Яма. В плену у своих

Не знаю, кто ты такой! На лбу у тебя не написано! Может наёмник из украинцев, почём мне знать? На стороне боевиков воевал...





– Не знаю, кто ты такой! На лбу у тебя не написано! Будем разбираться, согласно армейским правилам и уставу! А пока, до выяснения, посидишь под арестом. Тип лица у тебя славянский, а документов нет. Может ты наёмник из украинцев, почём мне знать? На стороне боевиков воевал...

– Да наш это, наш! – заспорил Лёха, заступаясь за меня с непозволительной для младшего по званию горячностью, грубо нарушающей субординацию. – Он мне жизнь спас, товарищ майор! Боевика застрелил, на моих глазах!

– А тебе, Зайцев, никто слова не давал, – рявкнул майор с острасткой. – Топай в расположение роты. Выполнять приказ!

– Есть, выполнять приказ, – промямлил Лёха ворчливо и состроил ухмылку, красноречиво выражавшую его отношение к вопиющему командирскому произволу. Он вышел из помещения, где временно располагался штаб полка с нарочито выраженным недовольством и побрёл в расположение.

– А ты, пока, посидишь на гауптвахте, – повернулся майор ко мне. – Слова твои ещё проверить надо. Кто ты такой и почему без знаков различия шастаешь в зоне ведения боевых действий.

Сидя на гауптвахте, я вспоминал Малику. Сам не знаю, почему. Запала в душу, что уж греха таить. Хорошая всё-таки баба, хоть и чеченка. Дикая немного и своенравная, как все вайнахи. В том смысле, что гонора и самомнения чересчур много. Но это у неё пройдёт. Мужик ей нужен, вот о чём я подумал. Дикая баба рядом со стоящим мужиком мягкой становится и ручной. В душе ведь она – золотой человек.

И очень, очень красивая! Жгучая, как огонь. Никакой косметики ей не нужно, всю красоту на лицо сама природа ей подвела. И фигурка, да-да фигурка, зашибись просто! Такую бабу вертеть – не навертишься за всю жизнь. Всё при ней – складная, как статуэтка в музее.

Помню, как она плакала, умоляя Шамиля не убивать меня. Гордая чеченка плакала! И Шамиль уступил слезам, пожалел племянницу. Пусть хоть раз в этой жизни она плакать не будет.

А ещё я думал о тех продажных шакалах из штаба, по наводке которых разбили наш батальон. Такие люди-нелюди готовы мать родную продать, лишь бы с деньжатами не поскупились. И как земля только носит такую нечисть?

Да вот так и носит! Был человек, да подгнил чуток. Присягу Родине вроде давал, а вроде немножко не Родине... Для начала верность Родине он подменяет чем-то другим – верностью власти, верностью лицам представляющим власть, верностью первому из этих лиц. Потому что так выгодней, по житейским соображениям. Разница ведь, на первый взгляд, совсем небольшая. Прислуживает, поддакивает, всеми правдами и неправдами доказывает лояльность.

А дальше больше – по закону жанра. Стоит человеку подгнить маленько – и сгниёт он целиком, без остатка. И вот уже верность режиму перерастает в понимание его лицемерной сути и искреннюю верноподданническую любовь. Подлость ведь питается подлостью. Любовь к своему карману и искреннее лизание не подтёртых задниц затмевают всё прочее в этой жизни. Человеческая порядочность и офицерская честь обесцениваются до пяти копеек, а подлость и предательство – взлетают в цене и старательно монетизируются. Жизни подчинённых ему солдат становятся разменной монетой.

А политикам на самом верху только это и надо. Чем больше оборотней в погонах – тем больше жертв, чем полноводней кровавые реки – тем громче хвала правителю, заключившему с врагом мировую. Покончил с войной в Чечне – слава ему до небес и почести по гроб жизни.

Такая тактика у царей издавна заведена. Нарубить из людей курганы фарша и возвеличиться за счёт этого в глазах тех, кто остался жив, до солнцеликого статуса. Кровь и страх издавна на Руси в почёте. Кровавые цари любимы плебеями ничуть не меньше, чем икона мученика на алтаре.