Глава 23. Беглецы

     Сколько они бежали, оставив за спиной лагерный забор? Сколько бежали по топкому мху, запинаясь о кочки, протаскивая ноги через ёрник, хлюпая по болотной жиже, поднимая фонтаны брызг при встрече с ручьями — час, два, три? Бежали пока не добрались до увала, так похожего на застывшего в тундре кита. И уже на его склоне, выбившись из сил, рухнули на мокрый, едва прикрытый дёрном грунт.
   - Оторвались. Курвой буду, оторвались, — прохрипел Дымец, выкатывая ошалелые глаза.
   - Может быть, — отозвался без энтузиазма лежавший рядом и неистово целовавший землю Оратор. — Вот она воля, вот она, но рано польку плясать: с вышки в бинокль ещё можно увидеть. Увидят — прищучат. Надо за бугор перевалить.
     Серый с живота перевернулся краснокирпичным разгорячённым лицом к небу. Оттуда уже накрапывало.
   - Глянь, уже натянуло. Если был за нами след, то смоет. Пока фартит. Спех велит, а дыхалка против. Дыхалка передыха просит.
     Облако прошлось над увалом, отгородив его от зоны серой пеленой, скрыв её очертания.
   - Трогаемся, — решительно объявил Дымок. — Надо подалее оторваться. Место это высокое, для хорошего глаза слишком приметное. Брюхо каши просит, но нынче у нас пост. Ворон с неба нам кусок не подаст.
     Канюк летавший с обеспокоенным писком над увалом сделал над беглецами пару кругов. Дымец бросил на него косой взгляд и хлопнул ладонью по прикладу винтовки.
   - От этого пайки не жди, он сам только и ждёт как из задницы кусок вырвать. Был бы карман полон патронов, я бы его на землю спустил. Нам и такой свидетель лишний.
     Оратор поднял брови, пожал плечами, лицо его исказила гримаса досады, он сплюнул.
   - Тоже мне нашёл шпиона в небе, ты бы лучше показал, куда дальше топать.
     Серый ухмыльнулся и провёл пальцем по воздуху.
   - Туда, кирюха, туда, где легавых поменьше, а баб побольше.
     Не сговариваясь, они разом поднялись и, двигаясь гуськом, вспугивая из-под ног издающих пугающий хохот куропаток, по лощине поднялись на гребень увала. Не задерживаясь, они пересекли его и остановились на противоположном склоне, чтобы обозреть местность. Потеряв из-за набежавшей тучи характерную для летней поры световую контрастность, она смотрелась как огромная чаша, обрамлённая у далёкого горизонта грядой невысоких холмов, напоминая изъеденную молью шкуру, где в качестве сохранившегося меха выступали полосы, чередующиеся с куртинами грязно-зелёного низкого ивняка, между которыми в прогалах на мокроте снежно белела цветущая пушица. Тучу пронесло, выглянуло солнце, и тотчас десятки мелких озёр ослепительно сверкнули под его лучами.
   - Благодать, — вздохнул Серый.
   - Комариная, — отозвался Дымец.
     Склон, на котором они стояли, продувался ветерком, и комары особо не досаждали. Оратор, нервно дёргая кадыком, как будто пытаясь проглотить застрявший в горле кусок, повторил вопрос.
   - А всё-таки дальше что? Дальше-то куда?
     Серый и Дымец смерили его недобрыми взглядами.
   - Сейчас узнаешь, — процедил Дымец сквозь зубы, извлекая из нагрудного кармана невесть как попавший в зону ученический компас, купленный загодя за несколько паек.
     Стрелка компаса в усталой неверной руке дрожала, склоняясь то в одну, то в другую сторону. Дымец и склонившиеся над компасом спутники молча и не скрывая раздражения, сжав зубы, за ней наблюдали.
   - Да остановись ты, падло, что мечешься как пьяная, — прошипел Серый.
     Дымец сжал правую руку в кулак, намереваясь ударить, и стрелка, будто почувствовав опасность, прекратила дёргаться, указав концом на север. Правда, не совсем на север, а учитывая магнитное склонение, на северо-запад, но беглецы мало искушённые в тонкостях ориентации, об этом не догадывались.
   - Значит так, — Дымец кашлянул в кулак. — Стрелка показывает на север, а нам, — он замялся и почесал подбородок. —А нам…
   - Нам на запад, — вмешался Оратор. — В школе учили так: встань лицом на север, тогда правая рука покажет на восток, а левая — на запад.
     Оратор повернулся затылком к солнцу и раскинул руки.
   - Левая рука показывает направление. Левая смотрит на запад, а живот просит пайки, с вечера ведь не евши.
     Серый недобро усмехнулся.
   - На голодное брюхо шустрее бегается. Потерпишь, а то глядишь на пузе сало заведётся.
     Беглецы спустились с увала в низину, где их уже поджидали полчища комаров. Набежавшее облако разрядилось косым дождём, вымочив их до нитки. До истечения первых суток побега оставалось ещё немало часов. Они шли, не останавливаясь, полагая, что идут к какой-то не совсем понятной цели — на самом же деле откланялись к северу. Полярный день уже достиг кульминации — солнце уже не ныряло на краткий отдых за горизонт, оно плыло вдоль него, время от времени погружаясь в какое-нибудь облако. Ясная погода тем не менее преобладала.
     На третьи сутки побега беглецы могли убедиться, что зона о них не забыла, и что их продолжают искать: к югу над горизонтом кружил, закладывая виражи, «кукурузник». Полетал полетал и скрылся, замер в отдалении шум мотора. Беглецы поняли, что, ищут их в стороне от намеченного ими маршрута: преследователи так же, как и покинувшие зону, то ли забыв, то ли не придав значение магнитному склонению, ошибались. Можно было вздохнуть с облегчением, но радость ни одного из беглых не посетила: давал о себе знать голод. К исходу третьих суток кончилась прихваченная из зоны еда, стал остро ощущаться голод. В короткие минуты отдыха и сна, больше похожего на дремоту, они бредили видением дымящихся мисок. По сложившейся из рассказов соседей по бараку легенде на западе, то ли очень, то ли не очень далеко на западе, их ожидала большая река с сёлами и деревнями на берегах, сплошь заселёнными бывшими зэками, где бедных охотно привечали и помогали раздобыть новые документы. Топай на закат — это уж когда в этой местности солнце за горизонт станет заваливаться, и если не пропадёшь в пути. А пропасть можно запросто и прежде всего от голодухи, потери сил, ну и от какой-нибудь другой лихости. Мало ли что может случиться в тундре: ногу подвернёшь или лихорадка привяжется. Будь то или второе, результат один: всё равно каюк. Тундра — не асфальтированное шоссе. Иная тундровая верста на десять обычных потянет. Поставишь ногу на мох, и сразу утопнет она по колено. А ёрник, карликовая берёзка норовят ноги заплести — еле выпростаешь. И ещё кочки, как противотанковые надолбы — попробуй перешагнуть, не зацепившись, шагать по кочкам — силу немеряно тратить, с пустым желудком не поскачешь. Беглецы злобились, переругивались, проклинали мох, ёрник, кочки. Голод уже туманил сознание, порождал в глазах зелёные круги, подкашивал ноги — беглецы уже не шли, а тащились. И как-то, малость по отстав от длинноногого Оратора, хищно взглянув на спину ничего не подозревающего «баранчика», Серый произнёс.
   - Пора, ноги заплетаются.
   - Рано, — отрезал Дымок. — Считай, десятой доли ещё не прошли. Его сейчас схаваем, а потом кого? Друг друга что ли? Потерпим, глядишь дичина какая-нибудь подвернётся. Серый нёс за спиной винтовку сопровождающего. В магазине пять патронов и столько же в подсумке — по куропаткам стрелять не станешь.
     И дичь подвернулась на шестой день пути, когда казалось, что силы готовы оставить беглецов. На них уже было страшно смотреть: распухшие, изъеденные гнусом лица, глаза щёлочками, не лица — рожи. Гуси, линялые гуси, лишившиеся маховых перьев на крыльях и не способных улететь. Но они плавали в озере и вовсе не малом, как того хотелось.
     Гусь — это солидный кусок мяса. Они увидели гусей — гуси заметили людей и быстро поплыли к противоположному берегу. Серый плюхнулся на землю, стал целиться, но он был плохой стрелок, а руки от слабости дрожали. «Бах»! Мимо. Ещё раз «бах»! Опять мимо. Серый промахнулся раз, промахнулся второй, в охотничьем азарте мог расстрелять всю обойму, не схвати его Оратор с хриплым воплем за шиворот: «Патроны! Патроны!». В то же мгновение судьба «баранчика» была решена: поднявшийся с земли Серый ударил его прикладом по голове. Удар однако оказался слабоватым — Оратор же хотел жить, бороться за «правду». Держась за голову руками, он побежал прочь, но споткнулся о кочку, силы оставили его, он упал на колени. Повернувшись лицом к убийце, в немой мольбе пощадить Оратор прижал руки к груди и издал отчаянный вопль:
     «Капитан, убивают, помоги!», призывая на помощь неведомого защитника. Догнавший Серый немедля приставил ствол к его голове и нажал курок. Потом, глядя на размозженную голову, он истерично захохотал, выкрикивая: «Была башка — нет башки!».
     Полусырое человеческое мясо они пожирали у костра, не глядя друг на друга. Коптили, насадив куски на прутики карликовой березки, как могли, заготавливали впрок. Брюки убитого Оратора пошли на изготовление торбы, которую можно нести, просунув голову между штанинами, набитыми человеческим мясом. Из кальсон вырезали маски от гнуса, а из куртки сделали нечто подобное вещевому мешку, куда засунули бушлат «баранчика» в расчёте, что однажды может пригодиться. После пира они позволили себе поваляться на солнцепеке, погреть набитые человеческим мясом желудки, витая в мыслях о воле, которую каждый представлял себе по-своему. Дымцу рисовались грудастые голые бабы с мощными ягодицами, Серому — столы, уставленные бутылками водки. Он видел и себя со стаканом в руке, весёлым и пьяным, с налитыми от хмельного желания свинцовой тяжестью, готовыми к драке кулаками. Об убитом ни первый ни второй не вспомнили ни единым словом, будто и не было с ними попутчика по кличке Оратор. И только когда они снова тронулись в путь, и зашагали всё больше уклоняясь от нужного направления, Дымцу показалось, что их спутник никуда не делся, а просто, хлюпая мокрыми лагерными ботинками, пытается их догнать. Чтобы отделаться от наваждения, он даже остановился и бросил взгляд назад. Серый же время от времени слышал за спиной нечто подобное хрипловатому бормотанию убитого Оратора, и каждый раз, не оборачиваясь, сплёвывал, посылая проклятия. Разговор между собой у беглецов не ладился, возникшая неприязнь, переходившая в злобу, росла. Временами дело доходило до яростной ругани, но ссоры в драку не переходили: всё-таки хватало ума понять: шансов на спасение у двоих больше, чем у одного.
     Кочующие по тундре оленеводы делают остановки на местах возвышенных. Чум, поставленный в низине, редкость, и вызвано скорее всего обстоятельствами. На вершинах холмов сухо, и, что самое главное, с высоты видно пасущееся стадо как на ладони. Неудобство с водой? Но много ли её нужно: сварить мясо и скипятить чай. Маленькие летние трудности, а зимой, которая здесь длиннее лета, осени и весны вместе взятых, всегда под рукой снег. Из приглянувшихся холмов для стойбища выбирается тот, который повыше, и заносится в неписанный реестр стоянок. Этот пункт обычно лежит на большой кочевой дороге, стороной его не обходят, разве что случится его занять какому-то другому кочующему семейству. Впрочем, обид от этого никогда не бывает: право на земельную собственность, даже негласное в огромной тундре не существует. Холмов в тундре предостаточно — всегда найдётся другой. Беглецы день за днём приближались к одной из кочевых дорог, найти которую сложно, потому как не обозначена на топографической карте, а можно обнаружить лишь случайно по сломанным веткам кустарников или неясным следам на мху. Счет дням был ими потерян, в затуманенных головах убийц и людоедов возникло тупое желание попасть к людям, хоть обратно в зону, лишь бы услышать человеческие голоса. Окружающий мир превратился в их головах в бессмысленную комбинацию красок, и вдруг прямо на пути возникла высокая сопка с лысой слабо курящейся из-за потоков восходящего воздуха вершиной. К вершине вели следы нарт. Оленеводы уже покинули срединную тундру, откочевав со стадами в продуваемое прохладными ветрами пространство прибрежной равнины. На сухом пригорке вперемешку с мелкой галькой валялись многочисленные оленьи кости, пустые консервные банки, какое-то пёстрое тряпье и одиноко поблескивала на солнце пустая бутылка. На месте кострища ещё сохранилась зола.
   - Люди были недавно, — пробормотал Дымец, поднимая с земли бутылку. — Спирт пили, гуляли. Нам бы такое тоже.
     Спутник принял бутылку в свои руки, понюхал горлышко, приложил его к губам, и злобно сощурившись, процедил.
     Жалко нас не дождались: погуляли бы вместе, мясцом угостились, одежонкой поменялись.
   - Дымец ответил с недоброй гримасой.
   - Не дождались, повезло сукам.
     Не сговариваясь, они ничком прилегли на тёплый грунт, опустили лица на ладони и притихли. В головах у них путались мысли, но они, как бы разучившись шевелить мозгами, ни о чём не думали, имея в головах нечто несвязное, сплошную путаницу. Оба под тёплым солнцем разомлели и ненадолго задремали. Дымец пробудился как от толчка в бок — было у него ощущение, что кто-то присел над ним на корточки и внимательно его рассматривает. Его сковал ужас, и в первые мгновения не было у него от страха сил оторвать голову от ладоней. Усилием он всё-таки её поднял, удостоверившись, что вокруг ни души, но ощущение, присутствия на пригорке кого-то третьего его не покинуло. Ему даже показалось, что этот третий поспешно лёгкой тенью, покидает пригорок, на глазах растворяясь в воздухе.
   - Уходит. Уходит. — пробормотал Дымец, приподнимаясь на четвереньки.
   - Кто уходит? — спросил Серый, не поднимая головы. — Ты про кого базлаешь?
     Дымец судорожно провёл ладонью по лицу, будто маску с него снимал.
   - Чу, кореш, никак следит он за нами. Приглядывается. Серый толкнул спутника в плечо.
   - Ты это о ком? Кто следит? Тот что ли …? Серый хотел назвать имя убитого и уже почти съеденного, но остановился на слове, поперхнулся.
     Дымец мотнул головой.
   - Нет, кореш. Это другой. Это тот, которого он перед кончиной в заступники звал. Но ша, кореш, ша, а то в самом деле накликаем. Видать привиделось сдуру.
     Беглецы брели по летней тундре. Круглые сутки солнце висело над горизонтом, красное усталое, тоскуя о ночном отдыхе. А жара случается и за полярным кругом. Она не местная пришлая. Где-то за тридевять земель, за тысячи километров к югу над песчаными пустынями Сахары и Аравии время от времени формируются огромные массы горячего воздуха и под действием недремлющих планетарных метеорологических законов начинают движение на север. Горячий воздух неторопливо пересекает огромные пространства, тесня с пути наседающие с запада влажные циклоны, добираясь и устойчиво обосновываясь в высоких широтах. В тундре воцаряются тропики, бесчисленные тундровые болота и озёра превращают тундровый воздух в удушливый пар. Это райские условия для гнуса, гнус лютует, тяжкие муки испытывает всякий передвигающийся по тундре на ногах.
     Вскоре необозримая торфяная равнина, похожая на огромный гречневый пудинг, как бы разрезанный на мелкие куски неким гигантским лезвием, с бесчисленными блестками мелких озёр, встала на их пути. И не было этой равнине конца и краю. Вступив на неё, беглецы ощутили, что очередной час испытаний и возможно последний для них настал. Здесь каждый шаг стоил тройных усилий. Нога проваливалась в мох по колено и норовила застрять там вместе с обувью, кочки, поросшие карликовой березкой, то и дело норовили повалить с ног. Беглецы валились как снопы после каждой сотни шагов и жадно пили терпкую воду из луж. Пришло время, когда они окончательно выбились из сил и потеряли надежду выбраться из гиблого места. И быть бы им добычей песцов и воронов, не покажись впереди нечто голубоватое, отливающее под лучами солнца серебром, растянувшееся во всю ширь тундрового горизонта.
     Море — так они восприняли увиденное. Хотя, как оно, лежащее на севере, даже по простой прикидке могло оказаться на пути идущих с востока на запад? Погибающий не размышляет, даже если провидение милостиво отпускает на это какие-то мгновения, им командует инстинкт, который властно требует хвататься за соломинку. Увиденное придало беглецами сил, напрягшись, они рванулись вперёд и оставили ненавистную торфяную равнину позади. Но нет —это не было море: перед ними расстилалась водная гладь огромных озёр, за которыми синела гряда причудливых холмов. Тундра, уже открывшаяся перед ними во всём своём суровом многообразии, на этот раз обещала подарить надежду на спасение. И вот они уже стоят на жёлтом песке, который одна за одной ласкают озёрные волны, над ними с пронзительными криками, время от времени издающие вопли похожие на насмешливый хохот, парят чайки — вокруг ни души, никакого намёка на присутствие людей. Два человека, заросшие грубой щетиной, с опухшими, изъеденными гнусом лицами, с пустыми желудками, смотрели на далёкие заозёрные холмы, как на землю обетованную, где может разом закончиться мучение и наступит облегчение. Они стояли, раскрыв рты без единой мысли в голове, ещё не животные, но уже не совсем люди, с одним желанием сожрать оставшиеся в «торбе» смердящие, посиневшие, облепленные червями остатки человеческого мяса и, собрав силы, топать к спасительным холмам. Они пожирали это отвратительное мясо, не спуская с друг друга глаз, чтобы не упустить своего куска. Пара глупых канюков, парившая над ними с тревожным писком, выдала своё гнездо. Беглецы без труда его обнаружили. Два птенца, каждый размером с небольшого цыплёнка, сидели тесно прижавшись друг к другу. Их съели едва ли не живьём, не удосужившись зажарить.
     Теперь у беглецов прибавилось сил, чтобы, обогнув озёра, забраться на холмы. И тут произошло то, что в их помутившемся сознании обозначилось, как ещё одно чудо: они увидели на горизонте лес. Это был тот самый лесной массив, который по преданию однажды убежал от матушки тайги в надежде обосноваться у берега моря, но так и не добрался, застряв на полпути. Лес обещал им спасение: ведь в лесу могли встретиться крупные звери, а крупный зверь для тех, у кого в руках винтовка — это гора мяса. «В лес, к лесу — стучало в головах». Беглецы приближались к нему, волоча ноги, каждую минуту готовые упасть и не подняться, хотя до леса, воплотившегося в надежду на спасение, было рукой подать. И тут произошло то, что опять стало ещё одним чудом: они увидели избушку, даже не избушку, а дом, с трубой, из которой струился слабый дымок. В доме топилась печка. Это был тот самый дом, обозначенный на одной из карт маленьким чёрным значком.


Рецензии