Попутчики гл. 26 Часть 12 Танкист

Рассказ отца Серафима.
(Танкист)
Время уже перевалило за полдень, и мы направились обратно к вокзалу. Пустырь перед станцией,  к тому времени, уже заполнился отъезжающими и вновь прибывшими пассажирами. Они  сновали по дощатому настилу  перрона и помещениям станции, скандалили с администрацией и жевали в вокзальном буфете сомнительные бутерброды. Нам совсем не хотелось вливаться в эту оголтелую компанию странников, и мы не нашли ничего более привлекательного, чем небольшая пивная на углу соседней улицы.
Пивная, по-видимому, была здесь ещё с довоенных времён, если, не со старорежимных. Над входом в полуподвальное помещение висела фанерная вывеска, где на выцветшем от времени зелёном фоне была намалёвана надпись: «Свежее ПИВО». Вывеску с разных сторон держали в своих клешнях два облезлых красных рака. По стёршимся от времени, под ногами многих посетителей, ступенькам, спустились мы вниз, в полуподвальное помещение, подёрнутое клубами махорочного дыма и освещаемое тусклым светом через стеклянные, засиженные мухами продухи.
Посетителей в разгар рабочего дня было немного. За буфетной стойкой лихо орудовала медным краном упитанная, с красным щекастым лицом хранительница заведения. Пиво профессионально недоливалось, недолив прятался под обильными хлопьями пены, а липкие руки, вытирались о не первой свежести фартук.
Дородная хозяйка о чём-то шепталась с молодым парнем в поношенной вельветовой курточке коричневого цвета; в кепке, надвинутой на самые глаза, и широких шароварах, заправленных в армейские сапоги. Парень и буфетчица, явно не могли, о чём-то сторговаться, посему выглядели крайне недовольно.
В углу сидела компания, явно непролетарского происхождения и играла в «секу», или, как её ещё называют в более интеллигентных кругах, - «индийский покер».  У длинного стола, идущего вдоль стены, стоял с кружкой пива странный человек, в потёртой кожаной куртке танкиста, без знаков различия. Странным человек казался от того,  что голова его,  была плотно замотана бинтами; оставались только прорези для глаз и провал рта. Своим видом он напоминал человека-невидимку, из известного и очень популярного тогда одноименного романа Герберта Уэллса.
Остальные посетители не вызывали особого интереса, по причине своей незначительности. Было их не много. В основном служащие станции, после ночной смены: грузчики, сцепщики вагонов, сторожа.
Как только мы приблизились к прилавку, парень сразу отошёл от буфетчицы в направлении блатной компании, ещё глубже надвинув кепку на глаза.
Зажав в одной руке две кружки «Жигулёвского», с чемоданом – в другой, с Любашей, державшей меня под локоть, я замер в поисках свободного места. Танкист дружелюбно махнул рукой, приглашая к себе в компанию. Я почему-то сразу, стал про себя, называть его танкистом, наверно ещё потому, что рядом с ним, на бетонном столике лежал танковый шлем, который он носил, за место шапки.
- Демобилизованный? – не здороваясь, сходу задал он свой вопрос. Не смотря на отсутствие знаков различия, чувствовалось, что это командир и форма на нём не с чужого плеча.
Я кивнул:
- С месяц уже…,  вот на стройку, под Вологду намылились, надо как-то устраиваться.
Любаша рылась в котомке, доставая припасы, собранные в дорогу тёткой Агафьей.
- Пирожка не желаете откушать, товарищ танкист? Домашние пирожки, деревенские…, а то у вас на закуску одна вобла пересушенная.
Танкист, как мне показалось, улыбнулся под бинтами.
- Где воевал, рядовой? На каком фронте, направлении?
- Направление у нас всегда одно было – на Берлин! А боевое крещение получил под Вязьмой, в самое что ни на есть пекло угодил. А потом во втором эшелоне, на подхвате… контузия, ранение и так далее… - не сильно раскрылся я.
Танкист большим глотком отхлебнул  из кружки пива, крякнул  и полез за пазуху. На столе появилась уже початая и весьма дорогая по тем временам, казённая бутылка водки «Столовая», крепостью пятьдесят градусов.
-  Ну, за знакомство, землячок! Я тож вологодский, да вот задержался малька, не доехал до дому. Ты давай, не стесняйся. Войне конец! Победа! Не до субординаций…
Мы выпили, закусив пирогами  и солёным огурцом (курицу Любка по-хозяйски, приберегла в дорогу).
- Жена или невеста? – вытирая рот рукавом, спросил танкист.
- Невеста… - отозвался я.
- Красивая,  хозяйственная, - резюмировал танкист.
Любка зарделась стыдливым румянцем, кокетливо потупив глаза.
- Скажете тоже. У нас в деревне все – красавицы. А вы  фронтовик? У вас бинты от того, что у вас ранение?
Чёрные, цыганские глаза танкиста погрустнели.
- Ну, давай солдат, ещё по одной, за новую счастливую жизнь!
Мы снова выпили.
- Под Оршей я, танком БТ-7 командовал, красавица, ещё в самом начале войны, так-то вот. Когда наши в сорок первом назад покатились, я своей бронёй нашу царицу полей - пехоту - прикрывал, пока снаряды да патроны были, а потом, в прямом смысле - только бронёй. Вот и вдарила по нам болванка крупного калибра, как в песне, прощай любимый экипаж. Башню сорвало, и меня вместе с башней из танка выбросило. Всех ребят сразу намертво, а мне повезло, только лицо помяло. Как в панораму смотрел, так она в голову и впечаталась. Да обгорел маленько. А так ничего. Пехота-матушка не бросила на погибель, успели меня отбить у фрицев, – танкист опять отхлебнул из кружки.  Повисла театральная пауза. Любка смотрела на танкиста широко распахнутыми глазами, прижав по-бабьи руки к груди. Танкист продолжал: – Трое суток по немецким тылам на носилках меня тащили, через леса да болота, пока к своим прорвались.
- Живой,  ведь. Слава богу. Иные давно в земле лежат. У нас чуть не вся деревня сгинула мужиков. Похоронки, как грачи по весне, стаями летели. Вой бабий, по деревне стоял. Почтальона пуще смерти боялись, за версту обходили.
- Живой-то живой. Вывеска только теперь не презентабельная, – танкист снова налил в опустевшую кружку водки. – Комиссовали. Руки, ноги целы, глаза на месте. Грузчиком на станции работаю. Ну, за знакомство!
Мы опять выпили.
- А семья у вас есть? Дети? – с деревенской простотой продолжала расспрашивать Любка.
Что мы могли тогда знать? Мы даже не  догадывались, что творится в душе нашего нового знакомца. Лицо скрывала марлевая маска, и только тембр голоса менялся, в зависимости от эмоционального состояния нашего собеседника.
- Была семья… - он вдруг запнулся.
- Погибли? – всплеснула руками Любка.
- Почему, сразу погибли? Живы! В Вологде живут. Я, для них, как бы умер. Я как из госпиталя выписался, на фронт обратно проситься стал. Хотел героем погибнуть. В танке меня кто увидит? Весь организм целый, а красота на войне - дело последнее. Да не вышло. Отвоевался, - говорят. Вот и поехал я «до дому, до хаты» - да не доехал:  тут, задержался. Зачем я им такой? Пока шла война, писал, что на фронт вернулся. Телеграммы,  письма слал. А теперь что? Война кончилась, баста.  Как я такой домой покажусь? Слушай, солдатик, ты я вижу человек с пониманием, девушка у тебя красивая, добрая, - он снова полез в карман куртки и достал не большой сверток в вощёной бумаге. – А  давайте вы к моим, по пути заедите, я и адрес вам напишу. Здесь всё: документы, награды, фотографии, деньги – сколько есть.
Я вопросительно посмотрел на танкиста.
- Ну, понимаешь, ты  – живой, здоровый.  Я им такой зачем? Скажешь, что погиб в чужой земле, похоронен в братской могиле. Придумаешь что-нибудь.  Ордена отдашь - пусть гордятся! Пусть дальше живут. Пусть думают, что нет меня. А меня и нет.  Меня даже по фотографии не опознать.
Танкист опять налил.
- Они, на Красногвардейской, живут. А, за меня не беспокойтесь. Я себе новые справлю, за отсутствием портрета – дело не хитрое. Вон, в углу, блатата сидит – уважат.
Танкист бережно развернул свёрток и достал содержимое. На первой фотографии был изображён темноволосый курсант, выпускник танкового училища, в форменном кителе и фуражке. На другой – молодая женщина, очень похожая на популярную в те времена артистку, Валентину Серову.  На третьей – мужчина с выразительным, мужественным лицом, в военной форме  и портупее, очень похожий на молодого курсанта с первой фотографии, вместе с женщиной, похожей на артистку, - стоят вместе, тесно прижавшись друг к другу, а перед ними на изящном венском стуле, восседает мальчонка, в матросской робе, коротких штанишках и бескозырке с надписью «ОТВАЖНЫЙ» .
- Ты только не отказывай мне, солдат. Прав у тебя теперь нет - мне отказать. Скажешь: «Старший лейтенант бронетанковых войск, Василий Анатольевич Гончаров, геройски погиб, добивая фашистскую нечисть в дружественной нам Чехословакии.
- А как же вы? Что будет с вами? – запричитала Любаша.
- А что я? Я не пропаду. Жил же как-то четыре года после госпиталя? Работал, деньги, письма с посыльными передавал, что бы думали, что я на фронте, а теперь всё – амба. Войне конец. В новую, светлую жизнь, старший лейтенант Василий Гончаров не вписывается. Мне в больнице протез даже  для лица сделали, бывают такие: маска, а на ней типа лица человеческого нарисовано. Да я в ней не хожу.  Что я - клоун какой на маскараде жизни?  В бинтах как-то привычнее. Ну, так как? Выручите? Сделайте доброе дело, а я за ваше счастье и удачу ещё выпью. Пирогами порадовали. Давно я  таких не едал. А случится, будите проездом, я у обходчицы здешней проживаю, в будке угол снимаю. Работаю по ночам, что бы глаза добрым людям не мозолить. Заходите, найдёте меня, трудно не найти. Бывайте здоровы. Мне сегодня в ночь вагоны выгружать. Даст бог, свидимся, – и танкист вышел из пивной.
- Может, догоним? Вернём посылку? – засомневалась Любаша.
- Не догоним. Он давно попутчиков ищет для решения этого интеллигентного дела, а тут мы с тобой ему подвернулись как манна небесная. Видал я таких,  упёртых да честных. Им своей жизни не жалко, лишь бы чужую не поломать. Такие  героями  не по приказу,  да из-под палки, становятся. Они жить, по-другому, не могут. Не будь таких, как он, нас бы давно в бараний рог согнули. Думаешь, эта шушера, что в углу сидит, за Родину в окопы полезет? Они и в тылу-то работать не будут, и в лагерях не надорвутся. Пошли уже, а то поезд без нас укатит. А второй раз просить у начальника документы совесть не позволит. По шпалам - с чемоданом на палке - потащимся.