я почему-то сомневаюсь, что при таком условии она проявляла бы ко мне столь живой интерес. А сейчас, когда я, вцепившись в мамину руку, непослушными ногами устремляюсь к компьютерному классу, её внимание мне в тягость. Ну что ж, в этом мире часто случаются досадные несовпадения.
       Боковым зрением я вижу, как молодая гардеробщица, удерживая в руках мои вещи, пытается достать из кармана своих голубых джинсовых брюк ключ от решётчато-стальной двери, но в этот момент мы с мамой уже проходим около большого настенного зеркала, и моё внимание невольно переключается на отражение своей «харизматичной» внешности. С того дня, как мама меня остригла, минуло уже два месяца, и я с некоторым душевным облегчением отмечаю, что мои волосы наконец-то перестали торчать подобно иглам дикобраза и теперь их можно хоть как-то причесать.
       Пройдя через холл, мы подходим к тому самому кабинету, на окошко которого я с сердечной тоской глядел на протяжении всех каникул при наших с папой почти ежедневных прогулках по одному и тому же замкнутому кругу, когда можно было увидеть лишь на фоне белых жалюзи приклеенное к стеклу скромное объявление о компьютерных курсах. Робко остановившись перед чуть приоткрытой дверью, я с трепетом замечаю, что слева от торца всё так же, как в начале, висит на стене ровный бумажный листок с тремя напечатанными крупным шрифтом словами – фамилией, именем и отчеством человека, чьи услуги при желании можно получить за этой дверью, причём совершенно бесплатно.
       Мне вспомнилось, как ровно девять недель назад я впервые прочёл эти три незабвенных слова, начинающиеся с заглавных букв, и мучительно пытался представить себе женщину, которую они обозначают. До чего же пугающими были те образы, возникавшие тогда в моём разыгравшемся воображении. Мог ли я подумать в те тянущиеся томительно долго ноябрьские минуты, с каким нетерпением буду ждать окончания новогодних каникул томимый жаждой снова испытать радость близкого присутствия этой загадочной женщины? Насколько я помню, версии о подобном развитии событий у меня в ту не очень далёкую пору как-то не наблюдалось.
       Но вот мама осторожно берётся за дверь и тихонько тянет на себя, благодаря чему обзор компьютерного класса улучшается, и с бешено колотящимся сердцем, стук которого отдаётся где-то внутри черепной коробки, я ловлю взглядом девушку, чей тонкий, подвижный стан выделяется среди сидящих фигур пришедших до меня учеников и учениц. На ней длинная пёстрая юбка, узкий подол которой загораживает верхнюю половину коричневых кожаных сапог. Её чёлка из длинных светло-русых волос слегка касается тонкой блестящей оправы очков. А блуза нежных, неярких цветовых тонов элегантно облегает её молодое, упругое тело, целомудренно укрывая грудь и делая невидимым для посторонних глаз православный крест, о наличии которого мне давно и упорно подсказывает интуиция. Во всём этом великолепии я с замиранием духа и ясностью сознания узнаю ЕА.
       Наконец она обернулась на дверь и увидела меня, стоящего в сопровождении мамы на пороге. Моё выбритое лицо безобразно скарёжилось. И сколько бы я себя не уговаривал, с какой бы горячностью не взывал свою психику к здравому смыслу, согласно которому никакой пользы от такой дикой напряжённости нет, а только лишь один вопиющий вред, – всё равно мне не удалось войти в кабинет спокойной походкой и с ровно сложенными губами. Подводя меня к указанному ЕА стулу, маме пришлось превозмогать боль в правом предплечье, ибо я очень боялся, не удержавшись на своих одубевших ногах, прилюдно упасть под ноги учительнице и изо всех сил сжал кисть левой руки, забыв о том, что вцепился не в металлический поручень, а в живую плоть.
– Только он без спинки… – извиняющимся негромким голосом произносит ЕА, в то время как я уже касаюсь стула своей брючиной. Прозвучавшее предупреждение меня ничуть не смутило, и я, не колеблясь, опускаю на него мягкую заднюю часть своего напружиненного тела удовлетворённый тем, что без серьёзных неприятностей преодолел путь от двери до стула.
– Да ничего страшного, – добродушно отвечает мама. Я глубоко тронут заботливой предупредительностью молодой, красивой учительницы, и мне очень хочется в подтверждение маминым словам сказать ей, что при работе за компьютером я крайне редко облокачиваюсь на спинку стула, поэтому для меня действительно без разницы, есть она или нет. Но мой рот насильственно кривится, и я безлико молчу. Мама выходит в холл, оставив на столе вынутый из сумки конверт с дискетой.
       Начало занятия оказалось вполне традиционным.
– Вставляйте дискету, – обращается ко мне ЕА. Теперь-то я, к счастью, помню, какой стороной вставляется этот важный чёрный предмет, и исполняю её повеление «без сучка и задоринки». Сему факту ЕА значения не придала, приняв его как должное. Ну в самом деле, должен же ученик, которого она в приватной беседе с его отцом назвала одним из лучших, на третьем месяце обучения наконец запомнить, в каком положении следует держать дискету, чтоб вставить её в специально предназначенное отверстие. На экране появляется наша недооформленная таблица, так что несложно догадаться, чем мне предстоит заниматься в течение сегодняшнего урока.
       Мне потребовался ровно час, чтобы «довести до ума» созданную в предпоследний день минувшего года таблицу. На протяжении всего этого часа я ожидал от ЕА вопроса: «Скопировал ли ты сей файл с дискеты на свой компьютер?». Однако никакого вопроса не прозвучало ни во время моей усердной работы, ни позже, когда таблица была представлена разумно-критичному взгляду ЕА в своём конечном варианте. Невольно складывается впечатление, что она уже давным-давно забыла свою маленькую просьбу, заставившую меня в течение почти всех новогодних каникул пребывать в сосредоточенно-тревожном расположении ума.
   «Смотрела ли ты в эти праздничные дни какой-нибудь фильм, среди героев или героинь которого был бы некто, напомнивший тебе меня?» – хочется мне спросить, серьёзно заглянув в её глаза, флегматично смотрящие через бесцветные стёкла очков, а потом вдумчиво прибавить: «Лично я на прошлой неделе видел целых два кино, где фигурировало действующее лицо, пробуждавшее в моей душе живую память о тебе, и твою просьбу мне не удалось забыть ни на секунду».
       Было бы весьма интересно проследить её реакцию на этот активно прокручиваемый в моей голове монолог, однако мой язык дружит со мною далеко не всегда и не желает воспроизводить для внешнего мира сию звучащую внутри меня речь.
       Предположим, я не смог произнести сформулированного выше вопроса с утверждением из-за того, что моё «аристократически воспитанное» подсознание заблокировало речевой аппарат с благой целью удержать меня от излишней дерзости. Но как оправдать мою немоту, завладевшую мною спустя ровно час после прихода в этот кабинет, когда я с недоумением увидел, что ЕА, проверив нашу таблицу, направилась к двери вызывать из холла маму? Разве не разумно было бы напомнить ЕА, что моё занятие обычно длится полтора-два часа, и вежливо попросить её дать мне ещё какое-нибудь небольшое задание?
– Что-то Вашей мамы нет, – с такими словами ЕА возвращается от двери.
– Наверное, мама ушла по делам и скоро придёт. Она же не знала, что мы сегодня так быстро закончим, – отвечаю я с намёком на то, что со мною пока ещё рановато прощаться и надо бы продолжить урок, подкинув мне какого-нибудь нового учебного материала. Но ЕА твёрдо решила, что на сегодня с меня хватит, и, не услышав никакого подтекста в моих словах, посоветовала мне позвонить маме по мобильнику, дабы ускорить её приход.
– Мы с мамой не носим с собой мобильники, – возразил я, чувствуя, как наполнившая мою душу растерянность перерастает в раздражение. Напомнить бы ей про ту просьбу, с которой она обратилась ко мне накануне новогоднего праздника, и рассказать, с какой «головной болью» я её выполнял. Вот тогда бы до её креативного ума наверняка дошло, что мне следует уделять чуть побольше внимания, ибо я чего-то от неё явно недополучаю, коли до сих пор не умею без посторонней помощи скопировать с дискеты на компьютер простейший файл.
– Ну тогда посидите подождите, – спокойно говорит ЕА. Я безмолвно соглашаюсь. А ведь стоит мне произнести лишь несколько нехитрых слов – и тогда всё стало бы совсем иначе: ЕА дала бы положительный ответ на моё предложение продолжить работу и выполнить ещё какое-нибудь упражнение. Учительнице наверняка было бы приятно, если бы её ученик открыто выразил вслух свою заинтересованность в учёбе. Как обидно, что у меня такой строптивый язык, часто отказывающийся озвучивать мои, даже самые благие, желания.
       Беспомощно сидя перед выключенным компьютером в ожидании мамы, я смущённо озираюсь по сторонам и замечаю, что среди учащихся появился человек с физическими отклонениями, похожими на мои. Его скулы неестественно натянуты, скрюченные пальцы едва попадают по нужным клавишам, речь невнятна. По моему разумению, он занял вакансию, образовавшуюся вследствие выхода из стажёрского состава той тучной женщины «бальзаковского» возраста, которая за неделю до Нового года уже училась создавать «почтовый ящик» в Интернете.
   «Ну наконец-то! – с ободрением думаю я. – А то ведь за прошедшие два месяца тут, кроме меня и вон того светловолосого мальчика с торчащим в правом ухе слуховым аппаратом, не было никого, кто мог бы своей внешностью подтвердить, что сие заведение действительно предназначено для досуга инвалидов».
       Я поворачиваю голову ещё больше и вижу школьную доску, висящую на противоположной стене, сзади меня. Доска явно не целиковая, а только её половина или даже треть. На ней небрежным почерком что-то написано мелом. Почему же на данный предмет я впервые обратил внимание лишь сейчас? Полагаю, это объясняется тем, что при мне тут не было ни одного случая, когда бы ЕА прибегала к столь банальному учительскому приёму. А поскольку я уже достаточно давно посещаю компьютерные курсы и почти каждый раз задерживаюсь здесь дольше других учащихся, то имеет смысл всерьёз задуматься над вопросом: почему за такой солидный срок мне никогда не доводилось быть свидетелем того, как ЕА берёт в свои руки мел и пишет по доске? Не наводит ли это на подозрение, что стройная, высокая девушка с инициалами «Е.А.» не единственная хозяйка компьютерного класса; что существует ещё какая-то учительница, проводящая занятия в этом же кабинете, но только в другое время?
       Меня, кстати, ещё в конце осени озадачил случайно обнаруженный хаос, царящий на стоящем у окна письменном столе и на висящей над компьютерами полке. На них безалаберно разбросаны всевозможные предметы, начиная от каких-то старых засаленных кассет и заканчивая спутанными обрывками проводов, среди которых валяются гайки, шурупы и детали доисторических электроприборов. Весь этот беспорядок абсолютно не соответствует безупречно опрятному облику девушки, облачённой в длинную пёструю юбку и надевающей перед началом работы очки с тонкой блестящей оправой, – которая воспринимается моим ограниченным сознанием как единственная и неповторимая хозяйка компьютерного класса. Он также не вяжется и с тем неземным благоуханием, исходящим откуда-то из неизмеримой глубины её чистой девичьей души. Невольно создаётся впечатление, что из поля моего зрения ускользает какой-то важный аспект жизнедеятельности сего кабинета, и на самом деле кто-то проводит здесь гораздо больше времени, нежели ЕА. И вероятнее всего, надписи на обрезке школьной доски сделаны тем же неизвестным мне человеком, который создаёт этот хаос.
       Возникшее предположение не кажется мне таким уж неожиданным, ведь на висящем напротив раздевалки объявлении с перечнем предлагаемых «Надеждой» услуг мы с мамой ещё при первом посещении прочли, что наряду с бесплатными компьютерными курсами здесь также проводятся платные. Причём я точно помню, что инициалы инструктора, фигурирующие в строке о платных курсах, вовсе не «Е.А.», а совсем иные. В таком скромном по размеру заведении вряд ли найдётся ещё один компьютерный класс, и платные курсы, вероятнее всего, проводятся там же, где бесплатные.
       Я давно уже заметил, что, вопреки холодному логическому расчёту, платное далеко не всегда лучше бесплатного. Мой жизненный опыт склоняет меня к мнению, что всё самое лучшее в этом мире обретается бесплатно. Может быть, тут тоже есть своя логика: Божью благодать за деньги не купишь – она даётся даром. Вот и сейчас, озираясь по сторонам и глядя то на доску с какими-то небрежными надписями, то на царящий на письменном столе и полке бедлам, я беззвучно благодарю Бога, что Он вложил в ум моим родителям привести меня не к платному инструктору, который, очевидно, всё это здесь устраивает, а к ЕА, наполняющей сей кабинет райским благоуханием и не берущей со своих учеников ни копейки.
   «А что это такое выпячивается вон там, справа от школьной доски?» – вдруг задаюсь я вопросом и, присмотревшись повнимательнее, вижу несколько (3 или 4) приделанных к стене крючков, на которых висят предметы верхней одежды: куртки, пальто. Чья же это одёжа, если мне точно известно, что ЕА щепетильно убирает свои вещи в компактный шкафчик, стоящий в углу возле двери? Да и потом, одна ЕА при всём желании не смогла бы занять сразу 3 или 4 крючка под свою верхнюю одежду. Остаётся только предположить, что кое-кто из учащихся не пользуется услугами гардеробщицы, а раздевается прямо здесь, в компьютерном классе. Наверное, такой вариант вполне приемлем для данного гуманитарного заведения, и даже вон для удобства посетителей привинчены крючки на стене кабинета, несмотря на наличие раздевалки возле входа в здание.
       Честно говоря, заметить, что правила поведения тут достаточно демократичны, не так уж сложно. Например, когда я сюда впервые пришёл, охранник вежливо, но настойчиво попросил нас с мамой надеть бахилы, однако последние полтора месяца мы про них вспоминаем крайне редко, поскольку нам уже давно стало ясно, что это делать вовсе не обязательно – ведь большинство людей спокойно топчется по здешнему полу в ничем не прикрытой обуви, оставляя грязные следы.
        Примечательно то, что до сего момента я ни разу не замечал эту вешалку, никогда не слышал никакой возни позади себя. Наверняка при каждом занятии за моей спиной по нескольку человек раздевалось и одевалось, а я ни о чём не догадывался. Видать, учение настолько сильно поглощает моё внимание, что я долгое время не придавал значения многим вещам, окружающим меня. Единственное, что однажды заставило мою шею повернуться под развёрнутым углом, – это неодолимое желание увидеть, как ЕА надевает на своё ангельское лицо очки с тонкой блестящей оправой. Но мыслимо ли было при созерцании такого величественного действа обратить внимание, что где-то на заднем плане помещены объекты типа пары-тройки висящих на крючках чёрно-серых курток и прикреплённого к стене квадратного обрезка школьной доски, исписанного чьими-то непонятными каракулями?
       А сегодня так случилось, что в силу вышеобозначенной причины мне приходится вот уже минут 10 сидеть без дела. Раскидистого дуба с золотистой листвой передо мною нет, поскольку на этот раз я посажен за другой компьютер, рабочий стол которого украшен менее красивым рисунком. Девушка в длинной пёстрой юбке стоит где-то поодаль, общаясь с кем-то из учеников. Пользуясь тем, что окружающим людям явно не до меня, я поворачиваюсь всем туловищем и вникаю в доселе почти незнакомый мне интерьер компьютерного класса.
       При рассматривании обнаруженной вешалки мою душу с новой силой охватывает чувство неприязни к самому себе. Я задумываюсь о том, что ежели одежда, висящая на этих крючках, действительно принадлежит кому-то из учащихся, то выходит, мне тоже можно – мои родители имеют право и меня раздевать-одевать прямо здесь, в присутствии ЕА. Мне начинает в ярких красках представляться, как мама (или папа) по зову учительницы заходит в кабинет, снимает с крючка мою зимнюю куртку и, нахлобучив мне на голову вынутую из рукава шапку, напяливает её на моё напружиненное тело. При этом боковым зрением я вижу ЕА. Она совсем рядом, но воспитание не позволяет ей в открытую наблюдать за происходящим. Она занята какими-то своими делами, и создаётся впечатление, что ей абсолютно неинтересен осуществляемый мамой (или папой) процесс моего одевания. Но вот в родительской руке блеснул маленький металлический предмет, и в следующую секунду ЕА краем глаза видит, как у моего горла втыкается булавка. В этот момент она на короткое мгновение забывает свои культурные манеры, и я ловлю на себе её мимолётный, но нестерпимо пристальный, взгляд, от которого мне хочется провалиться сквозь землю.
   «Слава Богу, моя куртка висит не здесь, а в общей раздевалке, – очнувшись от своей неприятной фантазии, облегчённо вздыхаю я. – Пускай уж лучше молодая гардеробщица на всё это смотрит, а ЕА останется в стороне от подобных зрелищ. С учительницы вполне достаточно того, что ей приходится после каждого занятия выходить в холл приглашать моих родителей (то маму, то папу), поскольку я не в состоянии без их руки выбраться из кабинета».
       Вот ЕА повторно выглядывает в холл осведомиться, не пришла ли моя мама. На этот раз её попытка освободить компьютерный класс от моего бессмысленного присутствия оказалась более результативной. И через три минуты мы с мамой уже стоим перед гардеробщицей, деловито засовывающей руку в карман своих голубых джинсовых брюк, чтобы вынуть оттуда ключ от решётчато-стальной двери и услужливо вынести из надёжно запертого гардероба мою верхнюю одежду.
       Дома нас встретил испуганный папа с вопросом:
– Где вас носит?!
На поздней стадии сумерек он пришёл с работы и никак не поймёт, почему в квартире никого нет. Он так разволновался, что хотел уже звонить в милицию и заявлять о нашем исчезновении.
– Так мы же были в «Надежде», ведь сегодня среда, – удивляясь папиному возбуждению, говорит мама.
– А-а-а-а… – хлопнув ладонью себе по лбу, виновато протягивает папа. – Я же совсем забыл про эти компьютерные курсы!
       Слушая сей громкий диалог, я вспоминаю, как на протяжении всех каникул с тревожным самобичеванием всё отчётливее осознавал свою неспособность к самостоятельному выполнению просьбы ЕА, о которой она сегодня даже не удосужилась спросить; как с тоской считал дни и даже часы, остающиеся до прихода в «Надежду». О компьютерных курсах мне не удавалось забыть ни на секунду. А вот папа забыл, хотя именно он меня на них устраивал. Папина забывчивость вполне объяснима, если учесть, что он, в отличие от меня, в достаточной мере реализовал в жизни свои основные инстинкты и уже не испытывает столь острой нужды в созерцании девичьей красоты и женском внимании. Обидно только, что главным результатом его реализации стало появление на свет Божий такого никчёмного создания, как я, которое на 4-м десятке лет ещё не умеет без родительской помощи выйти из квартиры.

Короткой выдалась папина первая рабочая неделя наступившего года. В среду началась, а в четверг закончилась. В пятницу у папы, как всегда, выходной, и в «Надежду» отвёл меня он. В этот день я уже не жду, что ЕА вспомнит о своей просьбе, так как это уже совсем неактуально – мы с нею начали работу над новой таблицей в программе Excel. На сей раз мы довели дело до конца и завершили занятие лишь тогда, когда таблица была полностью оформлена и ничем не отличалась от оригинала, отпечатанного на положенном передо мною бумажном листе. Это занятие стало самым долгим за всю историю моих посещений компьютерных курсов. Оно длилось более двух часов и сполна компенсировало собой моё недовольство, вызванное неожиданно ранним завершением прошлого урока.
       Проверив правильность созданной нашими с нею совместными усилиями таблицы, ЕА говорит:
– Ну вот, мы закончили изучение программы Excel. В следующий раз посмотрим Интернет.
Сие известие заставило меня встрепенуться. Изучаемая программа казалась мне такой сложной и объёмной, что я уже слабо надеялся до отъезда в РЦ дойти до Интернета.
– Но нам остаётся всего одно занятие – я скоро ложусь в больницу, – взволнованно произношу я.
– Да нам и так уже осталось совсем немного до конца учебного курса. Два или три занятия – и, собственно, всё, – спокойно отвечает мне ЕА.
– Как?! – звучит моя удивлённая реплика. – А я думал, для того, чтоб всё это освоить, нужно ещё, как минимум, полгода сюда ходить.
   ЕА улыбнулась, но ничего не сказала. Эта улыбка останется в моей памяти как самая ласковая и обворожительная, которую мне доводилось созерцать в своей одичалой, однообразной жизни.
       Вечер я провожу в долгой, сосредоточенной молитве. В неярких лучах бра, освещающих большую комнату нашей квартиры, я достаю из серванта пузырёк с остатками давнишнего мужского одеколона, чудесным образом превратившегося в благовонное маслянистое вещество очень похожее на миро, и подушечкой указательного пальца левой руки слегка наношу его себе на шею. На письменный стол перед окном ставлю икону со святым ликом Спасителя и, опустившись на колени, обращаюсь к Небесному Отцу.
     «Господи, – негромко говорю я, глядя то на икону, то на чернеющее за окошком вечернее небо. – Ты, конечно же, помнишь, как во вторую пятницу ноября я просил Тебя о защите от возникновения во мне страстно-романтических чувств по отношению к девушке, обучающей меня компьютерной грамоте. Однако, несмотря на бесспорную весомость тех аргументированных доводов, которые я во время той молитвы Тебе, Боже, приводил, мне всё-таки не удалось сохранить хладнокровие и остаться к ней равнодушным. Видно, то прошение было настолько сложным, что Ты счёл его абсурдным и невыполнимым. Наверное, Тебе, Господи, проще было заставить морские воды расступиться и по сухому дну Чермного моря вывести евреев из Египта в землю обетованную, нежели воспрепятствовать стихийному зарождению в моём восприимчивом, тоскующем по женскому вниманию существе духовно-чувственного влечения к такому удивительно нежному созданию, как моя нынешняя учительница. Теперь-то я, кажется, понимаю, что Тебе, Боже, легче было удерживать до позднего вечера солнце в зените при сражении Иисуса Навина с народами земли Ханаанской, чем заставить меня с холодным безразличием взирать на её ангельское лицо и с ровно стучащим сердцем слышать её ласковый, женственный голос.
   Ну что ж, в течение минувших двух месяцев у меня было время всесторонне проанализировать возникшую ситуацию. И я готов пред Тобою, Господи, признать своё изначальное прошение хотя и обоснованным, но не совсем корректным, ибо для его выполнения Тебе пришлось бы сделать из меня законченного импотента – как в прямом, так и в переносном смысле. Но хочу ли я этого?..
   А сегодня, в этот Святочный вечер накануне праздника Обрезания Господня, я, оказавшись перед финалом самой неординарной и захватывающей истории в своей жизни, молю Тебя о том, чтобы Ты помог состояться моему следующему занятию, ибо это для меня крайне важно. Сегодня она пообещала мне, что в следующий раз мы с нею посмотрим Интернет – свершится то, ради чего я, превозмогая давление своих хронических страхов и комплексов, решился на посещение компьютерных курсов. Через шесть дней я должен отсюда уехать, чтобы поступить на стационарное лечение, и если вдруг возникнет какая-либо проблема, которая может встать непреодолимым препятствием на моём пути в «Надежду, то нам уже некуда будет перенести этот урок. Для меня имеет особое значение, чтобы Интернет показала мне именно Е…–на А…–вна, а не кто-нибудь другой. Ведь Ты, Господи, наверное, неслучайно дал мне эту учительницу, и теперь до конца жизни всё, связанное с компьютером, будет ассоциироваться в моей душе с её светлым образом.
   Я пришёл к ней движимый мечтою добраться до содержащихся в Интернете баз данных и получить по ним информацию о железных посетителях моего храма. Мог ли я предположить, что образ инструкторши по компьютерному обучению начнёт неотступно преследовать меня и укорять за каждый взгляд на номерные знаки автомобилей? И тем не менее, больше всего на свете я сейчас желаю, чтобы именно Е…–на А…–вна помогла мне открыть ту заветную базу данных, уверенность в существовании которой послужила причиной нашего с нею знакомства.
   Вот уже третий месяц она безжалостно осуждает буквально каждое моё действие, связанное с работой над парапсихологическим проектом «Счастливые автомобили». Однако я не перестаю давать себе отчёт, что происходит это исключительно в моём воображении. А на следующем занятии должен наконец-то настать момент истины – когда я в реальности смогу проследить за её реакцией на мою открыто выраженную попытку увидеть на экране компьютера знакомые мне номера «Счастливых» автомобилей. Я также намереваюсь попробовать при ней раскрыть электронную карту и добиться того, чтобы на экране появился в своём натуральном виде лес, где на протяжении многих лет проводится моё уникальное служение. И вот тогда мне представится потрясающая возможность проверить справедливость преследующих меня видений, узнать меру их соответствия реальному положению вещей.
   О, всеведущий и мудрый Боже, только Ты один знаешь, как я жажду сего момента! Так помоги же, милосердный Господи, состояться тому желанному мною занятию в «Надежде», назначенному на будущую среду – канун моего поступления в РЦ. Прошу во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!»

В воскресенье, возвращаясь с дневного гуляния, мы с папой ощутили резкое дуновение ледяного ветра. Облака начали очень быстро расплываться, и за считанные минуты небо полностью очистилось. К вечеру столбик термометра опустился уже ниже 20-градусной отметки. По средствам массовой информации зазвучали сообщения о надвигающемся на центральные регионы России аномально-холодном циклоне.
       Наступил понедельник. После завтрака в лучах яркого солнца мама вывела меня на короткую прогулку. Мы бы рады погулять подольше, сходить в парк, да только уж больно сильно щиплет за нос и щёки 25-градусный мороз. Вечером пришедший с работы папа предложил мне посмотреть новостную телепередачу, в которой шла речь о напавшем на Москву антарктическом холоде. Я согласился включить в большой комнате телевизор. Сначала мне пришлось просмотреть ряд репортажей о лопнувших трубах городского водоснабжения, о незаводящихся автомобильных двигателях, о многочисленных случаях обморожения людей и т. п. Затем на голубом телеэкране появился невзрачный пожилой мужчина, титрами представленный старшим научным сотрудником Гидрометцентра. Он с непроницаемо-угрюмым выражением лица сообщил, что во власти ледяного циклона оказалось более, чем полстраны, и в ближайшие дни мороз в столичном регионе будет неумолимо крепнуть, стремясь к 40-градусной отметке.
       Моя душа настолько переполнилась тревогой, что, выключив телевизор, я могу только молиться.
   «О, Господи! – произношу я, встав на колени. – Три дня назад в долгой сердечной молитве я просил, чтобы Ты помог состояться моему следующему занятию. Мне не хотелось бы сомневаться в том, что Ты услышал мою пятничную молитву, однако сейчас я испытываю непреодолимую потребность снова обратиться к Тебе за помощью, ибо сегодня, в понедельник, висящий за окном термометр показывает 30 градусов мороза, и говорят, что это ещё не предел. Мне страшно. Я очень боюсь, что завтра в нашей квартире раздастся телефонный звонок подобный тому, который обрадовал меня в середине ноября, придав мне вдохновение с удвоенной силой тягать привязанную к ноге гирю и сделав выступавшего по телевизору молодого кареглазого доктора гораздо милее и приятнее для моего восприятия. Умаляю, сохрани меня, Господи, от такого звонка, ибо он нынче не будет мне радостен – я не знаю, смогу ли пережить его. Вразуми, всесильный и милостивый Боже, Е…–ну А…–вну приехать в эту среду на рабочее место, невзирая на всю суровость природных катаклизм. Да не смутится её душа неутешительными прогнозами синоптиков; да не придёт ей на ум отложить работу на более тёплые дни. На ближайший четверг у меня назначен переезд в иную обитель, где я планирую пробыть до середины весны. У меня нет времени ждать погодных перемен, и послезавтрашняя среда – моя последняя возможность увидеть рядом с собою эту стройную, высокую девушку в длинной юбке, с длинными светло-русыми волосами и получить от неё нужные мне знания. На тебя, Господи, я возлагаю все свои надежды и упования. Аминь».
       Я так торопился начать сию молитву, что даже не переключил люстру на бра, и по её окончании комната продолжает быть освещённой ярким верхним светом. Подойдя к серванту, я выдвигаю средний ящик, в котором хранятся мои школьные тетради. Вынув оттуда несколько тетрадок с записями, сделанными рукой БУ, я в раскрытом виде кладу их перед собой в расчёте на то, что мне удастся окунуться в ту достаточно радостную атмосферу – как это происходило при просматривании сих тетрадей все прошедшие со школьной поры годы – и немного отрешиться от своей тревоги. Но чем внимательнее я всматриваюсь в строчки, написанные знакомым почерком, тем сильнее чувствую невыносимо леденящее отчуждение. Мне вдруг становится предельно ясно, что школьная учительница сошла с моего «пьедестала» и уже не является центровой фигурой моих ежеминутных фантазий. Меня больше не греют связанные с ней воспоминания, и хочется поскорее закрыть эти тетради, убрав их с глаз долой.
       Задвинув обратно ящик серванта с возвращёнными туда школьными тетрадями, я подхожу к другому предмету мебели – радиоприёмнику марки «Ригонда», стоящему на четырёх чёрных ножках. В верхней его части под деревянной крышечкой находится проигрыватель для пластинок, который давно вышел из строя и используется мною в качестве своеобразного бардачка, куда складываются всякие, кажущиеся мне нужными, мелкие вещицы. Почти всё, хранящееся там, приобретено мною в школьные годы. Но есть и исключения. Например, дискета – та самая, которая “накрылась” на одном из занятий в «Надежде» в середине прошлого месяца. Ну не мог же я её выбросить. Ведь на ней содержатся отпечатки пальцев ЕА, крутившей на протяжении примерно пяти минут сию дискету в своих длинных, светлых перстах, участливо (но, к сожалению, безуспешно) пытаясь её исправить.
       Достав из старого проигрывателя этот чёрный квадратный предмет, я бережно держу его в руке как самое ценное сокровище в своей жизни. Эта испортившаяся дискета мне сейчас дороже и нужнее всех тетрадей, исписанных школьной учительницей; в сей вечерний час я её вряд ли променял бы и на ту лежащую в верхнем ящике серванта кипу тетрадок, в которых мною старательно зарисовано свыше десятка тысяч индивидуальных опознавательных знаков железных посетителей моего храма. Да, пути Господни всё-таки и вправду неисповедимы. Я пришёл в «Надежду» движимый мечтою усовершенствовать методы работы над парапсихологическим проектом «Счастливые автомобили», а теперь вот, перед окончанием компьютерных курсов, трепетно сжимаю в своих дрожащих от волнения пальцах сломавшуюся в прошлом месяце дискету, не испытывая ни капли желания прикасаться к созданному мною ценой немалых морально-физических усилий уникальному списку.

На следующий день мы с мамой решили не выходить на улицу, поскольку столбик висящего за окном термометра не поднимался выше -27 градусов и нам не захотелось перед моим поступлением в РЦ лишний раз без веской причины рисковать здоровьем. Весь день я крайне сосредоточен и взволнован, при каждом (к счастью, не очень частом) телефонном звонке в приливах сильной тревоги молюсь о том, чтобы это была не ЕА. Когда пришёл час заката, мне стало отчётливо вспоминаться, как сгущались сумерки третьего вторника ноября в момент того обрадовавшего меня звонка, которым ЕА оповестила мою маму об отмене двух ближайших занятий.
   «Спаси и сохрани меня, Господи, от такой “радости” и прости мне былое нерадение», – шепчут мои уста в свете золотистых лучей ясного закатного огня, отражённых окнами соседнего дома. В наполняющей комнату тишине лишь раздаются приглушённые ковром звуки уже в 350-й раз опустившейся на пол моей ноги с привязанной к ней 2-килограммовой гирей.
       Свечерело. За окном стало совсем темно. В кристально чистом небе зажглись яркие звёзды, взошла луна. Пришёл с работы папа и сразу начал рассказывать, как сильно он успел продрогнуть, идя от автобусной остановки к дому. Висящий по ту сторону оконного стекла градусник показывает уже ниже 30-ти. А телефон послушно молчит. В табло стоящих на телевизоре старых самодельных электронных часов одна за другой сменяются цифры. Когда самая первая из четырёх светящихся зелёным цветом цифр с единицы поменялась на двойку, я возблагодарил Бога, что до полуночи осталось всего 4 часа, а ЕА до сих пор не позвонила – значит, ещё жива надежда грядущим днём в последний раз побыть в её обществе.
       Во время ужина по квартире разнёсся резкий звук телефонного звонка. Из моей руки выпала вилка, но, не долетев до пола, задержалась на моей ноге и оставила на штанине жирное пятно. Дрожащей рукой возвращая вилку в тарелку, я с перехваченным дыханием слышу из большой комнаты, как папа на кухне взял трубку и с кем-то разговаривает. «Кто же на другом конце провода? – мучительно пытаюсь я понять. – Неужели ЕА?». Но вот до моего слуха доносится произнесённое папой имя, которым он «свойской» интонацией обращается к телефонному собеседнику. Это имя – мужское. Оно мне достаточно хорошо знакомо, поскольку принадлежит папиному давнему, закадычному другу. Возблагодарив Бога и успокоившись, я продолжил трапезу. Больше сим вечером никакие звонки не пугали моё встревоженное сердце.

Утром, в начале 11-го часа открыв глаза, я увидел, как сквозь плотные шторы просвечивают яркие солнечные лучи. Встав с постели, я, как всегда, надеваю на себя рубашку, штаны и ботинки. Перед заходом в уборную я заглядываю на кухню, где мама готовит завтрак, и бодро говорю:
– Доброе утро!
Давно я не произносил сию жизнеутверждающую приветственную фразу, но этот морозный день мне захотелось начать именно с неё.
– Доброе утро… – удивлённо и даже немного растерянно отвечает мама, непривыкшая слышать от меня такие торжественные приветствия.
       Отзавтракав, я оставляю на столе недопитую чашку с чаем и иду в ванную тщательно чистить зубы. Жаль, конечно, не допивать такой душистый чай, заваренный мамой с добавлением собранных летом в лесу и на огороде целебных трав. Но я свято верю, что сия жертва окажется ненапрасной и Бог по моим молитвам поможет мне сегодня попасть на занятие, проводимое девушкой с инициалами «Е.А.». Будет весьма досадно, если этому хрупкому, нежному созданию напоследок придётся решать проблему моего переполнившегося мочевого пузыря, и я должен позаботиться, чтоб свести к минимуму вероятность подобного казуса.
       После чистки зубов я приношу из комнаты бритвенный станок и перед висящим над раковиной зеркалом старательно выскабливаю острым лезвием своё густо намыленное лицо, делая его гладким, как у младенца, чтобы прийти на урок в надлежащем виде. Зазвонил телефон.  «Надеюсь, это папин традиционный полуденный звонок с работы», – с упованием на Божью милость подумал я и вскоре понял, что не ошибся в своей надежде.
       Спустя примерно час после того, как моё выбритое лицо было обильно намазано жирным косметическим кремом, меня потянуло в туалет. (Впоследствии мне пришлось констатировать, что это был последний случай, когда, пребывая в добром здравии – без явных расстройств органов пищеварения, – я ощущал позывы к жидкому стулу в данное время суток).
       Перед началом долгого, основательного одевания я беру с книжной полки ту самую икону с ликом Спасителя, к которому последние дни так часто обращался мой просящий взгляд, и кладу её в левый карман рубашки.
       Стоя обутым и одетым в прихожей у двери, я торопливо вращаю вставленный в замочную скважину ключ, стремясь поскорее выйти из квартиры, ибо наполняющая её тишина, несмотря на мою веру в созидательную силу обращённых к милосердному Богу молитв, кажется мне какой-то уж очень зыбкой и меня всё ещё гложет страх, что она в любой момент может нарушиться крайне нежелательным звонком.
       Всякий раз, направляясь в вышеупомянутое гуманитарное заведение, мы при выходе из подъезда поворачивали направо (в противоположную сторону) и шли по полукруговой траектории, дабы перед приёмом очередной порции серьёзных знаний мне побольше подышать свежим воздухом. Исключением было лишь первое занятие, на которое мы пришли по прямой дороге, поскольку сильно волновались и о пользе гуляния вспомнили только после урока. По пути на последнее занятие нам придётся сделать второе исключение в нашем замечательном правиле, повернув налево по причине 28-градусного мороза, при котором не шибко разгуляешься, особенно накануне поступления в стационар.
       Приблизившись к серому одноэтажному зданию, мы сворачиваем за угол и проходим возле окна компьютерного класса.  «А вдруг там никого нынче нет; вдруг она до нас не дозвонилась или забыла позвонить, чтобы предупредить об отмене занятия в этот арктически холодный день», – со сжавшей сердце тревожной мыслью посмотрел я на это окно, но увидел лишь белые жалюзи. Но вот мама уже открывает дверь «Надежды», и меня обдаёт теплом, пропитанным специфическим запахом, который на протяжении последних двух месяцев был моим верным предвестником волнующих душу встреч с молодой инструкторшей по компьютерному обучению в условиях группового занятия. Так пусть же и сегодня он не обманет моих ожиданий!
       Сняв с меня пальто и меховую шапку с мохеровым шарфом, мама смотрит по сторонам в поисках молодой гардеробщицы. Но девушку в свитере и голубых джинсовых брюках нигде не видно. Минуты через две она откуда-то появляется и, заметив нас, сразу же произносит фразу, услышав которую, я едва удерживаюсь, чтобы, обливаясь слезами умиления, прямо подле её ног не пасть ниц в благодарной молитве к милосердному Богу. Сия фраза весьма коротка и звучит так: «…ка*[2] уже пришла».
       Отдав гардеробщице верхнюю одежду, которая сегодня несколько отличается от той, в чём мы приходили сюда во все дни предыдущих посещений, мама ведёт меня через холл, приближая к двери компьютерного класса. Мне кажется, несмотря на слова гардеробщицы, пролившиеся на душу подобно сладчайшему елею, я всё ещё не могу до конца поверить, что все тревоги и сомнения позади, и что уже сию минуту, пройдя оставшиеся пять метров до порога нужного кабинета, снова увижу ЕА и проведу в её обществе ближайшие полтора часа.
       Дверь открыта, и перед тем, как войти в кабинет, я робко поднимаю очи и моему взору предстаёт знакомая картина, в которой возле кого-то из сидящих за компьютерами учащихся, слегка склонившись, стоит высокая девушка в длинной пёстрой юбке, с красиво завязанным хвостиком из прямых светло-русых волос, заканчивающимся где-то на уровне тонкой поясницы. По просьбе ЕА, высказанной моему папе, когда он уводил меня с прошлого занятия, пришли мы с мамой сегодня сюда на час раньше, почти к началу её рабочего времени, поэтому (а возможно, ещё и из-за погодных условий) сейчас здесь занята лишь половина учебных мест. Но из всех свободных стульев ЕА указывает нам на тот, что стоит рядом с тем местом, где она сама любит иногда посидеть за компьютером при не очень большом количестве присутствующих клиентов. Последние три занятия, начиная с того памятного предновогоднего дня, я сидел именно на этом стуле. Вот и сегодня мама сажает меня на него, после чего выходит в холл.
       Моё лицо и, особенно, рот сильно кривится. Это происходит с того момента, как я, крепко держась за мамину руку, ступил на порог компьютерного класса и, окинув его несмелым взглядом, убедился в правоте молодой гардеробщицы. Теперь же, когда ЕА подошла ко мне и уселась одесную моего трепещущего тела, моё лицо совсем окаменело, и требуется какое-то время, чтобы по мере возможности адаптироваться к столь волнительной обстановке и возвратить хотя бы малую способность к управлению членами своего напружиненного тела.
   «А не повелит ли она мне сейчас, по старой привычке, вставить дискету в компьютер? – с любопытством думаю я, ожидая от ЕА первых слов. – Ведь учитывая её обещание, данное мне в конце прошлого занятия, я сегодня не клал в мамину сумку белый конверт с лежащей в нём чёрной квадратной штуковиной. Чуть менее трёх недель назад она обратилась ко мне с просьбой, о которой позже так ни разу и не вспомнила. Но если она забудет о своём обещании, то на этот раз мне придётся ей напомнить, ибо дискеты у меня с собой нынче нет, и сие обстоятельство не позволит моему стеснению возобладать надо мною».
– Мы закончили изучение программы Excel,  – обращается ко мне ЕА. – У тебя нет по ней никаких вопросов?
– Нет, никаких… – отвечаю я с чувством глубочайшей симпатии к этой, сидящей рядом, стройной девушке, которая в такой трескучий мороз пришла на работу, памятуя о том, что на прошлом занятии мы с нею завершили изучение «бухгалтерской» программы и собирались приступить к самому интересному. Мне также очень отрадно, что уже в начале урока она назвала меня на «ты».
– Сегодня мы посмотрим Интернет, – негромким, нежным голосом произносит ЕА.
– Да, хорошо, посмотрим, – как можно увереннее подтверждаю я, пытаясь поверить, что это происходит не в радужном сне, а наяву.
– Но как же мне в него зайти? – спрашиваю я. Не знаю, удалось ли мне при произнесении сего вопроса сделать свою интонацию максимально тёплой, но я очень старался – практически так же, как в начале первого занятия, когда спросил: «И как же нам его (компьютер) включить?».
– Чтоб зайти в Интернет, надо щёлкнуть мышкой вон по тому синему значку с буковкой e, – объясняет мне ЕА, и в её голосе нет тех ноток недоумения, которые слышались в тот пасмурный осенний день, когда, ловким движением руки нажав кнопку на процессоре, она лаконично сказала: «Включается он здесь».
       Первую половину урока мы потратили на создание моего личного «почтового ящика». (Впоследствии он оказался мне совершенно бесполезен, так и канув в небытие, поскольку мой домашний компьютер в течение ближайших трёх лет к Всемирной паутине подсоединён не будет, а в Интернет-кафе я по известным причинам попасть не могу). В процессе сего мероприятия мне приходится отвечать на весьма неожиданные вопросы, касающиеся маминой девичьей фамилии, а также моей собаки. Меня бы в немалой степени обрадовало, если бы ЕА задала мне все эти вопросы от себя. Однако она лишь равнодушным тоном читает их, глядя в экран монитора.
       И всё-таки, называя мамину девичью фамилию – исконно русскую, чем-то даже похожую на фамилию самой ЕА, – я ощущаю прилив сильного мышечного напряжения, вызванный захлестнувшим меня желанием с помощью этой негаданно-нежданно возникшей надобности сообщения своей русоволосой учительнице сего пикантного факта пробудить в её душе хоть немного родственных чувств по отношению к себе. Но по её реакции не скажешь, что она придала какое-либо значение услышанной из моих уст информации. Она взяла своею рукою мышку и помогла мне поставить курсор в нужное место, с прохладной безмятежностью сказав:
– Вот здесь это напечатай.
Когда же дело дошло до вопроса о собаке, я достаточно внятно произнёс:
– У меня нет собаки.
       Мне приятно поведать ЕА о том, что в моём доме не водятся эти нехорошие животные. Ведь мне с некоторых пор из подслушанного разговора известно, что у неё в данной области дело обстоит иначе, и я бы с удовольствием выслушал её мнение по поводу моей нелюбви к собачьему роду. Хотя ни о какой нелюбви я напрямую не заявлял, тем не менее мне кажется, что по тому, как мною была произнесена фраза «У меня нет собаки», проницательная девушка могла бы догадаться о характере моих чувств к этим четвероногим “друзьям человека”. Но видимо, я переоценил возможности своей дикции, и моя речь была выразительна лишь в моём воображении, а на самом деле звучала она безлико и монотонно. А может быть, ЕА настолько безразлична к моей закомплексованной персоне, что даже не утруждает себя осмыслением выдаваемых мною ответов на задаваемые ею (правда, не от своего имени) вопросы.
       Кстати, несколькими минутами ранее я придумывал пароль для «почтового ящика». Это было очень непросто, поскольку мою голову будто заклинило и никаких путных идей на ум не приходило. В своей растерянности я честно признался ЕА, которая на тот момент ещё не знала, что у меня нет собаки. Однако она не захотела мне помочь в этом затруднении, сказав, что для своего «почтового ящика» я должен сам придумать пароль. Чем же я хуже той тучной женщины, которая три недели назад, оказавшись в похожей ситуации, услышала от ЕА простодушное повествование о том, что вот она, например, в качестве пароля использует кличку своей собаки?
       Этот справедливый вопрос, понятное дело, моим речевым аппаратом озвучен не был и, как всегда, повис в воздухе. Ну, а мне пришлось в строке пароля буквами латинского алфавита на немецкий лад (в школе я изучал немецкий язык) печатать русскую фразу: «На улице хорошая погода». Это единственное, что мне удалось придумать. Выглядеть это должно так: Na ulize horoschaja pogoda. Но к моему недоумению, в соответствующей строке вместо букв возникают лишь чёрные круги, поэтому я оказался в замешательстве, когда вспомнил недавние слова ЕА о том, что придуманный пароль мне следует обязательно очень чётко запомнить, чтобы в нижерасположенной строке его в абсолютной точности повторить. Сначала-то я не придал особого значения её предупреждению, полагая, что чего бы я там не сочинил, оно непременно будет у меня перед глазами в своём первозданном виде. Но увидев лишь маленькие чёрненькие кружочки, я раскаялся в легкомысленном отношении к словам учительницы.
       В сложившейся ситуации мне оставалось только максимально сосредоточиться и латинскими буквами в соответствии с немецкой грамматикой напечатать «На улице хорошая погода» ещё раз (в нижней строке, как того требуют правила создания «почтового ящика»), надеясь на то, что в повторном варианте мною не будет допущено никаких отличий от первоначального. По всей видимости, мне это удалось, так как на экране ни одного сообщения об ошибке не появилось.
       А ведь всё могло бы быть гораздо проще и лучше, будь ЕА со мною чуть-чуть поразговорчивее и расскажи мне если уж не о кличке своей собаки, так хотя бы о том, что наряду с буквами латинского алфавита в состав пароля можно вводить обычные цифры. Тогда бы уж я наверняка сообразил напечатать в качестве пароля один из надёжно хранящихся в моей памяти автомобильных номеров, а не городить такое «произведение литературного искусства».
       Перед тем, как закончить работу над созданием «почтового ящика», остаётся только придумать, каким будет его адрес. И снова ЕА в ответ на моё очередное признание в том, что с моей фантазией нынче большие проблемы и я могу не справиться с такой задачей, велит мне постараться самому выдумать заглавную часть своего электронного адреса. Минуты три я неподвижно сижу, судорожно ковыряясь в своей почти заблокированной памяти в попытках отыскать в ней хоть какое-нибудь подходящее слово, но из того немногого, что приходит мне в голову, могу осмелиться предложить вниманию ЕА только «автомобиль». Именно это слово я, в конце концов, и напечатал в указанной ей строке.
       Покорно согласившись с моим выбором, ЕА проделывает мышью моего учебного компьютера какую-то непонятную мне манипуляцию, в результате чего на экране возникает сообщение, прочитав которое она говорит:
– Такой адрес в Интернете уже есть.
– И чего же делать? Другой придумывать?.. – спрашиваю я.
– Можно попробовать сделать вот так, – видя мою растерянность, произносит ЕА, после чего берёт и к слову “avtomobil” припечатывает единицу, благодаря чему оно обретает оригинальную неповторимость, и недоразумение устранено.
       Наверное, с её стороны было бы вполне разумно оповестить меня о том, что в качестве заглавной части электронного адреса добрые люди обычно используют всякие красивые сочетания из отдельно взятых частей своих имён, фамилий, значимых дат и т. п. Тогда бы уж я наверняка сварганил что-нибудь получше, чем “avtomobil”. Может быть, она считает, что я сам способен до этого догадаться? Если это так, то ЕА несколько переоценивает мои умственно-креативные возможности. А переоценка, как известно, опаснее недооценки.
       Итак, «почтовый ящик» наконец-то готов. Пора приступать к кульминации. Пришло время свершиться тому, ради чего я пасмурным осенним днём всё это начал.
– А теперь мне хотелось бы посмотреть сайты, – несмело говорю я.
– Да, конечно… – покладисто соглашается ЕА.
– Меня, в частности, интересуют номера машин, – дрожащим голосом изъявляю я своё сокровенное желание, затем спрашиваю: – А что нужно сделать, чтоб найти соответствующий сайт?
– Набрать на поисковике слово «номера», – немного отстранённо отвечает ЕА.
– Прямо так и написать?! – удивлённо переспрашиваю я. – И этого будет достаточно?!
– Да, – лаконично подтверждает ЕА свой собственный ответ, поставленный мною под сомнение. Ибо мне очень уж трудно поверить в столь невероятную простоту исполнения моего желания, ради которого я готов был пойти даже на уголовно наказуемое деяние вплоть до дачи взятки какому-нибудь жуликоватому ГАИшнику в обмен на информацию об интересующих меня автомобилях. (Если бы, конечно, при своих комплексах смог его отыскать и вступить с ним в коммуникативно-деловой контакт).
       Действуя в соответствии с подсказкой ЕА, я вскоре обнаруживаю на экране довольно большой список сайтов, содержащих в себе те или иные сведенья о номерах. Некоторые из них вполне достойны моего поверхностного ознакомления, но ни в одном нет самих номеров.
– Что-то у меня никак не получается найти базу данных, – жалуюсь я.
Учительница вопросительно смотрит на меня.
– Ну мне надо узнать, по какому адресу зарегистрирован тот или иной автомобиль, – поясняю я свою жалобу.
– Так эта информация засекречена, доступ к ней ограничен, – безучастным тоном говорит мне ЕА, словно выливая ведро ледяной воды на мою горячую голову.
   «Завтрашний вечер мне уже предстоит скоротать в палате РЦ со своим добрым товарищем, который при наших с ним двух прошлых совместных проживаниях так «мотивно пел» о том, как легко с помощью Интернета можно узнать местонахождение любого автомобиля и уж тем более адрес регистрации. Вот я с ним и разберусь, чтоб поменьше сочинял всякие сказки да не вводил порядочных людей в заблуждение», – с переполнившим душу разочарованием молча настраиваюсь я на серьёзную беседу со своим, готовящимся стать 5-кратным, соседом по палате.
       С моего морщащегося чела скатилась крупная капля пота и упала на стол, едва не замочив клавиатуру. Всё моё, уже немного расслабившееся, тело медленно, но верно покрывается обильной влагой. Сегодня на мне не тот чёрный свитер с красным рисунком, доставшийся от покойного тётиного мужа, тёзки отца ЕА, а недавно купленная папой шерстяная кофта с большим стоячим воротником. Эта кофта, по маминому утверждению, имеет двойную вязку, благодаря чему обладает повышенным согревающим эффектом. А по цветовым характеристикам она весьма похожа на юбку ЕА – тоже пёстрая: светло-бежевая в чёрную крапинку. Мы с мамой при раздевании не учли того, что в помещении, в отличие от улицы, температура осталась прежней, а скорее всего, стала даже ещё выше из-за усиленной работы отопительной системы, и по старой привычке всё, надетое под тяжёлой верхней одеждой, кроме шарфа, оставили на мне. Последствие нашей ошибки оказалось налицо.
       С досадой поняв, что до базы ГАИ мне не добраться и фигурантов своего уникального списка на экране не увидеть, как собственных ушей, я начинаю судорожно вспоминать, какие же ещё у меня имелись заветные желания, которые на протяжении многих лет жаждал удовлетворить, мечтая когда-нибудь обрести доступ к такому универсальному источнику информации, как Интернет. Мне приходит на ум набрать на поисковике лицей (благо, я знаю его номер), где последние 12 лет трудится БУ. Однако моя надежда и на сей раз себя не оправдала, ибо по моему запросу предложен сайт, содержащий информацию о лицее с указанным мною номером, но только почему-то города Санкт-Петербурга, – и больше ничего.
       А между тем, в немноголюдном компьютерном классе обстановка становится всё пикантнее. В двух-трёх метрах от моего левого плеча сидит человек с явными признаками той же хвори, что и у меня, – которого я впервые тут увидел на позапрошлом занятии. На вид он примерно мой ровесник или чуть постарше. У него постоянно возникают какие-то трудности, и он без лишнего стеснения громкой смазанной речью то и дело подзывает к себе ЕА. По каждому зову она встаёт и идёт к нему. О, сколько терпения и христианского смирения в этих её бесконечных вставаниях со стула, на котором она, как обычно при малом количестве учащихся, сидит за свободным компьютером, очевидно, что-то ища в Интернете. Никакого раздражения, никаких вздохов и упрёков.
       Вставая, ЕА всякий раз поворачивается ко мне передней стороной своего молодого стройного тела, поскольку, чтобы подойти к упомянутому ученику, ей необходимо пройти возле меня. Её стул стоит на таком незначительном расстоянии от моего, что когда она встаёт, у меня замирает душа в сладостно-волнительном предвосхищении её лёгкого прикосновения. Порою между верхней частью её плотной юбки и рукавом моей утеплённой кофты и вправду возникает едва уловимый мимолётный контакт. А может быть, мне только кажется его возникновение. Твёрдо знаю одно: такого я ещё не испытывал. Мне вряд ли удастся найти подходящие слова, чтобы дать хотя бы приблизительное описание этому благодатному переживанию.
       Когда ЕА, услышав очередной зов сидящего слева ученика, аккуратно встаёт со стула и, повернувшись ко мне своим ангельским лицом, осторожно в старании меня не потревожить проходит в миллиметровой близости от моего девственного тела, – я чувствую нечто такое, что, наверное, можно было бы сравнить с самыми нежными ласками, с самым желанным духовно-телесным слиянием… Такое ощущение, что в эти моменты я вступаю в некую таинственную связь с чем-то глубоко сокровенным, принадлежащим ЕА.
       Было бы, конечно, здорово, пребывая в сей благодатной обстановке, увидеть на экране компьютера посетителей моего храма. Вот тогда бы я смог сделать окончательный вывод, утратил ли он свою святость или всё-таки пока ещё не совсем. То есть если бы в реальном присутствии ЕА, чей постоянно являющийся образ на протяжении двух минувших месяцев с грустью укорял меня за бессмысленную растрату жизненной энергии на никому не нужное служение, я смог бы восторженно созерцать «Счастливые» автомобили и с жадным интересом получать о них информацию, – значит, мои видения представляют собой лишь следствие депрессивного состояния моей заразившейся грехом уныния души, и парапсихологический проект хоронить ещё рановато. А вот если бы, увидев на экране учебного компьютера знакомые номера фигурантов моего списка, я испытал душевный дискомфорт, и меня бы покоробило, – то это означало бы, что мои вышеописанные видения являются правдивым отражением реальности. Но, увы, я не сумел добраться до вожделенной базы данных, и ЕА не смогла (или не захотела) мне в этом помочь.
       Впрочем, ещё есть шанс в присутствии ЕА соприкоснуться с моим храмом, ибо мне вспомнилась моя вторая заветная мечта, которую я планировал сегодня осуществить. А именно: раскрыть электронную карту и отыскать на ней тот подмосковный лес, где на протяжении многих лет я провожу своё необычное служение. Особенно я жажду увидеть то уникальное место, которое три года назад мне по Божьему провидению суждено было обнаружить в одной из наиболее отдалённых от нашего садового участка точек моего храма. Это небольшой погост, который даже моим неверным шагом можно обойти по периметру за 10-15 минут. Несмотря на то, что на его необнесённой никакими стенами-заборами территории нет никаких дирекций, сторожек и прочих контор, там достаточно много свежих могил. Прошлогодней весной, когда родители на несколько дней уезжали в Москву, я посетил сие уникальное место в третий раз. Ох, и нелегко это – ранним утром лесами и полями проделывать 6-километровый пеший путь, двигаясь на восточный край моего храма, дабы ещё раз убедиться, что недавно сделанное сенсационное открытие не было фантастическим сном; а под вечер тем же длинным маршрутом на усталых ногах возвращаться обратно.
       Но сегодня я собираюсь побывать там, не утруждая себя изнурительно долгой ходьбой. И лютая стужа не будет помехой. Ведь мой добрый товарищ, с которым мы завтра опять поселимся в одной палате РЦ, уверял меня в том, что с помощью Интернета можно, не вставая с удобного стула, совершить путешествие в любую точку планеты Земля и наблюдать, словно в прямой телетрансляции, всё происходящее там в режиме настоящего времени. Вот сейчас, оставаясь в пределах этого тёплого кабинета «Надежды», наполненного райским благоуханием привлекательной молодой особы, работающей инструктором по компьютерному обучению, я намереваюсь «прогуляться» между узорчатыми оградами, крестами и гранитными плитами с высеченными на них портретами и датами, половина из которых мне уже достаточно хорошо знакома благодаря трём моим отважным походам.
       Затем при активном содействии ЕА я переведу фокус изображения на пролегающую вблизи того загадочного погоста узкую (двухполосную) асфальтированную дорогу, по которой едут автомобили, являющиеся «Счастливыми» (так как это происходит на территории моей священной зоны). Сия дорога соединяет с межрегиональной магистралью не только садоводческие товарищества (сокращённо с/т), пользующиеся нашим большаком, но и некоторые другие населённые пункты дачно-поселкового типа, а также два заводских предприятия. Поэтому машины по ней наверняка частенько проезжают даже на склоне зимнего студёного дня. Надеюсь, технические возможности учебного компьютера позволят мне без труда разглядеть на экране их номера. И ЕА тоже их отчётливо узрит. Интересно: что в сей величественный момент будут выражать её умные, красивые глаза, смотрящие через очки с тонкой блестящей оправой? Участливую заинтересованность? Скептическую насмешку? Грустный укор? Или же просто холодное равнодушие?
       А потом во мгновенье ока, используя чудесное изобретение современной цивилизации под названием «Интернет», я перемещусь в другой конец моего храма и окажусь в с/т «Отдых», куда в течение последних тринадцати лет, преодолевая лесными тропами 3-километровое расстояние в северо-западном направлении, я совершал многократные путешествия, но так и не сумел полностью познать главный секрет сего с/т.
       Всякий раз при робких попытках исследовать его причудливую форму интуиция подсказывала мне, что оно содержит в себе тайну, для постижения которой требуются нереальные для меня психофизические возможности. Когда бродишь по лесу вдоль близлежащей к воротам стороны с/т «Отдых», оно кажется совсем небольшим по площади – что весьма подозрительно, ежели учесть, какое внушительное количество автомобилей из него выезжает (и в него въезжает), щедро пополняя список посетителей моего храма.
       И вот однажды солнечным апрельским днём я нашёл подтверждение справедливости настойчивых подсказок моей интуиции. Мне чудом удалось пробраться в такую точку, откуда можно было заметить, что деревья, ранее воспринимавшиеся мной как противоположный лес, якобы находящийся с другого конца с/т, – на самом деле вовсе не лес, а лишь небольшая роща, за которой сокрыто нечто похожее на таинственное продолжение с/т «Отдых». Оказавшись в той точке, я долго и пристально всматривался в макушки вековых деревьев, виднеющиеся за обнаруженной огромной поляной, застроенной (невозможно было определить, полностью или только частично) деревянными домами. Они показались мне такими далёкими, что я невольно пришёл к умозаключению: эта загадочная часть с/т «Отдых», о существовании которой мой ум уже давно посещали смутные догадки, гораздо больше той, что видна при моих обычных путешествиях.
       Сегодня, находясь в компьютерном классе рядом с ЕА, я наконец-то основательно разберусь, действительно ли с/т «Отдых» представляет собой «чемодан с двойным дном». И в завершение своего первого Интернет-путешествия я загляну на наш засыпанный снегом дачный участок, а также посмотрю, что в лучах нынешнего зимнего морозного заката происходит на большаке, где с апреля по октябрь проводятся мои регулярные «бдения».
       Итак, цель предельно ясна. Пробил час приступить к её непосредственному достижению. Оставив бесполезные попытки найти базу ГАИ и сайт лицея, в котором работает БУ, я запрашиваю на поисковике карту Подмосковья. В ответ на мой запрос на экране появляется список сайтов, содержащих в себе словосочетание «карта Подмосковья». Однако одного словосочетания мне мало – нужна сама карта. Ведь сколько ни говори слово «халва» – во рту слаще не станет. Вот я и тружусь в поте лица, последовательно «перелопачивая» все эти сайты в упорном стремлении добиться того, чтобы на экране возникла именно карта, а не просто пустые слова.
       Через некоторое время своих усердных стараний я наконец увидел карту, но насторожился тем, что она уж больно напоминает страницу атласа, прилагаемого к школьному учебнику по географии. Неужели это и есть та самая сверхсовременная электронная карта, благодаря которой мой проживающий на другом конце города товарищ, никогда не бывавший у меня в гостях, точно знает, как выглядит дом, где я живу, и какие машины стоят у моего подъезда? Может быть, то, что я сейчас вижу, – это не сама карта, а только обложка, которую необходимо посредством каких-то неведомых мне манипуляций взять и раскрыть, чтобы стало возможным воспользоваться её умопомрачительными свойствами?
       С моего лба опять скатилась капля пота и упала где-то у края клавиатуры. Зря я за завтраком не допил чай. Полная чашка жидкости мне бы сегодня ничуть не навредила, ибо при таком обильном потоотделении угроза незапланированного похода в уборную была бы смехотворной даже после трёх подряд выпитых бокалов. Я бы нынче с большим удовольствием смочил себе горло. Но ничего, потерплю. Жажда духовная во мне пока ещё преобладает над жаждой телесной, и я намерен продолжить борьбу за воплощение своей мечты.
       А ЕА в очередной раз встала, чтобы подойти на зов сидящего слева ученика. И снова я испытал всё то же запредельно-сладостное чувство некоего до сумасшествия желанного прикосновения, как и при всех её предыдущих сегодняшних вставаниях. Но сейчас я с нетерпением жду её возвращения, так как у меня созрел серьёзный вопрос.
– Вы знаете, я вот тут нашёл карту Подмосковья и хотел бы ей воспользоваться, но у меня никак не получается привести её в действие, – обращаюсь я к ЕА, терпеливо дождавшись, когда она вернётся на свой стул. – Что нужно сделать для того, чтобы на ней можно было найти и увидеть интересующие места?
Недоумённо посмотрев на меня, ЕА тупо показывает рукой в экран моего учебного компьютера и говорит:
– Так ты ведь уже открыл карту… Вон она… С ней больше ничего делать не надо. Ищи, что там тебя интересует.
– А что дальше? – спрашиваю я.
– Как что?.. – продолжает недоумевать ЕА.
– Ну мне ведь нужно не просто найти интересующее меня место, но и посмотреть, что там в настоящее время происходит, – срывающимся от возбуждения голосом пытаюсь я довести, наконец, до сознания учительницы суть проблемы.
– А в каком районе находится то, что ты ищешь? – вяло интересуется ЕА.
       Заикаясь, я взволнованно называю район Московской области, в котором прошла лучшая часть моей жизни. Там на площади около 25-ти квадратных километров простирается моя священная зона – мой храм, ещё, как видно, не полностью утративший былую святость, иначе я бы с такой горячностью не стремился в нём побывать на закате этого зимнего морозного дня, сидя в компьютерном классе рядом с ЕА. Конечно, я не стану ей объяснять причину своего отчаянного стремления совершить виртуальное путешествие именно в этот район Подмосковья, поскольку мне не под силу мимоходом (между делом) донести до её ума столь глубокую по смысловому содержанию информацию. А кроме того, я сомневаюсь, что подобные объяснения в данной обстановке вообще уместны и способны положительно повлиять на исход дела.
       Поднявшись со стула, ЕА становится почти вплотную к моему укутанному тёплыми одеяниями, изрядно взмокшему телу. Своей тонкой, нежной рукой она берёт мышку моего учебного компьютера и в течение трёх минут активно выполняет многочисленные манипуляции, направленные на поиск карты названного мною района. «Ну вот, теперь дело сдвинется с мёртвой точки», – с восторженным нетерпением предвкушаю я долгожданное событие.
– Посмотри, – говорит ЕА, не отрывая взгляд от экрана. – Вон карта нужного тебе района.
       Взглянув на предложенную мне карту, я сразу вспомнил советскую энциклопедию 1964 года издания, лежащую на книжной полке в большой комнате нашей квартиры. Точно такие географические карты часто встречаются при пролистывании тех двух синих массивных томов, выпущенных более сорока лет назад. Они там помещены в качестве дополнения к толкованию некоторых географических терминов и названий. Но сегодня, добравшись до Интернета, я рассчитывал увидеть совсем не такую карту, а сверхсовременную, электронную, с видеоизображением интересующих объектов.
– И это всё?! – спрашиваю я. В моей душе ещё теплится надежда, что это лишь первоначальный вид, обложка, которую ЕА в следующую минуту умелыми действиями раскроет, и я получу желаемое. Однако вскоре мне становится ясно, что предложенная учительницей карта, как и ранее найденная мною, в отличие от с/т «Отдых» едва ли таит в себе «второе дно». Ибо на мой вопрос девушка в длинной пёстрой юбке и очках с тонкой блестящей оправой отвечает так:
– Понимаешь, тут надо долго искать, перебирая все сайты…
   «Нет, я не понимаю, как можно под боком у инструктора по компьютерному обучению за полтора часа сосредоточенного занятия не найти в Интернете даже нормальную карту Подмосковья, не говоря уж обо всём остальном. Я не смогу этого понять – и не просите!» – хочется мне громогласно заявить, с праведным возмущением взглянув ей в лицо. Но вместо этого я лишь грустным и усталым голосом изъявляю желание закончить урок, длящийся уже почти два часа, ибо дальнейшее его продолжение, по всей видимости, бесполезно. Не находя причин меня здесь удерживать, ЕА сразу же соглашается с высказанным мною намерением покинуть компьютерный класс и незамедлительно направляется к двери вызывать из холла мою маму.
       Однако, к моему удивлению, в классе появляется папа, который, как позже выяснилось, вернувшись пораньше с работы, пришёл в «Надежду» и поменялся с мамой “несением вахты” у двери кабинета, где меня обучают компьютерной грамоте. Схватившись напряжёнными пальцами левой руки за его правое предплечье, я тихо жалуюсь на отсиженные ноги и скованно иду к выходу. Обратившись к ЕА, папа вежливо (за себя и за меня) говорит:
– До свидания.
Ничего не выражающей интонацией она отвечает ему той же короткой фразой.
       Выйдя из кабинета, я замечаю, что в холле как-то необычно темно. Папа подводит меня к ближайшему топчану, на котором лежит моя одежда (пальто, меховая шапка и мохеровый шарф), заранее принесённая им из раздевалки, и приступает к моему одеванию. Сегодня ему не придётся втыкать у моего горла булавку, поскольку на моём пальто сверху пришит специальный крючок, непозволяющий молнии спадать. Но зацепить этот крючок за маленькую, едва заметную петельку – дело тоже непростое, особенно при таком тусклом освещении. В процессе долгой возни папа вдруг спрашивает:
– У тебя зуб, что ли, испортился?
– С чего ты взял? – ошарашено отвечаю я вопросом на вопрос.
– Да как-то пахнет не очень… – хмуро поясняет папа.
– Ну не знаю, – недовольно произношу я. – У меня зубы, как зубы.
       В этот момент из кабинета корявой походкой выходит тот неугомонный ученик – беспрестанно теребивший учительницу на протяжении всего занятия. Он что-то пытается нам сказать, но мы понимаем лишь отдельные слова и как-то невпопад ему отвечаем. Мой папа не шибко вникает в его речь, полагая, что она обращена ко мне. А я пребываю в таком душевном состоянии, что мне, честно говоря, нынче вообще не до него. Ведь меня уводят с последнего занятия, и мне непонятно, ради чего теперь жить, если я больше никогда не приду к ЕА, не сяду рядом с нею, не почувствую её райского благоухания, не увижу этого ангельского, иногда немного кривящегося лица, не услышу нежнейшего голоса…
       Махнув на нас рукой, косноязычный парень поковылял в сторону гардероба. Однако услуги молодой гардеробщицы ему ни к чему, ибо он вышел в холл, будучи уже полностью одетым. Очевидно, его верхняя одежда висела в кабинете на крючке возле обрезка школьной доски. Ведь он же недаром так бойко о себе напоминал в течение всего урока. Было видно по всему, что он – человек без комплексов и страхов. Поэтому при своих самостоятельных посещениях «Надежды» у него нет причин отказываться от прекрасной возможности раздеться на виду у ЕА и повесить пальто прямо на имеющейся в компьютерном классе вешалке. Стесняться её взгляда ему не резон: сопровождающих-то с ним нет (ввиду их ненадобности), и раздевается-одевается он сам.
       Вот наконец папа справился со всеми моими застёжками и, подождав пока я натяну на свои скрюченные пальцы шерстяные перчатки, повёл меня вслед за тем парнем в сторону гардероба, за которым находится выход из здания. В начале нашего пути мы проходим около распахнутой двери компьютерного класса, из которого бьёт луч яркого света, ложась белой полосой на пол необычно тёмного холла. При пересечении этой полосы я, собрав в кулак все свои оставшиеся морально-физические силы, оборачиваюсь на открытый дверной проём навсегда покидаемого кабинета, чтобы бросить прощальный взгляд на стройную, высокую девушку с длинными светло-русыми волосами, предпочитающую целомудренно-женственный стиль одежды. Однако мне удаётся увидеть лишь двоих волосатых парней, наладчиков электронного оборудования, зашедших в компьютерный класс незадолго до окончания занятия.
   «Видите, у человека плохо работают руки. Настройте его клавиатуру так, чтобы ему можно было не пользоваться мышкой», – с такой командой обратилась ЕА к этим двум молодым специалистам, любителям компьютерных игр, лишь только они показались в кабинете. Так что вместо “стрелялок” и праздных речей им пришлось возиться с учебным компьютером сидевшего слева ученика, который, сам того не зная, доставил мне запредельное чувственное наслаждение своими частыми подзывами учительницы. И вот теперь – когда в компьютерном классе уже нет ни одного клиента – они не спешат оттуда уходить. Им хорошо в компании с ЕА и с целой “батареей” свободных компьютеров. Долго ли она пожелает развлекаться их обществом – неизвестно, ибо через минуту меня здесь уже не будет.
       Приняв мою остановку за обычную, характерную для меня, запинку, папа терпеливо ждёт, когда я возобновлю движение. Чувствуя, что он вот-вот начнёт теребить мою левую руку, я, так и не отыскав своими грустными очами в залитом ярким газовым светом кабинете стройной женской фигуры, поворачиваюсь в исходное положение и ступаю дальше. Вот мы уже проходим возле аквариума, свечение которого кажется мне каким-то необыкновенно ослепительным. Такое странное ощущение, что если затворить дверь компьютерного класса и убрать этот аквариум, то в холле не будет видно ни зги.
       Для меня так и останется загадкой причина данного факта. Неужели в холле и вправду за время моего занятия потухли все многочисленные лампы, приделанные к потолку? Ведь когда мама меня сегодня сюда привела, – я точно помню, – освещение в холле было обычным. Так что же произошло? Отчего померк свет? А может, мне это просто показалось под впечатлением окончания учебного курса? Но тогда возникает другой вопрос: если это галлюцинация, то почему же она так резко прекратилась в тот момент, когда из холла мы перешли в парадную часть здания? Ибо, проходя между постом охраны и гардеробом, я вижу скопление людей, освещённых обычным светом горящих на потолке газовых ламп. А мгновением раньше в полумраке холла на мои глаза не попалось ни одного человека за исключением упомянутого ученика, вышедшего почти сразу после меня из компьютерного класса и успевшего удалиться, пока папа возился с моими застёжками.
       Всё это кажется мне странным и непонятным. Но я не пытаюсь искать объяснение тому, зачем тут, в парадной, собрались все эти люди, и почему никто не идёт в холл, где находятся двери всех здешних кабинетов, в которых оказываются те или иные услуги населению. Моя голова нынче занята другим. Перед тем, как подойти к выходу, я снова начинаю озираться по сторонам, желая напоследок взглянуть на молодую гардеробщицу, чьи слова, сказанные нам с мамой при нашем сегодняшнем приходе, останутся навсегда в моей памяти как одна из самых добрых вестей, услышанных мною в этой жизни. Но она опять куда-то запропастилась. По крайней мере, мне не удаётся её обнаружить среди тех незнакомых людей, возле которых, вцепившись в папину руку, я прохожу на отрезке пути между поворотом из холла и входной дверью. Возможно, молодая гардеробщица на самом деле никуда не исчезала и находится где-то рядом, но остаётся мною незамеченной из-за того, что я слишком суечусь, стесняясь остановиться и повнимательнее присмотреться к лицам окружающих людей.
       Моему папе сейчас абсолютно безразлично, на месте девушка в голубых джинсах или нет. Ведь одежду (и свою, и мою) он забрал из раздевалки, когда я был ещё на занятии, лишив её удовольствия понаблюдать, как у моего горла вместо втыкания булавки происходило осуществлённое папой с 20-й или 40-й попытки всовывание малюсенького крючочка в соответствующую по размеру петельку. Это наверняка было бы для неё не менее занятно.
       Папа выводит меня на улицу. Я сразу ощущаю резкий контраст температур. Мои щёки защипало от крепкого мороза. Сделав несколько глубоких вдохов холодного воздуха, я немного перевёл дух. Обогнув серое одноэтажное здание, мы направляемся к дому. А на небесах – лазурь. Давно я не созерцал такого великолепия. Западная часть кристально чистого небосвода ещё пылает золотым закатным огнём, а ближе к востоку на темнеющем синем фоне уже зажигаются первые звёзды. На домах с каждой минутой становится всё больше светящихся окон, но установленный на кровле детсада прожектор пока не горит.
– А день-то заметно прибавился, – говорю я, глядя на мягко угасающую в вышине лазурь, и стараюсь как можно крепче держаться за папину руку, чтобы, поскользнувшись, не брякнуться на покрытый льдом асфальт. У меня совсем вылетело из головы, что сегодня моё занятие началось на час раньше, но несмотря на это, папа отвечает на произнесённую мной реплику одобрительным подтверждением. Его всегда радовали признаки приближения весны, даже если они выражены всего лишь в незначительном увеличении долготы дня. Вот и сейчас, несмотря на 30-градусный мороз, он при виде вечерней зари готов охотно говорить о том, что дело к весне, так как всего несколько дней назад в это время было заметно темнее.
       После сего короткого любезного диалога воцаряется глубокое молчание. Оставшуюся часть пути я вспоминаю, как папа, застёгивая моё пальто, неожиданно спросил, не испортился ли у меня зуб. Он пояснил свой вопрос каким-то «запахом не очень…», исходящим из моего рта. Идя под ручку с папой по двору, освещённому угасающим лазурным небосводом, я тщетно пытаюсь понять, чем же там, у двери компьютерного класса, пахло из моего пересохшего рта.
       Мне вспоминается, как старательно я чистил зубы после завтрака. Если бы это видел мой 3-кратный сосед по палате РЦ, Андрей, он бы непременно воскликнул: «Особенности национального зубоочищения!». Подобное восклицание в мой адрес сегодняшним утром было бы абсолютно справедливым и пришлось бы очень кстати, ибо я воистину не жалел своих сил, орудуя зубной щёткой так, что пена от пасты, не умещаясь во рту, текла по моему подбородку и капала на край раковины, едва не запачкав рубашку. По окончании сей процедуры мои зубы буквально скрипели от чистоты. С тех пор я не съел ни крошки и не выпил ни капли.
       Примечательно то, что этот загадочно появившийся запах почувствовал именно папа – человек со сниженным обонянием. Нам с мамой неоднократно случалось быть свидетелями того, как папа с аппетитом ел прокисший суп и прочие подпортившиеся продукты, не замечая никаких подозрительных привкусов и душков. В ответ на наши предостережения он смеялся, укоряя нас в излишней мнительности, хотя сам много раз открыто признавался, что в годы бурной молодости занимался любительским боксом и на одном из поединков ему нечаянно сломали нос. Так каким же резким должен быть запах, чтобы папа обеспокоенно спросил, не испортился ли у меня зуб!
       Насколько я помню, на занятие привела меня мама. Её обонятельные способности развиты до такой степени, что она распознаёт любую порчу, когда процесс закисания, брожения, гниения или разложения ещё только-только собирается начаться и находится в, так называемом, эмбриональном состоянии. Если бы по дороге в «Надежду» мама почувствовала нечто такое, что может вызвать сомнение в здоровье моих зубов, она бы не стала это умалчивать. Однако же мама не высказывала никаких замечаний по поводу свежести выдыхаемого мною воздуха, из чего вытекает однозначное умозаключение, что пахнуть из моего рта начало именно во время занятия – не раньше, не позже.
       Как же всё-таки могло случиться, что пока я сидел возле источающей райское благоухание девушки с инициалами «Е.А.», в полости моего вычищенного рта происходили процессы, приведшие к появлению адского зловония? Может быть, одетый в очень тёплую кофту я слишком перенапрягся, безуспешно пытаясь в хорошо отапливаемом кабинете совершить виртуальное шествие по своему заснеженному храму? О, бедная учительница! У неё такой нежный и красивый нос. И, наверное, весьма чувствительный. Уж, по крайней мере, чувствительнее, нежели у моего папы: бокс – явно не её увлечение. Должно быть, она испытала большое облегчение, когда я, устав от бесполезных стараний, изъявил желание закончить занятие и покинуть компьютерный класс.
       А не мистическое ли это совпадение: мой папа, ощутив неприятный запах, задал мне свой неожиданный вопрос как раз в тот момент, когда я отрешённо отмечал непривычный полумрак, окутавший холл? Ведь по логике вещей ни того, ни другого быть не могло. Из моего вычищенного и выполосканного рта вдруг запахло испорченным зубом, а в холле гуманитарного заведения, в котором основной наплыв посетителей бывает под вечер, по непонятной причине померк свет, едва успело закатиться за горизонт январское солнце…
       Быть может, сегодня при выходе из компьютерного класса мы с папой каким-то неведомым образом одновременно попали под воздействие потусторонней силы и в течение нескольких минут, сами того не замечая, пребывали в изменённом состоянии сознания, принимая иллюзорные ощущения за реальные факты. Одно можно сказать точно: конец моих компьютерных курсов получился вполне гармонирующим с самими курсами. Ибо яркая, неоднозначная история требует соответствующего конца.
       Дома мне вспоминается, как папа, застегнув на мне пихоровое пальто и завязав меховую шапку, вёл меня через полосу света, лившегося из открытого компьютерного класса в окутанный загадочным сумраком холл. Когда я, обернувшись на тот дверной проём, безрезультатно пытался бросить прощальный взгляд на стройную девушку в длинной пёстрой юбке, со светло-русыми волосами, научившую меня азам компьютерной грамоты, – в моей душе пронзительно звучала песня: «Уплывает, словно сон, колдовской корабль любви. Не вернётся больше он – хоть зови, хоть не зови. От нахлынувшей тоски на глазах росинки слёз…»
       Эту песню в исполнении Ярослава Евдокимова я переписывал с тётиной кассеты для мамы ровно 4 недели назад, во время сильно разыгравшейся с самого утра метели с обильным выпадением снега, который по дороге в «Надежду» случайно попал внутрь моего ботинка, но не доставил мне неприятных ощущений, быстро растаяв и куда-то испарившись. После сегодняшнего позднего обеда я достану с полки мамину кассету и вставлю в магнитофон, надеясь под свежим впечатлением чудом состоявшегося занятия снова попасть на пригрезившуюся мне тем незабываемым декабрьским вечером дискотеку, где в непосредственной близости от моего непослушного тела пританцовывала девушка с недавно знакомыми чертами, в исключительно женственном облачении.
       В освещённой бра комнате зазвучала песня «Только ночь» – вспоминавшаяся мне при сегодняшнем уходе из «Надежды». У героя этой песни в конце любовно-романтической истории была целая ночь (понятно, какая), а у меня – неудачное знакомство с Всемирной паутиной. Однако сим вечером я не стану сокрушаться о неполучившемся Интернет-путешествии по загадочным местам моего храма и о досадном «обломе» с базой ГАИ, а также о том, что не удалось найти сайт лицея, где работает БУ, и получить прочую нужную мне информацию. Я всё ещё ощущаю тепло, щедро наполнившее всего меня во время последнего занятия, особенно в те моменты, когда ЕА вставала на зов сидящего слева ученика, проходя так близко от моего взмокшего тела, что мною каждый раз предвкушалось возникновение лёгкого контакта.
       Этот вечер я проведу в благодарственной молитве. Встав на колени пред иконой со святым ликом Спасителя, поставленной на фоне расшторенного окна, я буду горячо и самозабвенно возносить Ему хвалу за проявленную ко мне милость. Но прежде я дослушаю музыку.
       Перевернув кассету другой стороной, я вновь нажимаю на Play – и комната наполняется звуками вступления песни «Белые лилии». О, чудо! Почти как в третью среду декабря, моё воображение уносит меня на небольшую дискотеку, и снова – как тогда – сбоку от себя я вижу очертания танцующих девичьих ног, проступающие через длинную пёструю юбку из плотного материала.
       Вчерашним вечером, моля Бога о том, чтобы, невзирая на лютую стужу, ЕА пришла на рабочее место, я, по сути дела, просил Его дать мне ещё одну, последнюю, возможность во всей своей полноте испытать радость от прослушивания этих песен. Ибо они волей высшего провидения стали ассоциироваться в моей душе с яркой полосой жизни, сопряжённой с посещением компьютерных курсов в расположенном недалеко от дома гуманитарном заведении под названием «Надежда». Ведь если бы занятие, с которого папа двумя часами ранее меня привёл, не состоялось, то сейчас не было бы смысла включать магнитофон с вставленной в него кассетой, содержащей сделанную мной четыре недели назад запись вышеупомянутых музыкальных произведений.
       Разве стоило бы в сей вечерний час слушать песню «Только ночь», если бы в сюжете моего сегодняшнего дня отсутствовал эпизод, в котором я, вспоминая слова и музыку её куплета, замедлил шаг в неодолимом желании обернуться и взглянуть из тёмного холла в залитый светом, настежь открытый кабинет, где только что завершился мой последний урок под учительством магнетически притягательной молодой особы с инициалами «Е.А.»? Разве при прослушивании песни «Белые лилии» моё воображение могло бы с такой живой энергией переместить меня на дискотеку, где я с благоговейным трепетом вновь созерцаю проступающие через длинную пёструю юбку очертания пританцовывающих девичьих ног, если бы на склоне нынешнего дня мне не довелось реально побывать в компьютерном классе, в котором моя молодая учительница всякий раз при своих частых вставаниях на зов сидевшего слева ученика слегка прикасалась своей плотной юбкой к рукаву моей тёплой кофты?
       Полагаю, ответ на сии вопросы является однозначно-отрицательным. Поэтому, дослушав до конца соответствующую содержанию моего сегодняшнего дня музыку, я опускаюсь на колени переполненный благодарностью к Богу за Его милость ко мне – за то, что мои молитвы были Им услышаны и моё сегодняшнее занятие состоялось вопреки неутешительным прогнозам синоптиков, говорящих о целесообразности временного закрытия учебных учреждений в связи с небывалой погодной аномалией.
       Для меня сейчас неважно, каковы результаты моего первого захода в Интернет, которого я так ждал, мечтая в присутствии ЕА совершить виртуальное путешествие по своему храму и получить информацию о некоторых его железных посетителях. В моих мыслях нет ни капли упрёка, адресованного ЕА по поводу того, что она не оказала эффективного содействия воплощению моих идей. Главное то, что она, не убоявшись арктического холода, пришла на работу. Чтобы не лишать меня радости в последний раз побыть рядом с моей молодой учительницей, милостивый Господь вразумил её не отменять по причине неблагоприятных метеоусловий сегодняшнее занятие. За это слава Ему и хвала! А всё остальное нынче представляется мне второстепенным и малозначительным.
       По окончании молитвы я включаю магнитофон, желая повторно услышать песню, исполняемую какой-то неизвестной мне иностранной певицей. По Божьему внушению я записал эту удивительную, ранее незнакомую мне, песню ровно 4 недели назад. В тот снежный вечер после ужина я настроил приёмник на радиостанцию «Маяк», по которой в без четверти одиннадцать зазвучало нечто, заставившее меня нажать на кнопку Rec. К счастью, к тому моменту я ещё не успел вынуть кассету, на которую тремя часами ранее переписывал песни в исполнении Ярослава Евдокимова и другие отмеченные мамой музыкальные произведения, – сие обстоятельство позволило мне обрести ценнейшее сокровище.
       Сделанную запись я впервые прослушивал около полуночи – перед тем, как началась передача «Евангельские чтения» и со стороны окна послышался тарахтящий гул тракторов. После этого я долго стоял с босыми ногами у окна, следя за тракторами, неспешно очищающими двор от снега. Несмотря на работу радиоприёмника, транслирующего религиозную передачу, в моей душе продолжала звучать сия иностранная песня, и я всё глубже ощущал невероятную гармоническую связь между её неземной мелодией и этой метелью, среди которой колесят трактора с рыжими мигалками. А голос загадочной певицы уносил меня туда, откуда я, погружённый в необыкновенно трепетное созерцание мерцающих в лучах электрических огней снежинок, был приведён мамой в начале того памятного вечера, – в компьютерный класс. Мне думалось о том, что певица с таким ангельским голосом непременно должна иметь какие-то важные черты, схожие с теми, которыми обладает учительница, посланная мне Господом на четвёртом десятке лет жизни.
       С тех пор каждый раз после посещения «Надежды» я с неизъяснимым восторгом слушал эту песню, и во мне всё больше крепла уверенность в том, что теперь моя душа обрела представление о Небесном рае. Такое удивительное чувство, что я сподобился услышать отголосок тех созвучий, которыми будет наполнена моя вечная жизнь в Божьей обители, если, конечно, по окончании земного пути окажусь достойным в неё попасть.
       Ну, а нынешним вечером я буду слушать сию песню два раза или даже три. Вообще-то я стараюсь избегать частого прослушивания одного и того же музыкального произведения, особенно если оно имеет большую ценность для моей души. Но сейчас есть серьёзный повод нарушить данное правило, ибо сегодня у меня состоялось последнее занятие по освоению компьютера. Ведь отныне мне уже не доведётся быть в присутствии молодой особы, чьи черты содержатся в представляемом мною образе исполнительницы вышеупомянутой песни. Не уверен, что моя дальнейшая жизнь будет иметь какой-то смысл, поэтому сей вечер я проживу как последний и не стану отказывать себе по сотворении молитвы ещё раз насладиться звучанием подаренной мне Божьим провидением композиции.
       После ужина я с помощью родителей упаковал в сумки необходимые вещи, дабы грядущим утром отправиться в путь. Остаётся самая важная часть сборов – стрижка и мытьё. Но неожиданно гаснет свет. Выглянув в окно, мы видим лишь сияние круглой Луны в кристально чистом морозном небе. Не горят окна соседних домов, померкли уличные фонари.
– Наверное, из-за сильного мороза произошла какая-то авария, – прокомментировала мама возникшее недоразумение. Спустя пять минут папа поставил на кухне зажжённую свечу.
       Я же остаюсь в большой комнате, частично озарённой лунным сиянием. Всматриваясь в полумрак, разбавленный попадающими в окошко лучами полнолуния, я ловлю себя на мысли, что нечто похожее мне уже приходилось сегодня наблюдать. Отличие состоит лишь в том, что в первом случае вместо Луны был аквариум с разноцветными рыбами, переливавшимися в лучах горящей в нём лампы, а вместо яркой Венеры – настежь открытый кабинет. В том кабинете в обществе двух волосатых парней на какое-то неизвестное мне время осталась моя учительница. Но сейчас-то, конечно, её там уже нет. В сей вечерний час, за 80 минут до полуночи, целомудренная девушка должна быть в отчем доме, недалеко от своей постели.
       Вспоминает ли ЕА обо мне в данный момент – вот сейчас, когда я стою в тёмной комнате, и в моих печальных глазах отражается Луна, приближающаяся к точке зенита? Или она навсегда забыла о моём существовании, едва папа успел почувствовать плохой запах от моего «внезапно испортившегося зуба», надевая в тёмном холле на меня старое пихоровое пальто? Быть может, в час моей благодарственной молитвы она, покинув молодых наладчиков электронного оборудования, отправилась в некий пункт Y, где у неё состоялось свидание со своим кавалером, о котором ни в одном из донёсшихся до моих ушей разговоров я не слыхал даже намёка, но тем не менее, его наличие в её жизни представляется мне вполне вероятным. А когда я слушал песни в исполнении Ярослава Евдокимова, они, возможно, договаривались о совместном посещении дискотеки, где ему доведётся реально увидеть, как через длинную пёструю юбку из плотной ткани проступают очертания её танцующих ног. На той дискотеке вряд ли будет звучать песня «Белые лилии», но наверняка найдётся немало других замечательных мелодий, под которые ей захочется станцевать. И её кавалер сделает то, на что я не смог отважиться даже в своей фантазии, – он присоединится к ней, и они на несколько минут сольются в трезвом танцевальном экстазе…
       А может быть, сегодняшний вечер ЕА провела на церковной службе, посвящённой завтрашнему празднику, Крещению Господню. И в тот момент, когда я перед тем, как опуститься на колени, благочинно смазывал свою шею давнишним мужским одеколоном, чудесным образом превратившимся в миро, она вдыхала благовоние воскуриваемого фимиама. Во время же моего прослушивания иностранной песни, воспринимаемой мною как отголосок райских созвучий, её слух ласкал живой колокольный звон…
       Шатко бродя по комнате, освещенной холодными лунными лучами, можно долго гадать о том, какими делами и событиями был наполнен у ЕА этот вечер – с момента моего ухода из компьютерного класса до сего предполуночного часа. Учитывая то обстоятельство, что она, как уже неоднократно писалось, девушка, по всей видимости, весьма целомудренная, предположений о содержании её нынешнего вечера не так уж много. Хотя и не мало. Последовательно разбирая каждую из приходящих на мой рассудительный ум гипотез, я всякий раз прихожу к одному и тому же заключению: где бы ЕА не была, чего бы не делала и с кем бы не общалась – у неё едва ли найдётся хоть какая-нибудь причина и мотивация вспоминать обо мне, печалясь о том, что на пороге своего рабочего кабинета она больше никогда не увидит робко ожидающего к себе внимания ученика, держащегося за родительскую руку и безуспешно пытающегося справиться со своим кривящимся, по средам гладко выбритым, лицом.
       Электронные часы с вечно вставленным в розетку штепселем зажглись, когда уже пробила полночь, и я, немытый и нестриженный, лежал в постели. Всем стало предельно ясно, что теперь слишком поздно подымать меня с кровати, чтобы «навёрстывать упущенное», и, очевидно, придётся перенести моё поступление в РЦ на пятницу. В моей душе удивительный мир и покой. Мне безразлично: какая за окном температура, идёт ли по проводам ток или произошла крупнейшая региональная авария, связанная с обморожением всех московских линий электропередач. Мой последний урок с Божьей помощью состоялся, а всё остальное мне сейчас неважно.

На следующее утро папа позвонил в РЦ, а также моему товарищу, с которым мы договорились одновременно поступить и поселиться в одну палату. Он сообщил им о том, что по уважительной причине мой приезд отложен на один день. Все с пониманием отнеслись к папиному звонку и великодушно согласились с тем, что в сложившейся ситуации мы приняли верное решение, перенеся моё поступление на сутки.
       Во второй половине дня перед обедом, будучи постриженным и помытым, я надеваю на зелёную байковую рубашку красную шерстяную жилетку и, глядя на отражённый окнами соседнего дома закат, с благодарностью вспоминаю, как вчера в этот предвечерний час находился в компьютерном классе. Вспоминаю, как искал базу ГАИ, как пытался «прогуляться» по своему священному лесу и как потерпел фиаско во всех своих стараниях. А ещё мне вспоминается то непередаваемое сладостно-блаженное чувство, вызванное близким присутствием молодой особы с иногда немного кривящимся овальным лицом и ставящейся чуть вовнутрь одной из стоп, обутых в коричневые кожаные сапоги, верхняя часть которых закрыта гладким (неимеющим складок) подолом пёстрой юбки. Как жаль, что этого больше никогда не повторится.
       Отобедав, я зажёг бра и решил снова прослушать вышеупомянутые музыкальные композиции – пока свежи в душе воспоминания.
   «Минули уже ровно сутки, как она стёрла меня из своей памяти, – размышляю я под звуки полюбившихся мелодий. – Я для неё не более чем отработанный материал, один из клиентов, окончивших курсы. Однако с моей колокольни всё это выглядит совсем по-иному. Девушка с инициалами «Е.А.» для меня не просто учительница, ставшая со вчерашнего вечера тоже бывшей, а нечто гораздо большее. Мне ещё долго предстоит жить в её незримом, нематериальном присутствии, ибо её яркий образ настолько сильно отпечатался в недрах моего сознания и подсознания, что он часто будет о себе напоминать, укоряя меня за бессмысленную трату жизненной энергии на всякие проекты сомнительного содержания. Вот только будет ли мне радостно такое её присутствие? Ведь тот факт, что она не помогла мне осуществить с помощью Интернета мои желания, связанные с «лесным служением», невольно станет трактоваться моей “хромающей на обе ноги” психикой в пользу справедливости содержания моих видений, неотступно преследующих меня почти с самого начала компьютерных курсов».
       Ход моих мыслей оборвал звонок в дверь. Это пришёл папа, принёс из церкви объёмную бутыль святой воды. Снимая с себя ватный тулуп, папа хвалит наше принятое утром совместное решение обойтись сегодня без прогулок. Я приоткрываю штору и вижу, что столбик висящего за окном термометра опустился уже ниже 30-градусной отметки. Но это меня ничуть не беспокоит, даже несмотря на то, что грядущим утром мне предстоит, взявшись за папину руку, отправиться на автобусную остановку, дабы на общественном транспорте совершить переезд в лечебное учреждение. Моё последнее занятие в «Надежде» осталось позади – и теперь не о чем волноваться.
       Мой добрый товарищ, ожидающий меня в наполовину свободной 2-местной палате РЦ, – это, конечно, весьма приятно. Однако я нынче не в состоянии по достоинству оценить сие благо, ибо меня переполняет такое чувство, что во время вчерашнего заката была подведена черта, за которой в моей жизни уже не будет ничего, по-настоящему заслуживающего внимания.  «Мой трамвай последний скрылся за углом…» – кассету с этой песней я не стану сейчас трогать, поскольку она у меня ассоциируется с далёким подмосковным лесом, в котором мне так и не удалось вчера «побывать». Тем не менее, сия песенная строка вертится в моей голове в течение всего сегодняшнего дня, уже перешедшего в глубокий вечер. И, видимо, на то есть причина.
________________________________________
*[1]:  ЕА – незамысловатым сочетанием этих двух заглавных букв отныне будет обозначаться инструктор по компьютерному обучению. Никакой более или менее благозвучной аббревиатуры для краткого обозначения этого важного действующего лица автору придумать не удалось. Однако отказываться от идеи разумной экономии времени и бумаги автор счёл нецелесообразным и решил прибегнуть к использованию с подобной целью реальных инициалов данной героини сего литературного произведения.
*[2]: Гардеробщица назвала имя моей учительницы, добавив к нему суффикс, характерный для свободно-дружеской формы произношения.