Паровозик

Ах, как прекрасны летние ночи! Но не те, что полны грома и дождя, но те, которые обдают вас приятной прохладой и роем комаров в придачу. Солнце только закатилось, но вы знаете, что часа через три-четыре вновь забрезжит рассвет. Как и с кем бы вы ни гуляли, вы наедине с городом. Ночью лучше слышен его голос.
Взяв наушники, я вышел из подъезда и попал прямиком в объятия ночи. Весь мир лежал у меня перед ногами. По крайней мере, мой Еманжелинск точно.
Помня о том, как завораживают ночью фонари, я решил пройтись по нашему скверу — их там было предостаточно.
Подходя к пешеходному переходу, я вдруг подумал о слухах, которые ходили по городу. Мол, кто-то из психушки сбежал. Мне стало не по себе. Отвернувшись от меня, стояла школа искусств. И чем ближе я к ней подходил, тем больше тревожных мыслей всплывало в моей голове. Наконец, дело дошло до тревоги, я даже начал временами оглядываться. Перед углом здания я остановился.
Как-то одиноко мне стало. Безлюдность казалась пугающей. Я услышал посторонний звук с лицевой стороны школы и выключил музыку. Все немедленно стихло, кроме скрипа и далекого хохота. Онемев, я подумал, может, музыка на телефоне исказилась или еще что, но нет. С ним было все в порядке.
«Да не может этого быть!» — думал я. Меня прошиб пот. Скрип доносился со стороны батутов И я даже знал, что может так скрипеть! Это все паровозик, расположенный за кассой. Я там сам работал: два вагона из керамики, железная дорога, зеленая изгородь, а на ней — искусственные подсолнухи.
Пыталась рациональная часть все это объяснить. Пыталась и выдвигала хлипкие версии: «Это все хулиганы, это сбой и т. д.» Я почти поверил, но… Все этот хохот.
Нужно было узнать, что с паровозиком. Все-таки я там работаю, как-никак.
А он размеренно ехал, скрипя. Стоп. Тут творится что-то неладное. У паровозика было три вагона вместо положенных двух. Но был и другой вопрос: где охранник батута? Не было ни его, ни машины, где он дежурил. Ох.
Я набрал номер хозяйки. Конечно, сейчас час ночи, люди могут спать, но все-таки тут такое творится. Звоню: «телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Паровозик после этих слов останавливается, и кто-то говорит звучным басом: «Не звони, лучше покатайся с нами». Он снова начинает ехать. Как-то мне не по себе стало.
Тут же начинает дуть сильный ветер. Земля уходит из-под ног, я пытаюсь держаться за здание, но нет. Силы рук не хватает, и ветер доносит меня прямо к кассе, прямо к паровозику. Закружились подсолнухи. «С меня хватит!» — подумал я и кинулся бежать.
Сзади смех становился все сильнее и сильнее. Я бежал так быстро, что горло онемело от холодного воздуха. Добежав до спасительного света, я подумал, что спасся, и уже бежал не так быстро. Хотелось и не хотелось обернуться – взглянуть туда, на мрачную школу искусств. Но мне удалось сдержаться, я открыл двери подъезда и…
И снова очутился у паровозика. Подсолнухи чуть ли не смеялись, крутясь.
—Ты не бегай. Ты лучше прокатись, - настойчиво сказал голос. Паровозик показался из-за кассы, я держался, чтобы не взглянуть на третий вагончик. Ведь там чернел чей-то силуэт. Калитка забора распахнулась предо мной. —Не убегай. Сломаешь ноги, — раздалось в ночи.
Что ж поделать. Я сделал шаг вперед, к паровозику. Крикнуть что ли для приличия?
Паровозик приветливо покачивается на рельсах. Я на трясущихся ногах сажусь.
—Застегнись, можешь выпасть, — снова говорит этот голос сзади. Я пытаюсь застегнуться. Руки дрожат, глаза уже ничего не видят из-за слез. Даже ремни стали мокрыми. Но мне удалось.
—Поехали!— крикнул голос в ночи и снова захохотал.
Скрип. Хохот. Сердце стучит так, будто сейчас пробьет грудную клетку. Впрочем, я бы и не был против — хоть часть меня бы выбралась отсюда. Скрип. Хохот. Он становится все громче и громче. Хохот уже раздается не сзади, он – повсюду. Смеются столбы, смеется касса, все смеется и хохочет. И вместе с тем, как громче становится хохот, все вокруг темнеет. Даже крутящиеся подсолнухи уже черны.
Когда крутишь калейдоскоп, одно малейшее прикосновение меняет картинку. Так и у меня: я еще видел потемневшую реальность, но стоило мне дернуться, как мир вокруг менялся. Перед глазами вдруг вставали отрывки из чужих жизней, как воспоминания или грезы. Жизней тех мальчиков и девочек, кто приходили сюда.
Это было так долго, что я уж начал бояться. Вдруг я останусь здесь? Дети сменялись детьми. Почти все они счастливы. Почти всем из них улыбаются родители. Кроме одного, маленького, грязного мальчугана с синяками на руках и ссадинами на лбу. Отец-пьяница привел его сюда. Мальчик боязливо косится на него, сжав в крохотной ручонке какую-то фигурку.
—Иди, Егор, так тебя нарастак — икая, ругается на сына отец. Катаясь, мальчик время от времени смотрит на дорогу, словно прикидывая, как лучше ему убежать. Временами безмятежная улыбка гуляет у него на лице — на каком-то другом, сказочном уровне Егор счастлив.
А на красное и потрескавшееся лицо отца мальчик смотрит с ненавистью. И тут же отводит взгляд. Что-то начинает происходить неладное. Я с ужасом наблюдаю, как что-то темное подходит к отцу. Он протирает полные хмеля глаза.
Из-за крика отца, резко прервавшегося, выбегает кассирша.
Паровозик едет, но нет рядом с ним ни парня, ни отца. Картинка воспоминания моргает, и я вижу, как мальчик едет в паровозике, не сводя с него глаз.
Кассирша ничего не может понять. Паровозик едет, но никого нет. Что-то подсказывает ей, что это все проделки хулиганья. Или просто сбой. «Не было же никакого пьяницы с сыном. Что за бред?» Я буквально слышу ее мысли.
Пустой паровозик замедляет свой ход. Снова все моргает. Мальчик увлеченно смеется, окруженный чернотой.
Паровозик останавливается. Повеяло холодом, таким уже забытым чувством. Картинки исчезли — я снова в паровозике. Подсолнухи перестали крутиться. Где-то слышно пение чуть-чуть поддатых прохожих.
—На, возьми Джерри. Это мой друг, он оберегал меня, а теперь поможет тебе, — раздается детский голосок справа от меня. Егор, светло улыбающийся дает фигурку нелепого пластмассового человечка.
—А теперь уходи, — прогрохотало сзади.
Лишних слов не нужно. Я убегаю, держа в руке Джерри. Снова начинает скрипеть паровозик, снова сквер заполняется хохотом. Но вторит ему детский голосок, полный счастья и радости. И через все пережитое сегодня вдруг пробиваются чужие мысли: будто еду я с мамой и папой в машине, они смеются чему-то, а я считаю проезжающие вагоны. Последнее видение пропадает. Мне почти не страшно, только вновь выступившие слезы мешают видеть дорогу.
Я дома.
В Еманжелинске начинает светать.