Лала

Лала была старой и лысой, насколько лысым можно представить себе паука. Кроме этого, её круглое тельце отличалось особой тучностью, ибо по причине глубокой старости передвигаться ей становилось труднее и, честно говоря, не очень уже и хотелось. Эдакий чёрненький, блестящий на солнце шарик размером с пинг-понговый мяч.

По сути зрелище не из приятных и, можно сказать, жутких, если бы не её обаятельный восьмиглазый взгляд с маленькими загнутыми ресничками — всё, что осталось от прежней волосатости.

На человеческие годы ей было лет двести, но мудрость и чувство юмора не позволяли старушке грустить долго, тем более, что морщинок, доводящих дам до отчаяния, у пауков элементарно не бывает.

Почти всё своё паучье житьё, кроме раннего детства, Лала провела здесь в саду на кусте черной смородины. По началу ей было просто удобно в нём прятаться, поскольку заметить насекомое среди такого же цвета и формы ягод, возможно не сразу. Позже наступила привычка, ведь дом есть дом, а каким он будет — зависит от вас.

Да и свою первую любовь — шустрого и обаятельного Пуштона с густой каштановой шевелюрой, она встретила именно здесь. Сколько воды утекло с тех пор! Дивное стечение обстоятельств под названием «судьба».

Так рассуждала Лала невероятно долгими зимними вечерами, кемаря под корнями кустарника. Она не спала, как другие пауки, — от того, что не боялась холода. Собственно, жары она тоже не боялась, как и дождя, удивительным образом регулируя температуру весьма не тщедушной тушки. Только ветер доставлял ей неудобства, раскачивая и потряхивая ажурную паутину, собственнолапно сплетенную по талантливо изобретенной схеме. Она понимала, что иначе ветру и невозможно, но его шалости все-таки жутко надоедали ей, мешая сосредоточиться на мыслях. А пораскинуть мозгами она любила: ведь это так необычно и забавно — думать!

Вот только поделиться измышлениями бедолаге было практически не с кем. Никого из насекомых, периодически обитающих на смородине совместно с паучихой, чужие философствования не интересовали.

Муравьи проносились чаще мимо с жутко занятым видом, вечно куда-то торопясь. Они всегда спрашивали лишь то, что важно для них, и после передавали полезную информацию друг другу. «Пора бы и плату за консультации брать» — ворчала Лала, совершенно не понимая, что это вообще такое.

Грузные шмели прилетали редко и надоедливо гудели. Бабочки трепетали крыльями и в ужасе шарахались куда подальше. «Тоже мне недотроги...» — продолжала ворчать Лала. Божьи коровки постоянно пасли тлей и пили их сок. Жуки устраивали возню и важничали, показывая своей напыщенностью насколько они умны и без неё. «С насекомыми каши не сваришь» — подобрав под пузико ножки, завершала суждения древняя арахна.

С птицами же она уже и не связывалась из-за их непостоянства в перемирии и кровожадных попыток ущипнуть пышную соседку за бочок.

К сожалению, и горячо обожаемый Пуштон, кроме божественной красоты, являл собой абсолютную, присущую паукам заурядность. Правда, греясь в лапках возлюбленной, он вел себя весьма уважительно и скромно, при этом внимательно и даже, скорее всего, восхищенно, на неё таращась. Что ж, хоть что-то… «На безрыбье и рак рыба…» — вздыхала Лала, ласково поглаживая муженька по торчащим во все стороны вихрам.

К слову сказать, глазастой красотке приходилось раз за разом выходить замуж заново, ведь Пуштон проживал обыкновенную паучью жизнь в отличие от неё. Год, два, три — не более. Непогода и химикаты не лучшим образом отражались на состоянии здоровья супружника, что приводило к незпланированному и порой раннему уходу. Но, полюбив однажды, верная запечатленному образу второй половинки, Лала тщательно отыскивала среди возможных избранников очередную копию Пуштона, в дальнейшем оберегая и опекая оную изо всех сил. Но увы, история повторялась.

«Нет худа без добра» — проносилось в сознании арахны. Печаль от потерь с лихвой перекрывало материнство, захлестывающее эмоциями и охватывающее естество Лалы целиком, вызывая прилив бодрости и надежд. Ах, сколько неописуемой радости и восторга ей приносили махонькие копошащиеся Пуштонята-младшие! Они носились по веткам куста, как угорелые; кружились на паутинках, будто бы на каруселях; мило щекотились в волосах, а спустя годы каждое последующее поколение весело скакало и скатывалось по мамашиной лысине. И всякий раз в бесчисленной и неугомонной ватаге паучат Лала находила только одного сообразительного малыша. Обучая кроху долго и упорно, терпеливо и нежно, ей так и не удавалось воспитать себе равного собеседника. Осмысленность возникала ненадолго и до обидного скоро покидала юное создание, превращая его из предмета открытия в рядового паучка. «Нестабильный ген» — произносила Лала, продолжая умиляться и растить дальше своё непутевое потомство.

Лала знала, что слыла странной, совершенно исключительной личностью в своём паучьем мире. Она довольно-таки прилично говорила на языках соплеменников, различая наречия, по которым безошибочно определяла происхождение и вид. Однако, и человеческая речь ей тоже была не чужда. Иногда она даже пела, правда беззвучно, у себя в голове, ведь голосовых связок у пауков, увы, нет.

Что и говорить, а музыку Лала боготворила! Но только музыку, а не всякую безвкусую попсовую дрянь, которую по вечерам слушали люди, проживающие на участке благородного насекомого. Особенно этим отличалась полуголая девица, нагло трясущая зелёный домишко Лалы в период спелости ягод. Девица рисовалась особой капризной и истеричной, дико пугающейся различной живности, имеющей больше четырех лап. Пребывая в припадке, та запросто могла шарахнуть чем-нибудь тяжелым, не обременяясь осознанием, что способна покалечить или даже лишить жизни кого-либо из кустарниковой обители. «Ни ума, ни фантазии, ни вкуса...» Полагаю, что вы уже догадались, чьи это выводы?

Кроме мыслительного и воспитательного процесса, а также наслаждения музыкой, паучиху привлекали игры с памятью, именуемые воспоминаниями. В высшей степени потрясающий аттракцион, будоража, а подчас и пугая, уносил Лалу за грань неизведанного, но отчего-то вполне для неё естественного. Она помнила и чувствовала иной раз то, чего не могла и не должна была. Но… Звуки и видения словно кадры из фантастического фильма или обрывки бредового сна яркими вспышками проносились в её голове, заставляя непроизвольно вздрагивать и прятаться.

Лала зажмуривается и… Вот навстречу ей движется нечто большое и белое, приветливо называет по имени, а затем, прижимая к себе, целует в губы. Чертовски приятно!

«Ты похожа на водолаза. Gloria victoribus, да, милая?» — шутливо произносит бархатный баритон. Слышится смех, и белое с каштановой шевелюрой удаляется восвояси. Дух перехватывает, но работа не ждет. «Пуштон, лапушка, как же я люблю тебя. Даже не верится, что ты, само совершенство, любимчик и светлая голова нашего института, тоже в меня влюблён. Да нет же, не влюблен, а любишь, так как никого и никогда! Еще неделя и — свадьба, а там… Господи, невероятно, но факт!» От этих слов в пузике теплеет и хочется скакать на одной ножке, а на лице расцветает идиотская улыбка счастья. Так, всё, работать, работать, работать…

В лаборатории очень светло — много ламп. Стол с реактивами, ноутбуком и тетрадями для записей стоит ближе к выходу — правила безопасности, с которыми обычно не спорят. Лала опускает прочную маску-хамелеон. В её руках, облаченных в плотные прорезиненные перчатки, две колбы: одна с жидким сочно-оранжевым, а другая с голубоватым полупрозрачным, вязким веществом. Реагенты нужно смешать быстро и аккуратно, одновременно пропуская через адскую смесь электрический разряд, иначе реакция замедлится, произойдет выброс излишней энергии и возможен взрыв, в связи с чем результат будет утрачен, как и сама жизнь. Впрочем, Лала опытный и талантливый аспирант, недаром свой проект ей доверяет сам профессор Клюг.

Ближе к углу помещения находится защищённый экспериментальный бокс, куда медленно и аккуратно, чтобы излишне не трясти опасную ношу, направляется девушка.
Слышен электронный сигнал предупреждения, и стеклянные перегородки герметично замыкают пространство вокруг бокса, не оставляя ни единого шанса на выход газа наружу, в случае непредвиденной ситуации.

Терморегуляторы? Включены. Спектрофотометр? В работе. Уровень кислорода? Понижен. Детектор уровня газа? Запуск. Кодовое слово… Соединение… Разряд!.. Ничего. Разряд?.. Разряд!!!

Холостой щелчок звучит приговором, верить в который разум молодой учёной отказывается и не желает. Свет резко гаснет. Возникшая тишина режет слух, разрывая сознание на десятки хаотично сменяющих друг друга возможных вариантов.

Приборы, издав на прощание жалобный вой, предательски замолкают, превращаясь в немых обречённых.

Нет… Нет! Нет!!! Не сейчас!..

Vale et me ama…

Полумертвое тельце малюсенького паучка, перемазанное едкой пылью и облитое чем-то липким, относит взрывной волной на несколько километров. Занавес.


Возвращение в реальность из транса — штука, мягко говоря, не самая лёгкая и приятная. Лалу изрядно потряхивало, от чего она потешно подпрыгивала на месте с выпученными глазёнками. «Уф, дорогая. Всё хорошо. Ты дома».

Уютные лучи майского солнца заставляли щурится и млеть от удовольствия, успокаивая и превращая страшные воспоминания в нечто бессмысленное и пустое. Аромат распускающейся зелени кустарника, как и новой просыпающейся жизни, слегка кружил голову, отчего хотелось спать.

В этом году, как впрочем, и каждое лето у Лалы ожидалось прибавление в семействе, скорее всего последнее: уж больно хлопотное это дело — нянчиться с ребятишками. Тем более, что годы бесцеремонны и берут своё, как бы ты ни шутила над ними. И только жгучая, заветная мечта когда-либо увидеть и поговорить с подобным себе существом, продолжала подталкивать старую арахну к продолжению рода.

Паучиха тесней прижала к себе рыжеватого милашку Пуштона и, зацепившись на паутине покрепче, погрузилась в благодатную, сладостную дремоту. Спи, дорогая.

Dum spiro spero.

Пояснения к тексту:
Gloria victoribus (лат) - слава победителям.
Vale et me ama (лат.) - (вале эт мэ ама) прощай и люби меня.
Dum spiro spero(лат) - пока живу, надеюсь