Копье Судьбы. Книга Вторая. Глава 10

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
БОЙ НА КАЛИНОВОМ МОСТУ

Спросонья слышу, как чей-то голос зовет издалека.
- Ау! Скворе-е-ец, ты где? Выходи!
Включаю фонарик. Комнатуха полна храпа, побратимы спят, решаю не будить их, пора повстречаться с Гусем один на один.


Кроме локалок на территории колонии есть промзона – старый цех с проваленной крышей. Днем там грохочут линии по производству шифера, ночью стоит тишина.
Центральная часть цеха слабо освещена открытом зевом «горна» - так называют тепловую камеру, в которой мокрые плиты шифера проходят просушку. Вокруг «горна» стоят темные фигуры. Взбираюсь по металлической лесенке на линию транспортера, пробираюсь по узкому проходу. Фонарик подсвечивает снизу заиндевелую рожу, чифирные зубы, оскаленные в гнусной ухмылке.


- Здорово, Гусяра!
- Часик в радость! – отзывается окруженный толпою пристяжи пахан.
- Приветствую весь порядочный люд!
- Привет… Здоров… Жизнь ворам... – слышится в ответ.
- Каких Люд ты приветствуешь, Скворец? – ехидно интересуется пахан. - Братва, он вас Людами обозвал, ха-ха-ха-ха!


- Я не Скворец, а вор в законе Черный археолог! С кем кучкуетесь, братва? Гусь на абвер работает, в Лукьяновке паханил в пресс-хате. 
- Пасть заткни!
- Где Даша?
- Тут она.
- Покажи.


Блатной с погонялом «Моряк» выводит заложницу.
Бандиты обгладывают ее жадными взглядами. Девка обещана им на потеху в оконцовке разборки.
- Здравствуй, Даша! – говорю я. - Как ты?
- Здравствуй, Сережа! – отзывается она. - Это приказ!
«Какой приказ? О чем она говорит?»


- Один пришел? – Гусь щупает лучом фонарика темень за моей спиной 
- Один. Я тебя не боюсь.
- Меня тоже не боишься? – из-за спин кодлана выступает толстяк в камуфляже,
стаскивает с головы балаклаву. Седая шевелюра, серебряный ежик щетины на мясистом лице, хитрые щелочки глаз за очками без оправы. Леонид Валерьянович Каламбурский собственной персоной!


Я не морщусь под лучом его фонаря, отвечаю безмятежно.
- Здорово, барыга!
Охранник его открывает чемоданчик, олигарх вынимает из него Копье и как-то буднично и вяло произносит: «Копье мое!»
- Зря стараетесь, вам не убить меня, я вас предупреждал об этом на Майдане.

 
Каламбурский одобрительно хмыкает.
- Ты не еврей, случаем? В тебе хуцпы больше, чем в Боре Кардане, а он главный рейдер Украины! Ладно, не смеши меня, а то у меня губа треснула, смеяться больно. Если там не вышло, не значит, что не получится сейчас. Просто тогда я был занят более важными делами.
- Да-да, помню, вы занимались вызыванием демонов.   


Каламбурский раздувается лицом, как лягушка «бык», увеличивающая свои размеры для устрашения врагов.
- Да, - сдерживая гнев, говорит он тихо, чтобы не слышали бандиты, - мы вызывали демона! И все почти получилось, если бы не один мудак с ворованным копьем! Дух не успел материализоваться…
- Вы ошибаетесь. Успел. И стоит за вашей спиной.
Олигарх встревоженно оглядывается, но, опомнившись, усмехается.
- Хватит трепаться, Скворцов. Готовься к смерти!


Охранник включает фонарь на видеокамере, чтобы снять исторический момент, олигарх замахивается, но пахан вдруг хватает его за руку.
- Стой, начальник, ты забыл!
- Шо?
- Перед тем, как мочить, нужно заяву кидануть, что копье типа твое.
- Так я сказал уже. 
- Не, начальник, заяву нужно кидать в присутствии официального лица! 
- Я, я здесь официальное лицо! Я губернатор целой области, мало тебе?! Еще раз вякнешь, останешься сидеть здесь до скончания срока!


В красноватом свете горна железные челюсти Гуся отливают медными обоймами.
- Это суходрочка, начальник. Зазря Скворца завалишь, и копьем не завладеешь.
«А ведь он прав, - мелькает в голове у Леонида Валерьяновича, - но откуда ему знать подробности активации копья?» Мрачная тень подозрения накрывает душу («он материализовался и стоит за вашей спиной…»), но олигарх не дает веры своей чуйке (а ведь она не подводила его ни разу!)
- Виталий, - сопит он недовольно, - сходи за майором, скажи, шоб сюда пришел. 


- А вы упорный, Леонид Валерьянович, - хвалю я, - И все же вы не все риски просчитали. Знаете, что происходит с человеком после удара Копья Судьбы?
- Дохнет он… - Каламбурский закуривает, нервы требуют никотиновой анестезии.
- Копье забирает души убитых им людей. Только представьте, вы убьете меня, и моя душа вселится в вас. Знаете, что я сделаю? Я пожертвую все ваши деньги детям Донбасса. Вижу, вы мне не верите. Кем я был до встречи с Копьем? Провинциальным лохом. Кем я стал? Владыкой Копья, вором в законе. Почему? Я всосал в себя души убитых Копьем людей. Они поступили в мое распоряжение, и сейчас незримо обследуют закоулки вашей души. Хотите, я расскажу про вас самое сокровенное? Про заказные убийства и рейдерские захваты. Про ваши обманы и предательства. Про Новикова, Глушкова, Рейхенгольда, Изюмову, Ковбасюка, Плохотнюка, Беднова.


- Молчи! – олигарх светит фонарем по сторонам. – Нас пишут! Как я сразу не
догадался! Все тут обыскать! Где Варламов, черт его побери?!
Пока бандиты обшаривают окрестности, он вынимает из камуфляжной куртки плоскую фляжку и делает пару глотков.
- Откуда сведения, Скворцов? Кто слил тебе инфу?
- Да гон у него, начальник, - доносится из тьмы, - он так и в камере гнал, всю подноготную про всех рассказывал.   


- А ты не подслушивай! – прикрикивает на Гуся олигарх. - Всем отойти на двадцать метров! Если ты гонишь, Скворцов, - понижает он голос, - то отчего так точно? Это Копье дало тебе дар? Как его использовать? Что надо делать? Говори, и умрешь быстро, без мучений.
- Дело в том, - тоже шепотом отвечаю я, – что я - ваш Машиах.
- Кто-о-о? – переспрашивает он. – Как ты себя назвал?
Я Тот, Кого веками ждал Эрэц Исраэль! Вот, я пришел, и вы не узнали меня. 


- Ты? Машиах? – Леонид Валерьянович разражается снисходительным смехом. - Да ты хоть знаешь, КТО такой Машиах? Помазанник Божий! А ты? Ну, кто ты такой? Нищеброд! Ты никто и звать тебя никак! Разве Машиах сядет в тюрьму? Да никогда!
- Я нахожусь в тюрьме лишь потому, что изучаю состояние мира по самым
обездоленным его обитателям. И, знаешь, богач, я убедился, что многие из них гораздо более заслуживают свободы, чем так называемая элита. Скоро я поменяю вас местами. Только ты окажешься не в тюрьме, а в геенне огненной. Не слишком ли сильно ты рискуешь, обрекая свою душу на вечные муки в обмен на пару десятков земных тучных лет?


Леонид Валерьянович малость сбит с толку, и дело не в смысле слов этого гоя, а в его удивительном бесстрашии. Обреченный, он спокойно стоит среди воров и убийц, выбеленный лучами фонарей, как сказано о Святом «Светел Он…» 
- Русский не может быть Машиахом!
- Тебе ли знать пути Господни?
- Не произноси имя Господа всуе!
- Мне разрешено.
- Почему?!
- Потому что я - реинкарнация первосвященника Финееса, пятьсот лет спустя явившийся пророком Элийяху, спустя тысячелетия ставший Ильей-пророком, пришел теперь Машиахом, чтобы спасти не только Израиль, но и весь мир, и, в первую очередь, Россию, обитель вечной женственности, против которой вы, ополоумевшие однополушарники, ведете войну на уничтожение. Левое полушарие планеты идет войной на правое, не понимая, что смерть любого из них будет означать паралич всего тела! Я призван объединить правое и левое, верх и низ, внутреннее и внешнее, женское и мужское, прорвать махсом и выйти в Разум. Вот в чем смысл прихода Машиаха, а вовсе не в том, чтобы устроить счастливую жизнь горстке обезумевших богатеев или даже какому-то одному отдельно взятому народу!

Каламбурский вдруг хлопает себя по лбу.
- Слушай! К тебе, случайно, не приходил в тюрьму старый раввин в черной шляпе?

ВИЗИТ ЭФРАИМА ЛЕЙБОВИЦА В ЛУКЬЯНОВСКОЕ СИЗО

Комната для свиданий. Белый потолок. Облупленная синяя эмаль на стенах.
Решетка на маленьком окне под потолком.
Пыльный стол. Два стула.

Конвоир вводит заключенного и объявляет свидание на десять минут. 
Пожилой раввин с жиденькой седой бородой снимает черную шляпу и остается в белой кипе на лысой, как желудь, голове. Протянув арестанту руку, он принюхивается в наклоне. 
- Шалом. Ароматно. Весьма. 

Рукопожатие вора – знак высшего доверия. Вор не может рисковать. Даже хороший знакомый мог где-то зашухариться. Поэтому рукопожатия на зоне не приняты.
Не замечая протянутой руки, я прохожу к столу. Нюхаю свое плечо. Запах как запах. Все в тюрьме разят карболкой и куревом.

Раввин усаживается за стол напротив меня.
- Я не то хотел сказать… - немного смущается он, - этот запах… я узнал бы его с закрытыми глазами. Когда вы наклонились и позволили обнять себя, я подумал: «Неужели так пахнет Машиах?» И ответил себе: «Да, Эфраим, вот так – тревожно и неожиданно!» – старик вынимает из-под стола пакет с продуктами. - Тут сыр, колбаса, чай, сигареты. Вам нужно витаминов, вы очень бледный. Что надо еще, вы скажите!   

Сдержанно благодарю за грев. Отдельную признательность выражаю за подсказку о том, что копье фальшивое. «Без вашей помощи я вряд ли бы выбрался оттуда живой».
- Как я мог допустить, чтобы этот поц вас заколол? У нас есть пословица: «Когда придет машиах». Это значит «никогда». Вы понимаете? Машиах. Не придет. Никогда. Но мы все равно ждали. В изгнаниях, в концлагерях, мы упорно ждали, что придет царь иудейский и спасет мир и наш многострадальный народ. Я коэн из рода ааронидов, - переходит раввин к делу, – я представляю здесь всю полноту Израиля за исключением хабадников.

Эти поцы решили, что до прихода Машиаха никакого еврейского государства не нужно. Кто восстановит Храм, нацдет копье и чашу, ковчег завета, кто? Это все делаем мы, хасиды, учтите это… потом… когда воцаритесь! Хотя, конечно, мы не совсем понимаем, почему Мессия находится в тюрьме? Скажите, каков ваш план? Чем мы можем вам помочь?

Тюрьма учит искусству молчания. Одной только тягостной немотой из человека можно выпытать больше, чем самыми дотошными расспросами.
- Почему вы молчите? – ребе ерзает на скрипучем стуле, засунув руки между колен и раскачиваясь тщедушным телом. – Здесь ваша жизнь в опасности. Ледя сам надумал стать машиахом. За ним батальоны, вас некому будет защитить. Мне еле удалось спасти вас на том сборище англосаксов. Согласитесь, это немножечко и моя заслуга. Так давайте же сотрудничать!


Он снова протягивает через стол руку, которую я предпочитаю не замечать.
- Что я должен буду делать?
Так и не пожатая рука опускается на стол. Ребе цокотит ногтями. Затем пальцы начинают загибаться.
- Вам предстоит построить Храм (поджат мизинец). Победить в войне Гога и Магога (загнут безымянный). Установить всеобщий мир (к ладони прижимается средний). Ну, и по мелочи, воскресить мертвых (сгибается указательный) и привести мир к той цели, для которой он был создан (большой палец накрывает сверху сжатый кулак).


Я со смехом откидываюсь на спинку стула.
- Дайте угадаю! Вы играли в одесской команде КВН! 
Он отзеркаливает мой смех.
- Таки да! Вы угадали. Но сейчас я не шучу. Ничего невыполнимого в программе Машиаха нет. Мы все предусмотрели. Мы потому избранный народ, что являемся приводными ремнями Господа, нашими руками Он осуществляет свой промысел. Приход мессии также должен быть подготовлен и организован нами. И вот,Ю мы его нашли, то есть вас.


Старик смотрит на меня влюблено и умоляюще. Я отрицательно качаю головой.
- Я не чувствую себя мессией!
Он отмахивается.
- В книге Зоар говорится, что мессия сам не знает, что он мессия, это откроется ему  только в самом конце. Вы скрытый мессия, понимаете? На вас и так идет охота. Вас все хотят убить. Этот растяпа Роберт и то попытался! Ледя тоже хъочет стать владыкой копья. Он сошел с ума. Здесь мы не сможем ему помешать. Вам надо уехать. Лучше, в Израиль. Как только вы дадите согласие, мы немедленно покинем эту тюрьму и уедем в Святую землю. Ну как, вы согласны?

Я задумываюсь. Финт поручил мне найти Глобального предиктора, моджжет. старик что-то знает о нем.
- Я видел вашу иерархию. Кто стоит над ней?
- Никто.
- Значит всем правят Королева, Царь и Фараон?
- Да.
- А Глобальный предиктор?
- Это миф. Его не существует.
- Я буду разговаривать только с глобальным предиктором, которого не существует.

- Но позвольте, - возмущается раввин, - где я вам его возьму? Его никто не видел! Это вымышленный персонаж! Откуда вы его взяли, этого Предиктора?
- ГП соответствует гонителю. Гонитель есть в психике каждого человека. Я владыка копья, значит, моим гонителем может быть только Глобальный Предиктор!
- Странный у вас какой-то метод дедукции.

- Да, потому что эта вселенная - моя. Она создана моим умом. И вы в ней всего лишь часть моей личности, ипостась одного из альтеров. Я не брежу, просто я знаю, что эта вселенная создана моим умом. Мне надо проснуться, то есть прорвать махсом и выйти в истинную реальность.


Сомнение в моей вменяемости перерастает в его глазах в изумление.
- Как! Вы и про махсом знаете?
- Тюрьма - хороший университет. Один мой сокамерник учил меня каббале. Он рассказывал мне о махсоме.

Ребе возбужденно оглаживает кипу. 
- Так это же главное открытие каббалы! Первого кабаллиста звали Адам Ришон, так вот, он первым понял, что снаружи ничего нет! Ничего, кроме Великого белого света Творца, который проецируется на наш внутренний экран. Этот экран и называется махсом. Когда вы спите, кто видит сон? Глаза не видят, уши не слышат, видит и слышит мозг, глаза и уши всего лишь фильтры, пропускающие в мозг Белый свет определенной частоты.


- Мне отовсюду идут подсказки, что я нахожусь в оцифрованном сне и вижу один только махсом. Чтобы проснуться и вернуться в истинную реальность, мне нужно его прорвать. Как буратино проткнул носом холст. Как это сделать? – я щупаю рукой воздух. - Он же неосязаем и невидим, как воздух.


- Да-а… - выдыхает старик пахуче, в лице его брезжит нездоровый румянец, - вместо того, чтобы думать, как с отсюдова выйти, вы мечтаете о прорыве махсома!  Поистине, такие задачи может ставить перед собой только мессия! – он придвигается и переходит на шепот. - Существует устная каббала, она передается из уст в уста и недоступна профанам. Так вот, она говорит, что машиах придет не для того, чтобы установить тысячелетнее царство добра и справедливости, но для того, чтобы прорвать махсом и выйти в белый Свет на встречу с Творцом. Это конечная цель человечества!

Мудрецы Торы предполагали, что прорыв махсома будет подобен воскресению из мертвых, да-да, только для этого нужно совершенно необыкновенное, выходящее за пределы решение, дерзновенное состояние духа! Вспомните, как воскрес Христос! На пике мук и выплеска духа! Первой ступенью его прорывающегося в космос духа был страшный, позорный, залитый кровью крест. Что еще предшествовало воскресению? –

Лейбовиц загибает подагрические пальцы. - Тайная вечеря, предательство Иуды,
арест, суд и бичевание. Значит, перед крестом ему нужно было соединиться в трапезе со своими внутренними сущностями, стать Целым, единым, Одином, быть преданным, взойти на крест и получить удар вот сюда, под сердце, Копьем Судьбы!
Я откидываюсь на спинке стула в смятении перед громадностью открывшейся задачи. Хотя… Я ведь тоже был предан, судим и получил удар в живот, когда вскрылся в пресс-хате. Я рассказываю об этом.


- Таки вы побывали на том свете? – выдыхает раввин. – И что же вы там увидели?
- Белый Свет. Любимую женщину. Любовь и Покой. Но потом меня выбросило обратно, в этот нескончаемый тюремный кошмар. Скажите, что я делаю не так? Как научиться управлять сном своей жизни? Что говорит об этом каббала? Как  выйти мне из этой проклятой тюрьмы?


- Да вам стоит только правильно помыслить, как вы тут же покинете эту тюрьму! Вы властелин копья, повелитель реальности! Она будет складываться так, как вам заблагорассудится! Вам надо только согласиться на наше предложение, и вы тут же окажетесь на свободе! Поймите, мы не можем помочь вам без вашего согласия. Так вы согласны на наше предложение?


Ничто так сильно не воздействует на человека, как свинцовое слово «нет». 
У раввина отвисают челюсть и нижние веки.
Я встаю и стучу в дверь. Скрипит замок, надзиратель поворачивает ключ.
- Стойте! – Лейбовиц сует смятую купюру конвоиру, выталкивает его из комнаты и  закрывает дверь. – Но почему? Почем вы отказываетесь?

В гневе я с трудом расцепляю челюсти.
- Как вы могли подумать, что я, русский, вор в законе, пойду к вам в услужение?! Я разговариваю с вами только потому, что вы заставили тех подонков встать и почтить память сожженных одесситов! Но Дом профсоюзов в Одессе сжигали не они, а ваши люди по приказу Каламбурского!

Старика, кажется, вот-вот хватит удар.
- Он отвергнутый еврей. Израиль проклял его. Не судите народ по одной паршивой овце!


Я стучу в двери.
- Конвой!
- Стойте! – раввин бросается мне в ноги. - Простите меня, это была проверка! Я вас испытывал, искушал властью! Простите! – он охватывает мои колени, умоляюще глядя снизу. – Откуда у вас эта сила, это мужество? Вы не дрогнули перед палачом, не продали копье, отвергли власть и славу, терпите это ужасное узилище! Неужели вы и вправду тот, кого мы ждали тысячелетиями?


Я молча разнимаю его руки. Открываю дверь. Выхожу в коридор.
Становлюсь лицом к стене.
- Руки за спину! - командует конвоир. – Направо. Движение вперед.

БОЙ НА КАЛИНОВОМ МОСТУ

 Громовые раскаты сотрясают цех, прожекторный свет заливает ворота, по потолку ползут громадные тени конструкций.


- Атас!  - Гусь подбегает и за плечи пригибает олигарха к земле.
Через гудящий гонг металлических ворот в цех въезжает патрульный «бобик»,  делает круг по периметру и уезжает. Створки ворот закрываются.
После яркого света темнота кажется особенно густой.
- Посвети… - Каламбурский шарит руками по полу.


Гусь включает фонарик. В луже света по грязному полу ходят толстые ладони.
- Потерял чего, начальник?
- Да копье обронил…
- Вот оно….
- А, давай его сюда. Где этот Варламов, сколько можно его ждать!
- Не придет он… - странный тон Гуся настораживает Каламбурского.
- Почему? – спрашивает он, морщась от света, так как зек свети ему в глаза. - Убери фонарь!


Но Гусь не отводит луча, в котором, как блин на сковородке, запекается бородатое лицо.
- Послушал я вас, и понял, психари вы оба! – хрипит он своим навечно простуженным голосом. - Один гонит хлеще другого. Уж лучше я буду заместо вас великим паханом копья! 


Подходит один из бандитов и отдает Гусю пистолет. Леонид Валерьянович все понимает. Не вернется больше Виталий, пистолет «Глок» был его именным оружием. 
Пахан прячет пушку за пояс. Стрелять все равно нельзя, на улице дежурит майор с группой спецназа, один выстрел и всех повяжут. Затем Гусь скользит Каламбурскому за спину, рывком за волосы задирает ему голову и приставляет Копье к горлу.


- Ты у нас официальное лицо, начальник? А ну, спроси меня, чье это копье! 
- Ты шо творишь? Как ты отсюда выберешься без меня?
- Говно вопрос, пончик. Как мыслите, братва, дадут нам за «начальничка» мульон баксов и вертолет?


Паханья пристяжь отвечает гиеньим смехом.   
- Ну, спроси меня, чье это копье!
Кончик Копья укалывает жирный ошеек.
Леонид Валерьянович выдавливает через силу.
- Чье… это… копье?... с-с-сука… - и чуть не плачет.
Гусь набирает воздуха в легкие…


Майор Варламов, прохаживающийся перед воротами промзоны, слышит вдруг со стороны ночного цеха такой заунывный и хватающий за душу волчий вой, что даже у него, человека бывалого и несуеверного, мороз продирает по коже. 
«Кхапье-о-о-о-о май-ё-о-о-у-у-у-у…» 


БОЙ НА КАЛИНОВОМ МОСТУ

- Ну, че, Скворец, - после волчьего воя голос Гуся вконец охрип, - в последний раз предлагаю: смирись передо мной, отдай копье добровольно, согласись на мое главенство. Чего молчишь? Ну, как знаешь… Держите его, братва!


С неба доносится нарастающий шелестящий вой, и крыша цеха вдруг с грохотом взрывается и обрушивается вниз. Это был первый залп ВСУ из «Градов» и орудий утром 28 июля 2014 года, когда была убита «Горловская Мадонна», чья фотография с маленькой дочкой облетела весь мир. Обломки крыши накрывают место разборки. Меня чудом не размозжил бетонный блок с торчащей арматурой, вонзившийся, как неразорвавшаяся бомба, в ленту конвейера. Вслепую, в пыли, пробираюсь по завалам, крича сквозь скрежет и треск падающих конструкций.


- Даша! Даша!
- Я здесь, Сережа…
Иду на голос, сталкиваемся руками, обнимаемся. Нужно уходить, в любой момент сюда могут снова прилететь снаряды. Обстрел города ведется поверх колонии, до позиций арты отсюда чуть больше километра. Бандиты встают, кто держится за голову, кто отряхивается, кто лежит на полу, не подавая признаков жизни. Гусь тоже поднимается.
- Скворца, Скворца держи! Не бей его, он мой!


Это шанс. По крайней мере, заточками бить не будут. Нахожу какую-то железную приблуду, закрываю спиной Дашу. Отбиваясь, пятимся по конвейеру. Сшибаются колья и арматура, летят искры. Бандиты лезут отовсюду и, когда кажется, что все, мы окружены, в бой вступают побратимы!


Зира и Рубленый, Юрий Соломонович и Кухарь, Меняла и Миша Недоповешенный с кольями обрушиваются с тылу на ватажников. Качан спрыгивает на пахана сверху, перехватывает руку в запястье, кидает его через бедро, на противоходе вырвав Копье.


- Чего ж не разбудил, Серега? – кричит Андрей, вращая захваченным артефактом. – На, держи, Копье твое! А мы дрыхнем без задних ног, ничего не слышим! Хорошо, хоть канонада разбудила!


Резким рывком он уводит меня с линии атаки - мимо проносится один из Гусевских отморозков с занесенным над головой колом, промахнувшись, бьет по своим же. В густой пыли сражаться приходится почти вслепую. На Качана напрыгивают двое, валят с ног, я врезаюсь в них плечом и расшвыриваю. Вдвоем пробиваемся сквозь молотильню туда, откуда доносится девичьи визги. Дашу волокут двое, мы отбиваем ее, вижу, как Юрий Соломонович, взвизгнув: «Этот поц сжигал людей в Одессе!», с разбегу ударяет лысой головой в живот олигарха. Утробно ойкнув, тот плюхается на толстую задницу, а  охраняющий его Моряк наотмашь чиркает еврея заточкой по шее, старик хватается за рану, падает на колени, валится на бок. Качан кидается к нему, зажимает рану.


- Соломон, куда тебя? Братишка, потерпи! Щас забинтуем, продержись чуток!
Но разрез слишком глубок, жизнь вытекает из пузатенького тельца.
Юрий Соломонович рукой манит своего вечного гонителя. «Андрюша…»
Качан приникает ухом к его губам, слышит предсмертный шепот.
- Сережу берегите… Он наше Общее… без него… все…  поги…б… 
Глаза мудреца и юмориста застывают, дрожание тела прекращается.


Качан хватается за вскипевшие глаза.
- Братва! – звенит над побоищем его голос. – Они убили Соломона! Прикройте
Серого, парни! Он наше Общее! – осатанев от горя, донецкий прет на Моряка, выставившего перед собой заточку. - Ну, тварюка, молись! Безудержны в атаке еврейские казаки! Получай, сука, за Соломона!
Ржавый шкив перебивает предплечье, проламывает череп. Моряк валится на Каламбурского, заползшего в щель под станиной.


Сзади слышен хруст цементной крошки.
Резко обернувшись, Андрей заносит шкив над головой.
Из-под перил выныривает обритая голова с оселедцем.
Мытник.
Враги в упор изучают друг друга.


Анальное наслаждение, полученное с обеих сторон насильно, иначе украинец никогда не допустил бы его ни до сознания, ни до осуществления, буря чувств и эмоций проносится в сгущенном пространстве между молодыми мужчинами, чтобы раскаленным клеймом зашипеть на внутренней стенке черепа, выжигая знак самоидентификации.


- Олесь! – рявкает Качан. - Че дрочило растопырил, спину мне прикрой!
Не зовсим розумия, чому вин цэ робыть, под песню «Океана Эльзы» «Я не сдамся без боя…», зазвучавшую в чубатой голове, украинец становится спина к спине со своим заклятым побратимом.


Враги окружают их, как волчья стая, заточки – клыки ощеренные. На, сука держи а! нет! нах! Скот сдохни рррррр! угрхрЙ! Рявк! Ы-Ы-Ы-Ы ОООООЁ! Держись, братан! Олесь! прикрой… лови! того возьми! !!! на! на! на! сука, я тебя по полу размажу! Гусь, ко мне, волчара позорный, один на один ссышь?? Ссышь? Сюда! Тебя хочу… ну где ты…


Качан отчаянно отбивается, уже двое его противников корчатся на полу, но и он исчиркан порезами. Цель нападающих – Археолог, за него Гусем назначена награда,  поэтому и лезут ватажники напропалую.


И во второй раз громким голосом взывает донецкий пацан Андрюха Качанов.
- Серегу прикройте, парни-и-и!!! Без него все погибнем!


Семья становится полукругом, вокруг беснуется, тыча заточками и арматуринами, гусевская рать. Бьются насмерть Зира и Рубленный, отмахиваются кольями Кухарь и Меняла, вопли ярости и боли взметаются под потолок цеха, бухают удары в бока и грудины, подкравшийся сзади Гусь подскакивает и резко взмахивает рукой.


Удар выходит каким-то… безболезненным. Заточка входит под ключицу и… все?
Оседает с растерянной улыбкой под рыжими усиками Костя Меняла, это он подставил костлявую грудь под заточку. Подхватываю его.
- Костя!
- Простите меня… - шепчет антиквар Лопушанский и роняет голову.
Но некогда прощаться, некогда оплакивать, на мне повисли Гусевские отморозки, с усилием вытягиваю скользкую от крови руку из захвата, берусь за обмотанную изолентой ручку, торчащую из моего плеча, медленно вытаскиваю заточку и сую под кадык тому, что справа. Он заходится в кашле, хватается за ручей крови, хлынувший из горла, пятится, падает, выбивая каблуками конвульсивную чечетку по полу. Я ранен, но боли почти не чувствую… и силы не убывают… кровь сворачивается быстрее обычного. Странно.


Падает Зира, заваливают Рубленого. Качан бьется, как лев, каждый его выпад калечит или убивает ссученных. Оболочка приблатненного сползает, наружу выступает русский Витязь. И в третий раз громким голосом взывает Андрей Первозванный, первый призванный Копьем на служение.
- Братья, защищайте государя!
Так кричат в смертельном бою, перед лицом неминуемой гибели.


Пронзающий удар в бок - в печень, депо крови.
Это смерть. Сейчас хлынет кровь.
Но нет, кровь не хлещет, силы не убывают.
Кто-то прикрыл.
Олесь Мытник, кренясь, зажимает пробитый бок.
Подхватываю его.
- Олесь! Олесь!
- Та ото ж… - шепчет козак.


Пока я мешкаю над ним, новый удар настигает в спину.
Но нет боли пронзания, удар принял на себя Миша Недоповешенный. Теряя сознание, непослушными руками егерь крымского заповедника Михаил Матвеевич Скороходченко врачует раны, кровь в местах порезов быстрее обычного сворачивается, закупоривая пробоины.


Враги думали, что имеют дело с одиночкой. Они ошибались. Оборону держит вся Семья Многомера. У Сергея Скворцова 12 жизней, на три больше, чем у кошки.
Бурлит куча мала, только успевай отмахиваться. На моих глазах пахан добивает заточкой прижатого к полу Зиру. Воплю что есть мочи, не в силах этому помешать, сам еле справляюсь с каким-то рычащим в гнилые зубы ублюдком. Выручает Кухарь, даром что хилый, он умудряется впиться зубами в щиколотку гнилозубому и вытянуть сухожилие, вон воет его жертва, а сам Лешка застыл ничком, и кровяные проколы расплываются на его серой фуфайке.


С ленты конвейера спрыгивает ватажник, на лету рассекая голову Качану полосой железа. В состоянии грогги Андрей наносит ответный удар – так самурай во «исполнение долга за порогом смерти» с разрубленной головой, чисто на мышечных рефлексах убивает врага, а потом уже падает.
На этом бой затихает.


Серый рассвет сочится в пробоину в крыше.
Сквозь раскаты канонады слышны стоны раненых и хриплое дыхание глоток.
Озираюсь в ужасе и горе. Все убиты, все мои семейники…
Изрезанное тело горит, колени подгибаются, сознание мутится. Из последних сил выставляю Копье перед собой. Пахан знает его силу, поэтому останавливает головорезов, делает им знаки обходить меня со спины.


Отступаю, кидаю Копье в горн. Исчезни… навсегда…
- Ах, ты сука! - Гусь подскакивает к горну, сует руку в отверстие, но тут же с криком отдергивает, волком взвывая от немощи своей перед стихией огня.
- Взять его!
Руки едва не выламывают в плечевых суставах, кидают на колени, за волосы задирают голову. Пахан светит в лицо. Удар. Теряю сознание.


Прихожу в себя от пощечин.
Гусь прижимается ухом к моей груди
- Ты погоди, Скворец, не умирай, ты мне живой нужен! Братва, щипцы ищем, ухват какой-нибудь!
- Пропустите меня! – Даша продирается сквозь ватажников, ее облапывают, рвут на ней одежду. Гусь рявкает - не трогать! Пусть попрощается…


Растерзанная, она припадает мне на грудь.
- Сережа, ты живой? Господи, что они с тобой сделали!
Я не вижу ее, кровь заливает глаза. Шепчу «протри мне глаза…»
Она исполняет мою просьбу - сбоку проступает силуэт в лохмотьях. Шмонька!
Старик подносит к губам миску. Через дырочку в донце сочится водичка.
- Шмоня, ты откуда здесь?
- Тут я подвизаюсь, Сергуня, в цеху уборщиком. Попей водички, тебе силы нужны.


На губы проливаются капли, силы крепнут, в глазах яснеет.
Привстаю на локтях, скрипя зубами в бичевании порезов.
Даша помогает мне подняться.


Гусь слышит шум, поворачивает голову, но Копье выпадает из клещей, и он снова погружается в огнедышащую летку. Подхожу. Поверх его плеча вижу, что Копье уже раскалилось, помолодело, с него сошли окислы, на поверхности клинка проступила вязь магических заклинаний…


В пьяную лютость сжиженного жара скользит рука, порскают тени, залегая, как пехотинцы при артобстреле, когда вспыхивает в цеху мечом джедая раскаленное добела Копье Судьбы, и, увлекая за собой дымное полотнище дыма и искр, вонзается в глотку предателю и людоеду!
Увидев такую смерть вожака, бандитская пристяжь в ужасе разбегается.   


Уши пронзает неистовый крик. Как роженицы в приступах схваток испускают душераздирающие крики, и напружиненные их лица покидают предписанные природой границы, так и я воплю от боли, но не позволяю пальцам оторваться от раскаленного металла… Терпи! Сомкни челюсти, как волк на горле у врага! Пусть паровозными гудками ударят вопли изнутри, пусть вылезут глаза из орбит, терпи, пока не рухнешь без сознания…


Гусь стоит, накреняясь. Раззявлен обеззвученный рот с зачифиренными зубами, блюют болью выпученные глаза, рассечены гортань, трахея и голосовые связки, не хрипеть им больше: «киншон это мой, братва, примите его по первому разряду…»
Хлещет по рукояти, шипя от жара, поганая кровь вперемешку с мазутным дымом, втекает в тело паханская душа, знобя сивой, особой дрожью, которая охватывает человека при соприкосновении с нечистой силой.


Перед смертью егерь Михаил Матвеевич успел активировать анестетическую личность, (есть такая опция в Многомере, частично снимающая боль), но все равно рука болит невыносимо, волосы на голове встают дыбом, вой рвется из всех щелей, чернеет плоть…


Кто-то смыкает поверх горящей руки прохладную ладонь, утихомиривает боль.
Шмонька. Он наложил духовные персты, произрастающие из культей его незримо. 
«Терпи, Сергуня, не отнимай руки, это твой крест».
Всасываются в душу последние хлопья сажи.
Сатанински могучий подселенец распрямляется в измученном теле.


Жуткий тремор! Зуб не попадает на зуб! Бросает то в жар, то в холод. Голова тяжелеет до вязких пульсаций в раздутых черепных венах. Нутро обсасывает волчьим голодом, душу корежит сатанинской гордыней. Боль в обожженной руке отступает на фоне гормональной бури, действующей, как сильнейший анестетик. Мазутный дым заволакивает сознание, опутывает кольцами, сдавливает, слепит, глушит, обессиливает, пытается завладеть артефактом власти.


«Кххапье майоооооооо!!!» - рычу я, давая понять исчадию ада, кто тут главный. «Маё, сука! майоооо! Никшни! Ниц, подонок!»
Борение с одержателем такого масштаба могло бы закончиться плачевно, если бы Шмонька не плеснул ему в лицо водой из миски. Подобно кислоте на органику действует святая вода на адское исчадие. Гусь вскипает и скукоживается до размеров мелкого беса, пахнущего горелой урной.


- Не бушуй, Григорий Пантелеевич, всю зону переполошишь… Воевать нам не с
руки, тело-то теперь одно. Давай спасем Дашу, а там видно будет. Сам все взвесь и прими правильное решение.


- Да-а-а, ты заматерел… - кряхтит Гусь с уважением. - Ты уже не тот первоход, в которого я вселился в горах Крыма. Что ж, давай договариваться.
- Эй, начальник! – хрипло раздается в цеху. – Куда схоронился? Выходь! – и другим голосом, нормальным. - Выходите, Леонид Валерьянович, мы не договорили. Теперь уж нам точно никто не помешает.


Хруст каменной крошки под подошвами. Багровый наконечник освещает искаженное страхом лицо. Дымки подгорающей бороды щиплют глаза…
Ой, какое облегчение! Совсем как в детстве, помнишь, Лёдя, карапузом ты любил с перепугу или на радостях подпустить «нежданчик» - теплую струйку в трусишки…   


- Помилуй, - извивается олигарх у ног победителя, - помилуй и прости меня, ибо я ошибся! Гордыня погубила меня. Неужели ты тот, кого мы так долго ждали?
Ответ поражает эсхатологической правдой.
- Теперь - да.
Над головой Копьеносца пылает багровый нимб, по контуру тела отслаивается дымный двойник, и накрыт он сверху грозовым облаком.


- Шаддай! – шепчет полуобморочный олигарх. Если бы он не стоял на коленях, то упал бы навзничь, а так завис в прострации, плавая лицом, как утопленник подо льдом.


Копьеносец закрывает глаза. «Суд удаляется в совещательную комнату».
О, сколько бы слитков золота не кинул на чашу судейских весов богатейший из людей Украины, им не перетянуть «перо Осириса» - раскаленного Божьим гневом Копья.


- Леонид Каламбурский, слушай свой приговор! Ты думаешь, что ты отдельная от меня личность, но это не так. Ты – всего лишь моя малая часть, извратившая натуру мудреца и юмориста. («Он сумасшедший, - понимает олигарх, – надо его обдурить»). Ты хочешь обмануть того, кто читает в твоей душе, как в книге. Не ведая о том, ты давно уже служишь мне. Сегодня ты принес мне Копье. Скоро привезешь ковчег. Я буду ждать его в Москве. А пока я поручаю тебе Дашу. Отнесись к ней со всем уважением. Ты меня хорошо понял?
- Да, да, конечно!


- Забирай ее и уходи… - внутри Скворцова разражается хриплая перебранка. – «Не отпускай его! Предаст и продаст! Прикончим здесь и концы в воду!..» «Бегите же, Леонид Валерьянович, скорее!» «Мочи борова!..» «Не бей его, Григорий Пантелеевич, он нам еще нужен!.. Бегите же, я долго его не удержу!»
Как оборотень в момент превращения, запрокидывается Копьеносец, воздевая изъязвленное тлеющими кавернами Копье, и жуткий вой, вырвавшись из грудных мехов, сотрясает пустотность громадного цеха.


На четвереньках, скальпируя шевелюру, продирается в непролазные для его тучного тела щели Леонид Каламбурский. Шатаясь, как пьяный, в изодранной одежде, разя, как боров, паленой щетиной и мочой, олигарх вырвется из ворот промзоны и повиснет хрипящей тушей на заместителе начальника по оперативной работе майоре Варламове.
- Эвакуируй меня нах! Быстро! Быстро, я сказал! И девку забирай, она с нами…