Пасторальные мотивы житий

Герасимова Светлана Валентиновна – доцент кафедры истории литературы Московского политехнического университета
Gerasimova Svetlana Valentinovna - associate Professor of the history of literature at Moscow Polytechnic University
Пасторальный мотив послушания диких животных святому, проявляющийся в их готовности служить ему своим молоком и безбоязненно подходить к нему для дойки и общения и встречающийся в житиях мч. Маманта, прп. Давида Гареджийского и др. святых, имеет духовное символическое значение: такое послушание животных свидетельствует о том, что не только душа, но и тело подвижника начинает преображаться и обретать те свойства, которыми обладала плоть Адама в раю, поэтому животные, чувствуя запах аскета и вспоминая, как пах в Эдеме Адам и свое ему служение, переносят его в земной контекст. Идиллические отношения людей и животных, о которых ностальгирует пастораль, реализованы в реальном опыте святых. Идиллический рай обретает в житиях черты царства не от мира сего – то есть становится пустыней, в которой подвижник процветает, аки финик.
The pastoral motive of obedience of wild animals to the Holy, manifested in their readiness to serve him with their milk and to approach him fearlessly for milking and communicating and occurring in the lives of the Martyr Mamas, St. David Gareji, etc., has the spiritual symbolic meaning: the obedience of animals suggests that not only the soul but also the body of the ascetic begins to transform and attain the properties possessed by the flesh of Adam in Paradise, so the animals, perceiving the smelling of the ascetic and remembering how Adam smelled in the garden of Eden, and their service to him, carry it in earthly context. The idyllic relationship between people and animals, what are nostalgic the pastoral about, implemented in the actual experience of the saints. An idyllic Paradise becomes features of the Kingdom not of this world in the lives – that is, it becomes a desert in which the ascetic is flourishing as a palm tree.
Ключевые слова: мученик Мамант, преподобный Давид Гареджийский, символическое значение запаха, служение животных святым, пустыня как рай.
Key words: Martyr Mamas, St. David of Gareji, the symbolic meaning of the smell, the Ministry of animals to the Holy, Paradise as a desert.


УДК 821.161 Древнецерковнославянская литература
ГРНТИ 17.09.91 История литературы отдельных стран и народов


ПАСТОРАЛЬНЫЕ МОТИВЫ АГИОГРАФИИ
PASTORAL MOTIVES OF HAGIOGRAPHY
 

Стремясь указать черты сходства и различия в звучании  похожих мотивов в столь различных, на первый взгляд жанрах, как житие и идиллия, отметим, что пасторальные мотивы агиографии восходят к Евангельскому образу Пастыря Доброго, о котором изречению Спасителя:
Яз есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец.
А наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка, и оставляет овец, и бежит; и волк расхищает овец, и разгоняет их.
А наемник бежит, потому что наемник, и не радит об овцах.
Аз есмь пастырь добрый; и знаю Моих, и Мои знают Меня.
Как Отец знает Меня, так и Я знаю Отца; и жизнь Мою полагаю за овец.
Есть у Меня и другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Мне привести: и они услышат голос Мой, и будет одно стадо и один Пастырь. (Ин. 10:11-16 )
 Обычно Пастыря Доброго воссоздают с овечкой на руках или плечах.
Причину, почему это изображение становится одним из самых распространенных в катакомбах, можно искать как на станицах Библии, так и среди архаических скульптур, которым дается новое символическое истолкование.
К ветхозаветным тестам, наиболее полно создающим образ Пастыря Доброго, относятся изречения пророка Исайи: «Агнцев будет брать на руки и носить на груди Своей» (Ис. 40:11), пророка Иезекииля: «Как пастух поверяет стадо свое в тот день, когда находится среди стада своего рассеянного, так Я пересмотрю овец Моих и высвобожу их из всех мест, в которые они были рассеяны в день облачный и мрачный» (Иез. 34:12), а также Давида, автора значительной части Псалтири: «Господь пасет мя, и ничтоже мя лишит» (Пс. 22:1).
Пастырь Добрый изображается и с бородой, и без. Остановимся на варианте без бороды, поскольку пастушок идиллий тоже юн и молодость его – пора любви. Однако мотив романтической влюбленности совершенно отсутствует в агиографии.
Подобно огню, свойства которого распались на адски-обжигающие и райски-светоносные, сущность женской любви в культуре тоже разделилась. В идиллии любовь – блаженная, поскольку идиллический опыт словно восходит к памяти Адама до грехопадения. В идиллии еще нет опыта искушений, приходящих через женщину, или они лишь слегка намечены. Идиллический герой часто живет в первовремени рая, не зная еще о перспективах земного существования: изгнание из рая еще не произошло.  В житии грехопадение уже состоялось, земная история началась, а женская любовь превратилась в искусительное зелье, внешне обольстительное, но по сути – ядовитое. Агиография учитывает опыт изгнания из рая и стремится вернуться в него, преодолев искушения, пришедшие в мир через женщину. Идиллия и житие таким образом различаются в понимании женской любви и времени. Словом, водораздел, отделяющий райское время от земного, то есть грехопадение и изгнание Адама, - неведом идиллии, хотя положен в основу мировоззрения героя житий, которые знают опасность ада. Идиллия пребывает в счастливом неведении.
Однако у агиографии с идиллией общих черт больше, чем различий.
Сходство агиографического героя с буколическим основано на пастушеских мотивах (причем одной из их вариаций будет забота святого о своей пастве, то есть словесных овцах), на том, что они оба (хотя необязательно) могут изображаться молодыми и безбородыми (молодость – добродетель также и куртуазного влюбленного), и на том, что место их пребывания ассоциируется с раем, причем особенно интересно осмысление пустыни как уголка райского сада.
Проанализируем каждое общее свойство этих жанров по отдельности и остановимся сперва на феномене безбородости, которая не характерна для библейских героев.
На вопрос, почему Пастырь Добрый безбород, можно ответить, сославшись на дохристианские памятники, поскольку образ пастыря с овцой принимали: в скульптуре – Гермес Криофор, в мозаичных панно и росписях – Орфей. Христианство часто воцерковляло образы античности, даже Древнего Египта, пользуясь ими как языком понятным и язычникам, не случайно апостол Павел хвалит афинян за поклонение Неведомому Богу (Деян. XVII, 22). Самым запоминающимся примером усвоения Евангелистами дохристианских символов является упоминание о цепе и лопате, что держит Спаситель и которые отсылают нас к древнеегипетскому изображению фараонов. Заимствуя привычную для язычников форму, христиане вливали в нее иной, благодатный смысл.
Однако безбородость Пастыря Доброго можно объяснить и из самого Ветхого Завета, поскольку Пастырь соотносится, прежде всего, с царем Давидом, пасшим в отрочестве овец, а в свободное время игравшим на гуслях, - в результате объединяются мотивы, генетически восходящие к античным изображениям Гермеса и Орфея и библейской характеристике Давида. Впрочем, на иконах царь Давид с бородой. Однако его сын – царь Соломон – обычно, как и Пастырь Добрый, безбород, - это связано с тем, что жизнь царя делится на два периода: в молодости он построил Иерусалимский Храм, а в зрелые годы отпал, дозволив культы жен, которых брал из язычников. В результате христианская иконография делает исключение для Соломона, изображая его без бороды и канонизируя таким образом его молодость. Таков же опыт и Ветхого Адама: в молодости он блаженствовал в раю, а родил детей, достиг старости и умер – на земле. Поэтому и Новый Адам наделяется атрибутами Ветхого, то есть молодостью и безбородостью, что символизирует Его непричастность греху и то, что Он вернулся в блаженные времена и готов искупить Адама бородатого, то есть согрешившего и умершего. Молодость и безбородость превращается в атрибут Героя, способного восторжествовать над временем и смертью.
Эстетизация молодости Соломона связана и с традицией минората. То есть в отличие от Европы, с характерным для нее майоратом, Древний Израиль видел особую благодать в младшем сыне и отдавал ему преимущество в наследовании земных и небесных сокровищ. Сам Соломон был младшим из сыновей Давида от Вирсавии, или Урины. Его отец Давид был последним, восьмым, сыном старейшины города Вифлеема. Младшим среди братьев был Иосиф Прекрасный, а также Авель и Исаак. Все четыре ветхозаветных героя могут прообразовать Христа. Но последний пример особенно интересен тем, что символизирует благодать, противопоставленную закону, воплощенному в образе брата Измаила, - такую трактовку этим героям Библии дает апостол Павел, а за ним св. Иоанн Златоуст и Иларион, первый русский писатель и автор «Слова о законе и благодати». Кроме того, все четверо были пастухами, причем один из них – Авель – противопоставлен своему старшему брату-земледельцу. Таким образом, в общем контексте Ветхого Завета на антитезу земледелия и пастушества накладывается противопоставление закона и благодати, майората и минората.
Молодость Пастыря Доброго выражает Его способность обновлять историю, возвращать ее к благодатному первоистоку. 
 Абсолютным началом времен для человека стала жизнь в раю. Пастырь Добрый,  - как видно на примере росписей катакомб святого Калликста в Риме, где этот сюжет, появившийся еще во времена первохристиан, стал одним из самых распространенных. - изображен среди животных. Новый Адам, он уподоблен Ветхому Адаму в раю, что поддерживается и другими изображениями Пастыря Доброго.
 Так, мы видим, что медальон с Пастырем Добрым может быть увит виноградными лозами, образующими овал. Здесь вновь повторяется мотив замкнутого райского пространства, а лоза указывает не только на Эдем, но и на тайну Евхаристии, соотносимую с центральным образом медальона – крестом.
Итак, второе важнейшее общее свойство Агиографичекого и идиллического героя, связано с их пастушеским трудом. Святой может быть пастырем словесных и бессловесных овец. Самый яркий пример найдем в житии святого Спиридона Тримифунтского: став епископом и совершая многие чудеса, чтобы хранить в безопасности свое словесное стадо, святой продолжал пасти коз, чтобы прокормить свою семью (в древней церкви епископы могли жениться) от трудов рук своих и не отягощать словесных овец. При этом житие рассказывает о таком чуде: некто захотел купить у святителя сто коз, но стоимость одной из них утаил, поэтому сотая коза все время возвращалась к своему хозяину, то есть св. Спиридону, сохраняя ему преданность и не желая идти за обманщиком.
Более редкий агиографический мотив – послушание диких животных святому. Самые яркие примеры можно найти в житиях свв. Маманта и Давида.
 Подражателем Христа как Пастыря Доброго был мученик Мамант Каппадокийский (III в), но изображение овцы в его руках – не символ, а отражение реальности. Св. Мамант, претерпев мучения за Христа, выжил и скрылся от людей, о чем повествуется так:
«Житие в пустыне святой Мамант начал постом. На горе той он постился сорок дней и сорок ночей и явился как бы второй Моисей (Исх 24:18), которому в руки дан был новый закон: ибо сошел к нему с неба голос и жезл. Приняв этой жезл, Мамант, по повелению свыше, ударил им в землю, и тотчас из глубины земли явилось Евангелие. После этого построил он небольшую церковь и молился в ней, читая святое Евангелие. По повелению Божьему, к святому Маманту собирались из той пустыни звери, как овцы к пастырю, и как будто существа разумные слушали его и повиновались ему. Пищей ему служило молоко диких зверей, из которого он изготовлял сыр, - и не только для себя, но и для бедных: ибо, наготовив много сыру, он носил его в город Кесарию и раздавал бедным.
Вскоре по всей Кесарии распространился слух о Маманте. Тогда Александр - не тот, о котором было упомянуто выше, но другой, поставленный в то время наместником в Каппадокии, человек жестокий и очень злой, узнав все о Маманте, счел его за чародея и послал воинов на конях в пустыню разыскать его и привести к себе». [1]
Мч. Маманту, как Адаму в раю, служат животные, чувствуя его святость лучше людей, подвергших святого лютым мучениям.

 
Близкий к этому подвиг совершил преподобный Давид Гареджийский, живший в середине VI в., то есть в те времена, когда Грузия, крещенная равноапостольной Ниной, вернулась к язычеству, и тринадцать сирийских подвижников двинулись из Каппадокии в Грузию, чтобы упрочить христианство на этих землях, среди них был и св. Давид, живший столь строго и удалившийся в самую глубь пустыни, так что его ученик не смог нести столь великого подвига, видя, что даже растений в этих пределах нет и питаться нечем. Итак, в житии читаем:
«Преподобный Давид сказал Лукиану: "Отец Лукиан! Что ты так сильно скорбишь и зачем надеешься на растения? Разве не знаешь, что все они подвержены переменам и преходящи, и что, прозябшие и возросшие, со временем они погибают? А душа бессмертна и приобретается терпением, по Писанию: Терпением вашим спасайте души ваши (Лк. 21, 19). Отчего ты так скоро стал малодушным? Разве ты не знаешь, что, если мы умрем ради заповедей Господних, или от голода или от жажды, то живы будем во Христе? Почему же ты скорбишь и так много заботишься о временных и маловажных вещах, особенно о полевых растениях, которыми Бог питает бессловесных животных? Неужели же нас Он оставит без пищи?" [2]
В это время при словах Давида - о, Промысл Твой, Христе Боже! - вдруг прибежали три оленихи с молодыми оленятами и остановились перед иноками тихо и кротко. Тогда Давид велел Лукиану взять сосуд и подоить посланных Богом животных. Лукиан, удивленный этим необыкновенным зрелищем, встал и исполнил повеление святого, и поставил перед Давидом наполненный молоком сосуд. Преподобный же, изобразив на нем знамение креста Господия, обратил молоко в свежий сыр. Вкусив немного с благодарностью, святые мужи встали и произнесли следующий псалом: Ядят убозии и насытятся, и восхвалят Господа взыскающии Его, жива будут сердца их в век века (Пс. 21 27).»
Чудо послушания животных человеку в житии преподобного Давида Гареджийского становится средством проповеди христианства и призывом присоединиться к монашескому подвигу, о чем читаем дальше, ибо многие из описанных далее охотников приняли монашество:
«Через некоторое время несколько человек пришли в эту пустыню на охоту, так как там водилось много оленей, диких коз и других животных. Испуганные охотниками олени преподобных по обыкновению побежали в пещеру святых, вслед за ними пошли и охотники, рассчитывая, что в тесном скалистом месте охотиться будет удобнее. Но, подойдя к пещере, они увидели преследуемых ими животных кротко стоящими, как если бы они были домашними, перед Лукианом, который по обыкновению, доил их. Объятые ужасом, они припали к ногам св. Давида и сказали ему: "Угодниче Божий! Какое дивное чудо! Эти дикие олени стоят смирно и кротко, как будто на скотном дворе, словно выкормленные человеком". Св. Давид отвечал им: "Что вы, братья, удивляетесь? То, что вы видите, происходит по воле Божией. Творец всех, пекущийся и о птицах, по Своей великой благости, питает и нас, немощных, через этих животных. Всякий ожидает от Бога в свое время даяния пищи. Прошу вас, братья мои, идите охотиться в другое место: эти олени даны нам Богом для подкрепления немощных сил наших".»
На примере этих житий мы видим, что аскетический подвиг, который нес преподобный Давид, и мученичество, выпавшее на долю св. Маманта, очистило святых настолько, что, по церковному преданию, их природа изменилась. В результате подвижник обретает дар исцеления, прозорливости. Николай Александрович Мотовилов видел свет, исходящий от лица прп. Серафима Саровского. Еще более известно, как сияло лицо Моисея после получения заповедей.
Реже говорится, что изменяется и запах. Между тем, в Добротолюбии есть множество свидетельств, что грех смердит, а святость благоухает. Макарий Великий, рассуждая о «Мрачном состоянии падшего», отмечает, что «Лазарь, которого воскресил Господь, этот Лазарь, исполненный великого зловония, так что никто не мог приблизиться к гробу его, был образом Адама, принявшего в душу свою великое зловоние и наполнившегося чернотой и тьмою». [3, 87] Аналогичные свидетельства можно найти в творениях Диадоха, епископа Фотики. Прп. Феодор Студит, напротив, свидетельствует, что «Адам прежде преступления заповеди был благоуханием Богови, украшен будучи бессмертием и нетлением и объят небесными созерцаниями». [6, 217]
Животным понятнее язык запахов, а не созерцаний, поэтому, когда к святым возвращается аромат, что исходил от Адама в раю, животные вспоминают, как они служили человеку до его грехопадения и начинают бесстрашно повиноваться.
Не только овцы, но и хищники способны служить святым. Так старцу Герасиму лев служил, а св. Татьяне – облизывал ноги вместо того, чтобы исполнить желание язычников, пытавшихся натравить его на святую. Мы видим, что животные могут быть благородней людей. В житиях мучеников неоднократно повторяется мотив служения животных мученику, которого терзали язычники, требуя отречения от Христа.
Сопоставляя характер заблудшей овечки у Пастыря Доброго и овцы, служащей святому, очевидно, что характер словесной овцы исправить значительно сложнее, ибо отношение неразумных овец в житиях может служить примером для овец словесных.
Святой Василий Великий в «Шестодневе» неоднократно указывал на необходимость учиться людям у животных той врожденной мудрости, что дана им свыше. Так, святой Василий рассказывает о еже, который наделен предчувствием, холодной или теплой будет зима, и в соответствии с этим устаивает входы и выходы для своей норки. Святой призывает поучиться у ежа прозорливости, которая так редко встречается у людей, но, как оказывается, вкоренена даже в природу животных.
Жанр идиллии – это бытование памяти о райской гармонии между людьми и животными, которая становится реальностью в мире изгнания из рая в той мере, в какой человек приближается к состоянию Адама до грехопадения.
Если признать свидетельства Ветхого Завета истинными, то многие повторяющиеся мотивы архаической литературы, и прежде всего идилли, можно генетически возвести к знанию и опыту Адама.
Однако библейскому раю и идиллическому Эдему в житиях соответствует пустыня, в которой святой процветает, аки финик. Этот мотив многообразно варьируется в акафистах, так преподобного Давида в акафисте для домашнего пользования воспевают, как светильник пустыни – «древо благоплодное, небеснаго насаждения <…> крине благоуханный пустыннаго прозябения». Св. Давид восславляется за то, что, подобный звезде в пустыни, он «насадил райский питомник словес, услаждающих души и сердца человеков, искавших от тебе наставления во спасение». [4]
Святому Савве Освяенному в общецерковном акафисте воспеваем: «Ра;дуйся, пусты;ни Иорда;нския благода;тное прозябе;ние» и «Ра;дуйся, я;ко фи;никс в пусты;ни процветы;й». [5]
В акафистах часто встречаются близкие образы, так не только св. Давида, но и Николая Угодника называют «крине», то есть райская лилия, выросшая в пустыне.
Пустыня становится раем не от мира сего, в котором блаженствуют столь же неотмирные подвижники. Способность блаженствовать в раю-пустыне также сближает идиллию с житием. Однако агиографический герой не лишен внутренних противоречий и искушений, которые наиболее полно описаны в житии прп. Антония, также подвизавшегося в пустыне.
Идиллический герой обладает большей внутренней цельностью, однако житийный герой превосходит его в целеустремленности. В обоих жанрах преобладает героический, а не трагический пафос, причем идиллический герой идет навстречу земному счастью и земной любви, а агиографический ведет духовную брань, стремясь к небесному блаженству.

Библиографический список

1. Житие и страдание святого мученика Маманта. 2 (15) сентября// Св. Димитрий Ростовский жития святых. [Электронный ресурс]: - Москва: ДиректМедиа Паблишинг, 2006.
2. Житие преподобного Давида Гареджийского Чудотворца, Покровителя Грузинского Царства. URL:   http://travelgeorgia.ru/235/.
3. Макарий Великий. Наставления. // Добротолюбие: дополненное. В 5 тт. / В русском переводе святителя Феофана, Затворника Вышенского. Том I, Сибирская Благовонница. Москва, 2010. С.  87.
4. Св. Давид Гареджийский. Акафист. URL:
5. Св. Савва освященный. Акафист. URL: .
6. Феодор Студит. Подвижнические монахам наставления. // Добротолюбие: дополненное. В 5 тт. / В русском переводе святителя Феофана, Затворника Вышенского. Том IV, Сибирская Благовонница. Москва, 2010. С. 217.