Яма. День семнадцатый

Здравствуй, мама.
Я из ямы тебе пишу. Из чеченского плена. Пишу и не знаю, дойдёт ли письмо. Скорее всего не дойдёт, но я всё равно пишу. Как попал сюда сейчас тебе расскажу.





Здравствуй, мама.

Я из ямы тебе пишу. Из чеченского плена. Пишу и не знаю, дойдёт письмо или нет. Скорее всего не дойдёт, но я всё равно пишу, потому что мне так велели. Как попал сюда сейчас тебе расскажу.

В Июне, в двадцатых числах, колонна наша попала в засаду. Коротким тот бой получился. Солдат как на расстреле боевики расстреливали. Кого на месте убили, кого взяли в плен.

Потом нас, сдавшихся в плен, разобрали по чеченским аулам. Поделили на всех поровну, словно домашний скот, и рассадили по ямам. Бетонная яма, специально вырытая для пленников, "зиндан" называется. С решёткой над головой и под открытым небом. Такие на Кавказе специально для рабов роют, для заложников, за которых местные вымогают выкуп. Мы словно товар для них, живой товар, на продажу.

Нас трое в яме, считая меня. Сидим безвылазно в этой бетонной бочке и смерти ждём. Смерти или освобождения. Надеемся, но не очень верим, хотя и хочется, всей душой.

В одном углу стоит ведро, там у нас отхожее место. Система: туалет на верёвочке. В другом - наша лежанка. Лежанка - одно название, на самом деле - деревянный поддон. На земле спать нельзя, холодно, внутренности застудишь.

Видим мы только двоих - Шамиля и Магомета. Шамиль за старшего здесь, он все вопросы решает. Магомет молодой, ему подчиняется, всегда с автоматом ходит. Он приносит еду и по верёвке спускает нам в деревянном ведре.

Не еда, а одно название, из всего подряд мешанина. Аппетит только дразнит, потому что мало. На помои чем-то похожа, которыми свиней у нас в России принято в деревнях кормить. Но мы съедаем всё подчистую, голод он ведь не тётка. Тощаю я на такой диете, скоро кости наружу торчать начнут.

Дожди нас поливают и от них не спрятаться, крыши в зиндане нет. Но нас они скорее радуют, чем беспокоят. Напоминают, что живы мы, не сгнили заживо в этом склепе и не протухли на солнцепёке.

Дни здесь стоят жаркие, солнце палит нещадно. В тени от него не скроешься, потому что в круглой яме не бывает тени. Ближе к полудню чувствуешь себя словно головешка на раскалённой сковороде. Ночи, наоборот, холодные - трясёмся и коченеем, зуб на зуб не попадает.

Вчера Магомет кинул в яму тетрадку и ручку. Велел: пишите родным, просите выкуп. Простая тетрадь, шестнадцать листов, и ручка шариковая, как в школе. Мы обрадовались так сильно, что чуть не разодрались из-за тетрадки. Каждому хотелось домой написать.

Первое время мы разговаривали и даже планы совместные строили, как из ямы сбежим. Но дружба быстро закончилась. Теперь мы как звери загнанные, и с каждым днём звереем всё больше. Звереем и замыкаемся, каждый в себе. В своём собственном одиноком и хмуром мирке.

Мысли только о еде остались. Голод, он сильнее всего. Каждый думает, чтобы ему побольше досталось. Побольше помоев, побольше дождевой воды, которая стекает по желобкам в камне, а мы собираем её и пьём из грязной пластиковой бутылки.

Бывает, хочется сдохнуть, настолько невыносимо такое существование. А иногда - на колени упасть и умолять чеченцев, чтобы отпустили домой.

Шамиль на выкуп надеется и потому пока нас не трогает. Злой он на нас, на русских, и с каждым днём становился только злее. Время идёт, а денег как не было так и нет. Зачем ему нас бесплатно кормить?

Магомет, тот просто ненавидит русских. Не конкретно нас троих, его пленников, а русских как таковых, всех без исключения. Ненавидит и проклинает. За то, что мы есть. За то, что живём. За то, что по земле ходим. По его чеченской земле.

Брата его убили русские, солдаты навроде нас. И ещё кого-то из родственников. Ругает он нас на своём языке. Грязно ругает, свиньями называет и падалью.

Кузнецова избил однажды, жестоко избил, все передние зубы выбил. Ну как ему объяснишь, что мы присягу приняли, а значит выполняли приказ. Будь моя воля, не поехал бы ни за что на свете в это трижды проклятое место. Но мнения моего никто не спросил. Раз солдат и отдаёшь долг Родине, значит должен служить и выполнять что командир приказал.

В общем, жутко тут. Жутко! От страха и безнадёги на луну выть хочется. А лучше сразу повеситься, вот только верёвки нет. А потому живу пока. Живу, пока не убьют.

От безделья пишу в тетрадку. Мысли свои записываю, навеянные голодным бредом. Ночью от холода не заснуть, засыпаем только с восходом солнца, когда оно, солнце, начинает греть. Вот и маюсь по ночам, коротаю время и трясусь в ознобе.

Часто жизнь свою прежнюю вспоминаю и мечтаю, как вернусь домой. Как обниму Маринку, тебя обниму - моя мамочка. Раньше не понимал, а теперь понимаю, какое это счастье: просто домой вернуться.

Темнеет здесь очень быстро и солнце как раз сейчас к закату клонится. Мне хочется написать о многом, но в лист тетрадный не уместишь всего. Хочется спросить, как сестра, как все наши. Но смысла спрашивать нет, письмо ответное до меня не дойдёт.

Надеюсь, что ещё увидимся. Надеюсь изо всех сил. Чтобы выжить здесь нужен лучик, искорка, хоть какой-то проблеск, иначе безысходность сожрёт тебя изнутри. Всеми силами заставляю себя верить в лучшее. Стараюсь верить, иначе нельзя.