Последний император

К. восседал на некогда обитом человеческой кожей троне. Его взгляд замер на песчинке аккурат между пальцами правой руки божественной статуи. Сложно сказать, была ли эта песчинка занесена сандалиями его слуг, или появилась в результате усердного  высматривания пыли. В вестибуле послышались шаги, преторианский гвардеец чинно и как всегда высокомерно скользил по залу. Его походка и отточенные движения ног казались нелепыми в сложившейся ситуации: весь пол от входа во дворец и до самого подножия императорского ложе был покрыт толстым слоем сажи.
Каждый раз преторианец тратил ровно намеченное количество мгновений на весь маршрут. Во всяком случае именно так он и думал, считая каждый шаг за одно. Поравнявшись со статуями-близнецами, гвардеец вытащил меч из ножен и резко, почти мгновенно докоснулся краем оружия до луча, падающего на пол из оконной ниши. Солнечный зайчик от лезвия перекинулся на молодое лицо великого понтифика. Оргия по обе стороны триклиния остановилась и в зале наступила кромешная тишина. Все взгляды устремились в единственную точку в ожидании ответной реакции.
- Что! – пронеслось эхом по дворцу.
- Очищение, - с легкостью парировал гвардеец.
К. отвлекся от важного процесса, сильно вцепился рукой в своё лицо и стер слой пыли одним размеренным движением. Властным взором он окинул помещение, едва касаясь замерших господ и рабов. В полумраке триклиния, среди хаотично разбросанной по столам посуды, желтых мраморных стен и белых пятен выделений на пепельно-черных телах патрициев и плебеев, император снова остановился на шлеме преторианца.
Золотой гвардейский шлем был безукоризненно отполирован. Каждый раз император подолгу всматривался в изгибы и абсолютно ровные детали шлема. Он знал, что если солнечный луч хоть на мгновение коснется гладкой поверхности металла, то всё помещение зала озарится переливающимся светом. Но еще он знал, что этот момент никогда не настанет. Поэтому ему оставалось лишь наблюдать за остатками былого тщеславия и дерзости своего подданного.
- Пора, - подметил гвардеец.
- Пусть!
Желающих препятствовать их спору на этот раз не нашлось.
- Бочки там, - гвардеец указал внутренней стороной ладони на дальний конец дворца, прямиком за последней колонной.
- Прочь, – император вытянул руку и медленно направил перст на выход  из покоев.
В его голосе не чувствовались ни угроза, ни повеление, но находившиеся в тронном зале могли точно определить тон владыки по его холодному взгляду.
 - Мой господин и бог, раб прав, - неожиданно вмешался один из сенаторов. Склизской рукой он попытался отодвинул от себя куртизанку и встать с подушек. Рука как по маслу прошла вдоль её бедра, оставляя деготный шлейф. Чтобы исправить неловкую ситуацию, он толкнул проститутку ступней в грудь и, высвободив дряхлые гениталии, вскочил на земь, машинально поправил подол одеревеневшей мантии и продолжил.
- Мы должны принять этот дар богов и пройти церемонию. Покои давно не чистились, - сенатор облизал засаленные губы. – Наши тела требуют снисхождения и мы готовы пройти через этот мучительный этап. Труд рабов не должен быть напрасен и время…
- Время! Время? Время!? – почти сорвался на крик пантифик.
- Каюсь, -  советник нервно сглотнул слюну по старой памяти. – И участь, конечно же, именно об участи тех, кто смиренно дожидается послания Гелиоса я и хотел сказать. Мы не можем нарушить традицию, наши сердца преисполнены трепета и жажды. А по сему наши умы, сердца и души всецело готовы к…
- Нет, - император прервал сенатора.
На этот раз К. встал с трона, сенат оживился. По обе стороны триклиния зазвенели чаши и плётки, некогда сделанные из дорогой толстой шкуры носорога. Копоть на молодых и старых лицах прорезала линии морщин и складок, что хоть как-то позволило бы отличить их между собой.  Пантифик не обратил на это внимания, или по крайней мере сделал вид, что не обратил. Он шагнул вперед, выпрямился и произнес речь.
- Я, Гай Юлий Цезарь Август Германик, текущий и ныне действующий император великой римской империи, приказываю вам подчиниться моей воле. Все мы собрались здесь, чтобы пройти последний путь, отведенный самими богами. Время не властно более над этим безжизненным солнцем. Вы можете сколько угодно стирать со своих тел грязь, копоть и сажу, но это не сделает вам ни чести, ни похвалы, ни тем более снищет прощения богов.  Те эры, что мы провели в этом зале – лишь песчинка в бескрайнем поле судьбы. Вы можете сколь угодно стирать с себя вековую пыль, смывать остатки греховных утех водой – всё это не имеет значения. Мраморные колонны этого места не протрутся, сколь угодно вы бы не дышали на них, не потрескается посуда от ударов об стену, не пройдет кинжал врага сквозь ваше тело, как и не появится ваш враг, кроме вас самих. Здесь нет места ни боли, ни радости, лишь смирение должно обуять ваши души.
Калигула хотел продолжить, но с правого бока засочилась кровь. Открытые рты сенаторов выражали лишь безмолвный ужас. Черная вперемешку с багровым, она полилась по его ноге, стекая к ступеням у императорского ложе, туда, где луч света косался мраморной плиты…