Однажды вечером. Часть 1. 11. Алексей. Любовь. 198

Лидия. Из Письма.
1985 год, 16 января. Москва

Любимый, я очень верю в твой талант. Ты можешь писать сильно, искренне и необыкновенно красиво. Ты только работай, забудь обо всем и работай. Что тебе мучаться обо мне? Нашел кого жалеть – попробуй, найди кого счастливее меня! И о том, как нам быть, что делать, - не сейчас надо думать, сейчас не это для тебя и для меня главное. Главное для нас – твоя работа. Я очень скучаю, хочу видеть тебя, но когда тебе приезжать, в феврале или марте, - решай сам. Идет книга – оставайся без колебаний, а нет – возвращайся поскорее. Ну, что толку, что ты уехал так далеко, а только и делаешь, что скучаешь и пишешь письма. Я, правда, тоже ничего другого не делаю: только скучаю и пишу письма тебе.
Алешенька, так скучаю по тебе, так хочется оказаться вместе с тобой, лечь рядом, вжаться в такое родное и любимое тело – и пусть мир вокруг делает что хочет – замирает вместе с нами или продолжает своё кружение. Я люблю эти мгновения слитности с тобой, в которой есть всё – и полнота и незавершенность, теплота и блаженство, нежность и покой. Эти мгновения хочется длить бесконечно: кажется, что никогда не пресытишься этим счастьем – быть просто рядом с тобой. Но вот уже чувствуешь, что поднимаешься на еще более сильной волне, перестаешь принадлежать себе, воля и разум – плавятся и исчезают, застигнутые врасплох, и вот уже ничего нет – только губы целуют нежно и властно, только руки обнимают бережно и крепко, только нежность так сжимает сердце, что на глазах выступают слезы. Сильная темная волна захлестывает, и в голове только огненной вспышкой слова «люблю тебя». Подняв нас стремительно на самый гребень, высоко-высоко вверх, она разбивается в пену и уходит, чтобы на смену пришла другая и снова наполнила наши сердца нежностью друг к другу. Круг замкнулся. И снова буду думать, какое счастье слушать тебя, говорить с тобой, чувствовать твое плечо под головой и какое блаженство знать, что ты счастлив мной, и желание твое обращено ко мне.
Люблю тебя.      


Лидия. Из дневника.
1985 год, 17 января. Москва.

Вначале было Слово. И Слово было у Бога. И Слово было Бог… Прежде, чем ребенок понимает этот мир, в который он явился, он его слышит. И какие слова доносятся до его доверчивого слуха? «Нет! Нельзя! Упадешь! Сломаешь!» - беспрекословные, не дающие выбора приказы и устрашения. Став взрослым, человек воспринимает этот мир, как нечто враждебное. Наверное, это и обуславливает его пассивно-негативное (или агрессивное?) отношение и к себе, и к окружающему миру.


Алексей. Письмо восьмое.
1985 год, 19 января. Валдай, дер. Глазово.

Лидия, любимая.
Все это, конечно, жуткий бред.
Но:
Неделя пролетела в этом бреду, как в угаре, и за это время ничего мной не сделано.
Я далек от того, чтобы винить тебя.
И даже не так:
Я не хочу, чтобы ты винила себя за это мое бездействие. В конце концов, надо было об этом задуматься, хотя бы для того, чтобы понять: задумываться об этом не следует. Как надо, так все само собой и произойдет.
Я сейчас просто в панике, как уходит время, и как ничего с места не стронулось. Не только за эту неделю, но за последнее время, за несколько лет.
Сегодня суббота, утро. Праздник: Крещение. Святки, что длились от Рождества до сего дня, заканчиваются. Как раз на это время и выпали мои длинные письма тебе. Завтра отправлю тебе всю эту херню (засомневался было – стоит ли это делать – отправлять, да решил, ладно, может и для тебя какой прок из этого получится. Я сегодня представил тебя в том длинном платье, да в этой избе – усмехнулся по-доброму, да не весело. Все-таки, тогда, в тот вечер – я его в последнее время часто вспоминаю, вернее он сам вспоминается – была во всем этом какая-то неразгаданная загадка, какой-то символ, знак – мне. К твоим шалостям (назовем это так) это отношения не имеет, а вот мне это какой-то знак. Я мистики не люблю, но иной раз бывают мгновения почти пророческие, как откровения, и их упускать (т.е. забывать) нельзя. Ладно, придет время – пойму. А сейчас я, кажется, увлекся и про скобку-то забыл, пора закрывать ее), и скорее всего пойдут письма от меня уже короткие. Дай-то Бог. Это не будет значить, что забываю тебя (а иной раз так хочется какого-нибудь дурмана опиться, чтобы тебя из головы вон – да нечего. Только Марья Алексеевна иной раз выручает, я с ней на два голоса беседую. На этой неделе она за тебя очень заступалась. Опять забыл про скобку.) Я люблю тебя, и люблю так хорошо, что и самому нравится.
Я, любимая, привык к одиночеству. Но, иной раз, так жалею об этом. Так хочется веселья бестолкового, легкого, милого. А вместо этого сидишь бирюком и все думаешь-думаешь, а на кой ляд – черт его знает. Жалко. Очень жалко. Даже танцевать хочется иной раз. Раньше ведь умел. А сейчас и этого не умею.
Чудо мое кривоногое (твое возмущение так люблю!) обнял бы тебя, затормошил, изогнул бы всю, как в двух соснах в ногах твоих заблудился бы – не доаукалась. Временами так скучаю – смерть! А в эту неделю – «проблемную», совсем круто было, только и думал, что о тебе, да о том, как быть, как жить, написал тебе чепухи всякой, все тосковал по тому, что вернуть нельзя, с грустью думал, что теперь, как ни старайся, а исправить ничего нельзя.  Но как-то надо жить (а про себя, в минуты печальные, думаю: доживать). Все бы, конечно неплохо, если не пожирало бы время в таком количестве. Но – любовь, тут уж без издержек нельзя.
Одиночество у меня немыслимое – ни души. Сквозь окна, сквозь изморозь – белый свет: как в клинике. И ни звука. Только к ночи обычно ветер поднимается, воет, досками какими-то хлопает – будто кто по дому ходит. Выйдешь проверить – кругом метет, ничего не видно, только слышно, как лес стонет, да снег по снегу шелестит. В доме хорошо, печь топится, чернота по углам, уютно, как в норе у крысы. Из меня молитвенник плохой, так что я чаще с тобой время провожу. Вспоминаю, как Бунин глаза твои назвал: ореховые. Лучше, то есть точнее и проще, пойди, скажи. Я тут все пробовал иначе, нет – именно: ореховые.
Мне очень хорошо, что ты есть, пусть далеко, но есть. Знаю, что в любое время, как станет невмоготу – к тебе брошусь. Но пока сижу, потихонечку что-то делаю. В прошлое воскресенье (13-го) вернулся с твоими письмами, да с орехами, да с кукурузой – спасибо Дарье, белке и тебе. Всех целую крепко, кроме белки – она кусается сильно очень. Письма, как и к Рождеству, так и к Старому Новому году поспели, то есть опять мы с тобой как бы вместе встретили. А с Нового года (с 14-го) начались «великие раздумья». Тебе, слава Богу, малая часть от них достается, много на растопку ушло. И были уже совершенно клинические диалоги с Марьей Алексеевной. Мне самому теперь забавно и весело, но со стороны, наверное, выглядело жутковато: за окнами ветер и темень, дом пустой, гулкий, керосиновая лампа едва горит, я от стены к стене хожу, следом тень черная по темным бревнам мотается, и вслух беседую с Марьей Алексеевной, как дальше жить. Ты, душа моя, не думай, что так все время. Чаще по-другому, и настроение хорошее, ровное и мысли такие же. А днем выйду дрова колоть, посмотрю вокруг ни души, ни рыла – и не тоскливо, а совсем напротив – радостно.
Снова напомню тебе: барабанных писем не пиши, а только такие, что до сих пор получал – в них все есть. И не думай о том, что заставит меня задуматься, а что развеселит. Задумаюсь – не велика беда – так и надо. Тебя целую наобум – куда придется.
Алеша.


Лидия. Стихи из Дневника.
1985 год, 18 января. Москва

             ***
Тебя потерять – себя потерять!
Станет немою мука,
Косноязычны будут слова,
Виною тому – разлука.

Песня уйдет, как и пришла –
В сердце прямым ударом.
В жизни моей радость-беда
Сменится свечки нагаром.

Как рассказать, как описать,
Как объяснить словами
Что для меня моря игра,
Солнце, дожди и пламя?

Нет, не забыть и не прогнать
Песен счастливых память!
Верю, любовь, верности свет
Будут навечно с нами.

Часть 1.12.   http://www.proza.ru/2018/04/28/90