Яма. Кузнецов помешался от голода

У Кузнецова от голода крышу сносит. Он ест земляных червей. Особенно радуется дождю, когда они выползают в большом количестве.





Фёдорова вчера выпустили, и мы с Кузнецовым остались вдвоём. Я так и не понял: закопали Фёдорова где-нибудь на пустыре, как Самсонова неделю назад, или за него заплатили выкуп, и он по этой причине поехал домой.

У Кузнецова от голода крышу сносит. Он ест земляных червей. Особенно радуется дождю, когда они выползают в большом количестве.

Ночью он копался в ведре. В том самом, где у нас туалет. Залез руками и что-то выискивал. Представить жутко и муторно, что он делал с этим богатством...

Я прозрачный от голода, как и он, но до такого не опущусь никогда. Пока я в своём уме, по крайней мере. А если выживу из ума, то это, наверное, буду уже не я. Скорей бы это случилось, жду не дождусь. Сумасшедшему, как мне кажется, гораздо проще выносить этот ад. Снесло башку и живи себе без мытарств и страхов, потому что дурак дураком.

Росла бы в яме трава, я от неё бы не отказался. Здесь юг, а на юге много съедобных трав. Дягель и борщевик, к примеру. Только знать надо что именно есть и уметь отличать съедобное, иначе отравишься.

Ночью Кузнецова скрутила дизентерия. Жёстко скрутила, смотреть страшно. Он лежал свернувшись в комок и выл от боли сквозь зубы. Иногда резко вскакивал, спускал штаны и раскорячивался на корточках. Потом валился обратно, на деревянный поддон, который нам заменяет кровать, и снова выл.

Два дня я не ел совсем. Кузнецов вырывал у меня ведро с помоями, когда его спускал Магомед, и сжирал всё сам, в одно рыло. Меня он отталкивал и махал руками - не давал приблизиться.

На третий день мне это надоело, и я засветил ему между глаз. Он упал на колени и заскулил, как битая собака. Мне жаль его, но и с голоду сдохнуть не хочется.

Человеческого языка он не понимает совсем. Только шепчет что-то себе под нос, как будто молится, рычит на меня или кроет забористым матом. Приступы нечеловеческой злобы ко всему на свете сменяются у него меланхолией и разговорами по душам с самим собой. В общем, жуткое это дело - голод.

С водой тут полегче. Мы набираем её в жестяную склянку, когда идёт дождь. Струи стекают вниз, стараемся ловить только чистые.

В этой чёртовой яме так жутко, что даже скука не донимает. Вернее, первое время жутко, но потом, когда привыкаешь, страх сменяется отрешённостью. Лежу целый день, слушаю птиц и смотрю на плывущие облака сквозь решётку над головой. Вспоминаю жизнь. Такой, какой она была - когда хорошей, а когда не очень. Но скоро, думаю, её не станет совсем. Умру я наверное, хоть очень не хочется.

Смерти, что удивительно, не боюсь нисколько. Боялся первое время, очень сильно боялся, пока не свыкся с безнадёжностью положения. Бывает, в какой-то момент, ко мне приходят мысли об избавлении. И вот тогда, в такие моменты, смерть уже не кажется старухой с косой. А кажется она небесным ангелом, который спасёт от ужаса и мучений.

Я валяюсь на грязном поддоне и разглядываю плывущие облака. Не долго мне осталось. Не долго.