Первая мировая

               

 Долгими зимними вечерами я заслушивался рассказами деда. Ничто не отвлекало . Первый телевизионный сигнал будет пойман над оторвановкой года через три  при помощи гигантской мухобойки, укреплённой на высоченном шесте. Ещё совсем новый приёмник «Рекорд» надоедал сообщениями о спутниках и надоях. А в неторопливом дедовском повествовании жила повседневная романтика дальних дорог,  освоения новых земель и строительство совершенно новой жизни. Три года пути из крепостной России.  Из мира, мира деревни в Мир. Где каждый день это путь. Всходит и заходит солнце, меняются времена года, умирают старики, рождаются дети и мерно скрипят подводы. Долгий сплав по бесконечной воде. Безлюдная, бескрайняя степь в которой нужно нарезать себе землю.. Землянки.., избушки.., дома, завозни, амбары, церковь, школа… Американская техника и почти Американская свобода со слегка пренебрежительным взглядом в сторону покинутой ими навсегда Расеи.
         
    Потом я пошёл в школу, где мне объяснили, что жизни до революции не было, а было одно угнетение. Дальше-больше, выяснилось, что вся история происходила вдалеке от наших мест и творили её персонажи из лагерей угнетённых и угнетателей. Там Ленин без бороды но в парике ловил Керенского ряженного в дамское платье и фанатичная Фаня Каплан подслеповато щурясь снаряжала магазин своего «браунинга». А для наших краёв места в этой истории не было.
       Нужно было увидеть в других странах историю без классового контекста, прочесть романы Яна, услышать про теорию рукопожатий, чтобы, раздвинув химеры официоза, увидеть Историю и ужаснуться: Я через одно рукопожатие общался с крепостным!!!

  - Мы, ребятишки, сядем бывало возле деда Хромого на завалинку, - Неторопливо вещал дед, - да и слушаем его во все уши.
- Да какой же он дед? – прерывала его моя восьмидесятилетняя бабушка, - ему маленько за пятьдесят было тогда.
- Так он же с бородой, как старик не при работе. Это он на плоту ногу сломал, на сплаве. Так и не срослась… Крепостной? Ну мальчонкой-то был крепостным. Все до шестьдесят первого были.
- И в колхозе… до шестьдесят первого, поди,  были, - Ввернула бабушка.
- Ты, мать, не путай, в той крепости то  почище будет чем в колхозе


   Первая мировая война началась неспроста, тому были разные причины меркантильного плана. Прежде могучая Россия крепко поиздержалась пытаясь закидать шапками никому неведомую Японию, и настало самое время  переделить поднакопившееся за мирные годы в европе и окрестностях. Русского царя бывшие враги уговорили выступить против кузена Вилли… С началом лета (зимой воевать несподручно) стали искать повод. Тут то Гаврила Принцип и саданул в Эрггерцога Фердинанда чем и убил его насмерть…  Вот только в Красном Яре, ровно как и в других дальневосточных сёлах об этих пустяках пока не знали. Недосуг, знаете ли – пора страдная.      


С чего началось? Вначале залаял Абрек, потом всхрапнули, затопали лошади в распадке, и выяснилось вдруг, что чернота ночи уже подразбавилась жиденьким  молочком предрассветья. Костян сбросил с себя шубу, служившую ему одеялом и, смахнув полотняный полог, закрывающий вход в землянку, метнулся к заветным кустикам по своей малой нужде. Он был человеком серьёзным, поскольку в семье был почти за главного. Сестра Фёкла, дура-дурой:  вместе с другими оторвановскими девками дразнила его: «Костян-древян закатился под амбар». И задавака, каких ещё свет не видел. Братья- Максим да Васька - сопляки ещё. Тятя какой-то нерасторопный, всё мать слушает, а та, хохлушка, всё себе помидоры растит да солит, окорока  да сало коптит, арбузы что помельче в кадках маринует. Зимой в погреб страшно залезть: того гляди каким бочонком придавит. А отцу всё наговаривает: ты туда не лезь, сюда не лезь, вот и зовут Костяна с братьями Тимохиными ( по деду). А двоюродного брата Петруху – Петрухиным по отцу. Да и то, Петрухе уже пятнадцать лет,  и его ни одна девка не то что на оторвановке, но и в деревне, и даже на кукуе не то что не осмеют, так ещё и хихикают будто дуры что бы он там не сказал. А вот с дядькой Петрухой на заимке, однако, я…Тут от процесса осознания собственной значимости отрока отвлекло чуть заметное движение в светлеющей полуверсте ближе к вершинке распадка. Там, к  рощице, охраняющей родничок,  кто-то горбатый полуприсядью поднимался из волн тумана. Вслед ему минорно по-утреннему пели пичуги, серость утра подбивалась уже красным.

      Дядька Петруха тоже уже  выпростался из землянки, помахал лопатами своих ладоней будто хотел разогнать утреннюю одурь со всех окрестностей сразу.
- Что там, Костюха Абрек разгавкался, не волки ли?
- Не, там спиртонос в вершинку прошел.
- За увал переходил?
- Так не видать отсюда, там, за кустами мог и уйти.
   Петруха покряхтел и почесал всё тело сразу, потом отдельно голову:
- Ты, это, Костюха, на Воронке, скоренько так обскачи лесок. Пока роса не обсохла посмотри,  ушел или нет. Дядька моргнул плутоватым глазом и пошел кашеварить.
    Воронок отличный жеребец! В деревне нарасхват. Ни под косилку ни под согребалку он, конечно не ходок - не его это. Зато лететь над степью, чуть касаясь земли копытами в очумелом галопе он мог, казалось, бесконечно. А про жеребят с гордостью говорят: от Воронка! Кабы не дядька не было бы его на заимке, не пластался бы он сквозь рассвет, шумно вдыхая его трепетными ноздрями да ёкая селезёнкой в такт размашистому галопу.
.
    Тут вокруг всё было Вороново: и падь, и озеро, и заимка,  и колодец, и Воронок. И Костян одной масти с жеребцом (той, что досталась ему от хохлушки матери) полоскал рубашонку  непроснувшимся ещё утренним воздухом,  широкой дугой огибал теперь фамильные топонимы.  Сверху хорошо было видно,  как пускали густые клубы дыма не разгоревшиеся ещё костры на соседских заимках, будто подавали разрешающий сигнал нарождающемуся дню, и свет расцвечивал распадки цветочным ковром обидьно посыпанным бриллиантами росы.
 
   Петр Тимофеевич шкворчал чем-то в котле. Это что-то,что он не добавлял разве что только в чай, называлось салом. Обжаренное с луком оно околдовывало и манило ароматом, и даже верный пёс замер не дыша, а будто вкушая.
  -Что там? – подливая воду в котёл, спросил кашевар.
  - Не выходил, роса нетронутая, устал поди.
- А куда ему идти, вон уже все на ногах, заднюет. Ты ладно, это, посмотри, я тут крупы заброшу да схожу. Дядька нырнул в землянку и вышел со своей гордостью – ружьём десятого калибра, посмотрел на Костю, помялся и поставил свой мушкет у входа.
- Я это, подумал, может, кто по дороге на закуску попадётся. Да ладно, пойду, смотри тут! Петруха пропал в растущей на неудобье полоске конопли, был и нет, даже макушки не закачались.

    А день начинался, и не было конца делам: коней запрячь, косилку смазать тавотом, все болты протянуть – за день и лошадки будут меняться, и Костян с дядькой, а косилке весь день работать. Чуть встанет и нет больше никакой пользы, дед Тимоха опять просмеёт, да бадиком будет как в пацанёнка тыкать. Нет уж, не в одиннадцать же лет на такой позор идти. Вот вернётся дядька, кулешу поедим, и вперёд! Только конские хвосты, гоняющие паутов, треск механизмов, да пахучее разнотравье, переплетённое вязелём,  падающее под ленту. А завтра уже в деревню на Воронке, бабы, ребятишки приедут стога метать – накосили много уже, что-то уже в валках. Эх дождя бы не было!
Тут мысли о празднике стогометания прервал Петруха, возникший вдруг за спиной с двумя банчками ханжи изрисованными красными драконами.
- Вот, купил. Давай подхарчимся да за дело.
  И дело пошло. Косилка стрекотала, а перед мыленным взором мелькали уже сарафаны,  смех  переливался по луговине колокольчиком, накрывался артельный обед с малосольными огурцами, варёными яйцами, курятиной, да ещё по взрослому глоток беленькой плеснут ребятне на зависть.. Эх, завтра, или, поди, послезавтра. Что может быть веселее покоса? Рождество? Да ну! Тут раздолье, это не в избе в тесноте зимой толкотиться. За день так напластаешься, да с ребятнёй набесишься, что вечером после купания и байками не успеешь переброситься как сон тебя по нарам до последней косточки растащит – расплющит. А в самую рань прохлада сама выгонит в парную воду озера распугать зазевавшихся ротанов да пацанят, которым не лень ни свет ни заря торчать в кочках с удочками вместо того, чтобы вытащить мордуши с рыбой. А потом он на согребалке запряженной норовистой Козюлькой делает ровные валки, и какие там слепни да пауты? Все девки тут смотрят на него с восхищением – вон он как ловко управляется с машиной, не то, что ребятишки сдвигающие брёвнышком валки в копны
…
      Быстро как мечты пролетел день. Смеркалось. Из сгущающихся сумерек стали появляться соседские мужики заранее предупрежденные о застолье Петром Тимофеевичем, ближние пешком , кто подальше на конях. В большом котле побулькивала косулька, привезённая дядькой с объезда заимок. Около костра затевалась возня, прерываемая покряхтываниями да потираниями ладоней, и, как только комары окончательно изгнали дневных кровососов, все расселись вокруг большого стола плывущего в  жёлтых сполохах костра по белёсыми  клубам дымокура. Так казалось Костяну когда он шел от озера, раздав овёс коням. Конь, он на траве не работник, и подкармливать его нужно заранее, хоть бы за месяц до серьёзной работы. А то толку не будет. Как про таких «хозяв», которые овса давали только во время пахоты говаривал дед Тимоха:
- На охоту ехать – собак кормить! - смотри, говорил он внуку,- бабка, вон, квашню сегодня заводит, а стряпать-то завтра собралась . Вот и человека если только в страду кормить, то он и зиму не переживёт,так размышлял парень следуя строго на запах мясного варева. Там гоготала вовсю раскрасневшаяся ватага мордатых как на подбор мужиков. Поводом для веселья был скорый приезд подмоги на уборку сена – бабы с ребятнёй вот-вот должны были взбудоражить бирючный покосный быт.  Костюху, с подачи дядьки Петрухи принялись нахваливать и плеснули в кружку немного зелья. А разговор враз ушёл на хозяйство – видно про баб уже наговорились.

- И на что тебе эта сноповязка «Маккормик», отцовых тебе мало - спросили из отдающей красным темноты Пета Тимофеевича будто продолжая прерванный разговор, - деньги девать некуда?
- А тебе, что простухой или лобогрейкой жать сподручней? Давай! Вон Филип серпом снопы наворачивал скорей чем на простушке погоншик да две девки.
- Ага,- поддакнул крепкий и подвижный, будто с шилом в заду  мужик.
-  А до дождя не успели.
- Так народа мало было!
- А у Яшкиных на «Маккормике» один погонщик, мотоуз не путается, снопы потом в прицепную сбрасывает, а там потом мальчонка отвезёт, да самосвалом в  суслон. А отцовы они и есть отцовы, мне ложка к обеду хороша, да тот и сам за столом.
- Да кабы не деньги, оно конечно, куда там!
- А что деньги? Ты на, работников, на прокорм да расплату сколько пудиков уханькаешь, да непогода из-за нерасторопности своё отнимет, а тут знай семьёй управишься. Я, вот, и молотилку себе куплю.
- За тыщу?
- А что, я с вас эту тыщу за год соберу.
- А где ты её у нас найдёшь?
- Сами принесёте! Буду дешевле Москвина брать, да круглые сутки молотить..
- Этот будет. Хват! – Похвалили мужики дядьку Петруху.
- Да землицы побольше под новые машины арендую у казака. За два , а не за три пуда с десятины сговорюсь, - не унимался тот. Да ещё машин прикуплю, да землицы арендую…
- Чтож тебе казачина дешевить будет?
- А я всю залежь его махом заберу, да как соберу пару урожаев пшенички, а потом как засажу овсом, и соберу пудов по триста с десятины…
- Загибаешь ты брат,- забурчал Фёдор
- После пшеницы мо-о-жет! – протянули из темноты
- И кони  от одного овса лопнут…
- Сдам я его вовремя, цену возьму!
- Будет тебе плести, уже всю казачью землю языком засеял, - Филька осадил бахвала,- Вон мужички то с Расеи  в Хомяки приехали так деревянной козюлькой пашут..
- Ха-ха ха
- А урожай в карманы соберут и без «Маккормика», да там и обмолотят без твоей, Петруха, помощи, заодно и себе что надо почешут - лихо завернул он.
- Ха-ха-ха!
- А Лысого сын, то, слыхали? На этой сохе клин вытащит и спит, а батька его совсем тёмный, крестиком  не может подписаться, двум чушкам еду не поделит, возьмется себе пахать, а не выходит. Вот тебе и сеять уже не надо!
- Сами то подзабыли, что наши прадеды попервах на быках деревянным оралом пахали!  Хлебнули мурцовки! А за «самолётом», то  сами поди походили, стопором никому зубы не выбило?

- Да что ты, Петруха за старое. Забудь. Вон сейчас на седельном сызмальства пахать можно, лишь бы наверх самому залезть, а стопор-автомат!
- Одно слово –Америка!
- А в Ивановке, слыхали, трактор,такой вроде паровоза купили, по три плуга тащит сам, на зиму в завозню его и овса не надо…
- Зимой им молотилку вертеть можно
- А в Расее, говорят, у каждого клочок в треть десятины, куда там им эти плуги ставить…

   Костерок поддувал купол небесной сферы обильно припорошёной звёздными блёстками, голоса сливались в ватно-обволакивающее бу-бу-бу.
Потом, где-то, удаляясь, пели: Галка, галка, чёрная полянка, чтож ты не ночуешь дома… Галка, видимо, была тоже чёрной, потому, что она заслонила собой и звезды и огонёк костра и бубнящий сквозь вату хор. Потом темные волны сна унесли и всё несли, несли куда-то где вдалеке, а затем всё ближе гоготали гуси. Когда гомон стал совсем нестерпимым.  Костян открыл глаза и обнаружил светлую полоску неба над пологом. Снаружи громко разговаривали. Похоже, никто ещё не расходился.
- Ну, ладно, мне ещё полсвета оповестить надо, хорошо хоть вы тут гуртом собрались,- услышал Костя голос Петрухи-младшего, и, выглянув из землянки, увидел двоюродного брата отъезжавшего поперёк рассвета на Горбоносом. Какого лешего его понесло на этом жеребце разъезжать?- возникла мысль,- коняка то он здоровый, чёрта загрузи – увезёт, да вот ход у него чумной какой-то, всю душу вытрясет.
 
     Мужикам было не до подростка –обсуждали:
- Не пойму, с кем война-то?
- С германцем!
- Как же с германцем, когда их царь нашей царице брат сродный?
- Да так уж видно теперь – брат на брата.
- А что это Петруха сказанул, будто нас будут в рекруты набирать?
- На то и сход, сам, говорил он на селе слышал - будут.
- Так мы же от рекрутчины свободны,  в Японскую-то никого не брали.
- Это Александр нас освобождал, потому и звали его освободитель. А этот Николай! Кровавый он и есть кровавый. Чего хорошего от такого ждать: корабли все потопил, в Потр-Артур заместо снарядов иконы возил, а потом по Расее голодранцы смутянили года два, чтоб не работать. А он всё думы собирал да думал.

- Слыхал я его в Японии басурман по голове саблей плюхнул, может с того он кровавый да столько думал?
- Не с того: на коронации он голытьбе городской стал пироги раздавать они по ходу друг друга до смерти передавили.
- А то и стал пирогами, поди, бросаться, что басурмай ему этот чи самурай ладно по головушке приложил. 
- Да там, Филька, в городе народу тьма, и все без дела, одни приказчики по лавкам торгуют. Вон, в Хабаровске был, идут и идут люди по улице, кто куда! В церковь? Или из церкви? Не поймёшь. Брось им калачей и впрямь подавятся. Мужики натянуто посмеивались.
- Эх, паря, возьмутся они теперь за нас, жизни не дадут.
- Это уж как пить дать…
- Японца всё шапками забрасывали, теперь на германца точно не хватит.
- Ты, Федька, если забирать тебя будут, шапки заместо себя отдай, - подначил родственника неугомонный Филька, - Себе купишь потом. Летом шапки ни к чему, а Расею, глядишь и спасёшь.
- Как ты так про такое , как тебе..
- Да так вот, на одних шапок не хватило, и других без твой не осилим...


- Хорош! – Резюмировал Петруха на правах хозяина,- Айда за стол, день коту под хвост. К полудню на сход, а теперь помянём по случаю нашу добрую жизнь.
   Содержимым ведёрных банчков можно было опоить и два десятка приблудных пьяниц, и в артельном котле было много вчерашнего варева, однако водку дуром не понужали-не приветствовалось. В селе старики молодым мужикам и в кабак то не позволяли заходить. А тут дело серьёзное: была жизнь мирная, да задумки разные, и вот тебе, пшик и нет её.

Началась Первая мировая война.