Яма. За это мне сто грехов спишется

И тут я заметил булыжник, валявшийся как раз под рукой. Такая возможность может больше не подвернуться. Я собрал последние силы, схватил булыжник и ударил изо всей мочи.





Я убегал от грохота бомб, убегал подальше. Вернее, пытался бежать: ковылял по камням, неловко переступая ногами.

В кандалах широкого шага не сделаешь, это мука а не ходьба. Я спотыкался, падал и снова вставал. Главное было не останавливаться. Отныне я стал беглецом, а если беглеца поймают, то наверняка убьют.

– Куда собрался, доходяга? – послышался оклик. – Стоять, я сказал!

Я узнал голос Власа и оглянулся. Так и есть, это был он! Влас бежал за мной, перепрыгивая через камни. Он был быстрее и догонял.

От страха я запинался на каждом шагу. Шансов сбежать не было никаких. Мои ноги путались в кандалах, а с ног Власа кандалы на днях были сняты. Чеченцы прониклись к нему доверием, ведь он согласился принять ислам.

Влас догнал меня и сбил с ног. От сильного удара в спину я завалился на камни, сдирая колени и руки в кровь. Лицо моё уткнулось в чеченскую траву – жёсткую, как корщётка.

Влас схватил меня за шиворот и поволок по земле, словно беспомощного щенка. Он чувствовал себя собакой на службе хозяина, а меня воспринимал как сбежавшую из отары овцу.

Я попробовал вырваться и тогда он ткнул меня лицом в лишайник, а заодно как следует приложил головой о камни. Он тыкал меня и тыкал, пока я не обессилел и не бросил сопротивляться.

– Сбежать хотел, заморыш? Не выйдет! – приговаривал Влас, довольный лёгкой победой. – Теперь тебя порешат. Будь моя воля, порешил бы собственными руками. Падаль, мерзкий грязнуля, вонючий выродок... – Он ненавидел меня просто за то, что я ещё жив. И за то, что пытаюсь выжить. Русский у чеченцев на побегушках, ненавидящий такого же русского. Брат презревший брата, ради привилегии сожрать побольше помоев. "Толчковая жижа" в человечьем облике.

Влас волок меня – держал за шиворот и обзывал последними словами. Он слишком уверовал в своё превосходство, непростительно уверовал и потерял бдительность.

И тут я заметил булыжник, валявшийся как раз под рукой. Такой возможности может больше не подвернуться. Я собрал последние силы, схватил булыжник и ударил изо всей мочи.

Шлепок от удара получился громким. Влас взревел от боли и, схватившись за ногу, повалился на землю. Я попал точно в колено и этим спас себе жизнь.

Влас вопил как распоследняя баба, катался по траве и держался за разбитую ногу. Но скоро приступ боли отпустит, он разозлится ещё сильней и тогда мне придётся худо. Он поквитается со мной на всю катушку. Но я не дам ему такой возможности!

Я ненавидел этого выродка, невзлюбив с той минуты, когда впервые увидел и безошибочно понял, что он из себя представляет. А сейчас возненавидел тройне. Я ненавидел его больше, чем самих чеченцев – их лизоблюда и холуя, поганую и мерзкую (русскую!!!) гниду.

Мы не способны победить не потому, что чеченцы сильнее. А потому, что среди нас, русских, находятся подобные отщепенцы. Готовые унижать своих и своих убивать, лизать чеченские сапоги и их волосатые задницы ради шкурной выгоды.

Я ударил выродка булыжником по голове. Бил и бил в припадке накатившей ярости, не в силах остановиться. Он давно перестал дышать и перестал шевелиться, но голова моя отключилась напрочь и я не осознавал, что истязаю покойника. Бил снова, снова и снова, пока не упал без сил. Превратил в кровавую кашу его раскромсанный череп с вывернутыми наружу мозгами.

Я выл как загнанный зверь, от ненависти и боли. По грязным щекам моим текли слёзы. Я только что убил человека этими вот руками... а пережить такое впервые совсем не просто.

Нет, совесть меня не мучила. Тогда не мучила, не мучает и сейчас, спустя много лет. Ведь убил я – не человека, убил я – выродка и подонка. И мне за это сто грехов на том свете спишется. Я избавил землю от скверны в самом гнусном её обличье.