Резидент генерального штаба

Григорий Андреевец

РЕЗИДЕНТ ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА

Историческое эссе
(Новые главы для книги)

Памятник

***
Сенсация не состоялась.

Хотя вполне могла быть. Зная легендарного разведчика ГРУ Героя России Ивана Андреевича Колоса как писателя достоверных сведений и фактов, я даже не мог допустить мысли о том, что в своем талантливом произведении «Носарик» он отошел от документализма и погрузился в мир фантазий и художественного вымысла.

Хотя, каюсь, мог это и предвидеть. О богатом воображении Колоса знал прекрасно. Свидетельством были его чудные детские рассказы о лесных зверушках.

Но все вначале шло по той колее, которую я выбрал.

Сюжет будущего эссе в моем воображении закручивался лихо. Подумать только: в глухой полесской деревушке, на отшибе которой стояло имение когда-то богатого, а потом разорившегося пана Вишневского, еще до революции 1917 года был сооружен памятник первопечатнику восточных славян Франциску Скорине.

Высота памятника была больше метра. Стоял он на высокой каменной глыбе, смотрел в заречные луга. На голове покоилась четырехуголка-конфедератка, одет Скорина был в мантию. В руке держал свиток.

Поставил памятник Скорине в Подгорках историк и этнограф Федор Денисович Барановский. Он был родом из здешних мест. Учился в Петербурге, выбился там в люди. Поднакопив порядочно деньжат, купил у разорившегося помещика заброшенную усадьбу на Полесье.

Дела на новом месте повел по-хозяйски. Восстановил дом, посадил сад, построил на реке мельницу с колесным водяным приводом. За натуральную оплату на мельнице можно было расчесать овечью шерсть, «надрать» крупы, намолоть маримоньской муки, какой на белом свете не сыщешь.

Памятник Скорине отливали в Петербурге. Сделали это немножко по- вольному, хотя свой прижизненный портрет Франциск Скорина напечатал в Библии еще в начале шестнадцатого века. Наш Скорина, отлитый в Петербурге, имел длинный и прямой нос, за который местные мужики и бабы прозвали его «Носариком».

Поместье в Подгорках летом превращалось в паломничество образованных людей из Петербурга и Минска. Они собирались обычно вечерами возле памятника и подолгу всматривались в вечернюю далечь за луга и леса, туда, где заходило красное солнце. Потом о чем-то долго говорили и спорили между собой.

Но вскоре пасторальной идиллии наступил конец.

Грянула первая мировая война, за ней – революция. Потом пришли в поместье красные. Хозяина расстреляли, все, что было в доме, разграбили, разорили. В поместье организовали коммуну, где сообща работали и сообща делили нажитое. Ничего у них не получилось. Мельницу сломали, сад запустили, скот разобрали по дворам. А в поместье разместили школу.

Плохо пришлось при новой жизни и «Носарику». О памятнике Франциске Скорине совсем забыли. Завалили его кучей мусора, превратили в свалку.

Вспомнили о нем где-то в семидесятых годах прошлого столетия. В школе тогда целый переполох был. Белили стены, подмазывали обвалившуюся штукатурку.

Утром к школе подкатило начальство. На трех черных «Волгах» прибыли. Среди них в модном плаще был и высокий господин из Англии. Говорили, что племянник самого Барановского. Их разветвленное семейство успело в 1917 году удрать за границу.

Иностранный гость попросил, чтобы его отвели к памятнику Скорине. Вид у того был неважнецкий. И хотя мусор от памятника уже убрали, но темные пятна, будто пролежни от долгой болезни, выступали со всех сторон.

Долго ходил вокруг памятника господин из Англии. Потом поклонился ему и что-то сказал толстому чиновнику из области. После этого они сели в машины и уехали.

А вскоре памятник демонтировали. В Подгорках говорили, что его продали в Англию за тысячу фунтов стерлингов. Памятник аккуратно сняли с постамента, положили в хороший деревянный ящик и отправили в туманный Альбион.
***
Вот такую удивительную историю о памятнике Скорине рассказал московский писатель Иван Андреевич Колос. Должен заметить, что не только московский. Душа его вечно была прописана на лельчицкой земле. Откуда он родом.

Я, конечно, не мог пройти мимо такого факта. Занимаясь вплотную скориноведением, впервые услышал о таком случае и насторожился. Удивление прежде всего вызвало то, что мимо всего этого молча прошли многочисленные скориноведы. Такое вряд ли возможно.

Хотя про себя тут же подумал: а почему бы и нет? Ведь долгое время имя Франциска Скорины находилось если и не под запретом, то явно не вызывало одобрения у власть имущих. Как же: напечатал Библию, склонял трудовой народ, идущий по пути самого совершенного общества в мире, к церковному мракобесию. Такое для нас просто непозволительно. Да еще памятник ему в полесской глухомани обнаружился! Немедленно убрать! Сплавить его подальше от нашей земли, чтобы не возмущал больше народ. Пусть любуются им проклятые капиталисты.

Я не исключал и такого положения дел с памятником Франциска Скорины. Если это так, то не удивительна завеса умолчания вокруг него. Поэтому надо проверить все досконально, как говорится, до каждой точки, до каждой запятой.

Хорошо понимая, что значит «открытие» памятника Скорины в Англии, куда его, возможно, вывезли с белорусской земли. Причем, первого памятника белорусскому первопечатнику, возведенного на заре очередного  Возрождения белорусской нации в самом начале кровавого ХХ столетия.

Это была бы не просто сенсация. Это был бы знак зрелости белорусской нации к строительству своего независимого государства. Это был бы символ пробуждения национальной элиты.

Чтобы выяснить все это, необходимо было съездить в Лельчицкий район, в далекие Подгорки. Дорога к ним, по моим расчетам, составила бы около 300 километров. Добираться туда автобусом я не рискнул. Как говорится, не зная броду – не суйся в воду.

Решил дожидаться оказии. Правда, областные чиновники в эту глухую пору поздней осени не особенно стремились в самый дальний район Гомельской области. Проходил месяц за месяцем, а дело с памятником Скорины не двигалось с мертвой точки.

В библиотеках Гомеля не один вечер я просидел за краеведческими материалами, историческими сведениями и фактами, старыми картами. Детально знакомился с географией, геологией, природными условиями, микротопонимией и языковыми особенностями Лельчицкого района.

И тут меня ждала полная неожиданность.
*** 

Лельчицкий район один из самых крупных в Беларуси. Его лесные отроги выходят к границам Ровенской и Житомирской областей Украины. Район также вплотную граничит с Брестской областью.

Здешние люди – из племени древлян. Тех самых, что не захотели платить повторную дань князю Игорю и убили его. Жена Игоря княгиня Ольга жестоко расправилась с восставшими. Сожгла их племенную столицу и наложила тяжелую дань на непокорных. Но попробуй сыскать с них ту дань! Разве найдешь всех древлян в дремучих пущах Полесья.

Древляне – название от дерева. Недаром «Повесть временных лет» отмечала, что они «седоша в лесех». Рядом с наименованием «древляне» этих лесных людей в древних летописях называли еще «деревляне», «деревля», «дерево».


И сейчас на их земле царствует дерево. Из 3200 квадратных километров региона 68% заняты под лесом. Здесь встретишь дуб, сосну, ель, ольху, березу. Там, где почва богаче и состоит из песка, глины и ила, хорошо растут граб, липа. Рябина, лещина, осина.

Только здесь можно встретить самые древние деревья в Европе. Среди них и дуб-волот в Данилевичском лесничестве. Без шапки, что сожгла молния, высота его 32 метра, а диаметр – 1,4 метра.

Классик белорусской литературы Владимир Короткевич восхищался этим дубом. О нем он писал: «…Стоит в окружении шестисотгодовых – «дуб кривошапкий», «царь-дуб», «дуб вечности» – вот сколько у него названий. Ему тысяча лет. Разменивает уже вторую тысячу».

Простим некоторое преувеличение классику. Смотря на этот огромный дуб, действительно можно ошибиться. Не самом деле, как утверждают лесные специалисты, дубу-волоту 300 лет. Когда из желудя лишь проклюнулся тоненький его росток, в Российской империи Петр I только что заложил Санкт-Петербург.

Христианство и язычество здесь тесно переплелись корнями. Жители района ходят в православную церковь, но до сих пор еще поклоняются каменной бабе возле деревни Боровое.
***

Болота в Лельчицком районе занимают около 35 тысяч гектаров. Самые большие из них – Топиловское и Кондоль-Яловец-Ольхово. Вы слышите, как тянет от них древностью! Недаром эти болота и топкие поймы рек являются серьезной помехой при движении на дорогах. Особенно весной и в период затяжных летних дождей.

Еще не так давно, чтобы переехать летом через Озеранскую греблю в Туров, древнюю средневековую столицу княжества, нужно было делать большой крюк через Калинковичи, Петриков или Житковичи. В осеннее и весеннее бездорожье полешуков выручала река Уборть, на берегах которой находилась третья часть всех населенных пунктов района.

От одной деревни до другой добирались исключительно на лодках или челнах. Нарубленные дрова, накошенное сено, наловленная рыба доставлялись водным путем. Уборть была главной рекой региона.

Убортская волость в средневековье взяла свое название не от крупного поселения, как обычно бывает, а от названия реки. Очевидно, великий князь литовский Витовт удовлетворил просьбу поселян о таком наименовании, где они отдавали свое восхищение главной достопримечательности их земли, красивейшей реке Полесья.

Писатель Иван Колос хорошо знал и то, что приболотная земля Полесья хранит память и более древних времен. На восток от его родной деревни Картыничи на местном кладбище археологи нашли кремневые изделия и обломки посуды неолита.

Теперь я шел по следам легендарного разведчика. По тем местам, которые он любил.
Вооружившись лупой, всматривался на карте в еле заметные буковки деревень и поселений, многочисленных речушек и озер. Надеялся, что вскоре увижу такое знакомое – Подгорки.

По Подгорок, откуда увезли в Англию памятник Франциска Скорины, я так и не нашел на карте.
***

 Где же они подевались?

Решил обратиться к микротопонимии. Может быть, она что-то подскажет? Может быть, там мелькнет что-то знакомое?

В названии урочищ присутствовали лишь Подкупье, Подречки, Подоблонье, Подлозье, Подмошье, Подлесье… Даже намека не было на Подгорье или Подгорки.

Обнаружил несколько «Горок». Среди них «Горки» вблизи села Симоновичи, «Горки» в семи километрах на юг от села Тонеж и просто «Горка» на возвышенности 138,2 метра над уровнем моря. Но никакого отношения к пану Вишневскому и его имению они, конечно, не имели. Это были просто названия по высоте окружающей местности.

Мелькнули, правда, и «Горки», пахнущие жильем. На одной из них, возле проезжей дороги, в 1849 году располагалась корчма. На другой, что в Тонежской волости, находилась сторожка при почтовом тракте. Там были два двора, где проживали семь жителей. Еще одна «Горка»  не из нашего контекста: панов уже давно не было на этой земле, а в 1966 году на ней находилось общежитие для плотогонов по каналу Бычок. Местное население уже давно забыло, что на всех этих «Горках» когда-то жили люди.
***

А дальше события в моих поисках начали развиваться по линии литературоведческого детектива. Чем ближе, кажется, я приближался к решению проблемы, тем дальше от меня отодвигался памятник Франциска Скорины.

Поиски решил начать еще с одного ключевого слова – Вишневский. Именно у помещика Вишневского выкупил имение историк и этнограф Барановский, который и поставил памятник Скорине в Подгорках. В этом мне помогла книга «Хроника Убортского Полесья». Автором ее является ученый А.И.Атнагулов.

Вишневских было несколько. И все они проживали в разных местах. Позднее мне стало понятно, что это был разветвленный клан родственников когда-то богатого семейства.

Начал с первых упоминаний о Вишневских.

После раздела в 1808 году Убортского имения на части одну из них – имение Дуброво с деревнями Дуброво, Старые Симоничи и Картыничи – купил помещик Кушелев. Его фамилия упоминается еще в 1831 году. А уже в 1847 году имениями Дуброво и Картыничи владела помещица Вишневская, бывшая жена Кушелева. Скорее всего, после смерти мужа она вышла замуж за польского дворянина Вишневского и под новой фамилией владела теми же самыми имениями.

 В 1858 году имениями Симоничи и Белые Берега владел помещик Феликс Вишневский. После его смерти названные имения по наследству переходят его малолетним детям – Ивану, Пелагее и Авели Вишневским. Все они были из дворян, римско-католического вероисповедания.

Что из себя представляло в ту пору помещичье имение в полесской глуши?

Для примера возьмем имение Симоничи. Оно состояло из фольварка и села. Считалось самым маленьким имением Вишневских.
В нем насчитывалось 662 десятины земли. У Вишневских было 307 десятин, у местных крестьян – 198. Остальная земля была занята лесом, кустами, болотами и неудобицами.

Через территорию имения протекал ручей. По нему сплавляли к Припяти «аглицкие» брусья. Они доставлялись в Англию для строительства королевского флота империи.
В имении также действовала корчма, где постоянно толпились заезжие и местные крестьяне. На небольшой речушке – притоке Уборти – работали две водяные мельницы. В имении также находились смолокурный и железоплавильный заводы.

В «Носарике» писатель Колос рассказывает, что крестьяне Вишневских великолепно владели гончарным искусством. Ничего этого в Симоничах не наблюдалось. В имении мастеров не было, а необходимые в хозяйстве вещи каждый крестьянин делал для себя сам.

В соседнем имении Белые Берега единовластным владельцем в 1917 году становится дворянин Вишневский Иван Иванович. У него было 9248 десятин земли, 10 десятин сада и 6 коней для выезда.

Надо сказать, что Вишневские нечасто бывали в своих имениях. Больше всего они находились или в Варшаве, или же в Петербурге. Свои имения они сдавали арендаторам и за счет этого жили.

Никакого арендатора или нового хозяина одного из их имений по фамилии Барановский в Убортском Полесье история не зафиксировала.

Правда, был один этнограф в Убортском Полесье по фамилии Барановский, и которого звали Язэпом. Но это было совсем другое время, и наш Барановский был беден, как церковная мышь. В 1928 году он приехал сюда из Минска, написал статью «Санитарно-бытовое положение деревни Радзиловичи», которая тогда входила в Букчинский сельсовет. Позднее статья была напечатана в журнале «Наш край».

Других  Барановских больше не наблюдалось.
***

А, может быть, еще была фамилия, схожая с фамилией Барановский и которая затем стала чуть измененной фамилией нашего историка и этнографа в произведении Колоса «Носарик»?

Поиски дали положительный результат. Это был поверенный владелец имения Лельчицы графа Тышкевича Феофил Семенович Бакановский.

Бакановский был полной противоположностью колосовского Барановского. В отличие от историка и этнографа он был жестким арендатором, к людям относился свысока. В Лельчицах все его называли паном. Вокруг усадьбы, где он жил, возле круглого озера располагался большой  сад.

Бакановский в штыки встретил Октябрьскую революцию. Он организовал свой отряд и превратил имение напротив костела в настоящую крепость.

Крестьяне решили уничтожить отряд помещика. Утром к его имению подошла группа вооруженных людей во главе с Романом Линем и Василем Ляховцем. Отряд Бакановского открыл частую стрельбу.

Три дня продолжалось вооруженное противостояние. Увидев, что положение становится безысходным, Бакановский в одну из ночей убежал из имения. Вместе с ним покинули Лельчицы его сыновья Ромэк и Казик, а также дочери Ядя и Хэла.

Говорят, что все они убежали в Польшу. Не пустыми, а с большими драгоценностями.

Я  понимал, что и этот Бакановский из Лельчиц не мог быть прототипом этнографа Барановского из «Носарика». Не тот характер, не то поведение. Да и география местности никак не подходила к колосовскому описанию. Не было в имениях Вишневских также и белой школы, возле которой стоял памятник Скорине.
***

Поиски героев произведения зашли в тупик.

Нужен был какой-то толчок, который бы вывел  из оцепенения ход мыслей. И вдруг…

Это всегда случается вдруг. Я вспомнил, что в Москве Иван Андреевич Колос рассказывал мне, как в период перестройки он отдыхал в Беларуси на берегах Днепра. Это было в деревне Страдубка Лоевского района. Там были прекрасные места и отменная рыбалка.

В один из дней он посетил Лоев, уютное и зеленое местечко, где встречаются реки Сож и Днепр. Он не мог не посетить его. Ибо там, напротив Лоева, партизанские формирования Ковпака и Сабурова в 1942 году форсировали Днепр и освободили его жителей от оккупации.

 Это было непростое дело. Переправы через Днепр не было, если не считать нескольких рыбацких лодок. На них партизанские разведчики ночью переплыли через древний Славутич и на рассвете вступили в бой с немецким гарнизоном. Бой был скоротечным. Фашисты никак не ожидали внезапной атаки хорошо вооруженных партизан и с позором убежали из Лоева.

На двух захваченных паромах и двадцати баркасах оба партизанские соединения начали переправу через Днепр. Целых два дня продолжалась она. Над городом взвился красный флаг! А 7 ноября 1942 года в Лоеве прошел партизанский парад.

Лоев был первым белорусским городом, освобожденным от захватчиков. Пусть на непродолжительное время, пусть всего на несколько дней. Но первый митинг и партизанский парад вселяли в людей надежду, что полное освобождение и полная победа не за горами.

А 10 ноября 1942 года партизаны уже уходили из Лоева. В свой дальнейший рейд по тылам противника. День и ночь грохотали повозки по Громыцкому шляху, день и ночь партизанские отряды шли и шли дальше в неизведанный путь, что вел в глубину полесских лесов.

И долго еще потом жители Пустой Гряды и окрестных деревень вспоминали эту партизанскую поступь. Народная молва превратила партизанские соединения в целую армию с сорока тысячами бойцов, танками и самолетами. Партизанские командиры вначале пробовали перечить всему этому, но потом решили: раз народ хочет, чтобы такое было, пусть оно и будет. И вот уже взлетают в Белорусском Полесье по пути партизанских рот мосты и водокачки, превращаются в груды обломков станции, склады, предприятия. Это была снежная лавина, катящаяся с гор и вызывающая панику у оккупантов: Ковпак идет!

Стоя на берегу Днепра и смотря в его тихие воды, Иван Андреевич Колос как будто воочию видел всю эту партизанскую лавину, наводящую ужас на фашистов. Затем перед его взором на мгновение восстали все эти люди, которые через некоторое время заполонили леса Убортского Полесья, его родной Лельчицкий район, где он уже был командиром партизанского отряда имени Кутузова.

Уставшим и требующим отдыха от тяжелого рейда ковпаковцам и сабуровцам нужны были тишина и покой, чтобы подлечить раны, привести в порядок оружие и просто отдохнуть перед новыми рейдами. И все это было предоставлено им. Убортское Полесье стало партизанским краем, где присутствовала советская власть, где дети учились по советским учебникам, и куда враг заходил только «яко тать в ночи». И ко всему  этому был причастен Иван Колос.

Недаром прославленный командир партизанского соединения Сидор Артемович Ковпак, познакомившись с Колосом на Полесье, от неожиданности воскликнул: «Какой молоденький, а уже командир!». Но он отдал должное порядку, дисциплину, которые организовал на своей земле молоденький белорусский партизанский командир.

Увидев в Лоевском музее «Битва за Днепр» папаху Ковпака, Колос почувствовал, как от неожиданности кольнуло сердце. В этой  самой папахе он видел прославленного командира соединения украинских партизан у себя на родине летом 1943 года перед самым рейдом того в Карпаты. Позднее он хотел заполучить эту самую папаху в музей партизанского братства, который хотел организовать в своем Лельчицком район. Но вскоре понял, что никому здесь не нужна ни папаха Ковпака, ни сам музей. Горько было на душе от такого беспамятства.

По дороге из Лоева в Страдубку Колос заехал в Сутково. Красота здешних мест очаровала его. Как истинный художник, он жадно вбирал в себя белоснежный замок, словно парящий в воздухе, великолепный парк, корни деревьев которого постоянно вели борьбу за выживание с седым Днепром, стонавшим грозовыми ночами под горой и подмывающим ее берега.

На огромном пространстве впереди расстилались заречные луга, синеющие на далеком горизонте зубчатой кромкой соснового бора. Кое-где пойма сверкала голубизной «стариков» и тихих заводей. Она кучерявилась кустами лозы, что напоминали собой собранное в копы луговое сено.

Рассказывая мне в Москве о здешних прелестях, Иван Андреевич Колос не знал, что все это мне доподлинно известно. Я был плоть от плоти этой земли. Это были мои родные места. И эта была моя родная школа.

И я понял, что именно здесь надо искать недостающие звенья литературоведческого детектива, который загнал меня в тупик.
***

Это было красивое сентябрьское утро.

В бывшем саду графини Барановской в свежести утренней росы клонились к земле большие яблоки. Возле сада пролегла березовая аллея. Некоторые ветки берез зеленая осень позолотила уже желтым цветом.

Графский дом на берегу Днепра представлял собой белую чайку в полете. Стройный фасад тихо плыл в утреннем тумане, казалось, чуть-чуть шевеля своими крыльями-флигелями.

После революции 1917 года в графском имении некоторое время жили коммунары «Днепровской коммуны». Потом усадебный дом передали в ведение народного образования. Не одно поколение детей из приднепровских деревень заканчивали здесь, в Сутково, среднюю школу. Многие из них потом стали известными людьми.

В первый день учебы мы, пришедшие из деревянных деревушек, во все глаза вбирали каменную красоту усадебного дома. Какой-то таинственностью веяло от длинных коридоров, узких окон, высоких потолков, широкой лестницы… Нам часто казалось, что там, за дверьми классов, когда в школе наступала тишина, слышались легкие шаги и шелест длинного платья бывшей хозяйки имения…

Учитель истории Николай Васильевич Кондрашов, бывший фронтовик, с его неизменной «эдиницей» за неподготовленный урок, часто говорил мне, редактору стенной газеты «Школьник»:

– Графиня Барановская была демократической помещицей. Она, пожалуй, единственная из дворян, которая противостояла разграблению полесского леса и вывоза его за границу.

И рассказал историю, которая надолго отложилась в моей памяти.
***

В Белорусском Полесье лес был главным богатством края. В лесах местные жители гнали деготь, смолу, выделывали поташ, строевые брусья, доски, дрань, гонту, клепки.


Особенной гордостью были мачты для больших кораблей. Не забывали и свои речные корабли, так называемые байдаки. Для них готовили щилу – особый род мачты.

… В долине Припяти пройдут сотни лет, а леса не истребятся. Это свой особый, угрюмо мрачный и дикий лесной мир, по которому даже осушение болот не скоро проложит свободный путь. Это мир, в котором привольно живут медведи, волки, лоси, дикие козы, «росомахи», – так писал в конце девятнадцатого века о Белорусском Полесье известный исследователь Адам Киркор.

Какое же все-таки неблагодарное занятие делать прогнозы! Как правило, они всегда грешат неточностью. Прошла лишь сотня лет с той поры, когда Киркор написал вышеприведенные строки, а Белорусское Полесье  стало совсем иным, уже обустроенным для жизни краем. Хотя в чем-то и жаль ту первозданную природу, которая царствовала в те еще благодатные времена.

Второе пришествие капитала в полесский лес произошло во времена графини Барановской.

Предшествовало этому осушение белорусских болот в начале 90-х годов девятнадцатого столетия под руководством генерал-майора И.Жилинского. Экспедиция Жилинского провела канализацию болот в местности, где протекали реки Ведрич, Вить, Закованка, Сведь, Жердянка, Тремля, Синяйя, Цитовка. Осушение проводили за счет государства и крупных землевладельцев.

Последствия осушения были огромны. Сотни тысяч десятин, недавно покрытых чахлыми зарослями и водой, были осушены, и на них появилась богатая растительность. Значительно улучшился на этих площадях и рост леса.



ктивное участие в осушении земель приняла и графиня Барановская. На ее деньги были наняты землекопы, прокопавшие сеть каналов с болот Парахрестное, Боровое и других. Еще и теперь работает на осушение Белая Канава, возведенная в конце XIX века на землях Барановской. Она стягивала болотную воду с огромного массива счесов, среди которых  была и дубовая роща у хутора Могиса, где я собрал свои первые грибы.

А вскоре на Белорусском Полесье в его величественных пущах и борах застучал  грабительский топор! 

Водные пути каналов открыли доступ в самые глубинные уголки лесного царства. Как во время золотой лихорадки, бросились сюда не только российские купцы, но и приехавшие из Англии, Германии, Франции и других стран. Они скупали на корню делянки у казны и под корень изводили волоты-дубы, корабельную сосну.
Когда в 1886 году была построена железная дорога Лунинец-Гомель, топор в полесских лесах застучал еще сильнее!

А какие дубы изводили! Один дубовый кряж, что приобрели немецкие купцы, едва положили на три платформы. Говорят, что его двухметровой пилой лесорубы пилили более двух недель.

Брали лес на корню, брали кругляком, не заботясь о подросте. Все это больше напоминало разбой на большой дороге.
***

Младшая дочь брата графини Барановской Татьяна была женой писателя Леонида Леонова. Говорят, что его известный роман «Русский лес» был написан по свежим следам истребления лесов в тогдашней Могилевской губернии. Графиня Барановская не раз рассказывала  своему первому родственнику Леониду Леонову об этой проблеме. Она и подсказала ему эту тему. Поэтому не только русский, но и белорусский лес поют Леонову свою вечную песню.

Графиня Барановская любила свои леса. И берегла их как зеницу ока.

Не секрет, что спелые леса надо убирать. Для дела. Но не массово, а выборочно. Чтобы на этом месте никогда не было пустыни, а вечно стоял зеленый шум.

Графиня так и делала. На лесопильне в имении Сутково выделывались так называемые «панчосы» – половинки дубового кряжа, широкие и длинные доски, разнообразный пиловочник. Все это находило сбыт не только в российских губерниях, но и за границей. Такое ведение лесного хозяйства было экономически выгодным для государства.


Но надо сказать прямо: графиня больше садила леса, чем их убирала. Недалеко от Пустой Гряды, рядом со «стражей», еще и теперь сохранились более чем столетние сосны, посаженные на ее землях.  Когда-то маленькие сосенки в этом месте сажала моя бабушка Анна. На эту работу ее и других женщин в Крупейках нанимал лесничий графини Барановской Вольф Шейндлин.

***

В начале 80-х годов XIX столетия красивое имение Сутково выкупила у Чайковских семья Александра Ивановича и Екатерины Васильевны Барановских, которые только что поженились.


Александр Барановский – из белорусской шляхты. Имел титул графа.

В те времена белорусская шляхта получала образование преимущественно в столице Российской империи Санкт-Петербурге. Не был исключением из этого правила и граф Барановский. На берегах Невы он окончил училище правоведения, где получил высшее образование. Здесь же, в Санкт-Петербурге, и работал мировым судьей.

Екатерина Васильевна, будущая графиня Барановская, родилась в семье купца и золотопромышленника Василия Никитовича Сабашникова в небольшом городке Кехта, что на границе России и Монголии.

Наиболее успешным в жизни из многочисленной семьи Сабашниковых  был Василий Никитович, родившийся в 1820 году. Он был из тех крепких русских мужиков, которые способны были разбогатеть благодаря природному уму и каторжной работе. Вначале вместе с братьями занялся оптовой торговлей китайским чаем. Затем начал поиски золоторудных месторождений и в верховьях рек Аннона и Зеи нашел золотые россыпи. Это было началом деятельности знаменитой потом Зейской золотопромышленной компании.

К 38 годам он накопил хороший капитал и женился на коренной сибирячке Серафиме Савватьевне Скорняковой. Она была на девятнадцать лет моложе мужа.

Молодая жена обладала многими достоинствами. Несмотря на молодость, успела получить хорошее образование: она окончила Санкт-Петербургский институт. Благодаря своему обаянию и интеллекту была на виду в кяхтинском обществе.
В 1859 году у них родилась девочка. Назвали ее Екатериной. Это была будущая графиня Барановская.

В 1861 году семья переезжает на жительство в Москву. Золотопромышленник Сабашников строит себе на Арбате дом в стиле классицизма. В этом доме теперь располагается театр имени Вахтангова.

После смерти отца старшая Екатерина взяла на себя все заботы о хозяйстве и ответственность за сестру и братьев. Она никогда не позволяла себе быть подавленной обстоятельствами и судьбой.

Дочь золотопромышленника не была красавицей, но имела выразительное лицо и твердый характер. И хотя Александр Барановский был старше Екатерины, но разница в годах не была помехой в их дальнейшей совместной жизни. Екатерине как раз и нужен был человек, который бы стал опорой в жизни для нее и ее семьи.

Молодые стали жить в доме Сабашниковых, а затем приобрели в Минской губернии возле Лоева поместье Сутково. Оно стало самым дорогим и любимым для графини Барановской.

***

Неутомимая жажда деятельности обуревала молодую графиню. Родные говорили ей, что в работе она очень похожа на своего отца.

Графиня Барановская с интересом взялась за ведение хозяйства в поместье Сутково. Она выделила главное и неутомимо, из года в год, достигала поставленных целей.
Под ее руководством в поместье построили паровую мельницу, винокуренный завод. Возвели лесопильню.

Рядом с поместьем заложили большой плодовый сад. Саженцы лучших сортов покупали за границей.

Усовершенствования коснулись и сельского хозяйства: расширялись площади под пашню, внедрялся многопольный севооборот. Было закуплено стадо породистых коров и создано молочное хозяйство.

Большие перемены произошли и в лесном хозяйстве поместья. Для осушения болот прокопали каналы. На песках начали посадку новых лесов.

Графиня за свои средства открыла две школы для крестьянских детей. В одной школе обучались девочки, в другой – мальчики.

Сутково становилось известным в полесском крае. Сюда часто приезжали соседи-дворяне, чтобы пообщаться, перенять хозяйственный опыт графини Барановской.
***

В семье Барановских один за другим родилось пятеро детей: два сына и три дочери.
Старшего сына в честь отца Екатерина назвала Василием. Старшую дочь – Серафимой. Так звали ее любимую мать.

А вскоре в семье Барановских начались конфликты.

У Александра Ивановича Барановского был несколько странный характер. Нужна была вся находчивость жены, ее неисчерпаемый запас доброй воли, чтобы постоянно улаживать непрерывно возникающие вокруг Александра Ивановича недоразумения и находить выходы из тех неловких положений, в какие он ставил и себя, и всех окружающих.

Пока трения касались семейных или светских отношений, то, разводя руками да пожав плечами, близкие люди решали обыкновенно с Александром Ивановичем не считаться.
Однако в сфере коммерческой такому благодушию был положен предел. Никто не хотел терпеть убытки по милости  Александра Ивановича.

Случилось так, что раздосадованный и разобиженный Александр Иванович очутился не у дел как раз тогда, когда его жена после ряда лет, отданных родам, болезням детей, стала налаживать начальное их обучение и разворачивать энергичную деятельность в Сутково. Расчищались и осушались луга, ставился сложный севооборот, расширялась запашка, строился новый хутор.

Очутившись теперь в полной праздности, Александр Иванович стал вмешиваться во все действия Екатерины Васильевны, производя своими вылазками сущий хаос во всех ее, как всегда, тщательно взвешенных и обдуманных распоряжениях.

Чтобы как-то сохранить семью, решили пожить по отдельности. Но это супругов примирило лишь на короткое время.


В 1890 году Александр Барановский купил имение Боклань и без согласия жены забрал туда детей.

Екатерина Васильевна сделала попытку помириться с мужем. Она поехала в Боклань, чтобы остаться с детьми и воспитывать их там.

Но муж ей такой возможности не дал. 

И тогда дочь золотопромышленника решилась на отчаянный шаг. Этот шаг был действительно отчаянным, принимая во внимание разницу в сословном ее с мужем происхождении, зная хорошие личные связи братьев Барановских в Петербурге и учитывая господствовавшее при Александре III охранительное направление в отношении всех так называемых «устоев» семейных.

Графиня Барановская подала в апреле 1890 года прошение в Комиссию прошений о выдаче ей отдельного от мужа вида на жительство со включением в него детей, т.е. о признании и урегулировании «разъезда» с предоставлением ей детей.

Северная столица встревожилась. Невиданное дело! Какая-то дочь золотопромышленника, живущая к тому же в медвежьем углу Беларуси, решила вдруг отстаивать свои  женские права. Да что она себе позволяет?!  Так рассуждали аристократы в светских салонах Санкт-Петербурга.

«Исключительное дело! В нем отсутствует обычная романтическая или корыстная подкладка. Выходит, разъезд по несходству характеров. Это может послужить опасным прецедентом!» – рассуждал один из чиновников комиссии прошений.

И, тем не менее, после расследования на месте, опросив многочисленных свидетелей, вызова и объяснения сторон, ходатайство графини Барановской было удовлетворено в феврале 1892 года, невзирая на вмешательство всесильного Победоносцева.

Однако на этом борьба не закончилась. Александр Иванович ходатайствовал в начале 1893 года о пересмотре дела. По повелению Александра III дело передали третейскому суду. Председателем его был петербургский губернский предводитель дворянства граф А.А.Бобринский. Постановлением суда, получившим высочайшее утверждение в мае 1894 года, все было оставлено в том положении, какое было установлено высочайшим повелением 1892 года.

Правда, суд потрудился дать целую регламентацию воспитания детей. По настоянию отца, старшие два сына по достижении 14 лет должны были поступить в училище правоведения, а для младших им был выбран впоследствии лицей.

Хозяйка Сутковского поместья выиграла суд не только против государства, но и против мнения света. Мужественная женщина несколько лет боролась за свое достоинство и победила! И хотя еще были времена Александра III и Победоносцева, когда царь прославлялся преимущественно как образцовый семьянин, а обер-прокурор силился вернуть общество чуть ли не к «Домострою», но время уже брало свое: и правителям пришлось собственным своим авторитетом расторгать ими же налагаемые путы.

После развода графиня Барановская с удвоенной энергией занялась хозяйством поместья. Для молочного стада в пойме Днепра расширялся луг. Закупались новые сорта зерновых культур и картофеля.


Вставки (1,2 отдельно)
***

    Первая мировая война застала графиню Барановскую в Италии в городке Виореджа, что на берегу Генуэзского залива. Здесь летом 1914 года она отдыхала с дочерью Серафимой и лечила свой ревматизм.

Была великолепная погода. Екатерина Васильевна написала брату Михаилу письмо и пригласила посетить его с семьей Виореджа, где было теплое море и хороший пансион. Приглашение было принято с благодарностью.

Если собираются русские за границей, то как тут не поговорить о делах на родине. И они говорили. Долго и проникновенно.

Не все там ладилось. Ощущение было такое, что Россия живет, как на огнедышащем вулкане. Скоро произойдет извержение и сметет все общественное устройство.

Здесь были и явная неспособность царя управлять государством, и своекорыстие высшей аристократии и бюрократии, и неподготовленность буржуазии к власти, бессилие интеллигенции и общественных сил, раздражение и беспокойство низов.
Хотя были и положительные подвижки в поступательном движении страны. За последние годы наблюдался быстрый рост промышленности. Крестьянство также богатело, хотя в его недрах наблюдался сложный процесс – одни возвышались, другие пополняли ряды пролетариата.

Но в мире было тревожно. Чувствовалось, что наступают для всех беспокойные дни. Война стояла у порога. И соседние государства, конечно, не упустят возможностей, чтобы заполучить себе преимущества в ущерб России. Тогда дела дома будут совсем плохи, ибо Россия сейчас, конечно, воевать хорошо не сможет.

Вечером на веранде у моря они заметили необычайное оживление среди итальянцев. Это было 15 июня 1914 года.

В экстренном выпуске итальянской газеты напечатали телеграмму об убийстве в Сараево сербом наследника австрийского престола эрцгерцога Франца Фердинанда с супругой.

Так судьба постучалась в их двери. Они еще не знали, что унесенные ветром сначала империалистической, а затем и гражданской войны они больше не будут счастливы в родной стране, а многие из них найдут свое пристанище на чужбине.
***

  Был 1918 год.

В это тревожное время графиня Барановская находилась у себя в Сутковском имении. Она считала своим долгом хозяйки быть там, где необходимы ее распорядительность и решимость.

К ней на целое лето приехала Лидия Алексеевна Шанявская со своей компаньонкой, чтицей покойного мужа Альфонса Леоновича Эмилией Робертовной Лауперт. Лидия Алексеевна была уже в преклонном возрасте и трудно переносила тогдашний распад жизни в Москве.

В глухом полесском уголке в начале гражданской войны в имении Сутково собрались две самые известные женщины России. Собрались вместе те, о которых постоянно судачили в салонах Москвы и Петербурга.


Екатерина Васильевна бросила свой вызов о месте женщины  в обществе не только тогдашнему правительству, но и самому царю. Даже всесильный Победоносцев ничего не смог сделать с ней.

Графиня Барановская также стояла у истоков самого знаменитого в России научного издательства М. и С.Сабашниковых. Первые книги этого издательства были выпущены с обозначением «Издание Е.В.Барановской».

Вставка 3

Лидия Алексеевна Шанявская была не менее известной женщиной в России. Она – дочь иркутской золотопромышленницы А.И.Родственной. Вскоре там вышла замуж за генерал-майора и золотопромышленника Альфонса Леоновича Шанявского, который считался либеральным деятелем народного образования. В Восточной Сибири он служил у генерал-губернатора Муравьева.

Сабашниковых и Шанявских связывали крепкие сибирские узы. Когда Шанявские переехали из Сибири в Москву, то первое время они остановились у Сабашниковых.
После смерти родителей Екатерина Васильевна, руководимая Лидией Алексеевной Шанявской, взяла на себя бремя хозяйства и ответственности за многочисленное семейство Сабашниковых. Альфонс Леонович Шанявский также стал попечителем сестер Екатерины Васильевны, которые уже вышли из малолетства, но еще не достигли совершеннолетия. Хотя в домашнюю жизнь Сабашниковых Альфонс Леонович совершенно не вторгался. Ибо старшая сестра заменила им и отца, и мать.

Шанявские вели кочевой образ жизни. Они постоянно были в разъездах – то Сибирь, то Япония, то плавание вокруг света.

Всю свою жизнь они посвятили раскрепощению женщины в царской России. Шанявские принимали самое деятельное участие в долголетней борьбе за высшую школу для женщин. Это были самые светлые страницы русского просвещения. В это движение Лидия Алексеевна вовлекла и сестер Сабашниковых.

Впоследствии Шанявские купили дом в Москве на углу Дурновского переулка, что на Новинском бульваре. Их дом стал оживленным перекрестком для интеллектуальной элиты Москвы.

Шанявская была активной поборницей развития женского образования в России. С ее помощью в 1872 году открылись женские врачебные курсы при военном министерстве. Через несколько лет на их основе был создан медицинский женский институт.

Ее муж Альфонс Леонович был также либеральным деятелем народного образования. В 1905 году он передал в дар Москве дом и земельный участок для устройства на доходы от них народного университета.

Многие чиновники царского правительства отнюдь не «горели» желанием давать простому народу хорошее образование. Долгая волокита в таких делах была обычным явлением.

Зная об этом, Альфонс Леонович в своем завещании отказывал все свое состояние – помимо пожертвованного им еще при жизни арбатского дома – в пожизненное владение Лидии Алексеевне, а по смерти ее – университету с одной весьма важной оговоркой: если университет не будет открыт в трехлетний срок после его заявления, т.е. к 3 октября 1908 года, то средства, им завещаемые, должны поступить Петербургскому женскому медицинскому институту.

Открытие университета состоялось 2 октября 1908 года. Но сколько стоило это нервов Лидии Алексеевне, трудно даже представить. «Благое дело» приходилось отстаивать в Петербурге теми же приемами, какими любой предприниматель домогался нужных ему концессий, ссуд, тарифов.

Народные университеты появились в Европе в середине XIX века. Первый из них был открыт в Дании в 1844 году. Занятия в них организовывались в свободной форме, чаще в виде популярных лекций.

Народный университет Шанявского в Москве пользовался огромным успехом. Здесь могли общедоступно повысить уровень культуры и профессиональное мастерство все люди, независимо от их образовательного уровня и возраста.

Университет имел два отделения: научно-популярное (четырехгодичное) и академическое (трехгодичное), а также курсы элементарных знаний для слабо подготовленных слушателей.

Преподавали в нем известные ученые П.Блонский, А.Чаянов, М. Богословский, Ю.Готье и другие. В 1912 году в университете училось свыше 3,6 тысячи студентов. Его слушателями были известные поэты Я.Купала, С.Есенин, Н.Клюев.

В 1919 году академическое отделение народного университета Шанявского объединили с МГУ. Научно-популярное отделение влилось в рабочий факультет Коммунистического университета им. Я.М.Свердлова.
***

Еще не отошла первая мировая война, но уже вовсю занималась заря гражданского противостояния. И в это же самое время две смелые женщины остались в одиночестве в глухом уголке Полесья в имении на берегу Днепра. Вдали от крупных поселений и больших дорог.

Они что, не знали, что грядет? Или же были так уверены в том, что их не тронут, потому что в своей жизни они творили только добрые дела и поэтому считали, что добро всегда прорастает добром.

Но, оказывается, не всегда.

Оптимизм в Сутково разделяли не все. Умный и проницательный управляющий имением Георгий Игнатьевич Белецкий, связанный с населением многочисленными разнообразными нитями, уже несколько месяцев как переехал из Сутково в Лоев. Он предостерегал графиню Барановскую об опасности проживания в уединенной сутковской усадьбе и советовал перебираться ей с гостями либо в Лоев, либо в Чернигов.

Но отъезд из Сутково задерживался по тем или иным причинам. Барановская считала, что, удалившись из имения, она обрекала себя на бездеятельность. Особенно, когда здесь нужны были ее знания, опыт и распорядительность.

А когда графиня видела в чем-либо свой долг, то она была настойчива и непреклонна.


Но, наконец, все хозяйственные работы завершены и никакие больше дела не задерживали хозяйку в ее любимом имении. Утром 17 ноября 1918 года по старому стилю она отдала последние распоряжения и заявила работникам имения, что ее отъезд назначен на завтра, т.е. на 18 ноября.
***

Короткий день поздней осени пробежал быстро. После обеда, по заведенному порядку, графиня Барановская, ее дочь Сима, Лидия Алексеевна Шанявская и Эмилия Робертовна расположились читать в верхней угловой комнате усадебного дома.

Это была большая комната. Окна ее выходили на Днепр, заливные луга и далекие сосновые леса, что терялись в серости наступающего вечера.

Эмилия Робертовна приступила к чтению. И вдруг со стороны Екатерининского шляха, обсаженного с обеих сторон старыми березами, послышался приближающийся со стороны Лоева колокольчик.

Кто подолгу живет в уединении, тот знает, какое волнение вызывает звон колокольчика в заповедной тиши. Дамы отложили чтение. Прислушались. К ним или не к ним? Кто едет? Какие везет вести? Не телеграмма ли из Лоева?

Колокольчик все приближался и приближался. Затем он как-то неопределенно замялся на шляху у поворота на графскую усадьбу, замолк на некоторое время, а затем снова зазвонил, удаляясь все дальше и дальше по Екатерининскому шляху.

Волнение в графском доме улеглось. Не к ним, значит? И куда же он удалился? Кому повез вести?

Если бы в усадьбе знали, что колокольчик как раз направлялся к ним, то, возможно, события пошли бы другим путем, и не было бы той кошмарной ночи, которая последовала затем. Но гонец, посланный лоевскими друзьями в Сутково, спутал поворот в имение и проехал мимо. Назад же возвращался уже другой дорогой, боясь будущих последствий того известия, которое он вез затворницам Сутково.

 А известия были очень важные. Гонец должен был сообщить, что уголовные преступники, содержавшиеся в Речице, освободились из мест заключения после ухода германцев и теперь большой ватагой двинулись по шляху из Речицы в Сутково. Скорее всего, чтобы ограбить богатое имение, находящееся у них впереди.

Дамы, конечно, всего этого не могли знать. Графиня Барановская, взяв книгу у Эмилии Робертовны, спокойно продолжила чтение. Повествование увлекло всех.

Но вдруг Екатерине Васильевне послышался внизу какой-то шум и резкие голоса. Не прерывая чтения, чтобы не волновать своих слушательниц, графиня Барановская напрягла слух, стараясь разобрать происхождение доносящихся снизу звуков. Но те внезапно прекратились.

Барановская решила, что звуки ей почудились, и спокойно продолжила чтение. Ее слушательницы на звуки внизу никак не отреагировали.

Вдруг оттуда послышались новые крики, перебранка, а затем топот шумно поднимавшихся по черной лестнице людей.

Дамы перебежали в соседний кабинет, заперев за собой дверь.
Но преследователи не оставили их в покое. Осмотрев покинутую ими угловую комнату, разбойники стали ломиться в запертую дверь кабинета.
Дамы, перебежав через площадку парадной лестницы, очутились в библиотечной. Хотели перевести здесь дух, а заодно сообразить, что все это значит.

Но громилы не дали им ни одной минуты шанса… Дверь в библиотечную стала трещать под ударами тяжелых предметов.

Оставалась последняя надежда – спальня графини. Дамы вначале пытались спрятаться в ней за шифоньеркой, но вскоре поняли, что всем за ней не укрыться. Да и ненадежное было это убежище.

Екатерина Васильевна никогда не теряла самообладания, она была мужественной и смелой в тяжелых жизненных ситуациях. Присутствие духа всегда было при ней.
Прошептав «дамы, за мной!», Барановская начала подниматься по крутой приставной лестнице тайным ходом на чердак, который находился возле дверей спальни. Когда последняя из женщин поднялась туда, лестница была поднята наверх, а лаз хода надежно прикрыт.

Женщины спрятались за большим водопроводным баком. Прислушались, что творится в доме. Проломив дверь в спальню, громилы переворачивали вверх дном все вещи, искали в спальне графини сибирское золото…

Осенняя ночь внезапно наползла на одинокий графский дом. Шумела внизу река, беснуясь под холодным ноябрьским ветром. Из парка доносился протяжный скрип какого-то старого дерева.

А по большому дому бегали с зажженными спичками и огарками свеч разбойники. Они путались в лабиринте незнакомых им комнат и переходов, порно искали хозяйку дома и ее спутниц. Но так никого и не нашли.

Наконец, в буфете отыскали запасы вина и напились до чертиков. Разбойники разбрелись по дому и заснули там, кто до чего добрался: одни – на диванах, другие – на полу.

Всю ночь простояли графиня со своими сподвижницами на ногах за чердачным баком. На рассвете буфетчик, поднявшись на чердак, вывел их из дома мимо развалившихся пьяных громил.

 Буфетчик Алексей посадил их в бричку, ожидавшую на шляху. И хотя они были в легкой одежде, но искать более теплую в осажденном доме было рискованно.

Опасаясь погони, дамы не рискнули задерживаться в Лоеве. Переправившись через Днепр, они направились прямиком в Чернигов. Там они уже были вне опасности.
***

Обо всем этом, со слов Екатерины Васильевны, позднее напишет в своих воспоминаниях ее брат Михаил Васильевич.

В Чернигове графиня Барановская и Лидия Алексеевна Шанявская пробыли более двух лет. Лишь осенью 1921 года им удалось перебраться в Москву. Лидия Алексеевна Шанявская поселилась в бывшем ее доме, где жил ее старший племянник П.П.Родственный. Она страдала болезнью глаз, прогрессирующей глухотой и прочими старческими немощами.

Друзья выхлопотали ей пенсию, и она жила, как все. Вскоре Лидия Алексеевна Шанявская простудилась и, немного проболев, окончила свой жизненный путь. Похоронили ее в общей могиле с Альфонсом Леоновичем в Алексеевском монастыре.

В 1922 году с разрешения советского правительства графиня Барановская уехала в Италию к дочери Серафиме Александровне. Умерла она где-то после 1930 года в санатории в Монтре, что на берегу Женевского озера.
***

В моих изысканиях колокольчик не проехал мимо имения графини Барановской. И мой литературоведческий детектив нашел здесь свое завершение.

Творчество любого писателя похоже на сбор меда трудолюбивой пчелой. Той приходится много облететь разных территорий, разных полян, побывать и в лесу, и в поле, и в огороде, и на реке, и на болоте, и на лугу, чтобы затем из собранного там нектара и всего того, что еще положено к нему, сотворить в своей творческой лаборатории-улье сотовую красоту, сверкающую на солнце янтарным цветом.

Не стал исключением из этого правила и труд писателя Ивана Андреевича Колоса. Его рассказ «Носарик» известный критик и литературовед Александр Власенко назвал «прекрасным» и отметил, что «не только в русской, но и в белорусской современной прозе нет произведения, равного «Носарику» по идейно-эстетическому звучанию, ибо в нем с такой проникновенной силой и масштабностью освещается проблема историко-культурного наследия белорусского народа».

«Носарик» – не документальный очерк, как считают его некоторые литературоведы, а именно рассказ. В том я убедился после долгих розысков прототипов героев.

Начал искать главного героя этнографа и историка Федора Денисовича Барановского в Лельчицком районе. Именно там он купил у разорившегося помещика Вишневского запущенную усадьбу и превратил ее в райский уголок.

Помещик Вишневский там был, но не было деревни Подгорки и, что более странно, не было самого этнографа Федора Денисовича Барановского.

Возникло сомнение: а существует ли в природе этнограф  с такой фамилией, как и сама деревня Подгорки?

«Регионы Беларуси» в семи томах такой деревни не обнаружили.

«Беларуская энцыклапедыя» в 18 томах фамилию Барановских отмечает. Правда, преимущественно среди актеров и художников, а также ученых в области социологии, животноводства и финансов.

 В энциклопедии “Вялікае княства Літоўскае” присутствовал литовский историк Томас Баранаускас. Но он был явно из другого времени, родился только в 1973 году.

Та же энциклопедия дала и второго историка Барановского, но он был польского происхождения. Да к тому же это было не наше исследуемое время.

Не обнаружила этнографа Федора Денисовича Барановского и «Этнаграфія Беларусі».
Не было также его в исторических словарях России и Беларуси.

Оказался бессилен и Интернет. В его паутинной сети не запутался  наш этнограф Федор Денисович.

Раз не было такой деревни и такого этнографа – значит, это художественный вымысел. Но черты местности, как и черты самого героя, – художник не может выдумать. Они обязательно проявятся. Ибо он должен с чего-то это скопировать, с чего-то перенять. И не обязательно в одном месте. Полет художника, как и полет пчелы, всегда в дальнем пространстве.

Бывшее имение Сутково как раз и давало разгадку всему этому.

***

Не в Лельчицком районе надо было искать Подгорки, а в Лоевском. Ибо графский дом находится здесь на возвышенности. С одной стороны, под кручей, его подпирает Днепр, с других сторон, в низине, полукружием расположились хаты деревни Переделка. Ну чем не литературные Подгорки Колоса?

Это было одно из древнейших поселений на Днепре. Во времена киевского князя Владимира I Святославовича оно называлось Истьбинчах. От слова «истьбы» – теплые помещения в зимнее время для людей, а также конюшни и амбары для склада и сортировки дани.

Истьбинчах отстояло от Мохова, военного лагеря Киева в юго-восточной Беларуси, всего на шесть километров. Вооруженные отряды из Мохова, населенные в основном скандинавами, отслеживали в Истьбинчахе не только сбор дани и присмотр за ней, но и осуществляли другие военно-политические, торгово-ремесленные, аграрные, административно-политические функции.

В годы Российской империи старинное Истьбинчах стало Переделкой. Здесь постоянно менялся уклад жизни. Как и его хозяева.

Граф Барановский из имения Сутково – это был тот человек, который дал фамилию нашему литературному герою из «Носарика» Колоса этнографу и историку Федору Денисовичу Барановскому. Реальный Барановский Александр Иванович был по образованию юристом, работал мировым судьей в Петербурге. И не скажешь, что этнография была его страстью.

В рассказ «Носарик была взята только его фамилия. И ничего больше.
Райский же уголок в имении Сутково создавала Екатерина Васильевна Барановская, урожденная Сабашникова. В памяти людей она осталась народной помещицей. Ей было дело и до учебы крестьянских детей, и до женитьбы молодых людей – невестам на свадьбу она всегда дарила приданое.


***

Екатерина Васильевна в графском доме над Днепром вспоминала светлые дни на Арбате, когда в их дома приезжали из Петербурга известные деятели, а из москвичей постоянно бывали В.А.Морозова, А.И.Чупров, М.М.Ковалевский и другие. И теперь в Сутково она старалась возобновить тот московский уклад жизни.

Гости графини Барановской были людьми культурными и уважительными. Они спрашивали местных жителей об их прошлом, любили сидеть на свадьбах, вместе пели народные песни.

Особенно впечатлило их празднование Ивана Купалы. Вечером на широкий шлях приходили с песнями девчата, молодые женщины и хлопцы. Зажигали кучи соломы и прыгали через них поодиночке. Кто-то из гостей тоже не удержался и прыгнул через огонь. Его прыжок местные отметили купальской песней.

В Сутково на Великдень водили хороводы. А также древнюю «стрелу» – хлопцы и девчата собирались в хоровод, затем брались за руки и бежали из одного конца Переделки в другой, и все это сопровождалось песней. От древних обычаев веяло седой стариной, народным духом.

И хотя в Переделке не было вблизи хорошей гончарной глины, и здесь не проживали свои гончары, как в Подгорках Колоса, но «гончарная тема» не обошла стороной и Сутково.

На нее «наткнулся» Иван Андреевич Колос, побывав на лоевском базаре, где в воскресный день раскинулись целые ряды с гончарными изделиями. Они были славные, расписные. Казалось, сами просились в руки.

 Когда писатель Колос, держа в руках глиняный горшок, долго вслушивался в мелодичный звон после того, как постучал по горшку костяшками пальцев, горшечник из репок, улыбаясь в пышные усы, говорил растяжно:
– Бери, мужчина, не пожалеешь. Все они у меня звенят, как колокола.

Это было еще при СССР, когда не было границ между восточнославянскими государствами. И привозили горшки в Лоев из соседних украинских Репок. Издавна существовал в Репках «цех гончарный репицкий». Глиняная посуда из местечка до революции заполняла ярмарки России, Беларуси и Украины.

Привозили украинцы свои гончарные изделия и в Сутково. Ими интересовались столичные гости. Покупали расписные миски, крынки, большие гляки, похожие на византийские амфоры. Удивлялись разнообразным глиняным игрушкам, начиная с голосистых свистулек и заканчивая яркими петухами-забияками с красными гребешками.

Графиня Барановская любила посуду из глины. В флигеле у нее был выставлен целый ее ряд. Нашлось там место и глиняным игрушкам для крестьянских детей.
Это был «гончарный» след рассказа «Носарик». Сутково и здесь проявило свой типаж.
***

Писатель Колос в рассказе «Носарик» отмечал также, что в имении этнографа Барановского после революции была организована коммуна. Там постарались сделать все общее: и работу, и отдых, и развлечения.

Точно такую же коммуну организовали и в графском доме Барановской. Назвали ее «Днепровской коммуной». Но ее век, как и литературной коммуны, был недолог.
Очевидно, нельзя срастить несращиваемое: кто-то любил работать, кто-то – бездельничать, кто-то старался утащить в свою норку больше других, хотя к общему нажитому прилагал меньше всего усилий.

Планируемое общее оказалось со щербинкой. А вскоре коммунарский горшок в Сутково раскололся на части.

Мы уже пришли к выводу, что «Носарик» – это художественное произведение, хотя писатель Колос внес в него много личного. Определились с географией рассказа, нашли подтверждение многим событиям, явлениям, жизненным фактам, попробовали выяснить прототипы действующих лиц.

Но непонятно было главное: как возник в рассказе памятник Скорины? И какую несет он смысловую нагрузку?
***

Наш великий «немой» пока продолжал молчать.

В Сутковском парке, что напротив графского дома, выходящего на реку, когда-то стояла гипсовая скульптура. В семидесятые годы она служила местом, куда сваливали ненужное. Со временем обрубленные сучья, ветки, использованная ветошь и разнообразный хлам «укрыли» ее почти полностью.

Неухоженность скульптуры во время посещения Колосом бывшего имения графини Барановской и послужило толчком для написания рассказа «Носарик». Малоизвестная скульптура таким образом в воображении писателя трансформировалась в памятник Франциску Скорине, изготовленный якобы на переломе двух веков.

О том, что такого памятника в Гомельской области не существовало в природе, говорит многое. И в первую очередь свидетельства работников Гомельского дворцово-паркового ансамбля. От их «всевидящего ока» не мог укрыться даже в отдаленном районе любой маломальский памятник, не говоря уже о памятнике Франциску Скорине.

Известно также, что в семидесятые годы посещение СССР иностранными гражданами всегда строго контролировалось. Обязательно в число сопровождающих лиц включались работники комитета государственной безопасности. Старожилы этого учреждения не помнят, чтобы «господин из Англии… долго ходил вокруг этого Носарика, потом поклонился ему…»  Бывшие сотрудники спецслужб не зафиксировали также и то, что якобы «Носарика аккуратно сняли, положили в хороший деревянный ящик и отправили по адресу в Англию».

Но почему же Колос «отправил» памятник из Гомельской области за границу? Может, был прецедент этому?

Оказывается, был. И как ни удивительно, но уже в советское время. Правда, памятник оказался гораздо ближе Англии. Это была Польша.
***

На улице Краковское предместье в Варшаве находится красивый дворец. Его в 1645 году возвели магнаты Концепольские.

В 1818 году дворец был приобретен русским правительством. За столетие здесь перебывали многочисленные учреждения российской власти.

Во дворце вначале находилось губернское управление, затем канцелярия генерал-губернатора, управление министерства внутренних дел. Одно время тут располагалась резиденция наместника. От него дворец получил название – Наместниковский, которое сохраняется и поныне.

Перед дворцом стоит памятник с интересной и непростой судьбой. Он прямым образом связан с красивейшим городом Присожского Полесья – Гомелем.

В 1826 году графы Браницкие решили увековечить память о своем родственнике – князе Юзефе Понятовском. Он был активным участником костюшковского восстания и наполеоновского похода на Москву.

Конную статую изготовил знаменитый датский скульптор Торвальдсен. Ее в разобранном виде доставили в поместье Яблонну, но собрать из-за начавшегося восстания не успели. Вскоре статуя была конфискована и перевезена в Новогеогриевскую крепость. Там она пролежала десять лет.

Русские офицеры, служившие в крепости, обнаружили скульптуру. Ее собрали и показали императору Николаю I. Тот распорядился бронзовую статую явного врага России «разбить и записать в лом».

За скульптуру, однако, заступился Паскевич. По настоянию прославленного военачальника император согласился сохранить произведение искусства и подарил статую фельдмаршалу с условием увезти ее куда-нибудь подальше. Паскевич перевез скульптуру в Гомель и установил ее в парке своего дворца, где бронзовый Понятовский благополучно простоял до революции.

Дальнейшая история памятника также не менее интересна. В 1921 году советская сторона передала его Польше. Памятник был установлен в Варшаве в центре Саксонской площади на месте уничтоженного православного собора. Во время войны фашисты переплавили памятник.

В 1952 году земляки Торвальдсена, жители Копенгагена, изготовили точную копию скульптуры и подарили ее варшавянам. Ныне конная статуя стоит перед Наместниковским дворцом. Судьба ее еще раз пересеклась с судьбой Паскевича. Раньше на этой площади стоял монумент фельдмаршалу.
***

 Писатель Иван Колос доподлинно знал об этой истории. И не преминул вставить ее в сюжет своего рассказа «Носарик». Но под своим углом.

«Носарик» Колоса – это не только отношение к историко-культурному наследию белорусов. В первую очередь, это отношение к своим героям и апостолам. Трудно сыскать на земле еще такой народ, где бы с таким небрежением относились ко всему тому, что составляло бы гордость любой нации. Белорусы же легко расстаются со всем тем родным, что потом становится достоянием других, которые возвеличивают чужой талант и ставят его уже на свой пьедестал.

Иван Андреевич хорошо знал эту проблему. Прочувствовал на своей  коже. Ибо он был частицей этого же самого народа. Как и Франциск Скорина.

И оба были изгоями в родной стране. И ветер странствий все еще продолжает носить их деяния по другим странам.
***

Белорусское скориноведение, как считал писатель Колос, все еще не вышло из пеленок догмы. Все еще убаюкивает читателей детскими сказочками о том, как в юности Скорина обратил на себя внимание виленских магнатов, и как те послали его учиться в Краковский университет, чтобы затем в своем родном месте и княжестве иметь своего ученого мужа. Все еще продолжается кугуканье о том, как полоцкие меценаты Богдан Онков, Якуб Бабич и Юрий Адверник, озаботившись просвещением своего народа, дали Франциску Скорине большие деньги на печатание Библии на старобелорусском языке.

Все это неправда. Великое княжество Литовское, в те времена родина Франциска Скорины, не было тем государством, где бы лелеяли талант и думали бы о просвещении простого народа. В ходу там были другие ценности: шляхетский гонор и звон злата. И ничто не могло бы подвигнуть богатых людей расстаться со всем этим.

Суровая же правда жизни заключалась в том, что образование в Европе Франциск Скорина получил сам. Исключительно благодаря своим способностям и упорному труду.

Те небольшие деньги, данные вначале отцом Лукой Скориной, быстро растаяли. После Краковского университета, где Франциск получил степень бакалавра, начались его странствования по Европе. Это была не только тяга к путешествиям, к открытию там новых земель для себя, но и возможность заработать деньги на дальнейшее образование.

Как ни удивительно, но помогли ему в этом ваганты и гистрионы.

Ваганты – это путешествующие студенты. Голь перекатная. Казалось бы, откуда у них деньги, если сами в корчмах побираются?

Все это так. Но, соединившись с гистрионами – бродячими актерами, – ваганты вдруг обнаружили у себя недюжинные таланты музыкантов, певцов, танцоров, акробатов, фокусников. Они взяли на вооружение фарс, маски, буффонаду и давали театральные представления в городах и деревнях.

Некоторые ваганты становились писарями, лекарями, сочиняли стихи в чью-то честь. Иногда они выступали в роли предсказателей судьбы. Специально для этого ставился голос, вырабатывались нужные интонации, жесты. Все это срабатывало и заставляло зрителей раскошеливаться.

Вагант Скорина также занял нишу в этом союзе. Ему поручили составление стихов и медицинскую практику. Франциск хорошо чувствовал слово, имел склонность к ритму и рифме. Он также хорошо разбирался в травах, знал многочисленные рецепты, которым его научила мать, известная в Полоцке травница.

Вагантов часто приглашали на семейные торжества магнаты и богатые горожане. Они заказывали выступления, стихи и песни в их адрес. Часто за это хорошо платили.
Когда у ваганта Скорины собиралось достаточное количество денег, он останавливался в каком-либо европейском университете и продолжал дальше образование. Таким образом, он получил свое первое высокое научное звание – доктора свободных наук.
***

 Писатель Иван Колос имел аналитический ум. Его он оттачивал в годы второй мировой войны. Будучи в глубоком тылу врага резидентом ГРУ, он исследовал многочисленные явления в действиях оккупационных войск, пристально всматривался в разнообразные факты, стараясь найти в них что-то общее, и на основе этого высказывал предположения о будущих событиях.

Колос любил Франциска Скорину. Считал его первым ученым в Беларуси и первым книгопечатником среди восточных славян. Предполагал, что эта загадочная фигура в белорусской истории преподнесет еще немало сюрпризов.

С горечью относился к тем выдумкам в его биографии, которые с завидным постоянством тиражировались в научных журналах и высказывались на конференциях. Как будто вечный маятник вычерчивал тут свой более чем столетний ход. И ни разу, смотри ты, не запнулся, не остановился, а все так же продолжал идти вперед, как его когда-то запустили.

Казалось, что здравый смысл отказывает солидным ученым, что перед их глазами стоит густая пелена тумана. И никак не пробиться сквозь нее свежей мысли. Ибо в тумане все глохнет, все обволакивается и все предметы теряют свои очертания.

«Вечной темой» в скориноведении вот уже более ста лет является тема меценатства. Колос узнал, что ее впервые обнародовал еще в 1888 году дореволюционный скориновед П.В.Владимиров. В своей фундаментальной монографии «Доктор Франциск Скорина. Его переводы, печатные издания и язык» он показал окружение Скорины и по ошибке определил в Богдане Онкове, Якубе Бабиче и Юрии Адвернике меценатов Скорины. Таковыми они считаются и по сей день.

Но были ли они на самом деле меценатами? В этом Иван Андреевич Колос сомневался. И не без оснований.
***

  Эпоха Возрождения в истории Западной Европы знаменита тем, что бурному развитию науки, литературы, искусства и образования содействовал институт меценатства.

Меценатство – это от Гай Цильния Мецената, известного римского деятеля, который жил в первом столетии до нашей эры. Он опекал таких знаменитых поэтов, как Вергилий, Гораций и других. По его фамилии и названо это явление благотворительности.

Меценатство – это заступничество, опека, протекционизм того, у кого есть деньги, ради тех, у кого есть талант, но нет этих самых денег, чтобы талант раскрылся во всю мощь. Содействие богатых людей искусству, книгопечатанию, литературе, науке – это их величие духа, наикрасивейшее проявление сущности человека в земном бытии.

В средние века меценатство не обошло стороной и Великое княжество Литовское. Зачинателем его было шляхетское магнатство. Среди них королева Бона Сфорца, Николай Радзивилл Черный, Николай Радзивилл Сиротка, Уршуля Франтишка Радзивилл, Крыштоф Пац,  Михаил Пац, Лев Сапега, Марциан Огинский, Михаил Огинский. Огромное участие в организации белорусского и украинского книгопечатания внесли князья Острожские, Хадкевичи, Омельковичи, Сапеги.

Но во все столетия Средневековья, начиная со времен Скорины, что-то не видно на территории Великого княжества Литовского купцов-меценатов. Не проявились они и в более поздние века.

Библию в Праге Франциск Скорина печатал на свои деньги, полученные от купеческого дела, одолженные деньги брата Ивана и деньги Богдана Онкова.

Но деньги Онкова были не благотворительные деньги. Оказалось, издание Библии – очень затратное дело. И когда Скорина понял, что своих средств на это у него не хватит, он обратился к богатому купцу Богдану Онкову и взял у него кредит под издательский проект.

В это же самое время в Великом княжестве Литовском и Королевстве Польском начали действовать банковско-торговые дома. Одним из самых крупных был в государстве дом Богдана Онкова. Он выдавал кредиты купцам, горожанам, предпринимателям, шляхте и даже королю.

Скорина взял кредит у Онкова в форме залога под будущий товар. Кредит был огромным. Он гирями висел на судьбе Франциска Скорины, но так и не был погашен при его жизни.

Расплачиваться пришлось его наследникам. Сын Богдана Онкова Мартин предъявил претензии на наследство Франциска Скорины в 150 коп. Судебный иск рассматривался в августе 1552 года.

Если учесть, что копа в ВКЛ тогда равнялась 60 грошам, а литовская корова стоила 70 грошей, то можно представить, каких размеров был кредит. Здесь нужно учесть еще и то, что часть кредита Скорина уже погасил.

Так что «благотворительность» купца Онкова была позолоченной петлей на шее восточнославянского первопечатника.

И другие «меценаты» Скорины из такого же ряда.

Упоминание же того, что «Малая подорожная книжка» и «Апостол», изданные в виленской типографии, которая располагалась в доме бурмистра Якуба Бабича, еще не доказательство, что последний был меценатом. Может, это помещение он сдавал под типографию в аренду. Оплату же брал деньгами или книгами.

 Фамилию же Адверника к этому ряду ученые, очевидно, прицепили ради компании: как же так, муж Маргариты, которая станет позже женой Скорины, – да не ссужал деньги на издание Библии? Такого просто не может быть.

А то, что Маргарита не одобряла книгопечатание, видно из этого примера: все свои свободные деньги она вкладывала в торговое дело Ивана Скорины – брата Франциска. Не верится в то, что, будучи замужем за Адверником, она позволила бы тому так неосмотрительно распорядиться деньгами и отдать их на неприбыльное книгопечатание.
***

 Писатель Иван Колос не верил в то, что купцы и предприниматели тогдашней Беларуси могли быть меценатами. Не та страна и не те люди. Такого просто не было в историческом прошлом. Причем на протяжении не одного столетия.

Такого не наблюдалось и в нынешней жизни Беларуси, когда на смену социализму пришла частная собственность и свобода предпринимательства. Могли дать деньги из своего скудного бюджета на издание книг или организацию выставки партии, движения, общества. Но никак не люди с толстым кошельком.

Предприниматели и торговые люди, коммерсанты и банкиры из Беларуси даже не могли представить себе, как это можно свои деньги да отдать на какую-то там картину для музея или книгу для библиотеки. Для таких целей есть государство. Вот пусть и занимается этим, чтобы народ совсем не озверел. А мы книги не читаем. Нам некогда читать, мы зарабатываем деньги.

Колос в душе осуждал этих ограниченных людей. Иногда вспоминалось мудрое еврейское изречение – к савану карман не пришьешь, т.е. деньги на тот свет с собой не заберешь. И что оставят после себя эти люди на земле? Кто их вспомнит добрым словом?

На память Колосу приходили примеры благотворительности из других времен. Из времен Российской империи, в которую входила тогда Беларусь.

Вторая половина Х1Х столетия стала золотым веком русской благотворительности. Теперь на пьедестале меценатов – купцы. Среди них прославленные фамилии Кокорева, Солдатенкова, Морозова, Третьякова, Мамонтова, братьев Рябушкиных, Гучковых, Прохоровых и других. Русские купцы открывали театры, картинные галереи, лечебницы, школы и училища, финансировали деятельность литераторов и художников, собирали коллекции икон, издавали лучшие произведения отечественной и мировой науки, литературы, создавали новые газеты.

 Что двигало ими? Какие чувства стояли за этой уникальной деятельностью, за этими огромными пожертвованиями?

Писатель Колос считал, что лучше всего об этом сказал известный фабрикант Василий Иванович Прохоров, когда учил детей жизни: «Живите не для богатства, а для Бога».
Большинство из российского купечества были староверами. А постулаты этой веры в том, что все, нажитое от общества, должно и вернуться тому же  обществу. И оно возвращалось. В виде новых театров, лечебниц, школ, опер, картин.

Настоящее скориноведение, как известно, начинается с монографии П.В.Владимирова о белорусском первопечатнике. Владимиров был русским ученым и жил в эпоху бурной благотворительности русских купцов.

Видя вокруг себя многочисленные проявления меценатства, П.В.Владимиров без критического анализа перенес явления благотворительности Х1Х – начала ХХ в.в. в Российской империи на почву Великого княжества Литовского XVI столетия. Таким образом появились в скориноведении ложные меценаты Богдан Онков, Якуб Бабич и Юрий Адверник. Хотя исторические условия в тогдашней Литве никак не содействовали возникновению благотворительности в среде людей третьего сословия.

Белорусские же купцы и предприниматели жили и живут для того, чтобы копить, а не для того, чтобы жертвовать на благо людей. И никакие боги им тут не указ.
***

Глубоко вникая в эпоху Скорины, писатель Колос замечал мифотворческий характер многих фактов и жизненных событий из биографии белорусского первопечатника. Среди них и так называемая поездка Франциска Скорины в Москву.

Первым рассказал о якобы имевшей место поездке Скорины в Москву эмиграционный историк Витовт Тумаш. Под псевдонимом Сымона Браги он в 1963 году издал в Мюнхене очерк «Доктор Скорина в Москве».

В основу этого очерка был положен дипломатический документ, в котором говорилось о сожжении книг в Москве во времена Сигизмунда Старого. Документ этот напечатал в 1862 году в Вене австрийский историк Я.Фидлер. Чешский ученый Я.Первольф предположил, что это могли быть книги Скорины. Витовт Тумаш довел мысль до того, что это могли быть книги самого Франциска Скорины.

Так возил ли Франциск Скорина в Москву свои книги?

Писатель Колос склонялся к мысли, что Скорина не мог продавать свои книги в Москве. Потому что их просто не было. Скорина был разорен.

Всем известна поговорка «за морем телушка – полушка, да рубль – перевоз». Торговые привилегии купеческих братств, складочное право и принудительное использование торговых путей в Европе превратили Скорину в банкрота. В Великое княжество Литовское он вернулся без товара и обремененный огромными долгами.

Исследователям известно, что отношение Скорины и Онкова не были безоблачными. Кредитор Онков все ждал и не мог дождаться поступлений денег от издательской деятельности Скорины. Чтобы узнать о судьбе своего кредита, он приехал в Прагу, где уже были напечатаны семь книг Библии, с инспекторской проверкой.

И пришел в замешательство. Такие книги, которые издавал в Праге Франциск Скорина, в православном свете, по мнению Онкова, никто не купит. Во-первых, зачем он в Библии поместил свой портрет, во-вторых, зачем в гравюрах отпечатан портрет, очень похожий на портрет отца алхимии Гермеса Трисмегиста, в-третьих, к чему эти непонятные каббалистические знаки, рассыпанные по всей книге, в-четвертых, зачем опять пронизал все заглавные буквы алхимической тайнописью?

Все это, по мысли Онкова, делало товар непродаваемым. Он отказал в дальнейшем кредите Скорине, часть отпечатанных книг за использованный кредит забрал с собой и выехал из Праги в Великое княжество Литовское.

Инспекторская поездка Богдана Онкова в Прагу не поспособствовала издательской деятельности Франциска Скорины. Перерыв в издании Библии длился более полгода – с 19 января по 10 августа 1518 года.

Но кредит, выданный Онковым для печатания Библии, заканчивался. Начались проблемы с оплатой работы типографии. В конце концов, Скорина кое-как рассчитывается с типографией, забирает отпечатанные книги и часть отпечатанных, но не прошитых листов «Бивлии руской» – на это не хватило денег – и отъезжает на родину.

Во Вроцлаве его ждал крах. В этом городе согласно складочному праву  он должен был задержаться на несколько месяцев, пока местные купцы не выкупят его товар или большую его часть.

Но книги Скорины во Вроцлаве не покупали. Это был не тот город, где можно было получить прибыль за старобелорусский язык. К тому же надо сказать, что население Вроцлава было католического вероисповедания и  привыкло читать Библию на латинице.

Полностью добили Скорину и внутренние таможни. Они вытащили из его карманов последние гроши.

Оставалось одно – тайком бежать из этого негостеприимного города. Что и сделал Скорина. И бросил на волю случая одно из важнейших дел своей жизни – отпечатанные в Праге книги Библии.

Скорее всего, оставленные книги выкупил во Вроцлаве Богдан Онков. Правда, только книги, а не отпечатанные, но не прошитые в одно целое фрагменты разных книг Библии. Их потом использовали прокурорские работники Вроцлава для своих нужд.

Не Скорина, а купец Богдан Онков ездил и в Москву. С ним были и пражские книги, и виленские.

Как известно, возвратившись из Праги, Франциск Скорина открыл в Вильно, столице Великого княжества Литовского, первую в белорусских землях типографию, где отпечатал две свои последние книги – «Малая подорожная книжка» и «Апостол». С ними он уже не экспериментировал – там не было никаких алхимических элементов, присутствовал лишь один строгий канонический стиль. Книги хорошо покупались. Полученными от их продажи деньгами Скорина возвращал кредит Онкову.

Надо сказать, что поездка Онкова в Москву была неудачной. Его ограбили разбойники Андрей и Ждан Перетрутовы. Переписка между правительствами двух государств ни к чему не привела: великий князь Московский Василий Иванович разбойников не наказал, награбленное не возвратил.

Позднее, когда ограбленный Онков вернулся в Вильно, он узнал о дальнейшей судьбе Библии. По распоряжению митрополита Данилы книги эти были объявлены еретическими и сожжены в Москве.

Скорее всего, это были книги, отпечатанные Скориной в Праге. «Малая подорожная книжка» и «Апостол» из виленской типографии остались в монастырях и соборах России.
***

Колос хорошо знал, что Франциск Скорина – это человек со многими тайнами. Его жизнь осталась засекреченной на столетия.

Об этом часто говорил он со своим знакомым из Беларуси. Их долгие разговоры на даче в Переделкино слушали ветви деревьев, что склонялись над окном.

В своем рассказе «Носарик» Колос хотел поделиться одной из тайн Скорины. Но так и не досказал о ней до конца. Только сделал намек. Умные и так догадаются, а перед дураками нечего бисер метать – все равно не поймут.

В «Носарике» – это были две золотые монеты под ногами у памятника Скорины. Шум для присутствующих был еще тот. Понаехали чины из милиции, сами перебирали кирпичи и бетон, искали клад. Но так и уехали не солоно хлебавши.

Но клад был. Вернее, герметическое золото, которое искал Скорина на протяжении всей своей жизни.

Да, Скорина был алхимиком. И писатель Колос сказал об этом довольно-таки прозрачно.
***

Франциск Скорина жил в яркую эпоху алхимии. Шестнадцатый век был ее золотым веком. Крестоносцы в Х веке принесли в Европу трактаты арабских алхимиков, чтобы в XVI веке это явление культуры стало массовым. В годы жизни Скорины в городах Европы работали сотни и сотни алхимических лабораторий. Попыткой получить искусственное золото интересовались даже короли и католические папы.

Алхимия – это преобразование обычных металлов в золото и серебро, а также получение эликсира бессмертия. Такая трансмутация металлов является одной из особенностей того, что настоящие алхимики – адепты – называют философским камнем.

А Скорина был настоящим адептом. Путь его к этому высокому научному званию был долгим и непростым. А начинался он в келье бернардинского монаха в Полоцке, в юношеские годы был продолжен в Краковском университете. Затем были Париж, Монпелье, Трансильванское княжество и наконец Прага.

Алхимия – это «не всеобщее порицание и всенародное высмеивание», как пробовал заклеймить ее историк Иона Трицелий на рубеже XVи XVI вв. Алхимия – это начало, фундамент химии. Методом многочисленных проб и ошибок алхимики открыли и усовершенствовали способы получения минеральных и растительных красок, лечебных средств, стекла, эмалей, металлов и их сплавов, кислот, щелочей, солей и много чего другого. Они разработали приемы химических операций – фильтрация, перегонка, возгонка. На этой основе в XVII- XVIII вв. начала бурно развиваться химия как наука.

Франциск Скорина стоял у истоков настоящей науки. И сделал то, что никто еще не делал до него. Став книгопечатником, он зашифровал на страницах изданной им Библии на древнебелорусском языке или же процесс Великого Делания золота и серебра, или же рецепт открытия, которое удлиняло человеческую жизнь. Шифром были гравюры, где находилась россыпь алхимических знаков, а также таинственный свет инициалов, заглавных букв библейского текста.

Это был текст алхимического послания для потомков. Ибо современники, по мнению Франциска Скорины, недостойны были иметь его на понятном языке.

Почему же Франциск Скорина говорил на немом языке символов и знаков?

В средние века за алхимиками охотились, как за лесными зверями. Они обладали секретной информацией, которую хотели знать другие. Поэтому жизнь алхимиков подвергалась серьезной опасности, многие из них были убиты. Чтобы избежать этого, свои открытия алхимики старались зашифровывать в трактатах или же в книгах.
Франциск Скорина первым использовал для этого Библию.
***

 Но как ни хранил свои алхимические секреты Франциск Скорина, все же вскоре они были использованы другими людьми.

Благодетельницей Скорины  в Праге являлась королева Анна из династии Ягеллонов. Была она правнучкой Ягайло и Софьи Гольшанской – из рода белорусских князей.

Королева Анна устроила Франциска Скорину садовником в королевском саду в Праге. Она помогла решить и жизненные вопросы первопечатника – посоветовала взять женщину, которая бы смотрела за его осиротевшими детьми. А также дала разрешение на открытие лаборатории, где Скорина делал лекарства и занимался своими алхимическими опытами.

Королева Анна обладала литературными способностями. Издала книгу на латинском языке. Не раз держала в руках и отпечатанную Библию Скорины. При встрече сказала ему, что его предисловие и послесловие – чистая поэзия, записанная только прозой.

После смерти Скорины его бумаги с таинственными знаками и символами оказались в руках благодетельницы королевы Анны. Они отыскались в архиве королевы спустя некоторое время.

Внук Анны Австрийской Рудольф II, рассматривая однажды бумаги умершей бабушки, неожиданно наткнулся на бумаги Франциска Скорины.

Это был удар для него. Найденное настолько заинтересовало монарха Священной Римской империи, что Рудольф II передает в Вене государственные дела своему брату и сразу же едет в Прагу. В Пражском Замке срочно собираются алхимики со всей Европы, в нем закрываются двери, разжигается атонор, и начинается Великое Делание золота.

  Что же интересного увидел Рудольф II в бумагах Франциска Скорины?

Скорее всего, дешифровку хода Великого Делания, правильность алхимических операций, новые символы для обозначения металлов. Все это в напечатанной Библии было так перекручено-переверчено, что никто бы не дошел до спрятанного там правильного текста. Шифр же давал возможность возобновить правильный ход Великого Делания, который отыскал Франциск Скорина, чтобы в конце концов получить тот самый загадочный философский камень, что решал все человеческие проблемы на земле. Это было даже важнее за ту огромную власть, которой владел Рудольф II. И монарх сменил ее на мантию ученого, пробующего добыть золото из обычных металлов.

Удалось ли это ему сделать?

Судя по высказываниям алхимических летописцев, монарх Священной Римской империи собственноручно добыл немало герметического золота. Им он рассчитывался за войны с турками, развитие науки и культуры, другие государственные дела.

Говорят, что один из потомков Габсбургов Фердинанда III в 1648 году, используя порошок философского камня, отчеканил алхимическую медаль. На аверсе ее можно было прочитать: «Дивное преобразование произошло в Праге 16 января 1648 года в присутствии его величества императора Фердинанда III».

В 1650 году в Праге была отчеканена еще одна медаль в честь «золотого сына свинцового отца».

Коллекция медалей в Праге все время пополнялась.

Получит ли развитие в скориноведении гипотеза об алхимической деятельности Скорины? И будет ли когда-либо расшифрован его алхимический код напечатанной Библии.

Писатель Иван Колос почему-то был уверен, что это произойдет в недалеком будущем. Но у него были большие сомнения, что это сделают белорусские скориноведы. Слишком уж много было к ним претензий.
***

Догмы, схоластика – это, конечно, мрачное Средневековье. Там трудно дышать человеку. Все талантливое, как та трава под палящим знойным солнцем, сразу же сохнет на корню.


Писатель Иван Колос не был согласен с таким утверждением. И догмы, и схоластика в огромных дозах присутствовали как при социализме, так и при новых демократах. Ибо мрачное Средневековье каждый носит в своей душе сам. И оно не зависит от времени и места.

Но в каждой стране и в любые века всегда находились бунтари, которые однажды могли воскликнуть: «А король-то голый!»

Белорусское скориноведение казалось Колосу огромным островом в океане. Жизнь здесь подчинялось ритму отливов и приливов. Очередной прилив – юбилей Скорины или юбилей выхода его книг – сотни и сотни научных статей заполоняют газеты, журналы, о белорусском первопечатнике говорят на радио и телевидении.

Отходит юбилей и наступает очередная пора отлива. Остров скориноведения погружается в мертвую зону сна.

Колос понимал, что белорусскому скориноведению не хватало системности и настойчивости в поисках. К тому же оно намертво бросило свой якорь в своей стране, хотя, как известно, большую часть своей жизни Скорина пробыл за границей. Откуда же здесь быть научным открытиям?

И белорусское скориноведение нашло выход из этой ситуации. Хотя это была далеко не наука.

Колос начал замечать в этой отрасли знаний новое явление. Это так называемое популяризаторство.

Делалось это просто. Собирались старые статьи и монографии о Скорине, отдавались в типографию и уже под новым именем «популяризатора» выходили в свет. Это были не скромные книжки бедных исследователей, а огромные тома с суперобложками и цветными гравюрами.

Белорусское государство в последнее время в годы юбилеев не жалело бюджетных денег на прославление своего гения. Но, к сожалению, научных открытий в книгах «популяризаторов» не было. В новых книгах о Скорине говорилось о давно уже открытом.

«Популяризаторы» об этом хорошо знали. И не комплексовали по этому поводу. Главное, будут хорошие гонорары, премии и новые научные знания. Власть имущие не доки в скориноведении и вряд ли разберутся, что там новое, а что – старое.

Писателя Колоса удивлял цинизм «популяризаторов». Они даже понятия не имели об этике ученого. Никто из них не озаботился отметить в своих «фолиантах» чужие труды, откуда взяты сведения и тексты, какой пользовались литературой. И какие исследователи стоят за всем этим?

Недаром говорится, что простота хуже воровства.

Интересуясь судьбой Скорины, Иван Колос хорошо познакомился с белорусским скориноведением. Про себя отметил, что и среди белорусских исследователей мелькали яркие имена. Были и здесь научные находки и научные открытия. В основном об этом говорили старые «мастера».

Скориноведы Немировский Е.Л. и Голенченко Г.Я. описали издания Скорины, хранящиеся в библиотеках бывшего Советского Союза. Они изучали жизнь и деятельность белорусского первопечатника в самый ранний период истории книги и книжного дела в Беларуси.

В 1958 году была издана монография Н.О.Алексютовича «Скорина, его деятельность и мировоззрение», которая с позиций марксистско-ленинской методологии дала анализ мировоззрения Скорины. Она породила целое направление в деятельности Скорины. Представители его в первую очередь интересовались философскими взглядами белорусского просветителя. И здесь можно назвать работы Конона В.Н., Яцуко В.Я., Мыльникова А.С.

Формируется также литературоведческое направление в скориноведении. Яркими представителями его являются А.Ф.Коршунов, В.А.Чемерицкий, А.И.Мальдис, В.И.Дорошкевич, Кавко А.  Лингвистические исследования изданных книг Ф.Скорины хорошо провели А.И.Журавский, В.В.Аниченко, М.Г.Булахов, А.Н.Булыко.

Белорусские исследователи, надо отдать им должное, также хорошо рассмотрели художественное оформление изданий Скорины. Этим занимались В.Ф.Шматов, М.Щекотихин, Л.Т.Борозна, А.А.Сидоров.

В 1979 году ЮНЕСКО выпустило в Париже на французском, а в 1980 году на английском языках совместную работу Чемерицкого, Голенченко и Шматова «Франциск Скорина», познакомившую международную научную общественность с жизнью и деятельностью белорусского просветителя.
***


Но большинство «находок» – это все-таки находки зарубежных исследователей. К их числу писатель Колос относил и русских скориноведов, живущих в дореволюционный период в Москве и Петербурге.

Во второй половине Х1Х века впервые начали печататься архивные документы о жизни и деятельности Скорины. Тогда же появляются и первые монографические исследования. В 1849 году польский историк и библиограф Ф.Лучковский (1795-1858) опубликовал запись из книги философского факультета Краковского университета о присвоении степени бакалавра «Франциску из Полоцка, литвину».

В 1862 году австрийский историк И.Фидлер опубликовал в Вене инструкцию польскому послу при папском престоле с упоминанием о Библии «на русском языке», якобы сожженной в Москве. Этот документ положили в основу гипотезы о поездке в Москву Скорины.

В 1885 году чешский археограф Ф.Дворский опубликовал акт чешского короля Фердинанда 1 от 1552 года, в котором речь шла о наследстве, оставленном Скориной своему сыну Франтишку.

В 1867 году русский скориновед А.Е.Викторов опубликовал статью «Замечательное открытие в древнерусском книжном мире», посвященную «Псалтыри» Скорины 1517 года. Экземпляр этой книги был обнаружен в собрании А.И.Хлудова.

Монография русского исследователя П.В.Владимирова «Доктор Франциск Скорина. Его переводы, печатные издания и язык» – высшее достижение дореволюционного скориноведения. Владимиров был первым, кто попытался показать окружение Скорины, комплексно рассмотрел пражские и виленские издания первопечатника, показал влияние изданий Скорины на славянское книгопечатание кирилловского шрифта.

В ХХ веке продолжались находки зарубежных исследователей. Среди них – Мария Войтеховская, открывшая познанские акты о Скорине, итальянский ученый Клаудио Бегунаци, нашедший сведения о сдаче экзаменов Скориной в Падуе в области медицины, чешский профессор А.В.Флоровский, уделивший много внимания пражскому периоду жизни Скорины.

В эти годы за границей хорошо работает Витовт Тумаш (Сымон Брага), который исследует жизнь и творчество Скорины. Известны его очерки «Доктор Скорина в Москве» и «Король Альбрехт и Скорина».

Но писатель Колос знал и то, что фигура белорусского первопечатника Франциска Скорины по-прежнему находится в ареоле тайны. «Белые пятна» по-прежнему сопровождают его жизнь: где Скорина получил звание магистра свободных наук? В каком месте учился медицине? Чем были заполнены годы перед экзаменами в Падуанском университете? И самое главное – как понимать зашифрованность Библии алхимическими элементами?

На «популяризаторов» Скорины надежда была слабая. Их деятельность в науке была однозначной: выталкивать и замалчивать. Выталкивать новое и неординарное, что показывало в ином свете Скорину, и замалчивать те версии, касающиеся «белых» пятен его биографии. Зачем «популяризаторам» лишние хлопоты? За их догмы и так хорошо кормят в стране. В достатке и грантов, и премий… Где еще найдешь такое, чтобы пустой воздух столько стоил?

А из головы Колоса все никак не шел разговор со своим хорошим знакомым из Беларуси. Он тогда приехал по своим делам и остановился на несколько дней на писательской даче у Колоса в Переделкино.

Их вечерние беседы затягивались заполночь. Старый знакомый со всей страстью, присущей людям одержимым какой-то идеей, говорил о значении Скорины для белорусского государства. Он утверждал, что Скорина стал магистром свободных наук в одном из средневековых университетов Германии, звание доктора получил в Парижском университете, а углубленные медицинские знания – в знаменитом городе Монпелье. Франциск Скорина некоторое время работал секретарем у трансильванского магната, где был заключен в тюрьму, откуда убежал в Падую.

Но самая большая загадка Скорины – это его занятие алхимией. Он был адептом Великого Делания, которому удалось добыть порошок проекции.

И хотя Скорина – человек европейского масштаба, но о нем за границей знают совсем мало. Новые исследования в европейских государствах о белорусском ученом и первопечатнике – это не только новые факты из жизни Скорины, но и имидж страны, где родился такой человек.

Земляк Колоса утверждал, что эти размышления – только его гипотезы. Чтобы они стали наукой и нашли подтверждение,  нужны дополнительные зарубежные исследования. «Популяризаторы» на это не пойдут. Зачем им разрушать свою комфортную жизнь?

После отъезда знакомого Иван Колос уже знал, чем он завершит свой рассказ «Носарик». Он отправит памятник Франциску Скорине в Англию. Именно там не забудут о белорусском первопечатнике.

Колосу было известно, что в Лондоне есть библиотека имени Франциска Скорины. Там ценят и берегут память о Великом Белорусе. В библиотеке собраны почти все сведения о белорусском первопечатнике и ученом, напечатанные как на его родине, так и за рубежом.

Жизнь Скорины, так казалось Колосу, чем-то была сродни его жизни. Конечно, не масштабами содеянного, а той судьбой, которая выпала на их долю в такой родной, но одновременно и в такой чужой земле.
***

    Изгойство присуще этой земле, как крик ночного филина в дремучем лесу. Зародилось оно еще на заре славянства, когда разрастающийся клан Рюриковичей требовал для новых претендентов на княжеский престол все новых пространств, которых уже не было. И тогда молодых и неоперившихся, но уже показывавших свой характер и свои претензии, изгоняли из страны: пусть там, на чужбине, достигнут всего сами. И отправлялись они то за море в Византию, то в далекую Тмутаракань, то на узкие полонины Кавказа, где теснились по краешкам ущелий убогие сакли.

В категорию изгоев в своей стране попал и Франциск Скорина. Хотя это уже были новые времена. На арену истории полноправной хозяйкой вступало Возрождение, новая цивилизация, где человек делал себя сам.

Скорина полностью использовал все те возможности, которые подарили ему время и жизненные условия. Благодаря своим умственным способностям, а также настойчивости и упорству, Франциск Скорина стал в Западной Европе дважды доктором наук – философских и медицинских. Он был, пожалуй, единственным из уроженцев Великого княжества Литовского, который так преуспел в знаниях.

Но на родной земле в почете было совсем другое – сословное положение и богатство. Ни того, ни другого у Скорины не было. Поэтому приезд его в 1520 году в Вильно – столицу ВКЛ – так никто и не заметил.

Он выпустил здесь две книги – «Малую подорожную книжку» и «Апостол». Первая из них стала календарем для православных людей, где отмечены были весеннее и осеннее равноденствие, зимнее и летнее солнцестояние, шесть месячных затмений, продолжительность дней и ночей. Его «Апостол» церковники читали в храмах.

Но виленские книги не принесли ему богатства. Полученными от их реализации деньгами он рассчитывался со своими кредиторами. Чуть-чуть оставалось на прожитие.

Надо было находить себя в жизни. И, казалось, здесь ему улыбнулось счастье. Он познакомился с князем Яном, епископом виленским. Между ними завязалась дружба.

Вскоре Франциск Скорина стал секретарем князя и личным его лекарем.
Князь Ян – высокоинтеллектуальный человек своего времени. Он окончил Болонский университет, где изучал право. Работал в королевской канцелярии в Кракове. Потом стал епископом виленским.

В жизни князя Яна была одна тайна. Он был сыном короля Сигизмунда 1 и Катарины Охстат из Моравии. Король любил внебрачного своего сына. Тем же отвечал ему и епископ Ян.

Франциск Скорина еще не знал, что он вторгается в самую гущу политических интриг, которые в ближайшем будущем приведут его в тюрьму и выдадут паспорт на изгойство из родной страны.
***

Деятельность князя Яна очень беспокоила жену Сигизмунда 1 королеву Бону Сфорца. Она его ненавидела. Князь Ян был способен на поступок и вместе с гетманом Юрием Радзивиллом они разработали проект признания Великого княжества Литовского королевством. А это означало, что Княжество могло выйти из-под опеки польской Короны.

Бона Сфорца была любящей матерью. И политика князя Яна приводила ее в настоящий гнев. Она боялась, что ее сын Сигизмунд Август останется не только без королевской короны, но даже не получит маломальский княжеский трон. Ведь в Короне и Княжестве должность монарха была избираемой.

И Бона Сфорца начала действовать.

В Мазовецком княжестве, где трон занимали братья-соправители Станислав и Ян Пясты, в скором времени умирает их мать Анна Радзивилл. Не так давно она была одной из соперниц на звание жены Сигизмунда 1.

Через месяц после Анны отошел на тот свет ее старший брат Николай Радзивилл. Затем через месяц – второй брат Януш. Потом пришла очередь братьев-соправителей – Станислава и Яна…

Все эти смерти в Королевстве приписали Боне Сфорца. Поговаривали, что в своей Италии она узнала секреты приготовления из трав страшных ядов. И применила свои знания в Мазовии.

Слухи о смертях в Мазовецком княжестве прошли по всей стране, что  сделало невозможным объявление Сигизмунда Августа правителем Мазовии.

Это не выбило из политической борьбы Бону Сфорца. Она решила дать бой самому князю Яну. И выбрала вначале в качестве врага собственного лекаря князя Яна Франциска Скорину. Ибо он был первым препятствием на ее пути.
***

 Скорина считался одним из лучших лекарей в Великом княжестве Литовском. Он мог приготовить из ядовитых растений такие лекарства, которые при малых дозах давали исключительно оздоравливающий эффект. При таком лекаре за жизнь князя Яна можно было не беспокоиться.

Этого как раз и не хотела королева Сфорца.

Теперь нельзя применить ее умение в ядах. На страже здоровья князя стоит новый лекарь. Тот самый Франциск Скорины. Его нельзя обмануть.

Зато можно сделать его жизнь невыносимой. Это королева умела делать прекрасно. Научилась интригам еще в замке Вигевана, когда жила в семье миланского герцога.

Королева Сфорца решила сделать семью Скорины нищенской, чтобы он и его жена сошли с княжества Литовского в другие земли. Для этого подговорила сестру жены Маргариты Анну на раздел имущества и пересмотр завещания их богатой матери Дороты. Но тот суд Маргарита и Франциск Скорина выиграли. С помощью князя Яна.

Но королева Бона Сфорца умела ждать. А вскоре представился еще один повод для затяжных судов.

В 1529 году неожиданно умер брат Франциска Иван. Его наследство разделили по-братски. Главным наследником стал племянник Роман. Свою долю получил и Франциск.
Никто из родных не был обижен. Казалось, в этом вопросе нет никаких зацепок для недоброжелателей.

Но королева Бона Сфорца начала действовать.

Она подговорила варшавских торговцев Лазаря и Моисея, чтобы они обвинили Франциска Скорину в том, что он якобы забрал все наследство брата и не заплатил им 206 коп долгов умершего.

Скорину по указу короля помещают в Познанскую тюрьму. Дни там тянутся, как долгие месяцы. И нет в них ни просвета, ни ясного солнышка.

Но в дело вмешался князь Ян. Епископ виленский не мог бросить на волю судьбы своего любимого секретаря и лекаря.

Никто не знает, какие слова нашел князь Ян к своему отцу Сигизмунду I. Но они дошли до сердца короля. По его третьему указу, касающемуся непосредственно Франциска Скорины, последнего выпускают из тюрьмы.

Но Бона Сфорца по-прежнему продолжала плести свою нить интриги.

И тогда раздражительность короля достигает своего предела. Они пишет сразу две привилегированные грамоты по Франциску Скорине. В первой из них король говорит о том, чтобы того избавили от нападений и домогательств кредиторов, а во второй под страхом наказания для власть имущих берет Скорину под полное свое покровительство.

Но вскоре князь Ян уезжает из Вильно. Становится епископом в Познани и там внезапно умирает.

Скорина понял, что жить в Вильно становится небезопасно, и он после отъезда епископа Яна отправляется также за границу.

Больше он на родину не вернулся.
***

Писателя Колоса всегда удивляла расточительность белорусского государства. Это же надо! Вместо того, чтобы хранить каждую отметинку о своих гениях, здесь делают все для того, чтобы о них забыть.

Страна стала страной копий. Лишь после того, когда за границей признавали гениальность своих соотечественников, только тогда в Беларуси начинали печатать копии книг Библии Франциска Скорины, собирать копии картин Марка Шагала, интересоваться сведениями о белорусских корнях Адама Мицкевича, Федора Достоевского, Александра Грина, Апполинера…

Грустно все это.

Скорина был первым изгоем среди гениев Беларуси. Его изгнали из родной страны в эпоху Средневековья. Но этого показалось мало. «Доставали» еще в эпоху социализма, когда жили при самом передовом строе.

Известный политический деятель в Беларуси В.Г.Кнорин в 1928  году в своем выступлении назвал Франциска Скорину «средневековым монахом». Его имя решили использовать как жупел для борьбы с якобы буржуазным национализмом. Скорину назвали врагом пролетарской культуры.

Л.Бобрович, П.Глебка, Д.Жилунович и другие писали о «культе Скорины» и «расценивали празднование 400-летия белорусского книгопечатания как шумную националистическую демонстрацию». Это отрицательно повлияло на развитие скориноведения в Беларуси, в то время как в Москве и Ленинграде продолжались исследования иллюстраций и орнамента в книгах Скорины.

Писатель Иван Колос возмущался такой несправедливостью. В своей родной стране он чувствовал себя обобранным до нитки. В годы развитого социализма, будучи однажды в ЦК КПБ, он высказал протест против такого отношения к творческому наследию Скорины и к его личности. На что один из ведущих идеологов этого заведения сказал прямо ему в глаза: «Нам с придворным холуем не по пути».

Рассказ «Носарик» –  это ответ Колоса временщикам от государства. Скорина – это вечная категория. Это – честь и достоинство белорусской нации.

Словно почувствовал эти высокие токи патриотизма, президент Беларуси Александр Лукашенко наградил писателя и легендарного разведчика второй мировой войны высоким орденом Франциска Скорины. В Указе Президента Республики Беларусь от 18 августа 2003, подписанным А.Лукашенко, говорится: «За большой личный вклад в укрепление белорусско-российских культурных связей, активную общественную деятельность и в связи с 80-летием со дня рождения наградить писателя Ивана Андреевича Колоса орденом Франциска Скорины».

Иван Андреевич Колос считал, что орден Франциска Скорины – это награда также и за творческий вклад его в скориниану. Хотя много был    наслышан о том, как недоброжелатели в Минске долго противились этому награждению.

Но Президент Беларуси – человек решительный, умный и его трудно сбить с пути. Ибо он знает о том, что та страна несчастлива, у которой нет своих героев. А героями своей земли он считает и Франциска Скорину, и Ивана Колоса.

Судьба партизана
***

Не десять жизней хватило бы того, что выпало на долю воина Ивана Колоса… С лихвой испил он из чаши, поднесенной ему Судьбою в черную годину страны нашей. Он прошел огненной дорогой войны, дорогой людских слез и бедствий, неисчислимых утрат и потерь на земле родимой, дорогой сурового мужского долга воина-освободителя.

Эти слова принадлежат московскому поэту Николаю Горохову. Поэт утверждает, что, несмотря на смертельно опасный путь, у Колоса не ожесточилось сердце, не огрубела душа.

У фронтовиков иное измерение людей. Они видят их крупно, оценивают жестко. Здесь не пройдет панибратство.

Горохов уловил главное: «С лихвою испил он из чаши, поднесенной ему Судьбою…»

И это главное в жизни Колоса было обусловлено двойственностью его военной профессии. С одной стороны, он был резидентом ГРУ, действовавшим в глубоком тылу врага, с другой стороны – народным мстителем, организовавшим в своем родном районе Беларуси сначала партизанский отряд, а затем и партизанскую бригаду. И мужественно сражался с ненавистным врагом, принесшим на его родимую сторону горе и смерть людей.

Позднее горечь наполняла его сердце от того, что земляки предательски выстрелили ему в спину. После войны имя Колоса старались не вспоминать ни на торжественных пионерских линейках посвященных подвигу своих земляков в годы Великой Отечественной войны, ни на собраниях ветеранов и партийного актива, отмечавших очередную годовщину освобождения родной земли от фашистских захватчиков.

Его имя сразу после войны вычеркнули из списков партизан Лельчицкого района. Как будто и не было такого командира партизанской бригады в Убортском Полесье. Даже в качестве рядового партизана больше нигде он не значился.
***

 Почему же так произошло?

Одна из причин этому – пренебрежение партией. Хотя, по правде сказать, Иван Колоса в эти годы был еще совсем молодым человеком, чтобы добровольно вступать в ее ряды. Даже командиром партизанской бригады он стал, когда ему стукнуло чуть-чуть больше двадцати с хвостиком. А этот хвостик не составлял даже года.

В те суровые годы Колос был восторженным романтиком, любил жизнь и сочинял о ней стихи, хотя и стеснялся признаться в этом даже своим близким. Поэтому карьеризм для него был неприемлем, как нечто чужеродное, напоминающее языческого духа леса ауку или же обыкновенного оборотня из дремучих лесов и болот Полесья.

Как-то известный английский писатель Дж.Свифт в сердцах воскликнул: «Партия – это безумие многих, ради выгоды единиц». Английский классик имел, конечно, в виду партии, существовавшие в то время в его Великобритании, а не Коммунистическую партию Советского Союза. Но Иван Колос вскоре понял, что те далекие английские партии и относительно молодую компартию СССР роднит нечто общее. И это общее заключалось в том, что якобы добровольный союз единомышленников добивался благ не только для всех людей, но в первую очередь искал выгоду для себя.

В этом Колос убедился на примере партизанской жизни в Полесье. Даже в этих суровых условиях члены партии из его отряда требовали к себе особенного отношения. Колос называл этих людей «агитаторами». Хотя это было довольно-таки странное сочетание: партизан и агитатор. Кого агитировать? Тогда нужно было воевать: каждый день, каждый час идти в бой  и своим личным примером показывать свой героизм, чтобы быстрее выгнать с родной земли врага.

Но «агитаторы» были не из тех людей, кто отличался храбростью. Многие из них в первые два года войны отсиживались в своих деревнях и не участвовали в войне с фашистскими оккупантами. Большинство из них были партизанами 1943 года, когда явно обозначился перевес в войне и освобождение родной земли было не за горами.

Больше всего «агитаторы» любили выступать на собраниях среди жителей местных деревень и сел, рассказывать там о текущей обстановке на войне. Конечно, и эту работу надо было кому-то делать. Но хорошо бы ее дополнять еще и боевой практикой. Как, например, комиссар Руднев в партизанском объединении Ковпака. Но Колос не замечал, чтобы «агитаторы» из местных отрядов рвались в бой. Поэтому комбриг Колос в приказном порядке посылал их на боевые операции. Это не могло нравиться «агитаторам». Они затаили на своего командира глубокую ненависть и злобу.

Клан «избранных и посвященных» расправился с Иваном Колосом уже после войны. Многие «агитаторы» из бригады Колоса сразу после освобождения Полесья стали партийными и советскими руководителями в области и районе. Они сделали все для того, чтобы слава о бесстрашном партизанском командире Колосе замолкла навсегда.
***

 Разведка – это всегда тайное дело. Всегда надо держать язык за зубами. Недаром вошло в поговорку: болтун – находка для шпиона.

По своей главной военной профессии Иван Колос был командиром группы военных разведчиков. И был он разведчиком не в прифронтовой зоне, а в глубоком тылу врага. Это налагало на него дополнительное бремя ответственности.

Главное в его тайном деле – это единоначалие. Только командиру дано право распоряжаться судьбами своих подчиненных. Разведка – это не общее колхозное собрание по уборке жита или копке картошки. Здесь не будешь торговаться до утра, кого послать на дальнее поле, кого в болотистый лог, кого за близкую околицу. Даже ближайшие друзья Колоса, его разведчики, с кем он был выброшен в 1942 году за Гомелем на парашютах, и то не все знали обо всех его тайных делах. Да и понимали, что не надо этого знать. Ибо враги дорого бы заплатили за секреты тайного разведчика.

В ГРУ свято блюли эти законы. Жизнь специального подразделения Генерального Штаба была окутана туманом тайн, секретов и домыслов. Но никто из окружающих так и не узнал ни этих самых тайн, ни этих секретов, а домыслы – это всего лишь вариации на фантастическую тему. Здесь можно упражняться, сколько душе угодно.

Курс на единоначалие был присущ Главному Маршалу Победы Георгию Константиновичу Жукову. Во время войны он был заместителем Верховного Главнокомандующего Сталина И.В. Как отмечают его сослуживцы, Жуков был одарен мудростью и талантом, выделялся мощным интеллектом и почти энциклопедической эрудицией, которую приобрел в результате самообразования, железной воли и целеустремленности.
Жуков превосходно знал свое дело и того же самого требовал от своих подчиненных. Не был добреньким. Спрашивал за дело, как полагается. И хотя он не добился деполитизации в армии, но во время войны комиссары в ГРУ не особо командовали. Жуков берег этот орган вооруженных сил, ибо знал, как он важен для армии.
Позднее за это с ним сурово расправились.

Объемный партийный документ на 90 страниц, потом частично обнародованный писателем В.В.Карповым, другом И.А.Колоса по разведке, назывался «Пленум ЦК КПСС. Октябрь 1957 г. Стенографический отчет».

В повестке дня пленума стоял только один вопрос: «Об улучшении партийно-политической работы в Советской Армии и Флота».

Огонь критики в первую очередь был направлен против маршала Жукова. И били по маршалу из самых крупных калибров.

В докладе Суслов говорил о том, что «министр обороны Жуков проводит неправильную политическую линию, игнорируя политических работников и Главное политическое управление…»

Старейший маршал Страны Советов Тимошенко сказал на пленуме: «Почувствовав себя как бы вне партийного контроля, министр обороны маршал жуков заключил Главное Политическое управление в свои «железные» объятия и всячески глушил политические организации в Советской Армии и флоте…»

Жуков на пленуме попробовал оправдаться, хотя и понимал, что это бесполезное действие. Он отвергает главное обвинение – недооценка политработников. Хотя и говорит о деполитизации армии, но не полной деполитизации, а лишь об изменении форм политической работы.

Жизнь показала его правоту.

А тогда Жуков говорил участникам пленума: «Я считал, что наши командиры сейчас… это испытанные коммунисты, хорошо знающие партийно-политическую работу, и поэтому полагал, что… боевые командиры могут быть также и партийными руководителями. Командир, как член партии, должен вести и партийную работу… Я считал, что в нашей армии должны быть не штатные платные политработники, а надо поднять, активизировать партийные организации… Главная ведущая роль в нашей армии, мне казалось, должна принадлежать партийной организации».

Партия не могла согласиться с тем, что она должна оставить контроль в частях за армейскими командирами. Она просто сняла прославленного маршала Победы с поста министра обороны СССР.

Но это было намного позже. А пока комсомолец Иван Колос в своих отрядах в 1942-1943 гг., созданных с целью разведки и диверсий в глубоком тылу врага, проводит свою линию по деполитизации вооруженных формирований. И эта линия совпадала с линией во время войны заместителя Верховного Главнокомандующего Г.К.Жукова. а уже в 1945 году Колос выполняет специальное задание маршала Жукова по захвату немецкого генерала в осажденного Берлине, чтобы с ним передать немецкому командованию ультиматум о полной и безоговорочной капитуляции. Это задание, как всегда, капитан Колос выполнил успешно.

Партия рассчиталась за прегрешения против нее с прославленным партизанским командиром Иваном Колосом уже после войны.
***

 Иван Колос с мая 1942 года и до конца Великой Отечественной войны был резидентом группы советских разведчиков, выполнявших в глубоком тылу врага особо важные задания Советского Командования на территории Беларуси, Польши, Германии, Австрии, Восточной Франции.

Он научился работать с рацией, прыгать ночью с парашютом… Владел польским и немецким языками.

ГРУ раскрыло Ивана Колоса лишь в 1965 году: тогда он уже мог называть в рамках дозволенного некоторые вещи своими именами. Читатели отреагировали сразу, в издательства пошли возмущенные письма, что автор «Варшавы в огне» – авантюрист и проходимец, которому нельзя верить. Горько было все это слышать «Олегу»  (псевдоним Колоса. Кроме него еще были Михаил Пащуков, капитан Колосовский, Казимеж Пшегоньский, Феликс фон Кернер и другие. Г.Андреевец). Но он пережил и это.

Читатели не знали, что в 1954 году запретили в повести «Варшава в огне» написать правду о событиях Варшавского восстания и пришлось создавать версию о сбитом над Варшавой летчике. Об этом свидетельствует подлинный документ одного из ведущих сотрудников главразведуправления генерал-майора Чекмазова, присланный главному редактору журнала «Новый мир» С.С.Смирнову, где должна была печататься повесть И.А.Колоса. документ запрещал публикацию рукописи, в которой была правда, и вместо нее предлагал вымышленные версии.

Двойственность военной профессии не давала писателю Ивану Колосу вести доверительный разговор с читателем. В своих послевоенных книгах он старался хотя бы приблизительно, что позволялось ему разведуправлением, рассказывать о тех военных событиях и действиях его, как резидента Главного разведуправления. Но все это и тогда облекалось в легенды, чтобы не подвести своих агентов. Позднее эту особенность письма Колоса использовали его недоброжелатели, обвинив во всех смертных грехах, и, прежде всего, в неправде.
***

Об этом говорит и та шумиха, возникшая после одной передачи по Белорусскому радио. Материал назывался «Это было под Туровом». Главным героем был писатель Иван Андреевич Колос.

На дворе стоял уже 1966 год. Колосу разрешалось обнародовать некоторые факты из его военной жизни.

И он рассказал о том, что из Центра поступил новый приказ: тщательно разведать районы вокруг местечек Давид-Городка и Турова. По данным, которыми располагало советское командование, гитлеровцы строили там оборонительные сооружения.

Получив задание, Колос сразу же приступил к работе. В Туров он послал опытного, осмотрительного разведчика Сидельникова. У него там были свои связные. Сидельников несколько раз побывал в городе. Собранные им сведения срочно передали в Центр.

Но однажды Сидельников, пробираясь опробованным маршрутом, нарвался на засаду. Гитлеровцы открыли огонь, и ему с большим трудом удалось уйти от преследования.

Тогда в Туров был отправлен местный партизан, житель из соседнего села. В Турове он встретился со связной Олей Саевич. Та сообщила, что два дня назад в Туров прибыло около семисот эсесовцев и пятьдесят полицейских. Они окопались на северной окраине Турова, огородились колючей проволокой. Но каковы их планы, пока выяснить не удалось.

Через несколько дней связная Оля Саевич сообщила, что в городе появился какой-то странный фашистский комиссар. Прибыл из-под самого Берлина, ведет себя необычно: не зверствует, не лютует. Придет к нему местная жительница, попросит паек, он напишет записочку и спокойно, на чистом русском языке говорит: «Иди на склад, получи». В разговорах с жителями интересуется, есть ли поблизости партизаны.
Колоса заинтересовала эта личность. Особенно то, что он прибыл из-под Берлина. Значит, немало знает о войсках в центре Германии, может быть, что-либо знает и о новинках в вооружении немецкой армии. А что касается партизан, то их оккупанты боялись пуще огня.

Об этом гебитскомиссаре Колос дал подробную радиограмму в Центр. Оттуда пришел ответ: «Организуйте работу». На языке разведчиков это означало взять гебитскомиссара под наблюдение, познакомиться с ним поближе и попытаться заставить работать на советское командование. Сложнейшая задача!

Но она была решена. И основную роль сыграла здесь связная Саевич.

Она пришла на прием в комендатуру к гебитскомиссару. Ее остановил часовой. Сказала тому, что ей нужен гебитскомиссар Зустель. Седой немецкий офицер без фуражки, что появился в проеме двери, пригласил в свой кабинет.

Зустель спросил, зачем она пришла. Оля ответила, что живет с матерью и братишкой и очень нуждается в еде. А о гебитскомиссаре Зустеле в городе очень хорошо говорят. Может быть, он поможет и их семье.

Зустель написал записку и сказал, что по ней можно получить паек на складе. Потом внимательно посмотрел на Олю и неожиданно спросил:

– Ты что-нибудь знаешь о партизанах?

Оля подумала: была не была. И прямо ответила:

– Говорят, приходят иногда на окраину города.

– Оля, вижу, что ты девушка хорошая. У меня будет просьба: когда на вашей улице появятся партизаны, сообщи мне.


После долгих отнекиваний Ольга Саевич согласилась на просьба гебитскомиссара.

Ночью она пришла в лагерь и рассказала о встрече с Зустелем и его просьбе.
Колос долго думал над всем этим. Что это? Возможно, провокация. Был один случай. Некий гестаповец перешел на сторону партизан, но оказался провокатором: навел на лагерь эсесовцев. Целую неделю преследовали. Но были и другие случаи. В прошлом году пришел на встречу с Колосом лейтенант немецкой армии. Принес очень ценные сведения. Затем перешли добровольно два солдата, хорошо воевали в отряде, затем были отправлены в партизанский штаб соединения. Может, стоит рискнуть и на этот раз? Гебитскомиссар, да еще прибывший из Берлина, для разведки «объект» важный.
Из Центра получен приказ: «Работайте».

И Оля Саевич вновь отправилась к Зустелю. Договорилась о встрече партизан с Зустелем.

Колосовцы начали готовиться к операции. Продумали все до мельчайших деталей.
Колос приехал к месту встречи пораньше. На нем была папаха, кожанка. Взял с собой маузер и бинокль. Ему приходилось раньше допрашивать пленных, но вести дипломатические переговоры с противником довелось впервые. Поэтому волнение присутствовало.

Подготовились к встрече основательно. По левую сторону от дороги расположились тридцать автоматчиков. По правую – столько же. Недалеко замаскировался отряд Семена Шукаловича – двести человек. К месту встречи продвигались еще два отряда. Это была страховка от всяких неожиданностей.

Семен Шукалович извлек из кармана пачку папирос. Это была пожелтевшая пачка «Красной Звезды», еще довоенного выпуска. Сам Колос не курил. Но чтобы угостить гебитскомиссара, партизаны высушили отсыревшую пачку у костра и передали ее Колосу.

А вскоре на повороте дороги показался немецкий офицер верхом на пегой лошади. Седло из красной кожи, фуражка новенькая, блестит.

Подъехал, остановился. Соскочил с лошади и сказал по-русски:

– Я хочу видеть командира.

– Я командир.

Он недоверчиво осмотрел молоденького Колоса с головы до ног. Позднее, когда разговорились, признался Колосу, что думал увидеть командира партизан – генерала с бородой. А у того и усов даже еще не было.

Зустель полез в карман, вынул пачку свеженьких сигарет, стал распечатывать. Колос достал свою «Красную Звезду». Он угостил его свеженькими сигаретами, Колос – рыжими папиросами.

Разговор был долгим. Колос убедился, что перед ним стоит человек, который не согласен с действиями гитлеровцев, хотя у него сын и зять погибли под Вязьмой. Но, увидев, что творили здесь эсесовцы, решил помогать местному населению. И хотел бы делом доказать, что она настоящий антифашист.

Зустель попутно сообщил, что раньше он служил интендантом на складах генерального штаба в Бернау – пригороде Берлина. Колос уточнил, что хранится на этих складах, какую технику видел, какое настроение у немецкого народа. Все эти сведения были переданы в Центр.

Через связную Олю Саевич Зустель передавал партизанам Колоса медикаменты и продовольствие. А также ценные сведения по дислокации войск в Турове и его окрестностях.

Вскоре Зустель сообщил об эвакуации из Турова всех немецких войск. Колос немедленно информировал об этом Центр и получил приказ упрочить и развить нужные связи. Зустель выехал в Германию, а вместе с ним и разведчик из группы Колоса Михаил Роднюк под видом бежавшего от советских войск полицейского.

В Германии Зустеля уволили из армии, и он стал заниматься своим хозяйством на своем хуторе. Разведчик Михаил Роднюк был у него в работниках. Под предлогом хозяйственной необходимости Зустель разъезжал по городам и селениям, собирал нужные сведения, а Роднюк передавал их по рации советскому командованию.

В апреле сорок пятого года Колос разыскал своего агента на хуторе. Роднюк к тому времени специальным самолетом уже вылетел в Москву.
Встреча была теплой. Зустель тогда сказал:

 – А знаете, я часто вспоминаю нашу первую встречу в партизанском лесу. Ну и папиросами вы меня угостили, я чуть не задохнулся.

Узнав, как партизаны берегли эти папиросы, Зустель рассмеялся.

Это был один из его агентов, который снабжал Колоса ценной информацией. Мимо агентов Колоса, а их только в одной Гомельской области, к примеру, было около двадцати человек, не проходил ни один эшелон с техникой и людьми. В самое трудное время под самым носом у фашистов разведчики Колоса рассекречивали аэродромы, разведшколы. Раскрывали места, где немцы испытывали свое новое оружие против советских танков Т-34. наводили туда бомардировщики…

Пришло время, и резидент ГРУ, писатель Иван Колос рассказал об этом по Белорусскому радио. Но реакция на передачу «Это было под Туровом» оказалась неожиданной и для него…

***

   Вначале пришло письмо из комитета по радиовещанию и телевидению при Совете Министров БССР. Заведующий отделом писем Белорусского радио В.Ходанов писал:

«Уважаемый Иван Андреевич!
После Вашего выступления «Это было под Туровом» в адрес Белорусского радио пришло письмо от группы радиослушателей, в котором они выражают свое несогласие с тем, что Т.Рай Н.П. была связной отряда.

Получили мы также и письмо из Туровского краеведческого музея с просьбой сообщить Ваш адрес. Что мы и сделали.

Высылаем Вам копии этих писем и просим Вас сообщить нам и директору музея: в чем дело?»

Письмо от жителей Туровщины, что в Житковичском районе, было пространным. Это было коллективное письмо-жалоба, подписанное коммунистами и участниками партизанского движения. Они утверждали, что информация о партизанском движении на Туровщине, об их связных с немцами не соответствует действительности, ибо «сам корреспондент (т.е. И.А.Колос. Г.Андреевец) не был на месте событий, не уточнил подлинно факты». По радио передавалось, что Рай Надежда П., тогда под именем Оля, основную связь имела с немецким Гансом. Рай Н.П. никакой связи не имела, она проживала в то время в лесу с жителями д. Хочень Ричевского с/с Житковичского района с 15 октября 1944 года по день освобождения Турова. Она сейчас себя прославляет, будто бы добилась подвигов в партизанском движении. Сейчас ездит по школам, выступает перед учениками. Человек, который совершенно не имеет никакого представления о связи с этим Гансом…

Заслуживает особой награды и уважения Точилина Надежда Афанасьевна, которая действительно заимела связь с бывшим Ланвертом, он же, видимо, и Ганс. Это под ее влиянием он не допустил угнать население в Германию, это он ей сказал, чтобы уходили в леса, а она сообщила населению…

О подвигах Рай Н.П. написано каким-то корреспондентом из Москвы во время, когда она была там в гостях у родственников.

Как могло получиться, что корреспондент повернул чьи-то заслуги на человека, который совершенно не принимал никакого участия в партизанском движении.
Просим проверить, да пусть восторжествует справедливость, за несправедливость возмущено все население д.Хочень, где это происходило.

Второе письмо из краеведческого музея было кратким. Директор Туровского музея П.Щекотович просил Белорусское радио сообщить адрес журналиста Ивана Колоса. Ибо его выступление по радио о связной-партизанке Рай Надежде П. из деревни Хочень возбудило у некоторых товарищей кривотолки. В связи с чем мы оказались в недоумении. Мы просим тов. Колоса по возможности осветить конкретнее о его знакомстве с Рай Надеждой П., и при каких обстоятельствах это было.

Писатель и бывший резидент ГРУ Иван Андреевич Колос узнал в этих письмах хорошо срежиссированную опытную руку своих недоброжелателей, бывших руководителей партизанского движения Лельчицкого и соседнего Житковичского районов, где он организовал там из своей группы партизанский отряд. Посеять сомнение у земляков, показать Колоса еще раз человеком, которому нельзя верить (тогда их измышления в годы войны по поводу своих «подвигов» уже никто не подвергнет сомнению), вот чего добивались они. А организовать коллективное письмо простых людей – это для них не проблема. Зато будет проблема у самого Колоса, больше его не допустят к средствам массовой информации. Пусть тогда он остается один на один со своей правдой.
Ответ И.А.Колоса был достойным. Он был послан на имя зав.отделом писем Белорусского радио В.Ходанова.

В письме Колос отвечал, что получил «копии двух писем, в которых авторы ставят под сомнение подвиг простой полесской девушки Надежды Павловны Рай. Я, конечно, понимаю их сомнения. Действительно, они не могли знать о том, что Надежда Рай была связана с группой военных разведчиков и тут, как говорится, законное сомнение. Но меня поражает другое: тон этих посланий, безапелляционные заявления… Так, в своем десятистрочном письме тов. Щекотович из Турова прямо требует от меня объяснений: «при каких обстоятельствах было знакомство военных разведчиков с Н.П.Рай» и т.д. и т.п.

Авторы письма упоминают о каком-то немце Гансе, в то время как Надежда Рай по заданию группы военных разведчиков ходила на связь к ландсквирту г. Турова Августу Клезэ, которого я вывел в своем очерке под именем Зустель. Август Клезэ работал по заданию нашей военной разведки с июня 1943 года.

В общем, некоторые туровские товарищи решили, что о партизанских и других делах в их районе в годы войны знают только они и никто больше.

Они глубоко ошибаются.

Безусловно, в Туровском районе есть много замечательных людей, активных участников партизанского движения. Они заслуживают того, чтобы  о них были написаны книги, знала наша молодежь, общественность. К таким людям относится и Надежда Павловна Рай. Простая девушка из деревни Хочень, бывшая связная группы военных разведчиков.

Бывший командир группы военных разведчиков И.Колос». 

В очень корректном письме Колоса возмущает одно: непонимание специфики его работы. Он будто еще раз напоминает подписантам: может быть, вы проходили службу в рядах Советской Армии, были в партизанах, знаете секретность работы некоторых армейских подразделений, и как вы можете при этом требовать «при каких обстоятельствах было знакомство военных разведчиков с Н.П.Рай».  Колоса только что рассекретили, но многое из того, чем он тайно владел, долго еще будет оставаться под грифом «совершенно секретно».

Но земляки не унимались. В дело подключились те, кто подтверждал причастность людей к партизанскому движению, от которого зависела их судьба. Партийные органы были строги и требовательны. Об этом говорило  и письмо в Москву от 5 августа 1967 года из Житковичского райкома КПБ:

«В Житковичский райком КРБ обратилась Рай Надежда Павловна, ныне проживающая в д.Хочень, Ричевского сельсовета, Житкоичского района, Гомельской области, которая заявила, что в годы Великой Отечественной войны она была связной партизанского отряда «За родину» (ее партизанская кличка – Оля Саевич). И просит районный комитет партии подтвердить ее партизанскую деятельность.

Как указано в заявлении, Рай Н.П. большую помощь оказывала партизанским отрядам в обеспечении их медикаментами, чистыми бланками паспортов и другими документами и сведениями. Кроме этого, Рай Н.П. указала, что с ее помощью была организована Ваша встреча с немецким гебитскомиссаром Зустелем, который дал много ценных сведений о наличии живой силы и техники врага в Туровском гарнизоне.

В одной из глав повести «Крушение операции и Винтер», помещенной в журнале «Военные знания» № 7-9 за 1966 год, Вы указываете, что настоящее имя Оли Саевич – Мария Дидуэль, а в радиопередаче «Это было под Туровом» Вы ее называли Рай Надежда Павловна.

Районный комитет партии просит сообщить о практической партизанской деятельности Рай Н.П., с какое и по какое время имела связи и разъяснить, кто же в действительности была Оля Саевич, какие имеются у Вас документы, подтверждающие правдоподобность вышеизложенных фактов, куда были переданы документы партизанского движения после освобождения Полесья от немецко-фашистских захватчиков.

Райком КПБ также просит сообщить адрес Зустеля, так как в своей передаче по радио «Это было под Туровом» Вы рассказали о встрече с бывшим гебитскомиссаром, который в настоящее время работает председателем поселкового Совета ГДР.
В районный комитет партии поступает много материалов о действии в г.п.Турове комсомольско-молодежной и санитарной подпольных организаций. Что Вам известно об их существовании, кто входил в эти группы и кто их возглавлял, имелась ли связь этих подпольных групп с партизанскими отрядами.

Для сведения сообщаем, что в беседах с бывшими участниками партизанского движения на Туровщине т.т. Тарасюком П.И., Мартиновичем В.П. подпольная деятельность Рай Н.П. не подтверждается.


Секретарь Житковичского райкома КП Белоруссии И.Бражник.

  Бывший командир группы военных разведчиков И.Колос ответил незамедлительно.

«Уважаемый Тов. Бражник!

Я получил Ваше письмо, на которое даю ответ. Кстати, оно не первое по поводу причастности Н.П.Рай к партизанскому движению на Туровщине. Недавно я послал большое письмо Белорусскому радио и копию его Туровскому краеведческому музею по этому же вопросу.

Начну с документов. В архиве соответствующей организации в Москве, Н.П. Рай значится как связная – разведчица группы военных разведчиков с июня по декабрь 1943 года. Там же в документах упоминаются как разведчики Николай Засинец, ветврач Иван Авраменко и Василий Бурдюгов (последний был начальником немецкого паспортного стола в Турове).

Всех этих товарищей я лично знал, поручал им выполнять ответственные задания. Это замечательные люди, настоящие патриоты нашей Родины. Ведь в те суровые дни я возглавлял группу военных разведчиков от Генерального штаба в Полесье.

Н.П.Рай действительно была нашей связной, ходила по нашему заданию на встречу с крейслэнвиртом г.Турова Августом Клезэ. Ей в этом помогали Иван Авраменко и Василий Бурдюгов.

В своей повести, по известным соображениям, я вывел гебитскомиссара под именем Зустель, а Н.П.Рай – Оли Саевич (в Турове гебитскомиссара не было). Что же касается упоминания в повести Марии Дидуэль, то такая у нас тоже была и ее назвали в повести ошибочно.

О деятельности отряда «За родину» должен знать Т.Тарасюк П.И. как бывший комиссар Туровской партизанской бригады.

Бывший командир группы военных разведчиков И.Колос».

  Но партийные органы ненадолго оставили без внимания бывшего резидента ГРУ на Полесье И.А.Колоса. Вскоре ему опять пришлось браться за перо:

«Уважаемый тов. Бражник!

В свое время я Вам довольно-таки обстоятельно ответил на поставленные мне вопросы относительно причастности простой сельской девушки Рай Н.П. к группе военных разведчиков Генерального штаба в годы Великой Отечественной войны.

Но вот недавно я снова получил письмо из РК КПБ, но уже за подписью другого секретаря райкома тов. Бунова, в котором он просит сообщить ему: где можно получить подтверждение (в архивах) о причастности все той же несчастной Рай Н.П. к партизанскому движению на Туровщине.

Уважаемые товарищи-секретари Житковичского райкома партии! У меня создается впечатление, что в Вашем районе это самая насущная проблема. Честное слово, диву даешься: сколько раз можно писать, сколько раз можно подтверждать?

Но, оказывается, что подтверждение бывшего командира разведчиков, непосредственного участника событий на Туровщине – это еще не то, чтобы поверить о причастности Рай Н.П., как связной, к партизанскому движению.

Дорогие товарищи! Пора эту волокиту закончить и поставить точку.

P.S. Письмо тов. Бунова возвращаю в РК КПБ, так как оно подписано кем-то другим, неизвестным лицом.

И.Колос».

На этом постоянные письма из Житковичского райкома прекратились. Ответ Колоса на последнее письмо был похож на то, что кого-то, похоже, потерли наждачной бумагой по чистому лицу. В те времена в райкомах КПБ еще боялись, что из их конторы выходят письма, подписанные неизвестными лицами.

Пропагандистская кампания по дискредитации Ивана Колоса провалилась с треском.

Зато бальзамом на душу легендарному разведчику второй мировой войны, прославленному партизанскому командиру Ивану Андреевичу Колосу легло письмо от его связной разведчицы Надежды Павловны Рай. И хотя оно было в чем-то бесхитростным, но давало искрометный ответ всем этим чинушам, затеявшим возню вокруг простого человека.

«Уважаемый  Иван Андреевич!

Получила от Вас письмо, отвечаю с опозданием в виду того, что долгое время пролежала в больнице – гипертония. Благодарю Вас за внимание ко мне.

У нас дела таковы. Наши туровские партизаны очень действовали, что если бы не они, то вся Россия пропала бы. Как, например, Прасолов и Тарасюк, это «герои» всего света. Им ничего не нравится. Им не по душе, что Вы не забыли меня. Это они считают себя большими «деятелями».

А райкому делать-то нечего, так они и Вас тревожат. Надо было написать им пару ласковых слов, чтобы забыли Ваш адрес. Я просто не знаю, зачем те подтверждения, может, от меня хотят забрать эту должность, что я обработала 1400 кг льнотресты при такой тяжелой болезни, то я отдам эту должность.

Если бы не Вы, сейчас сидела бы в землянке. Очень и очень благодарна Вам, что Вы меня не забыли. Сколько я принесла добра партизанам в период войны, сейчас на меня никто не обращает внимания, смотрят все сами на себя.

И еще раз благодарю, что Вы не забыли мои действия во время Отечественной войны.
С уважением Надежда П.Рай.
28.01.68 г.»

***

Да, удивительные выверты иногда проделывает жизнь. Партизанский командир Иван Колос прекрасно знал, что многие в Беларуси, особенно партизанский комсостав, не любили его, а некоторые просто ненавидели. Они не могли никак перенести ту славу, которую снискал он, молоденький командир бригады, в суровые годы войны.
Это с их молчаливого согласия, когда Колос выполнял особые спецзадания советского командования по дороге к Берлину, в отчете о действиях партизан Лельчицкого района, составленном в феврале 1944 года, совершенно не была показана сеть подпольных групп, в создании которых принимал непосредственное участие командир группы военных разведчиков Иван Колос.

Более того, из отчета они выбросили и то, что создателем партизанского отряда имени Кутузова был именно И.А.Колос. Не упомянули и о том, что из отряда имени Кутузова были созданы сводные отряды, и командиром Лельчицкой партизанской бригады из четырех партизанских отрядов и четырех партизанских групп был опять тот же самый Иван Колос. Зависть настолько очернила их души, что они не дали Ивану Колосу в отчете даже простого звания партизана.

Хорошо, что были еще люди, знавшие его тогда. И среди них – Петр Захарович Калинин, начальник штаба партизанского движения. После войны в Минске он заставил Ивана Колоса написать докладную по отчету лельчицких партизан, внести замечания и поправки, а также рассказать все, как было. Колос все это сделал подробно.
Тогда же Петр Захарович Калинин подписал представление о награждении И.А.Колоса медалью «Партизану Отечественной войны I степени». Партизанская медаль была вручена Колосу в Кремле.

После получения медали в Московском горвоенкомате И.А.Колосу была вручена партизанская справка с указанием должности командира Лельчицкой бригады. 

Но когда Иван Колос был нужен высшему партизанскому комсоставу, они его находили очень быстро. Дело в том, что все важные партизанские события на Полесье прямым образом касались Колоса. Он всегда был на нужном направлении.

В этой связи хотелось бы привести два письма И.Д.Ветрова, прибывшего на Полесье в апреле 1943 года на должность командира Полесского соединения партизан и секретаря подпольного обкома ЦК КП(б) Белоруссии. Это произошло после гибели Ф.М.Языковича 7 апреля 1943 года.

Вот первое из них.

«Дорогой Иван Андреевич!

Есть необходимость обменяться своими литературными трудами. В этом году в Алтае-Барнауле вышла книга разведчика, почетного чекиста И.А. Жолобова, я написал предисловие к ней и к его очеркам, опубликованным во 2-м номере журнала «Алтай», в январе выйдет гомельский сборник, там тоже моя статья о Полесье, он выйдет в Минске, потом пришлю, в первом квартале 1973 года выйдет сборник в издательства «Россия», там моя статья «Сыны России в лесах Белоруссии». Сейчас заканчиваю статью в сборник об истории 65-й армии, о взаимодействии полесских партизан с войсками этой армии.

Книгу задержат до поездки в Югославию и Венгрию.

У меня к тебе большая просьба, напиши, пожалуйста, мне про немецких антифашистов, с которыми тебе пришлось встретиться в Лельчицах, Ельске, Мозыре, Наровле и Турове. Желательно сказать, как была установлена связь и через кого, что конкретно эти антифашисты сделали для нас, их дальнейшая судьба, фамилии и имена, с каким партизанским отрядом или подпольем они были связаны или перешли на нашу сторону. Меня зовут в ГДР, я хочу там говорить об этих делах наших разведчиков и партизан. Думаю, что ты мне поможешь, как всегда, и я тоже не отказывал в любой просьбе, так давай и продолжать так держать.

Большой привет супруге, обнимаю, всегда твой И.Д.Ветров.

Да, говорят, твоя книга вышла, а почему ее нет у меня?
6 ноября 1972 года».

Почти через три месяца И.Д.Ветров опять напоминает о себе. И опять донимает Колоса просьбами.

«Здравствуй, дорогой Иван Андреевич!

Сердечно поздравляю тебя, легендарного воина, разведчика, с 55-й годовщиной нашей героической Советской армии и Военно-морского флота. От всей души желаю крепкого здоровья, творческих успехов, благополучия и счастья.

Как видишь, еще жив «курилка», правда, здоровье мое неустойчивое, много и тяжело болею.

Ваня, дорогой, я все еще не получил ответа на мои вопросы и просьбы.

Пожалуйста, если не можешь прислать мне книгу об Августе Кляузе, то сообщи хотя бы его судьбу, если она тебе известна, то где он и что делает? Ты же ко мне раньше относился как следует, и я к тебе тоже, почему теперь вдруг ты стал неисполнительным в моих просьбах?

И второе. Почему-то не отвечает мне с 20 марта 1971 года Феликс Шефлер, ты подскажи ему, пусть ответит секретарю подпольного обкома партии. А ты мне сообщи, где он был раньше, до отлета с тобой в тыл врага в Барановичскую область (Налибокскую пущу), как попал в Москву, был ли он у нас на Полесье, его боевые дела мне известны, от тебя и твоих очерков «Прыжок в неизвестность», у меня нет только газеты за 5-е апреля того года. Сообщи, какая это газета, если можешь, пришли ее за 5 апреля. Про меня писали газеты в ГДР в 1971 и 1973 году. Крепко обнимаю, как сына, всегда твой друг

И.Ветров
18.02.1973 г.»

Как отмечает жена писателя Екатерина Петровна Зорина в своей книге «Земля забвения: Иван Колос в воспоминаниях и письмах» (М., 2008), «письма И.Д. Ветрова из архива И.А.Колоса меня удивили и поразили. А удивление, вызванное письмами И.Д.Ветрова, объясняется просто: как могло так случиться, что командир Полесского соединения партизан, секретарь обкома не смог отстоять и утвердить правду по созданию лельчицкой партизанской бригады, почему настоящего организатора, кто сформировал бригаду И.А.Колоса, предали забвению?»

Удивительная мимикрия получается из всего этого: если нам не надо, то Колоса мы не помним и не замечаем, если надо, но от «названного сына и друга» требуем сведений о его совместных действиях с антифашистами в тылу врага, несмотря на то, что эти сведения в соответствующей организации находятся пока еще под грифом «совершенно секретно». Но нам это очень надо, ибо мы собираемся в поездки в ГДР, Югославию и Венгрию, где бы рассказали о нашей совместной борьбе с фашистами.

Для младшего поколения сообщаем, что в начале восьмидесятых годов прошлого столетия поездка в европейскую страну, даже с социалистической ориентацией, была равнозначна правительственной награде. Ибо эта поездка была не только престижна, но и материально выгодна: из этих социалистических стран можно было привезти модные вещи не только для себя, но и для жены и своих детей. И эти поездки были строго дозированы, их получали только верные друзья партии.

Колос же был беспартийным человеком. И не мог рассчитывать на помощь государственной машины. С какой стати там будут помогать человеку, не заявившему свое покровительство идеологически. И хотя его приглашали  в Варшаву, он писал письма в разные инстанции, чтобы разрешили ему выезд туда навестить друзей по Варшавскому восстанию, но все было бесполезно.

   В этом убеждают еще два письма из архива Колоса.

Варшава. 23.12.1964 г.

«Іван Андреевич!
К сожалению, я не мог добиться здесь Вашего приезда в Варшаву еще в январе 1965 года. Но мне обещали, что Вас наверно прызовут в Польшу в течение пришлого года. Это будет наверно в мае (в связи с 20-летием окончания войны) или в каком другом месяце. Может быть, что пригласит Вас лично наш Институт.

Извените ошыбки в этом письме, но я еще очень плохо пишу на русском языке.

Жму руку.

Антон Пшыгонький».

Второе письмо было официальным. Холодом также веяло и от него.

«Сообщаем Вам, что Советский комитет ветеранов войны не имеет возможности включить Вас в состав какой-либо делегации, направляемой в Польшу.
Рекомендуем Вам по затронутому вопросу обратиться в Союз писателей СССР.
Ответственный секретарь Советского комитета ветеранов войны А.Маресьев».

Это был не просто ответственный секретарь Советского комитета ветеранов войны. Это был сам легендарный летчик Алексей Мересьев, о котором мы знаем из знаменитого произведения Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке». Даже он, символ советского патриотизма, обласканный властями, ничего не мог сделать, чтобы помочь еще одному легендарному воину второй мировой войны Ивану Колосу.
***

Кто-то из партизанского комсостава использовал славу Колоса с его разрешения, кто-то внаглую, не ставя его в известность. И получалось так, что отблески славы легендарного разведчика и партизана ложились на тех, кто к его действиям был вовсе не причастен.

Об этом говорит еще одно письмо из архива Ивана Андреевича Колоса.

«Уважаемый Иван Андреевич!
Посылаем тебе статью Будая Г.В., озаглавленную «Группа 117», помещенную в газете «Советская Белоруссия» от 12, 13 и 17 сентября 1974 года.
Нас возмутил тот факт, что автор той статьи присвоил себе твою славу, ни словом не обмолвился о том, что ты возглавлял эту антифашистскую группу. Нам непонятно, какое он имеет отношение к этой группе. Выходит, что Будай Г.В. возглавлял эту группу, а не ты. Нас интересует, что ты намерен предпринять в отношении этого материала. Он совершенно обнаглел и продолжает лгать, стремясь обелить свою биографию, замаранную в период оккупации службой у немцев «по призыву партии».
Просим сообщить по адресу: г.Минск, Ленинский проспект, 44, кв. 48.
Зухба Д.К.

 P.S. Тебе, как никому, известно о делах этой немецкой группы, поэтому первое слово принадлежит тебе.

Зухба».

В годы Великой Отечественной войны на временно оккупированной территории Беларуси действовали совместно с партизанами и немецкие антифашисты из группы № 117.
В нее входили матрос торгового флота Феликс Шеффлер, рабочий столярного производства из Гмбурга Гуго Барс, коминтерновец Херберт Хенчке и рабочий по строительству дорог Жорж Кронауэр. Руководил группой № 117 капитан Иван Колос.

Группа была заброшена на территорию Барановичского соединения, где командиром был генерал-майор Василий Ефимович Чернышев. В этом соединении Будай Г.В. был комиссаром бригады им. Пономаренко. Конечно, он никакого отношения не имел к группе № 117. Попытка поймать лучи славы Колоса возмутила партизан соединения «Платона». Среди них был и Зухба Давид Кугович, в годы войны начальник отдела разведки Барановичского соединения по Ивенецко-Налибокской зоне, член бюро Воложинского подпольного РК КПБ.

А вот еще одно письмо из колосовского архива. Принадлежит оно Н.Г.Алексееву, бывшему командиру партизанского отряда им. С.Т.Воронова, партизанской бригады им. П.К.Пономаренко Барановичского партизанского соединения.

«Уважаемый Иван Андреевич!
Меня очень возмущает тот факт, что Будай Георгий и его брат Геннадий тридцать лет молчали о том, что они были подпольщиками, а теперь они присваивают себе и Дзержинское, и Минское партийные подполья. Геннадий Будай написал книгу «Свинцом и словом», в которой пишет об операциях партизан. В ней не назвал фамилий партизан, а пишет так: «Мой брат Георгий рассказал то-то и то-то». Разве это книга? В этой книге он рассказывает о 1941-1942 годах, а фотографию помещает с Троеглазовым, которого я взял в партизаны в июне месяце 1943 года.

Это могут подтвердить Назаров В.Я., Бобров Б.И. и Кокуш С.П. Я думаю, что Геннадий Будай о людях ничего не знает, а верит своему брату Георгию. А тот тоже мало кого знал и даёт очень плохие сведения, поэтому в книге о действиях отрядов бригады имени Пономаренко, о людях ничего конкретного не написано, а только о своём брате и о себе.

Пользуется служебным положением редактор журнала «Коммунист Белоруссии», никто не хочет связываться с ним, и вот он создаёт славу себе и своему брату. А о людях писать и защищать интересы людей у него нет времени.

Иван Андреевич, вы знаете, что я партизан и фронтовик, в боях за Советскую Родину был дважды ранен, имел контузию, попал фашистам в плен. Был один месяц в плену, бежал из плена. Судьба нелёгкая моя военных лет, но я у фашистов не служил ни одного дня. Несмотря на плохое и очень слабое здоровье, я сам пошёл в партизаны, никто меня  не заставлял и не мог заставить, если бы я не захотел пойти сам. В партизанах прошёл путь от рядового до командира отряда. Имею ордена и медали СССР. К славе я не рвусь, мне не нужно. Но я не могу терпеть проходимцев, думаю, что и вы такой же человек и поддержите меня. Вот пока все расписал я вам в своём письме.

С приветом Н.Г.Алексеев»

Геннадий Будай в послевоенные годы был главным редактором журнала «Коммунист Белоруссии». Это был главный идеологический и политический орган Коммунистической партии тогдашней Белоруссии. По существу, и главный печатный орган государства. Поэтому неприятие многими партизанами ложной славы его брата Георгия, конечно, не могло не коснуться и Геннадия. А отсюда – рикошетом ударило и по судьбе Ивана Колоса, руководителя антифашистской группы № 117 во время войны.

Это очень скоро почувствовал на себе Иван Колос.
***

Свою документально-приключенческую повесть «За час до рассвета» он передал в издательство. С литературной точки зрения она не вызывала сомнений.
От первого лица Колос рассказал в ней о патриотизме и героических подвигах народных мстителей в годы войны, об интернациональной дружбе советских людей.
Было там и Варшавское восстание. Колос был единственным советским воином, на глазах которого разыгралась варшавская трагедия. Он счел нужным рассказать и об этом событии.

Стиль писателя Колоса – это прямота и беспощадная правда. Не один раз попадало ему за это от критики и литературного начальства. Но он оставался верен себе. И в новой книге «За час до рассвета» вывел образы трусливых людишек, которые носили партийные билеты. Они били себя в грудь, громогласно призывали уничтожать фашистов, но как только самим приходилось вступать в схватку с врагом, они поджимали хвост и позорно бежали с поля брани. Будучи ловкачами и пройдохами, многие из них после окончания войны заняли важные посты в партийной «иерархии».

Для перестраховки редакция издательства послала повесть Колоса «За час до рассвета» в институт истории ЦК КП Белоруссии. Так сказать, на проверку на политическую пригодность. И вот тут началось…

Обо всем дальнейшем Иван Андреевич Колос подробно рассказал в пронзительно-щемящей книге «Горестные размышления фронтовика». Эту книгу известный московский критик и литературовед Александр Никитич Власенко ставит в один ряд с «Взятием Великошумска» Л.Леонова, «Убиты под Москвой» К.Воробьева, «Мой Сталинград» М.Алексеева.

Колос рассказывает, что началась бешеная атака на него. Как же – подверг сомнению «священную корову» партии. Автор же в свое время был исключен из компартии и пишет еще книги?! Этого допустить никак нельзя.

Сотрудники института истории при ЦК КПБ Павловец П.С. и Липило П.П. написали в издевательски-пренебрежительном тоне рецензию на «За час до рассвета». Вот некоторые их пассажи: «Выше мы уже видели, как Колос И.А. объявил себя командиром не существовавшей бригады, поэтому и другие факты, изложенные в книге, не гарантируют достоверности».

Наши читатели выше уже выяснили, что Колос действительно командовал Лельчицкой партизанской бригадой  с марта по сентябрь 1943 года – этому есть документы: приказ о назначении его комбригом, наградные материалы на медаль «Партизану Отечественной войны 1 степени». В свое время все эти вопросы решались в специальной комиссии  при ЦК КПБ.

Но этого рецензенты почему-то не видят.

Что же остается тогда делать читателю? Очевидно, взять на вооружение постулат самих «рецензентов», но применительно уже к их писанине: «…и другие факты, изложенные в «рецензии», не гарантируют достоверности».

И это действительно так.

Вот еще один «рецензируемый» пассаж: «Автор утверждает, что во второй половине августа 1944 года он с радиостанцией был выброшен в расположении Армии Людовой, связал их с Центром, вел переговоры с командованием восстания. Но вот перед нами книга одного «из руководителей восстания» Зенона Клишко «Варшавское восстание», в которой он не раскрывает личность разведчика… Однако вольное обращение Колоса И.А. с предыдущими фактами не гарантирует достоверности и здесь».

Да, конечно, не прав маршал Победы Жуков, вспоминая Колоса в варшавских событиях, не прав маршал Рокоссовский, посылая того же Колоса в горящую Варшаву и затем вспоминая об этом в своей книге, не прав и Сталин, читая донесения опять же того же Колоса об обстановке в восставшей Варшаве. «Достоверны» лишь «рецензенты» Павловец П.С. и Липило П.П., лепя горбатого на книгу И.А.Колоса «За час до рассвета». А что касается Зенона Клишко, то Колос едко замечает, что «З.Клишко никогда не был одним из руководителей Варшавского восстания. Клишко З. был лишь второстепенным руководителем в отрядах Армии Людовой и то в районе Средместье Варшавы».

И там Колос «не достоверен», и здесь – «не правдив»… Так с кого же тогда брать пример в летописании Великой Отечественной войны?

Наши «рецензенты» сразу указывают «образец». Это книга Г.Будая «Свинцом и словом» (Мн., 1976 г.).

И писать о действиях немецких антифашистов надо так, как пишет о них в книге Г.Будай.

Это называется валить с больной головы на здоровую. Когда группа немецких антифашистов, руководимая Иваном Колосом, спустилась на парашютах к барановичским партизанам и начала действовать, то Г.Будай, будучи в Барановичском партизанском соединении, и на пушечный выстрел не подпускался к этой секретной группе. О действиях же антифашистов он узнал из публикации И.Колоса в журнале «Дружба народов» в № 2 за 1968 год. Компиляцию материала Колоса из «Дружбы народов» Г.Будай перенес в свою книгу, даже не сославшись на авторство Колоса. Это еще раз говорит об этике некоторых партийных руководителей. Вот уж воистину права присказка: правая рука не знает того, что делает левая.

А вот еще один пример так называемой «рецензии» на книгу И.Колоса. На этот раз Павловец и Липило решили «побить» Колоса «технически».

Они утверждали, что Колос не прав, говоря о том, что прыгать надо с крыла самолета. Парашютисты с самолета ПО-2 обычно прыгают через борт.

Писатель Иван Колос опять расставил точки над «i». Да, в мирное время, может быть, и надо прыгать через борт, но не в огне сражений. Прыгать через борт над горящей Варшавой могут только Павловец и Липило, сидя в кабинете, спустя 30 лет после войны. Да если бы рецензенты выпрыгнули ночью над осажденной Варшавой на парашюте через борт самолета, то им бы сейчас не пришлось писать подобные рецензии на книги фронтовиков».

Преднамеренная заданность «разгрома» повести Ивана Колоса видна невооруженным взглядом. Теперь автор больше не будет критиковать членов партии за то, что они не храбры. Десятому закажет!

Не будем останавливать больше свой взор на оглобельной критике. Слишком много чести. Хотя, надо отдать должное, такие рецензии, выпущенные из высоких кабинетов ЦК КПБ, формировали «мнения». И эти «мнения» надолго отравляли потом жизнь людям.

Точно в такой ситуации оказался и писатель Иван Андреевич Колос.

Он тогда только что закончил новую повесть «Анастасия Лапета». В сюжетную канву повести были положены реальные события, связанные с героическими действиями простой белорусской учительницы, подпольщицы Анастасии Лапеты, которая, как и ее товарищи, была схвачена гестапо и зверски замучена в поселке Лельчицы Гомельской области.

Рукопись повести Иван Андреевич Колос послал в Минск, в редакцию «Сельской газеты». Вскоре первая глава была напечатана на третьей полосе номера.
Но печатание на этом внезапно прекратилось. Колосу сказали, что в редакцию последовал телефонный звонок от «профессора Почанина», в то время заведующего партизанским архивом Института истории ЦК КПСС. Приказ был краток: «Прекратить печатать!»

Редакции «Сельской газеты» ничего не оставалось делать, как смиренно выполнить приказ.

Колос решил разобраться со всем этим. Будучи в командировке в Минске, решил зайти в ЦК КПБ к Павлову С.Е.

Павлов был типичным выдвиженцем командно-административной системы. Путь во власть тут известен. Немножко поработал в комсомоле, затем – в газете. И вот он уже в аппарате ЦК КПБ. В 1971-89 гг. стал заведующим отделом пропаганды и агитации ЦК КПБ. Таким образом, он стал тем человеком, под властью которого оказались все средства массовой информации Беларуси.

Колос выразил Павлову свое недоумение по поводу прекращения публикации в «Сельской газете» повести «Анастасия Лапета». Сказал, что если участники суровых событий не напишут о них, то кто же тогда напишет?

Какая-то брезгливость мелькнула на лице «мэтра журналистики», и он холодно сказал:

– Мы вообще против того, чтобы вы писали… Я дал команду не печатать вашу повесть.

– То есть, кто это «мы» против?


– Мне с вами разговаривать нечего. Идите к Почанину…

Колоса внезапно озарило. Мы – это, конечно, и главный редактор «Коммуниста Белоруссии» Г. Будай, и «рецензенты» Павловец и Липило, и «профессор Почанин», и сам Павлов… Всем он стал почему-то поперек горла. И у каждого были на то свои причины. И они решили сообща приструнить его, лишить слова на газетной полосе.

Колос понял, что у этих людей он никогда не найдет понимания…
Непродолжительное молчание прервал Павлов.

Он недоуменно спросил:

– А вообще-то кто вас ко мне пропустил?

Это был действительно вопрос из вопросов. В неприступную для простых людей цитадель ЦК КПБ без партийных билетов не пропускали. Но это не для «железного Колоса», как прозвали его партизаны. Для него преградой не были ни вражеские разведшколы, которые он громил, и которые особенно охранялись, ни разрушенный шестой этаж варшавского дома, на который он спустился почти без раскрытия парашюта, дробя о камни свои кости, ни блокадный Берлин, где он доставал для маршала Жукова немецкого генерала.

Такой неприступной крепостью Павлов для него не являлся. И Колос, окинув его с головы до ног, молча покинул высокий кабинет, где правда совсем не ночевала.
***

Была еще надежда, что его поймет первый секретарь ЦК КПБ П.М.Машеров. В годы войны комиссар партизанской бригады, он должен понять комбрига лельчицких партизан. Так, во всяком случае, думал об этом Колос.

Написал Машерову письмо. В ответ – гробовое молчание. Видимо, у секретаря ЦК были иные ценности в этом мире, кроме правды.

Судьба партизана Ивана Колоса чем-то напоминала судьбу библейского Иова, книгу о котором напечатал на старобелорусском языке Франциск Скорина. Оба они, наперекор всем жизненным неурядицам, предательству друзей гордо пронесли по земле человеческий код, имя которому правда, честность и совесть.

Воина и писателя Ивана Колоса не любили на родине. Его всячески старались сделать изгоем, чтобы больше никогда он не появлялся среди дубрав Полесья, на тихих берегах Припяти, где так медвяно пахнут луга.

Он противился этому, ибо был плоть от плоти этой земли. Колос знал, что Родина, как и мать, одна, и ее не может бросить любящий сын.


 Между жерновами
***
Крутятся-вертятся жернова… То в одну сторону, то – в другую. И судьба-зернышко между тяжелых камней превращается в мучную пыль.
Колосу часто приходили в сны события Варшавского восстания. И каменные жернова, что перемалывали его жизнь…

***
Пожалуй, трудно будет сыскать еще один такой пример, когда бы о простом разведчике столько говорили и писали видные военачальники и государственные деятели. Но именно Иван Колос, выходец из глубинки белорусского Полесья, был удостоен такой чести.

Маршал Жуков в своих мемуарах предельно лаконичен: «По заданию Верховного к Бур-Комаровскому были посланы два парашютиста-офицера для связи и согласования действий, но он не пожелал их принять».

А это уже из книги маршала К.К.Рокоссовского «Солдатский долг»: «Зенитная артиллерия фронта начала прикрывать повстанческие войска от налетов вражеской авиации, а наземная артиллерия – подавлять огнем неприятельские артиллерийские и минометные батареи, пытавшиеся обстреливать восставших. Для связи и корректировки огня были сброшены на парашютах офицеры. Нам удалось добиться того, что немецкие самолеты перестали показываться над расположением повстанцев. Польские товарищи, которым удавалось пробраться к нам из Варшавы, с восторгом отзывались о действиях наших летчиков и артиллеристов.

Не мог обойти этот вопрос и генерал армии С.М.Штеменко. В своей книге «Генеральный штаб в годы войны» он писал: «Значительно усиливалась разведка, причем решили сбросить с небольшой высоты прямо на площадь, которую, по нашим данным, занимали повстанцы, двух разведчиков-парашютистов с радиостанцией… Под давлением тревожных событий командование Армии Крайовой решилось наконец установить с нами связь. Генштаб сумел через Лондон передать Бур-Комаровскому все необходимые для этого документы. Отряды Армии Крайовой в Варшаве получили указание войти в контакт с 1-й польской армией и штабом 1-го Белорусского фронта. 15 сентября офицер по радиосвязи варшавского района Жолибож сообщил, что ему поручено наладить радиосвязь с Красной Армией, действующей в Праге.
Теперь мы могли не только систематически и интенсивно снабжать повстанцев, но и сбрасывать те грузы, которые были им нужны, точно в заданном районе».

Заметьте, что никто из военачальников ни словом не обмолвился о фамилиях двух разведчиков-парашютистов, сброшенных ранним утром над Варшавой. Военные хорошо знают, что значит быть разведчиками ГРУ, действующими в тылу врага. Поэтому ни одного лишнего слова не сказано о них. Просто офицеры… Военачальники даже намеком не раскрывают тех, кто в глубокой разведке добывает для них важнейшие секреты противника.

Это теперь, по прошествии времени, мы можем сказать, что над зоной зенитных батарей в то сентябрьское утро на двух бипланах ПО-2 летели разведчики ГРУ Иван Колос и Дмитрий Стенько. Самолет «Олега» вел Герой Советского Союза Константин Михаленко.

Разведчики прыгнули над Варшавой с предельно малой высоты. Чтобы было всего несколько секунд на раскрытие парашютов. Но все равно оба получили ранения. «Олег» приземлился неудачно на камни разрушенного жилого дома и потерял сознание.

Его отыскали повстанцы Армии Людовой и доставили в штаб. Капитан Колосовский (это очередной псевдоним Колоса. Г.Андреевец)  сломал руку и повредил ногу.

Еще хуже было состояние у его помощника Дмитрия Стенько. Радиста нашли висящим на балконе без перил: металл вонзился ему в спину. На второй день при обстреле немцами здания рухнувшая стена задавила Дмитрия Стенько. Ивану Колосу пришлось выполнять задание одному.

Десантирование предрассветным сентябрьским утром 1944 года в пылающую Варшаву, приговоренную гитлеровцами к полному уничтожению, и возвращение из этого огненного ада были точкой высшего накала в биографии разведчика ГРУ Ивана Колоса.

Об этом красноречиво свидетельствует еще один документ:
«Москва – товарищу Сталину.
21.IX. 1-м Белорусским фронтом для связи с повстанцами в г.Варшаву был сброшен с самолета на парашюте лейтенант Колос Иван Андреевич, кличка «Олег». Лейтенант Колос пробыл в Варшаве с 21. IX по 2.Х.
При этом посылаю Вам протокол его опроса.
В его сообщении освещаются вопросы: установление контакта с польскими повстанцами, планов и хода восстания в Варшаве, отношение к Красной Армии и Советскому Союзу, отношение между Армией Крайовой и армией Людовой, получение грузов, сбрасываемых авиацией, деятельности представителей Лондонского правительства, подготовки и проведения капитуляции.
3 октября 1944 г.
/Булганин/
« 0074»

В то время Н.А.Булганин был членом Государственного комитета обороны, заместителем наркома обороны СССР. Его доклад Сталину по Варшавскому восстанию был одним из важнейших.
***
 Уже в перестроечные времена группе польских экспертов во главе с профессором Марианом Войцеховским была передана подборка документов «особой папки», касающихся обстоятельств Варшавского восстания в августе-октябре 1944 года.

Интерес вызвал один документ на имя Сталина, где член военного совета 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенант Телегин обрисовывает обстановку, сложившуюся вокруг Варшавского восстания. Этот документ помечен надписью «Важно». Это была рука начальника Главного политического управления Красной Армии генерал-полковника Щербакова.

5 октября генерал-лейтенант Телегин докладывал начальнику Главпура Красной Армии Щербакову:
Наш офицер «Олег» (И.Колос. Г.Андреевец), находившийся 10 дней в Варшаве, … рассказывает следующее:
Восстание планировалось и готовилось долгое время. Из Англии доставлялись запасы боеприпасов и вооружения, которые располагались в тайных складах. Руководящая роль принадлежала организации Армии Крайовой, а остальные организации, в том числе и демократические, не были в курсе подготовки восстания…
Показанием лиц, вышедших из Варшавы, подтверждается, что подготовкой и проведением восстания руководили специально присланные из Лондона представители эмигрантского правительства, в том числе и несколько министров, находившихся в Польше. Кроме того, из Лондона, специально прибыл заместитель премьер-министра Миколайчика, который все время находился в Варшаве (фамилии его установить не удалось). В качестве официального руководителя восстания выступал Бур. Личность Бура была сугубо законспирирована. Никто из солдат и офицеров его не видел, доступ к нему имел только «Монтер» (полковник Антоний Хрусьцель, командующий Варшавским округом АК. Г.Андреевец) и некоторые полковники. Все личные приметы его сохранялись в тайне, так что никто не мог сказать – был ли Бур в Варшаве или его там не было…

Когда однажды «Олег» был вызван «Монтером», то помимо его, заместителя полковника Вахновского (полковник Кароль Земский. Г.Андреевец) и начштаба  полковника Хирург (подполковник Станислав Вебер. Г.Андреевец) присутствовало какое-то гражданское лицо, без согласия которого «Монтер» не произносил ни одного слова. Но что это было за гражданское лицо – сказать никто не мог.

Когда определилась неудача восстания, руководство Армии Крайовой начало уходить в подполье, создавать тайные склады оружия и оформлять подпольные организации. В частности, была вновь создана подпольная организация Армии Крайовой под названием «Польский корпус безопасности», перед которым была поставлена задача – в случае занятия Красной Армией и Войском Польским Варшавы проводить террор в отношении офицерского руководящего состава польской армии и Национального комитета.

 Организация «Польский корпус безопасности» проводила ярко выраженную националистическую политику. Все украинское население, оставшееся в городе, было вырезано или расстреляно. Силами «ПКБ» также были уничтожены остатки евреев, которых не успели уничтожить немцы и сами поляки.

«ПКБ» проводил специальные облавы на русских военнопленных, бежавших от немцев, стремясь захватить заложников для последующего обмена с Красной Армией… Представители Армии Крайовой пытались расстрелять находившегося у них в повстанческом районе майора Волкова, причем один офицер при этом заявил: «Вы нас расстреливали в Катыни, и мы вас будем расстреливать».
***
Имя легендарного разведчика Ивана Колоса не один раз было на слуху и в исторических произведениях известных советских писателей. Среди них и нашумевшая книга А.Чаковского «Победа», изданная в Москве в 1985 году.

В книге рассказывается о противостоянии представителя Англии Стюарта и представителя Совинформбюро Воронова на Потсдамской конференции по польскому вопросу, который, приобретя политическое значение, стал притчей во языцех. На конференции Стюарт обвинил Красную Армию в том, что она не оказывала помощи польским повстанцам.

Вот этот текст из романа:
« –  Вы хотите знать почему? – в ярости крикнул Воронов. – Потому что командование Армии Крайовой эвакуировало своих бойцов подальше от этих плацдармов, предоставив фашистам возможность снова захватить их. Оно боялось, что части Войска Польского объединятся с повстанцами. Это означало бы, что все попытки возродить антисоветскую панскую Польшу потерпели бы окончательный крах! Что же касается авиации, то позвольте спросить вас, мистер Стюарт, вы видели, как английские летчики действовали над Варшавой?

Стюарт промолчал.

– А я видел. Ваши самолеты – их было совсем немного! – летали на высоте нескольких тысяч метров – так безопаснее! – и сбрасывали свои грузы абсолютно бесцельно! Большинство этих грузов оказывалось за пределами города, а, может быть, и попадало прямо в руки немцам!

– А вы, разумеется, доставляли свои грузы прямо Бур-Комаровскому?

– Наши самолеты, как правило, шли над Варшавой бреющим полетом. Их сбивали, на смену им приходили другие. Только за месяц наши летчики произвели более десятков тысяч самолетовылетов и сбросили повстанцам десятки, сотни тысяч автоматов, минометов, гранат, тонны медикаментов. Я сам видел, как это делалось! Сам!

– Но никаких других попыток связаться с повстанцами ведь не было, правда?

– Неправда! В Варшаву были посланы разведчики с заданием установить связь с повстанцами. Я лично знал одного из этих разведчиков – Ивана Колоса. Запомните эту фамилию! Но Бур-Комаровский отказался от нашей помощи.

– Этого не могло быть! – воскликнул Стюарт. – Вы хотите сказать, что Бур-Комаровский был самоубийца?

– Нет, – покачал головой Воронов, – он был убийца! Десятки тысяч варшавян, восставших против гитлеровцев, были патриотами и героями. Мы чтим их память. Но только убийца мог призвать к восстанию почти невооруженных людей, бессильных в борьбе с немецкими танками и артиллерией!»

Особенно приятно было разведчику ГРУ Ивану Колосу прочитать о себе строки, написанные писателем Владимиром Карповым. Тот был не просто знаменитым писателем, но и сподвижником по профессии. В составе Ржевско-Вяземской, Духовщино-Демидовской, Смоленской и других наступательных операциях, проявив себя смелым разведчиком. Выполняя задания командования, он участвовал в захвате 79 «языков». За свои героические подвиги В.Карпов в июне 1944 года был удостоен звания Героя Советского Союза.

Главным произведением в писательской работе В.Карпова стала его трилогия «Маршал Жуков». В этой книге он вспоминает и разведчика Ивана Колоса:
«Сталин поручил Жукову выяснить на месте, что там происходит, и разобраться, и доложить, что можно сделать, чтобы помочь восставшим в Варшаве.

Жуков так пишет в своих воспоминаниях:
«По заданию Верховного к Бур-Комаровскому были посланы два парашютиста-офицера для связи и согласования действий, но он не пожелал их принять».            

Здесь мне предоставляется возможность еще раз воспользоваться не только первоисточником, но и рассказом самого исполнителя поручения, о котором говорит Жуков. Дело в том, что одним из офицеров, упомянутых Жуковым, был Иван Колос, в то время капитан, мой старый друг и коллега по работе в разведке. Сегодня он живет в Москве. Недавно мы с ним и другими товарищами «обмыли» очень запоздавшее высокое звание Героя России, которое наконец-то, к празднованию 50-летия Победы, ему было присвоено.

Ваня не раз рассказывал мне об этом сложном и очень ответственном поручении. Кстати, он написал книгу «По заданию Центра». Колос опытный разведчик, всю войну прослужил в разведке, и в этой книге описано много заданий, которые ему пришлось выполнять, в том числе и особое задание, которое давал ему лично командующий фронтом маршал Рокоссовский.

Я набрал номер Ивана Колоса и сказал ему:

– Ваня, я хочу воспользоваться информацией о восстании в Варшаве и о том, как ты выполнял задание командующего фронтом.

– Ну что ж, Володя, спасибо за то, что ты меня не забываешь. Расскажи, расскажи, пусть знают, особенно молодежь, как нелегко нам давалась победа.

Выполняя задание командующего, Колос с радистом Димой, ночью, с небольшой высоты спрыгнули с самолета. Летели они на двух так называемых «кукурузниках», потому что каждый берет всего одного пассажира. Прыжок был совершен с небольшой высоты. Ваня говорит, что он раскрыл парашют уже перед самым приземлением. И от этого произошел очень сильный удар о землю. Да, собственно, и не о землю, он упал на развалины, на груду кирпича, обломки какого-то здания. Ударился очень сильно, потерял сознание. Как выяснилось потом, повредил руку и получил небольшое сотрясение мозга. Его нашли повстанцы.

Повезло, это были бойцы Армии Людовой: не те, которые действовали по указке из Лондона, а те, которые сотрудничали с нами. Эти отряды возглавлял майор Сэнк. С ним дальше Колос и взаимодействовал. Не буду пересказывать все трудности, которые пришлось пережить Ване Колосу при исполнении задания, скажу только об одном: он сделал все и даже больше того, что ему поручалось. Поддерживая связь по радио, он сообщал нашему командованию о том, что происходит в Варшаве, и увязывал взаимодействие наших войск с восставшими.

У Жукова не совсем точно сказано, что с офицерами, которые были сброшены в Варшаву, Бур-Комаровский не пожелал встретиться. Официально да, такой встречи не было, но неофициально она состоялась. Вот как об этом рассказывает Иван Колос:

– Не так-то просто было встретиться с руководством представителей из Лондона. Но все же благодаря моей настойчивости я добился этой встречи, и в назначенный день меня принял сначала заместитель Бур-Комаровского генерал Монтер в своем кабинете. И когда мы с ним беседовали, дверь распахнулась, сопровождаемые адъютантом, в кабинет вошли два человека в штатском. Генерал Монтер поднялся. Встали и мы.

Адъютант подвинул вошедшим два кресла. Они обменялись со мной молчаливым поклоном. Первым опустился в кресло невысокий узкоплечий человек с желтовато-восковым лицом, впалыми щеками, покрытыми сетью глубоких морщин и лихорадочно блестящими глазами. Второй из пришедших накинул поверх пиджака полувоенного покроя просторный плащ. Этот человек был крупнее, довольно тучен и краснолиц. Отодвинув кресло, он уселся подальше от стола, закинул ногу за ногу и с вялым интересом поглядывал на нас сквозь дымчатые очки.

 – Мы слушаем вас, – проговорил Монтер, выжидательно взглянув на меня.

Я коротко изложил наши соображения по освобождению Варшавы.

– С ответом придется подождать, – сказал Монтер, – но моя обязанность напомнить вам, что Советы вступают в какое-то сомнительное отношение с кучкой самозванцев, засевших в Люблине. А это многих настораживает.

 – Не знаю, о каких людях говорит пан генерал, но волонтеры, а также весьма многие офицеры Армии Крайовой относятся к Советам, как и к другим союзникам, с полным доверием. Сейчас речь о совместных усилиях повстанцев, Красной Армии и Войска Польского в освобождении Варшавы.

Человек в очках сердито перебил меня (это был Бур-Комаровский):

– Никакого Войска Польского, кроме того, что сражается здесь, не существует!

Все присутствующие замолчали. Наконец генерал Монтер сказал:

– Считаю разговор исчерпанным. Прошу подождать.

Все, кроме адъютанта, вышли из комнаты. Через некоторое время Монтер вернулся и сказал:

– Окончательный ответ получите на днях.

Но этого «окончательного ответа» так и не последовало, лондонские ставленники продолжали свою сепаратистскую линию. Вскоре они приняли условия капитуляции, которые им предложили гитлеровцы. Всех повстанцев-волонтеров, добровольно сложивших оружие, гитлеровцы согнали в концентрационный лагерь в Пруткове (недалеко от Варшавы), а Бур-Комаровскому был предоставлен самолет, и он вылетел сначала в Швейцарию, а затем в Лондон.

Повстанцы и партизаны, руководимые коммунистами, продолжали сопротивление до последнего, и с ними Иван Колос прошел эту тяжкую эпопею до конца».
***

В очередной  свой приезд в Москву я, конечно же, навестил и Переделкино – там на писательской даче летом отдыхал Иван Андреевич Колос. Вечерней порой за ужином, которым приготовила жена Колоса Екатерина Петровна, в разговоре я услышал неожиданное:

– Лучше и ярче всех, пожалуй, рассказал о Варшавском восстании мой сын Валентин. И не в романе, не в повести, а в небольшом рисунке.

И вот перед моими глазами этот самый графический рисунок Валентина Колоса, который молоденький художник когда-то подписал: «Отец, ты победил вождей!»

В самом верху рисунка – эмблема ГРУ. От нее, в бездонное небо, вспархивает похожий  на птицу небольшой самолетик, только что сбросивший парашютиста. Тот стремительно несется к развалинам варшавских домов, где его ждет неминуемый удар о камни.

 Центральное место на рисунке заняли профили вождей – Черчилль с неизменной сигарой и Сталин со своей знаменитой трубкой. Сталин – справа, Черчилль – слева. Они не смотрят на стремительно падающего вниз парашютиста, а пронизывают друг друга острыми взглядами, в которых застыл неизменный вопрос: «А не переиграл ли ты меня?» Вожди думают, рассуждают…

Парашютист для них как бы не существует: он – обыкновенная статистическая военная единица, выполняющая в данный момент очередное задание одного из них под названием «Варшавский лабиринт». Для вождей важнее всего политическое решение варшавского вопроса, хотя падающий парашютист стремится вниз, чтобы, несмотря ни на что, оказать настоящую помощь польским повстанцам, спасти от неминуемой смерти тех, на кого идет атака, тех, кто умирает от голода…

И хотя говорят, что политика и дружба – понятия несовместимые, но советский солдат Иван Колос стремится вниз на обломки Варшавы, чтобы доказать обратное. И он это делает.

Этим рисунком сын Валентин Колос как бы поддерживает отца в трудные жизненные минуты. Как никому другому, ему хорошо известно то беспамятство, которое окутало имя его отца, его подвиг, те унижения, которые испытывал этот легендарный человек от чинуш, пришедших во власть после войны. И он говорит отцу еще раз: «Ты прав, отец, ты победил вождей и еще раз показал всему миру, что нет важнее на свете того, что называется человечностью, гуманизмом и дружбой между людьми».
***

Так что же на самом деле произошло под Варшавой и в Варшаве в августовские дни 1944 года?

Но варшавским событиям предшествовали иные события, которые произошли раньше в августе 1944 года.

После успешной белорусской операции «Багратион» советские войска подошли к границам Польши. 21 июля 1944 года на заседании Крайовой Рады Народовой в городе Хелм – на первом освобожденном от гитлеровских оккупантов клочке польской земли – было создано временное правительство Польши – Польский комитет национального освобождения. На второй день комитет обратился к польскому народу с манифестом, призывавшим к борьбе за полное освобождение страны от гитлеровцев, за укрепление сотрудничества с Советским Союзом.

А через два дня войска 1-го Белорусского фронта освободили Люблин. В городе начало работать временное правительство, которому предстояло восстановить Польское государство.

И.В.Сталин в тот же день направил У.Черчиллю послание, где разъяснил советскую позицию в отношении управления Польшей. В телеграмме говорилось: «Мы не хотим и не будем создавать своей администрации на территории Польши, ибо мы не хотим вмешиваться во внутренние дела Польши. Это должны сделать сами поляки».

Это послание Сталина не очень-то обрадовало премьер-министра Англии Черчилля. «Лондонское» правительство Польши не особо жаловало «люблинцев». В одном из их приказов прямо говорилось, что все попытки «создания левых руководящих центров («правительств») будут сурово подавляться, даже с применением силы: Черчилль всемерно поддерживал эти действия «лондонцев».

Тогда в Лондоне эмигрантское правительство и командование Армии Крайовой приняли решение поднять восстание в Варшаве. Но обязательно восстать  в столице до вступления туда советских войск. Цель этой авантюры заключалась в том, чтобы, захватив столицу, утвердить там свои органы власти, противопоставив тем самым их временному правительству в Люблине.

Для восстания организаторы подбирали подходящий  момент. Не начинали его тогда, когда советские войска освобождали Минск или вели  ожесточенные бои под Ковелем, а ждали, когда фронт приблизится к Варшаве. Тогда можно было надеяться на советских солдат: помогут, вызволят из беды.

Но все это делалось без учета реальных возможностей повстанцев, их вооружения, организации боевых действий. Достаточно сказать, что во всех отрядах Армии Крайовой насчитывалось всего 16 тысяч человек, причем, ручное стрелковое оружие было лишь у 3,5 тысячи повстанцев.

У немцев же в это время на обороне Варшавы насчитывалось четыре танковые дивизии, в том числе и отборная дивизия «Герман Геринг».

Но, несмотря на все это, 1 августа Варшава восстала.

Овладеть всей территорией города Армии Крайовой не удалось, и через день события начали развиваться совсем по другому сценарию, чем предполагали заговорщики. Противник не понес особых потерь, удержал ключевые позиции в городе и вынудил повстанцев перейти к обороне. А те к ней не были готовы.

В эти дни У.Черчилль написал И.Сталину: «Я ознакомился с печальной телеграммой из Варшавы от поляков, которые спустя десять дней все еще борются против крупных германских сил, разрезавших город на три части. Они умоляют дать им пулеметы и боеприпасы. Не можете ли Вы оказать им еще некоторую помощь, так как расстояние от Италии очень велико?»

Как отмечает С.М.Штеменко, «…нам в Генштабе стало известно, что Верховный Главнокомандующий позвонил по ВЧ К.К.Рокоссовскому и приказал еще раз рассмотреть вопрос о Варшавской операции, а в качестве первой меры организовать доставку вооружения повстанцам и для связи с руководством восставших сбросить парашютиста, снабженного рацией. Парашютист этот, не зная дислокации повстанцев, сразу же попал в лапы противника».

По личному распоряжению К.К.Рокоссовского в Варшаву снова были направлены два разведчика-офицера. Одним из них  и был Иван Колос, который блестяще выполнил порученное задание командующего фронтом.
***

А в это время вокруг Варшавского восстания продолжали вестись баталии. Вопрос приобрел не только военный, но и политический характер. Кардинально решить его намерен был сам Верховный Главнокомандующий.

Снова дадим слово писателю В.Карпову. В своей книге «Маршал Жуков» об этих тревожных днях он пишет:

«Жуков разобрался со всем происходящим и так пишет о своем впечатлении после изучения сложившейся здесь ситуации:

«Мне была непонятна оперативная цель этого наступления, сильно изматывающая наши войска. К.К.Рокоссовский был со мной согласен, но Верховный требовал выхода 47-й армии на Вислу на участке Модлин-Варшава и расширения плацдарма на реке Нарев».

 Через некоторое время, еще раз убедившись, что после тяжелых и неудачных боев части наши обескровлены и никакого успеха они не добьются, Жуков позвонил Сталину и сказал:

 – Я прошу вашего разрешения прекратить наступательные бои на участке 1-го Белорусского фронта. Они абсолютно бесперспективны. Прошу вас дать приказ о переходе войск правого крыла 1-го белорусского фронта и левого крыла 2-го Белорусского фронта к обороне, чтобы они привели свои части в порядок, получили пополнение и хотя бы немного отдохнули.

Однако Сталину обстановка была известна шире, чем Жукову на фронте. Дело в том, что очень многие газеты и радио на Западе, да и наши союзники тоже, подняли шум вокруг неудачного восстания в Варшаве и обвиняли советское командование в пассивности, в том, что оно не только не смогло помочь восставшим, но, учитывая, что восстание это было начато лондонским эмигрантским правительством, якобы советская сторона умышленно не предпринимала активных наступательных действий, чтобы это восстание было гитлеровцами подавлено. По сути дела, Верховное Главнокомандование и лично Сталина обвиняли в предательстве.

Поэтому Сталин так нервничал и требовал от Жукова продолжать наступление и оказать все-таки помощь восставшим. И когда Жуков доложил довольно убедительно (и сделал это неоднократно) о невозможности продолжения наступления, Сталин очень разгневался и перед тем, как бросить трубку, решил, что по телефону с Жуковым договориться не удастся, приказал:

– Вылетайте завтра в Ставку с Рокоссовским. Поговорим на месте.

В Москве Жукова и Рокоссовского принял не один Сталин, в кабинете находились Антонов, Молотов и Маленков. Сталин очень сухо поздоровался с маршалами и сказал:

– Ну, докладывайте.

Жуков развернул карту и стал излагать ситуацию и свое отношение к происходящему. Здесь мне кажется уместным привести слова Жукова, потому что они отражают его впечатление о происходящем: «Вижу, И.В.Сталин нервничает: то к карте подойдет, пристально поглядывая то на меня, то на кару, то на К.К.Рокоссовского, даже трубку отложил в сторону, что было всегда, когда он начинал терять хладнокровие и был чем-нибудь недоволен.

– Товарищ Жуков, – перебил меня В.М.Молотов, – вы предлагаете остановить наступление тогда,  когда разбитый противник не  в состоянии сдержать напор наших войск. Разумно ли ваше предложение?

– Противник уже успел создать оборону и подтянуть необходимые резервы, – он сейчас успешно отбивает атаки наших войск. А мы несем ничем не оправданные потери.

– Вы поддерживаете мнение Жукова? – спросил Сталин Рокоссовского.

– Да, я считаю надо дать войскам передышку и привести их после длительного
напряжения в порядок.

– Думаю, что передышку противник не хуже вас использует, – сказал Сталин. – Ну, а если поддержать 47-ю армию авиацией и усилить ее танками, артиллерией, сумеет ли она выйти на Вислу между Модлином и Варшавой?

– Трудно сказать, товарищ Сталин, – ответил Рокоссовский, –противник тоже сможет усилить это направление.

– А как вы думаете? – спросил Сталин Жукова.

– Считаю, что это наступление нам не даст ничего, кроме жертв. А с оперативной точки зрения нам не особенно нужен район северо-западнее Варшавы. Город нужно брать обходом с юго-запада, одновременно нанося мощный рассекающий удар в общем направлении на Лодзь-Познань. Сил для этого сейчас на фронте нет, но их следует сосредоточить. Одновременно нужно основательно подготовить к совместным действиям и соседние фронты на Берлинском направлении.

Сталин, видно, окончательно вышел из себя из-за несговорчивости полководца.

– Идите и еще раз проверьте ваши предложения, – сказал он жестко».

О дальнейшем Жуков в своих воспоминаниях пишет так: «Мы с К.К.Рокоссовским вышли в библиотечную комнату и опять разложили карту. Но не успели как следует расположиться, как нас снова вызвали в кабинет Верховного.

– Мы тут посоветовались и решили согласиться на переход к обороне наших войск, – сказал Верховный, – что касается дальнейших планов, мы их обсудим позже. Можете идти.
***

  Что же остановило Сталина не продолжать наступление на Варшаву?

Из-за союзнических соображений он вначале как будто хотел это сделать или же это была политическая игра? Или же какой-то другой момент присутствовал в этом решении? Силой данной ему власти Верховный Главнокомандующий мог послать полки в осажденную гитлеровцами Варшаву, не спрашивая на это разрешения своих военных. Что он неоднократно и делал в ходе Великой Отечественной войны.

Но почему-то не послал. Не успели прославленные маршалы расположиться в библиотечной комнате, чтобы еще раз сверить свои прогнозы на бесперспективность наступления на Варшаву, как их тут же снова вызвали к Сталину, где было сказано о переходе к обороне наших войск под Варшавой. Жуков и Рокоссовский вздохнули с облегчением.

Варшава – это не просто слово для Сталина. Почти четверть века назад из-за этой самой Варшавы Сталин уже имел оргвыводы. Это были те времена, когда он, хотя и находился вблизи руководящей верхушки, но не был главным в социалистической стране. И те неприятности надолго отложились в его памяти.

Ленин верил в то, что результат октября 1917 года можно с такой же легкостью, как в России, повторить и в ряде стран Европы. Тем более что революционный пожар начинал полыхать во многих странах мира – в Китае, Индии, Персии, Венгрии, Италии, Германии…

Именно, как утверждают историки, по настоянию Ленина решили «советизировать Польшу», чтобы дать революционный импульс Германии.

Наступление Красной Армии на Варшаву шло успешно. Воодушевленный этим, Ленин шлет Сталину шифровку в Харьков: «Положение в Коминтерне превосходное. Зиновьев, Бухарин, а также и я думаем, что следовало бы поощрить революцию тотчас в Италии. Мое личное мнение, что для этого надо советизировать Венгрию, а может, также Чехию и Румынию… Сообщите ваше подробное заключение».

Сталин был полностью согласен со своим кумиром.

К началу августа 1920 года военные действия на советско-польском фронте были перенесены на территорию Польши. Красной Армии пришлось наступать в чрезвычайно сложных условиях. Польские части при отходе разрушали мосты, железнодорожное полотно, станции, водокачки. Все это затрудняло снабжение советских войск, но они прочно удерживали стратегическую инициативу.

Делались попытки «советизации» освобожденных районов. Для организации партийных и государственных органов было создано Польское бюро ЦК РКП(Б). Польревком приступил к формированию полков Красной Армии.

Главное командование Красной Армии разработало и 21 июля утвердило план дальнейших операций против белополяков, согласно которому Западному и Юго-Западному фронтам надлежало развивать энергичное наступление. Главком С.С.Каменев выразил уверенность, что Западный фронт «справится с задачей окончательного разгрома Польши».

В связи с тем, что оба фронта наступали в расходящихся направлениях, между ними образовался разрыв, и было нарушено взаимодействие. С.С.Каменев приказал командующему Юго-Западным фронтом временно прекратить наступление на Львов, передать 12-ю и 1-ю Конную армию Западному фронту в целях овладения Варшавой.

Однако комфронта А.И.Егоров и член Реввоенсовета фронта И.В.Сталин обратились к С.С.Каменеву с просьбой оставить 1-ю Конную армию в составе фронта, а на следующий день сообщили, что армия втянута в бои за Львов, и уже невозможно изменить ей задачу.

Но Главком был настойчив, и под нажимом командование Юго-Западного фронта передало 12-ю и 1-ю Конную армию в оперативное подчинение командующему Западным фронтом. Но уже было поздно…

К этому времени польское командование усилило свои войска. Оно решило силами Северного фронта измотать и обескровить группировку Красной Армии, а войсками Среднего фронта нанести по ней контрудар с юга во фланг и в тыл. Затем полностью разгромить войска Красной Армии, действующие на варшавском направлении.

Главком С.С.Каменев и командующий войсками Западного фронта не смогли своевременно вскрыть замысел противника и установить сосредоточение его контрударной группировки. 14 августа 1920 года 5-я польская армия нанесла контрудар на стыке 3-й и 15-й армий Западного фронта, и на следующий день ворвалась в Цеханув, где находился штаб 4-й армии. Командование 4-й армии потеряло управление своими войсками и связь со штабом фронта. Через день перешли в контрнаступление соединения Среднего фронта. Советские войска начали отход…

4-я армия, в том числе 3-й конный корпус Г.Д.Гая, а также две дивизии 15-й армии не смогли пробиться на восток и отошли на территорию Восточной Пруссии, где были интернированы.
***

И сегодня еще в специальных военно-исторических исследованиях нет-нет да и вспыхнет застарелый спор о причинах неудачи Красной Армии в броске на Варшаву.

Одни исследователи утверждали, что войска Юго-Западного фронта спешно направлялись в Галицию, куда их усиленно тянул Сталин вопреки общему плану войны. Таким образом, об фронта удалялись друг от друга под прямым углом, что создало угрозу флангового удара со стороны противника.

Другие отмечали, что в условиях лесистой местности, болот не было возможности для маневра, а приходилось довольствоваться «таранной стратегией». И не случайно, когда красные войска подходили к Варшаве, у них не было ни патронов, ни снарядов, – транспорт, разрушенный в годы войны, не мог справиться даже с подвозом боеприпасов.

Третьи провал наступления на Варшаву полностью связывали с именем Сталина. Член РВС Юго-Западного фронта вопреки приказам Реввоенсовета Республики убедил командующего фронтом Егорова бросить 1-ю Конную армию в наступление на Львов. Не соглашался он и с передачей в подчинение Западному фронту 12-й и 14-й армий, что способствовало провалу взятия Варшавы.

Слишком быстрое продвижение красных войск почти до Варшавы без закрепления и подтягивания тылов, полное израсходование всех резервов – это просчет Тухачевского. Но не меньшая вина падает и на командование Юго-Западного фронта. Не случайно после отказа исполнить директиву ЦК РКП (б) о переброске войск 1-й Конной, 12-й и 14-й армий из Юго-Западного  фронта в подчинение Западного Сталин был выведен из состава РВС Юго-Западного фронта.

Не надо исключать здесь и ошибки главного инициатора «похода на Варшаву» с целью «советизации Польши» и «революционирования Германии». Экспорт революции не состоялся. Пролетариат Польша сражался с пролетариатом Страны Советов с двойным ожесточением и ненавистью. Вождь большевиков Ленин, очень плохо разбиравшийся в тонкостях военной стратегии, фактически взял в свои руки руководство военной кампанией, которая окончилась унизительным поражением.

Авантюра стоила более 120 тысяч жизней крестьян, мобилизованных в Красную Армию. Дивизии, которые бросили на Варшаву и к границам Пруссии, шли фактически без снарядов и патронов, без разведывательного, инженерного и транспортного обеспечения. Десятки тысяч красноармейцев оказались в плену. Судьба более 30 тысяч из них неизвестна и по сей день.

Ленин, анализируя причины варшавской катастрофы 1920 года, сказал: «При нашем наступлении, слишком быстром продвижении почти что до Варшавы, несомненно, была сделана ошибка… Эта ошибка вызвана тем, что перевес наших сил был переоценен нами».

Очевидно, эти слова Ленина вспомнились Сталину, когда он отправил маршалов в библиотечную комнату. У Верховного Главнокомандующего, как молния, мелькнула мысль: «Опять история с Варшавой может повториться. Так неужели мы наступим на те же самые грабли еще один раз?»

Маршалы были быстренько отозваны из библиотечной комнаты. Им сообщили, что наступления не будет. «Синдром Варшавы» на этот раз у Сталина сработал правильно.
***

Колоса выбросили над Варшавой за час до рассвета. Десять  дней он пробыл в разрушенном городе. Это были дни настоящего ада.

Варшавское восстание не имело перспективы. Его цель – не содействовать наступлению Красной Армии, а захватить город до подхода советских войск, чтобы в польской столице установить власть, которую хотело эмигрантское правительство в Лондоне.

Восстание готовилось в тайне. Многие, недовольные фашистским режимом, в том числе и отряды Армии Людовой, не были заранее предупреждены о восстании. Но к повстанцам присоединились жители Варшавы, люто ненавидевшие гитлеровцев. Многие из них были безоружны, но питали ненависть к врагу.

Польский военный историк Ежи Кирхмайер в своей книге «Варшавское восстание» справедливо отмечает, что в тот момент восстание не имело почти никакого значения с военной точки зрения. «…Восстание не ускорило ни на один час освобождение Варшавы, только в этом свете можно представить тяжесть понесенного поражения – необоснованного и ненужного, – пишет автор.

Эту книгу Иван Колос читал далеко после войны. А те поздние сентябрьские дни сорок четвертого года, когда на деревьях начали пылать разноцветные костры осени, разведчик капитан Колос, выполняя спецзадание маршала Рокоссовского, передавал заявки повстанцев советским войскам. И хотя политики играли в какие-то свои игры, но Иван Колос воочию видел стойкость и  мужество польского народа. И этот народ нельзя было бросить один на один с врагом. Рация заброшенного в тыл врага разведчика работала днем и ночью.

Командование фронта сразу же откликнулось. Ночью над городом постоянно появлялись советские самолеты.

Летая порой на фанерных «кукурузниках» на высоте 150-200 метров, советские пилоты в сентябре совершили 2243 вылета, еще 553 вылета выполнили летчики 1-й смешанной авиационной дивизии Войска Польского. Повстанцам было доставлено 156 минометов, 505 противотанковых ружей, 1478 автоматов, 1189 винтовок, 41780 кг медикаментов. Одновременно по немецким позициям в Варшаве был нанесен 1361 бомбовый удар.

Это факты. Как и тот факт, что повстанцы и гражданское население стали питаться лучше. Вместо горячей воды и эрзац-кофе в отрядах начали выдавать суп из концентратов, сухари. Днем советская авиация прикрывала город от фашистских бомбардировщиков.

Все это были как раз те сентябрьские дни капитана Колоса, когда он находился в Варшаве. Его настоящий подвиг разведчика.

Командование Армии Людовой прикрепило к капитану «Колосовскому» несколько повстанцев. Он их посылал в разные районы на разведку. С ними ходил и на захват «языков». Взяли троих. Все – офицеры, много знающие и рассказывающие о многих секретах обороны Варшавы.

Колос допрашивал «языков», собирал донесения повстанцев. На две карты наносил расположения частей и огневых средств противника. По рации указывал цели. По его наводке артиллерия из-за Вислы подавляла вражеские огневые точки в городе.

Колос выяснил, что фашистское командование придает особое значение обороне левого берега Вислы. Между ней и Одером сооружено семь рубежей обороны. Главный, вдоль Вислы, состоит из сплошных траншей и окопов, противотанковых препятствий, долговременных огневых сооружений. Под Варшавой объявились отборные немецкие дивизии «Мертвая голова» и «Викинг». Все эти сведения были нанесены на карту.

А в это время в повстанческом штабе Армии Крайовой начались переговоры с гитлеровцами. Встреча Бур-Комапровского с главным организатором восстания обер-группенфюрером СС Эрихом Бах-Залевским состоялась в предместье Варшавы – Ожарове.

Вот как рассказал о ней Бах на Нюрнбергском процессе:

«Мы вели чисто товарищеские беседы. Обсуждали его личные надобности и потребности группы его офицеров, связанные с их местом жительства, питанием и удобствами… Я говорил ему, что имею славянскую кровь, что девичья фамилия моей матери Шиманская и тогда совместно с Бур-Комаровским мы установили, что мои и его предки получили шляхетский титул от короля Яна III Собесского после взятия Вены».

2 октября, оговорив комфортные условия плена себе и ближайшему окружению, командующий Армией Крайовой подписал акт о капитуляции. Политическая авантюра стоил жизни многим десяткам тысяч варшавян.

Ивану Колосу ничего не оставалось делать, как уходить из Варшавы. Уходил вместе с некоторыми повстанцами по канализационным люкам к Висле. В велосипедной камере находились подробное донесение и карты. Если даже его убьют, то это, возможно, окажется у командования фронтом.

Переплыл Вислу с большим трудом. Почти потерявшего сознание, его спасли советские солдаты на том берегу.

На следующее утро Колос докладывал маршалу Советского Союза К.К.Рокоссовскому о результатах разведки. Маршал обнял его и сказал:

– Ты настоящие герой. А пока, пользуясь представленным мне правом, награждаю тебя орденом Красного Знамени.

Рокоссовский снял со своей груди боевой орден и вручил его Колосу. Так орден маршала остался у разведчика.

Тогда же было написано представление на присвоение Ивану Андреевичу Колосу звания Героя Советского Союза. Но высокую награду легендарный разведчик так и не получил.

В его жизнь вмешалась политика.
***

13 апреля 1943 года берлинское радио объявило о найденных под Смоленском могилах польских офицеров, якобы расстрелянных НКВД весной 1943 года.

Польское правительство в эмиграции обратилось в Международный Красный Крест с просьбой о расследовании этого дела. В тот же день с аналогичной просьбой выступила и Германия.

18 апреля генерал Андерс приказал отслужить мессы по душам «умученных большевиками» польских военнопленных. В ответ 25 апреля СССР разорвал дипломатические отношения с эмигрантским правительством в Лондоне, обвинив его в содействии Гитлеру.

Тогда же началось создание альтернативного «центра власти», лояльного СССР. Таким «центром» стала Крайова Рада Народова, объединившая сторонников Польской рабочей партии и ряда леворадикальных движений. На первом ее заседании в ночь с 31 декабря 1943 года по 1 января 1944 года был принят устав КРН и местных народных советов, декларация, призывавшая польский народ к борьбе в союзе с СССР за изгнание гитлеровских оккупантов, завоевание национальной независимости. Тогда же была создана на основе Гвардии Людовой новая вооруженная структура – Армия Людовая.

После вступления Красной Армии на территорию Польши Крайова Рада Народова 21 июля 1944 года образовала народно-демократическое правительство – Польский комитет национального освобождения, временной резиденцией которого стал город Люблин. 26 июля правительство СССР подписало соглашение с Польским комитетом национального спасения, в котором признавала власть последнего на освобождаемой польской территории.

Когда Иван Колос был сброшен на парашюте 21 сентября 1944 года в Варшаву, то в ней находились военные повстанческие подразделения, которые, с одной стороны, придерживались ориентации на Лондонское эмиграционное правительство (Армия Крайова), с другой стороны, на Польский комитет национального освобождения в Люблине (Армия Людова). Разные идеологические воззрения на строительство в дальнейшем Польского государства разводили по разные стороны эти военизированные формирования. Остроту взаимоотношений придавали события в пресловутой Катыни.

Когда Колос оказался среди своих, то на другой день его забрали в особый отдел.

Там с пристрастием допытывались: кто ещё знает о расстреле сотрудниками НКВД польских офицеров в Катыни? Кто ещё стоит за словами офицера Армии Крайовой: «Вы нас расстреливали в Катыни, мы вас будем стрелять здесь!» И почему капитан Колос открытым текстом по рации передал эти секретные сведения, когда обосновывал нежелание Армии Крайовой сотрудничать с наступающими частями Советской Армии?

Призрак Катыни навис над судьбой разведчика Колоса. Были отозваны назад материалы о присвоении ему звания Героя Советского Союза. Сам Колос продолжал сидеть в одиночной камере особого отдела.

Выручил тогда своего разведчика маршал К.К. Рокоссовский. Это всегда была отличительная черта военачальника Рокоссовского – беречь своих солдат. Но как маршал это сделал, история об этом умалчивает. Но фактом остается то, что из камеры особого отдела вскоре разведчик Иван Колос оказался в Саксонии, где, будучи резидентом ГРУ, стал собирать сведения о производстве в тылу Германии горючего для немецких танков.

Катынь всегда висела над Колосом дамокловым мечом. После войны его не один раз вызывали на Лубянку, чтобы еще раз взять расписку о неразглашении тайны. В сердцах один раз высокопоставленный чиновник закрытого ведомства сказал: «И почему вы не погибли в Варшаве? Меньше было бы волокиты теперь».

Уже в перестроечные годы Иван Андреевич Колос познакомился со многими документами, которые касались Катынского дела. Удивило его прежде всего негодование И.В. Сталина по этому вопросу: «Враждебная Советскому Союзу клеветническая кампания, начатая немецкими фашистами по поводу ими же убитых польских офицеров в районе Смоленска, на оккупированной германскими войсками территории, были сразу же подхвачены правительством г. Сикорского и всячески разжигаются польской официальной печатью…Это подлая клевета на СССР…»

Это негодование не один раз демонстрировалось в переписке Председателя Совета Министров СССР с президентом США и премьер-министром Великобритании. Сталин хотел сохранить демократическое лицо перед лидерами Запада. Но при этом беззастенчиво лгал. Он не мог не знать, что польские офицеры были действительно расстреляны определенными службами НКВД. Этот вопрос рассматривался 5 марта 1940 года на заседании политбюро ЦК ВКП(б) (протокол № 13 (П13/144), где было решено: «дела 14700 польских офицеров, чиновников, помещиков и др., а также 1100 поляков, находящихся в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии, рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания – расстрела. Рассмотрение дел провести без вызова арестованных и без предъявления обвинения…»

Эти материалы из «особой папки» за № 9485 были рассекречены в перестроечные годы. Реализацию этого преступного решения осуществляли высокопоставленные чины НКВД Меркулов, Кобулов и Баштаков.
***

Искалеченный войной, Иван Колос вернулся с фронта с надеждой, что Родина отблагодарит его за то, что вместе с другими отстоял ее честь и независимость.

Так думали и другие фронтовики.

Но жизнь показала обратное. Сотни тысяч были заточены в тюрьмы или высланы в отдаленные места. А те, кто избежал этой участи, влачили нищенское существование.
К последним относился и Иван Андреевич Колос, в недалеком прошлом легендарный разведчик ГРУ.

Воинскую службу он не мог продолжать дальше. Тяжелая контузия в Варшаве выбила его из седла. Надо было как-то пристраиваться в мирной жизни.

Но жизнь «на гражданке» у него не получилась. Да и не могла получиться. Честный и прямой в отстаивании правды, он сразу же попал в водоворот административной лжи и приспособленчества. Его натура не могла выдержать этого, и он сразу же пошел на конфликт с власть предержащими.

В Минске его назначили заведующим районного отдела народного образования в Любче, небольшом поселке городского типа на окраине Налибокской пущи. Еще совсем недавно он с группой военных разведчиков и немецких антифашистов был выброшен в Налибокскую пущу для выполнения важного задания. Разведданные, собранные группой Колоса, способствовали успешному наступлению войск 1-го Белорусского фронта при осуществлении операции «Багратион».

Приступив к работе, Иван Андреевич Колос сразу же побывал во всех начальных, семилетних и средних школах района. Положение было удручающим. Не хватало денег для их ремонта. Все это приходилось выбивать в почти ежедневных стычках с руководителями района. Они уже с неудовольствием смотрели на слишком инициативного нового зав. отдела районного образования.

На августовском совещании учителей района Иван Андреевич Колос выступил с резкой критикой в адрес председателя райисполкома Митрофана Солобутина и второго секретаря райкома партии Биржакова, который курировал вопросы образования. Он высказал все, что наболело на душе. Фронтовику, прошедшему горнило войны, не хотелось потакать бессовестным чинушам, облаченным властью.

Гнев начальства был неминуем. А вскоре пришла и расплата.

Через два дня Колоса вызвали в отдел госбезопасности района. Его начальник без предисловий заявил Колосу:

– Вы обвиняетесь в неуважении к нашему дорогому товарищу Сталину. На одном из занятий политкружка вы заявили, что товарищ Сталин «не семи пядей во лбу». Кроме того, без согласования с товарищами Солобутиным и Биржаковым закупили на 30 тысяч школьного оборудования. Как это понимать?

В тот же день под вечер собралось бюро райкома партии, на котором Колоса исключили из кандидатов в члены КПСС и освободили от работы. Вел бюро райкома Биржаков.

В обкоме партии предупредили: в вышестоящие инстанции не апеллировать. А начальник КГБ области некий Шуладзе, член бюро обкома, леденяще процедил:
– Если не уедешь из области, сгною в тюрьме.

Пришлось уезжать из Беларуси. Изгоя приняла к себе Москва.
***

Влекла Колоса к себе журналистика. Он много где побывал, многое видел. Научился разбираться в людях и событиях. Умел хорошо анализировать. Но работу в редакциях не предлагали из-за отсутствия партийности. Пришлось работать на внештатной основе. Кое-как перебивался редакционными гонорарами и командировочными.

Тогда же выспело желание написать несколько книг о войне. Давалось все это с большим трудом. Но постепенно выработался свой стиль, определилась тема: война и разведка.

Но печатали его книги с большим трудом. Тема в них была специфической, во многом связана с секретностью. Если не самому Колосу приходилось делать купюры, то это делали за него другие.

Не умер от фронтовых ран, как многие другие, дождался заветного часа – пенсии. Как инвалиду войны ему назначили 34 советских рубля. Спустя несколько лет стал получать 120 рублей.

Друзья начали ходатайствовать о персональной пенсии. Все были уверены в том, что бывшему командиру партизанской бригады и легендарному разведчику ГРУ Колосу Ивану Андреевичу дадут ее без всяких проблем. Даже председатель ЦК профсоюза работников культуры СССР Пашков заранее поздравил Колоса с этим событием.

Но вместо персональной пенсии плюнули в душу. Однажды в квартире Ивана Андреевича раздался телефонный звонок из Московского горкома партии.

– Говорит инструктор Лиханов. Вам персональная пенсия не положена. Вы были исключены из рядов партии. Вы меня поняли, – менторским тоном закончил разговор «вершитель судеб ордена меченосцев».

Группа ветеранов войны обратилась в четвертое управление при Минздраве РСФСР с просьбой о прикреплении Колоса И.А. к одной из поликлиник этого тайного учреждения. Человек весь изранен, состоит из одних болячек. Может, там бы его подлечили.

Ответ начальницы отдела прикрепления(?) этого управлений некой Фирсовой был просто убийственным: он не партийный работник, а значит – обслуживаться не имеет права. И не важно, что он инвалид войны, литератор, партизан.

Иван Андреевич Колос привык уже ничему не удивляться. Не удивился и этому. Он знал, что эта бездушная государственная машина, где власть принадлежала одной партии, будет всегда считать их, простых людей, хотя и принесших Победу в Великой Отечественной войне, просто винтиками. Обыкновенными винтиками, до которых никогда не снизойдет партия, даже если они и являются настоящими героями. Ибо партии больше всего по душе та бумажка, которая называется партийным билетом, и которая возвеличивает человека и дает ему все блага в Стране Советов.

Полковник Колос удивился, когда ему в 1994 году было присвоено звание Героя России за подвиг, совершенный пятьдесят лет тому назад. Правда, это уже были другие времена. Не сказать, что лучшие, но каким-то чудом был возвеличен его подвиг. Он считал, что правда о Варшавском восстании выйдет наружу, какие бы этому ни были препятствия. Правда, дожить до этого удалось не каждому.
***

Накануне 60-летия Победы во второй мировой войне из польского посольства в Москве в квартиру И.А.Колоса пришло письмо. Его приглашали на торжественную церемонию в посольство, где ему должны были вручить памятную медаль.

Это была не первая награда Польши. Иван Андреевич Колос до этого был награжден двумя орденами и несколькими медалями.

Но на этой встрече И.А.Колос так и не появился. Перед 60-летием Победы вновь начались политические игры вокруг Варшавского восстания. Наступающий праздник Победы ветеран не хотел омрачать слушанием измышлений тех, кто там никогда не был, а теперь стремился опорочить память тех, кто в 1944-м году отдавал свою кровь за освобождение Польши.

Но он не хотел быть невежливым и беспамятным. В адрес Президента Польши, посла в Москве и присутствующих на церемонии было направлено ответное письмо И.А.Колоса.

Некоторые выдержки из него мы предлагаем читателям:

«Мне, как участнику многих всемирно-исторических событий Второй мировой и Великой Отечественной войн, еще живому свидетелю и участнику Варшавского восстания и сопричастному к освобождению Польши от немецко-фашистских оккупантов больно и обидно до слез, когда многие сегодня, не нюхавшие пороха и не владеющие знаниями по многим историческим, политическим и военным периодам, пытаются переписать историю в угоду минутным интересам, извратить историческую правду, принизить вклад советского народа и его Армии в Победу над фашистской Германией.

История Варшавского восстания и сегодня хранить немало невыясненных обстоятельств и тайн. Но для меня ясно одно – в поражении повстанцев вины солдат Красной Армии нет. Она не предавала польских патриотов. Предательство лежит на совести других.
Конечно же, варшавяне ждали помощи, их убеждали в том, что русские не оставят в беде, что Красная Армия вот-вот освободит Варшаву. Убеждали в этом те, кто втянул соотечественников в кровавую авантюру, кто сам не только не верил в сказанное, но и не захотел прихода советских частей. В огне Варшавского восстания решался вопрос о власти, об этом надо говорить честно, хотя бы сейчас, спустя 60 лет после восстания!

Я не знал подлинных намерений Сталина, хотел ли он помочь Варшаве или умышленно вел какие-то политические игры, но я видел своими глазами, как упорно сражались фашисты, отступая к Польше. Я знал состояние частей Красной Армии, которые прошли с изнурительными жесточайшими боями 500-600 километров, освобождая Белоруссию, неся невосполнимые потери в живой силе и технике. Уже в июле 1944 года на участке фронта между Неманом и Вислой, Красная Армия в своем продвижении на запад натолкнулась на мощные укрепления гитлеровцев в Восточной Пруссии, сопротивление которых снова пришлось преодолевать неимоверными усилиями офицеров и солдат (естественно, опять потери), на что потребовалось время для восполнения их доукомплектования людскими ресурсами. Было еще и наступление германского генерала Моделя  вдоль нижнего берега Буга…

…По приказу маршала К.К.Рокоссовского, после длительного с ним разговора, нас вместе с моим другом, разведчиком-радистом Дмитрием Стенько, ночью на самолетах выбросили на горящий, восставший и сражающихся город. Мой друг трагически погиб, а я, раненый и контуженный, сумел организовать сеть разведки, вышел на связь с руководством АК и АЛ, встречался с главнокомандующим Бур-Комаровским, корректировал действия наших летчиков, которые сбрасывали оружие, медикаменты и продовольствие. После капитуляции, спланированной верховным командованием АК, вопреки воле и желанию большинства восставших, с помощью польских повстанцев сумел выйти из центра Варшавы по канализационным трубам к Висле. Холодной октябрьской ночью переплыл простреливаемую со всех сторон Висле и доложил маршалу К.К.Рокоссовскому о военной обстановке и сложившейся ситуации…

Варшавское восстание стало «белым пятном» в истории советско-польских отношений. Руководство АК в послевоенных заявлениях пыталось снять с себя ответственность за поражение в восстании, за гибель четверти миллиона жителей столицы, свою самоубийственную безответственность пытались переложить на Советский Союз и Красную Армию. Свидетельства участников восстания и очевидцев замалчивались и замалчиваются до сих пор…

…Прошло почти 50 лет. Все эти годы меня как будто не существовало.
Я видел и знаю очень много, сейчас осталось очень  мало людей, кто был участником тех событий, кто может рассказать правду о Варшавском восстании.

Лично я уже давно всех простил, кто мешал мне жить, простил людскую несправедливость и неблагодарность. Сегодня меня опять вспомнили, спасибо за память! Но лично я не могу предать всех тех, кто погиб за освобождение Варшавы, Польши, а их – более 600 тысяч, не могу предать моего боевого друга Дмитрия Стенько, предать тех погибших разведчиков, которые до меня пытались установить связь с восставшими, поэтому, склоняясь перед памятью погибших, я не могу принять памятную медаль. Для меня время наград еще не наступило, даже сейчас, спустя 60 лет после восстания – правда о нем не зазвучала в полный голос! Политические ветры не должны загасить свечи памяти! Со священным Днем Победы!

С уважением,
Иван Колос, инвалид войны, Герой России,
полковник в отставке, писатель, профессор.

8 мая 2005 года.

Старый солдат был верен себе. Так же беспощадно правдив и так же беспощадно отстаивающий память своих друзей-солдат, погибших за ту же самую правду.

Гроб для журналистики

***

Журналистика – особый вид человеческой деятельности. Она сопряжена как с творчеством, так и с рутинной работой. Это когда добываешь золотинки людских характеров из сотен тонн черной руды.

Журналистику уважали великие. Наполеон восклицал: «Четыре газеты смогут причинить врагу больше зла, чем стотысячная армия». Ему вторил Байрон: «Одной капли чернил достаточно, чтобы возмутить мысли у тысяч, даже у миллионов людей».

В силе печатного слова тогда еще резидент ГРУ Иван Колос убедился на собственной практике. Слово также воевало, и не хуже рот и батальонов.

Было это в мае 1944 года. Тогда капитан Колос возглавлял группу 117. в нее входили немецкие антифашисты.

Группа была выброшена на парашютах в Налибокскую пущу, где действовало Барановичское соединение партизан. Возглавлял его «Платон» –  Василий Ефимович Чернышев.

Места вокруг похожи на сказку. Верхушки корабельных сосен говорили с голубым небом. Свет ясной луны отражался в водах озера Кромань. Того самого, на берегах которого творил великий Адам Мицкевич.

Генерал Платон при встрече сказал антифашистам:

– Стреляйте не пулями, а листовками. Разъясняйте своим соотечественникам пагубность нацистской политики. Призывайте переходить на нашу сторону. Хорошо наладить пропаганду – важная задача. Недавно мы захватили немецкую передвижную типографию. Есть где печатать листовки… Итак, товарищи, располагайтесь в двух землянках и немедленно приступайте к делу…

Хуго Барс, Карл Ринагель и Герберт Хенчке занялись оборудованием типографии. Печатные машины, шрифты были в полном порядке. Потребовалось всего лишь два дня, чтобы они начали печатать листовки.

Карл Ринагель даже сочинил для одной стихи. В переводе Ивана Колоса они звучали примерно так:

Ты для Германии, Гитлер, позор,
Проклятье тебе, презренная тля,
Немецкий народ ждет свобода,
Тебе, изувер, – петля!

  Листовки были отпечатаны и сложены в небольшие пачки. С первой партией листовок отправился в Барановичи Феликс Шеффлер. Одет он был в фельдфебельскую форму, выглядел заправским солдатом фюрера.

В Барановичи Шеффлер и радист группы Стенько пришли на другой день вечером. С квартиры связного Феликс сразу отправился в город. К рассвету он расклеил большую часть листовок. Они висели всюду: особенно много их было в центре и на привокзальной площади.

Немецкие власти всполошились. В одиннадцать часов утра, когда Феликс появился на вокзале, по радио угрожающим голосом фашистский диктор на немецком, а затем русском языках передавал, что в Барановичи проникли русские партизаны и расклеили по городу листовки. Тот, кто задержит партизан, получит крупную награду – пять тысяч немецких марок. Это сообщение в течение дня передавалось несколько раз.

Феликс Шеффлер в это время действовал на вокзале и привокзальной площади – при удобном случае вручал собеседникам листовки. И даже сагитировал податься к партизанам двух солдат.

С тех пор листовки и воззвания распространялись регулярно в Барановичах и соседних городах, а партизаны все чаще и чаще приводили в лагерь перешедших на их сторону немецких солдат.

Однажды Феликс Шеффлер привел в расположение партизан почти половину полка распропагандированных немцев. Без единой капли крови сдалось четыреста человек.

Генерал Платон тотчас же вызвал хозяйственников и приказал накормить пленных, найти им место для лагеря. Сразу же в нем был создан комитет, который возглавили Феликс и Хуго.

Привел большу группу распропагандированных немцев и Хуго Барс. Их также разместили в партизанском лагере для военнопленных.

Действиями немецких антифашистов заинтересовалась специальная команд СД. Искали листовки и немецких солдат, которые их распространяли. Но группа 117 была неуловимой. Капитан Колос хорошо знал свое дело.
***

Черные буковки на грубой оберточной или тетрадной бумаге… Формат самый крохотный – в половинку или даже восьмушку листа. Верстка – немудреная, простейшая… Главное – содержание и последние новости с Большой Земли.

Такая была партизанская печать в лесах Беларуси.

Партизанские газеты и листовки – рукописные, машинописные, печатные, – Иван Колос часто выдел в белорусских музеях после войны. У них уже были изжелта-серые, выцветшие и обветшалые страницы. Кое-где строчки совсем не прочитывались, на их сохранились следы запекшейся крови – эти листовки и газеты были найдены в карманах убитых или раненых партизан.

Когда-то партизанские листовки, газеты еще совсем из-под пресса Иван Колос держал в своих руках. Он обонял исходящий от них запах свежей типографской краски. Этот ни с чем не сравнимый запах он узнавал после войны, прочитывая по утрам свежие газеты и журналы с его статьями и очерками, а также перелистывая только что вышедшую из издательства свою новую книгу.

Иван Колос в суровые годы войны был не просто читателем партизанской печати. Он был также и сочинителем некоторых текстов листовок и корреспонденций для газет.

Он чувствовал слов, знал его многозначность и образную красоту. Недаром в школьные годы Колос исписывал тетрадки своими юношескими стихами.

В годы войны, будучи командиром партизанского отряда, а затем и бригады, Иван Колос стоял у истоков зарождения партизанской печати на Полесье. Когда он с группой разведчиков был сброшен в 1942 году в Лельчицкий район, конечно, парашютисты не прихватили с собой ни печатную машину, ни ротатор, ни типографский шрифт, ни краску, ни бумагу. Вначале было не до этого. Позднее возникла надобность и в типографском оборудовании, и в бумаге, и в краске. Все это доставляли ночью на партизанские аэродромы самолеты. Или же на парашютах сбрасывалось в места расположения партизан.

А пока газеты и листовки печатались на пишущей машинке под копирку. Или же хорошим почерком писались от руки, но тоже под копирку. Чтобы газет и листовок было больше! Но тираж таких изданий все равно был не больше 30-50 экземпляров. Однако они сыграли огромную роль на первоначальном этапе партизанского движения.

Самодельные газеты и листовки рассказывали жителям о том, что на оккупированной территории они не одиноки, что есть в лесу или городе люди, которые сражаются с врагом. И эти люди имеют связь с Москвой, и, конечно же, с Красной Армией, что вскоре придет на белорусскую землю и освободит народ от фашистского ига.

Со временем партизанская печать заимела свое типографское оборудование. В декабре 1942 года механик «Полеспечати» БССР Ф.М.Пильтченко сконструировал походную печатную машинку, которая отвечала походным особенностям партизанской жизни. Она была компактной и нетяжелой – средний вес ее составлял 12-15 килограммов. А вместе с запасом шрифта, пробельного материала, бумаги и краски на месяц – около 50 кг. Совсем не затруднительная в походе вещь. Такими печатными машинками Белорусский штаб партизанского движения снабдил в основном крупные партизанские отряды и бригады. Была такая типография и в бригаде Колоса.

О чем же писала в те годы партизанская печать?

На страницах газет, в листовках она печатала приказы Верховного Главнокомандующего, сводки Совинформбюро, оперативные материалы о борьбе белорусского народа против оккупантов. В тяжелых условиях подполья вела работу по мобилизации жителей Беларуси на самоотверженную борьбу с врагом, разоблачала лживую фашистскую пропаганду и хваленый «новый порядок в Европе», от которого веяло дымом крематориев. Партизанские журналисты воспитывали в народе священную ненависть к врагу и непреклонную веру в победу.

В партизанских редакциях собиралось все самое талантливое и творческое. В связи с этим Колос вспоминал часто партизана Александра Мельянца. Он был хорошим партизаном, потом стал начальником штаба отряда имени Суворова. Когда организовалась межрайонная партизанская редакция и типография, как ни жалко было расставаться Колосу с Мельянцом, но он все-таки отправил его для работы в редакции. Тот был художником от Бога. По его эскизам из дерева вырезались настоящие шедевры искусства. Они стали украшением партизанских газет.

После окончания Великой Отечественной войны Александр Константинович Мельянец работал в газетах «Большевик Полесья» и «Гомельская правда». На Полесье его помнят как хорошего художника и литературного иллюстратора.

Но все равно партизанские газеты испытывали постоянный голод на профессиональных журналистов. Если таковой появлялся на партизанском горизонте, то перед ним чуть ли не шапку ломали, чтобы заполучить в свою газету. Однажды Колосу в этом плане несказанно повезло.

Это случилось как раз в июне 1943 года. Самая пора косовицы, когда луна покрыты сочной травой, на которой пестрели белые ромашки и голубые колокольчики.

Группа конных разведчиков обнаружила в небольшой деревушке Конопелька, что примыкала к партизанскому краю, подозрительного человека. Он жил у какой-то женщины то ли в примаках, то ли считался там каким-то далеким родственником. Отличался он от местных мужиков бритой головой да разговором на чистом белорусском языке.

Незнакомец заинтересовал Колоса. С группой разведчиков он вскоре навестил Конопельку. Партизанский связной Кашевич сказал, что человек с бритой головой косит сено в Залесье.

Коренастый мужчина, широко расставив ноги, споро махал косой. Увидев вооруженных людей, он бросил косу и пытался бежать. Но было уже поздно.

Дальше знакомство продолжалось в хате, где незнакомец жил. Узнав, что перед ним командир партизанской бригады Колос, человек с бритой головой просунул в отверстие под печью руку и вытащил оттуда узелок. Развязал его, и Колос, не веря своим глазам, увидел книжечку, на которой золотились буквы «Верховный Совет СССР». Раскрыв удостоверение, увидел фотографию хозяина и прочитал: «Филипп Семенович Пестрак является депутатом Верховного Совета СССР».

Это был известный белорусский писатель Филипп Пестрак. Его книги и его героическую биографию Колос хорошо знал еще со времен учебы в Мозырском педучилище.

По дороге в партизанский отряд Филипп Семенович с горечью рассказал комбригу Колосу о том, как на третий день войны известный писатель и революционер вместе с другими работниками культуры из Пинска выехали на автомашине в сторону Гомеля. По дороге машину разбомбили, и писателю пришлось остановиться на житье в этой небольшой деревушке.

Колос передал по радио информацию в Центр о Пестраке. Там сказали подождать, пока не прилетит самолет из Москвы.

Это время Колос решил использовать с пользой для дела. Определил известного писателя в редакцию партизанской газеты. Вскоре его пламенные статьи зазвучали набатом на Полесье.

Осенью 1943 года известный писатель Филипп Семенович Пестрак с партизанского аэродрома «Дубницкое» вылетел самолетом в Москву.

Но в партизанском крае остались его выученики, его стиль работы, его подход к журналистскому делу. Все это сполна потом использовали в своей практике партизанские летописцы.

Из партизанской печати белорусский народ черпал богатейшую духовную пищу, которая помогла ему выстоять в лихую годину. Это непреходящая ценность во все века.
***

 После войны жизнь вынудила Колоса стать журналистом. Хотя и не скажешь, что он сильно противился этому. Его неуемная натура жаждала путешествий, знакомств с новыми местами и новыми людьми.

В его сердце уже тогда таился дар будущего журналиста и писателя, который он опробовал в школьных тетрадках и партизанской печати. И этот дар твердо подкреплялся мужеством человека, способного с открытым забралом вести бой за справедливость и правду.

Пришлось работать внештатно, беспартийных в органы печати принимали редко. Но он был доволен и этим. Главное, чтобы печатали. И, надо сказать, его печатали довольно часто. Ибо все его журналистские очерки и статьи были написаны хорошим языком и рассказывали о злободневных проблемах.

Где он только не побывал за это время!

Был на целине в Казахстане, где, чтобы лучше узнать профессию пахаря, работал прицепщиком. Его видели в поселке хантов и у оседлых цыган. Оставил Колос свои следы на берегах полноводных сибирских рек и умирающего Арала. Побывал и во Владивостоке, где швартовалась плавбаза, названная именем белорусского партизанского вожака Васили Ефимовича Чернышева, в партизанском соединении которого занимался раздведкой Иван Колос.

Журналиста Колоса чествовали хлебом-солью нефтеюганцы. На земле Приморья он выступал на конференции, посвященной 80-летию А.А.Фадеева. встречался с матросами на берегу Тихого океана. Его можно было видеть на фотографии в национальном туркменском костюме рядом с М.Гапуровым, первым секретарем ЦК Туркменистана.

Отдавал почести мужественным воинам у Вечного огня в Свердловске.

Но больше всего Колос любил свою малую родину – синеокое Полесье. Где бы ни бывал, обязательно раз в год приезжал сюда отдохнуть, порыбачить, словить любимой Уборти килограммового леща или же круглого, как кочелка, толстого язя.

Осенью любил ходить в лес за грибами. В урожайные годы полешуки, его земляки, ездили в белорусскую тайгу только телегами: нагрузят тарантас по самые ручки рыжиками, подосиновиками, черными груздями, лисичками, опятами, разными там зеленками и рядовками, да еще и недовольство проявляют видите ли, попалось всего несколько сот боровиков, зря телегу гоняли. Один такой выезд – и в хате запас грибов на целую зиму. Никогда не оскудевала его родная земля на дары природы.

Основное же время любил посидеть в уединении и раздумьях над белым листом бумаги.

В полесской тиши хорошо писалось. На бумагу выливались образы мужественных людей, с которыми Ивану Колосу приходилось воевать против фашистов в здешних лесах. Получалась добротная документальная проза, она становилась в будущем его новыми книгами.

Часто выступал в роли публициста, когда видел, как гробят природу Полесья. Здесь его перо было безжалостным: нельзя жечь родной дом, в котором живешь. Особенно был нетерпим к местным чинушам, мнящим себя всесильными «князьками»: здесь его ирония часто переходила в издевательский сарказм над их «величественностью» и «монументальностью».

Его печатали. И на родине, и в России. Хотя не везде и не всегда его жаловали. Зависть людская не ведает границ.
***

Десятки лет отдал Иван Андреевич Колос журналистике. Многие называли его мэтром.

Он же более скромно оценивал свою деятельность, хотя и знал, что здесь он достиг того профессионализма, с которым не стыдно и поделиться с людьми. И всегда делился! Недаром выпускники школы журналистики Ивана Колоса всегда находили его, чтобы получить нужный совет и необходимую помощь.

И вот удивительный парадокс времени! Колосу казалось, что прогресс всегда одаривает время новизной. И это происходило у каждого на глазах: телеги сменялись машинами, дедовская «литовка» механизированной сенокосилкой, деревянные счеты электрической машинкой… А тут еще пошли телевизоры, космические корабли начали бороздить внеземное пространство, внезапно открыл свое лицо неизвестный доселе Интернет…

Но что-то вдруг застопорилось в людских отношениях. Самый прогрессивный строй – социализм – вдруг лягнул ногой и попятился обратно в капитализм, который отныне стал называться демократией. Засуетилась, забегала вдруг журналистика, не зная теперь, кому служить, а кому прислуживать.

Четвертая власть в Беларуси сразу запаниковала, но вскоре успокоилась, очутившись в уютном государственном хомуте, где давали не только сено, но иногда перепадали и бульба с овсом. Прикорм был, правда, не в коня, но белорусу многого не надо: лишь бы не трогали его “памяркоўнасць”. Те же, кто польстился на вольные хлеба, перемахнули высокий забор и пошли шастать по заграничным сусекам. Вначале как будто кормили хорошо, но потом что-то там разладилось: то ли кони были не те, то ли ездоки устали, то ли корма не стало? Остались самые выносливые, и они, как те тяжеловозы, и поныне везут потихоньку свой бренный воз.
\
На территории, где строили социальное государство, прогресс в журналистике совсем не просматривался, как ни искал его Иван Андреевич Колос. Более того, журналистика в Беларуси стала похожа на канцелярскую скрепку, которой соединяют административные документы. И, как ни удивительно, эта скрепка так пропиталась духом этих самых документов, что и сама “запела” на их языке.

С ностальгией вспоминал Иван Колос советские времена. Да, это были не самые лучшие годы в его жизни и жизни его современников. Партия стала государством в государстве. Религию заменила жесткая идеология ленинизма. Диктатура партии стала нормой. Демократия, права человека, свобода слова и печати превратились в “буржуазные проявления”.

В провидческом романе “1984” Дж.Оруэлл заметил: “…власть стала не средством, а целью” для господствующего класса. Идеалом стала сама Система. Ее ни в коем случае нельзя было критиковать. Как и саму партию. Как и ее генсеков.

Но тогда была журналистика. Даже несмотря на то, что публикация повести Ивана Колоса “Анастасия Лапета” в “Сельской газете” была прекращена после 1-й главы, гранки 2-й главы были рассыпаны. Но это были происки завистников. Позднее Иван Колос печатался и в Беларуси, и в России, и в других республиках СССР.

Как же так стало, что журналистское дело в Беларуси теперь повернулось одним местом к прогрессу? Ведь такого не должно быть.

В советской журналистике был один излюбленный прием: работу предприятий показывать через сравнения. Для этого, например, брались два колхоза в районе – передовой и отстающий. И со всех сторон анализировалась их производственная деятельность. В итоге напрашивался вывод: передовым хозяйством отстающий колхоз станет лишь тогда, когда заменят здесь председателя, укрепят среднее звено руководителей, улучшат обработку земли, станут выращивать те культуры, которые дадут большую экономическую отдачу.

По этому пути ршил идти в своем исследовании и писатель Иван Колос. Чтобы разобраться, почему исчез прогресс в белорусской журналистике, он решил использовать этот старый газетный прием сравнения. И не пожалел об этом. Как в капле росы при утреннем солнце, высветились при анализе все достоинства и недостатки советской и послеперестроечной журналистики.

***

 Перестройка уже отшагала по городам и весям родной Беларуси. Независимое государство было в движении к новым рубежам.

В один из приездов в Гомель Колос зашел в областную библиотеку. В краеведческом отделе попросил дать ему подшивку “Гомельскай праўды”, одной из старейших газет Беларуси. Милая девушка принесла ему подшивку за 1979 год.

Он перелистывал пожелтевшие страницы газеты, словно перелистывал свою судьбу и судьбы своих земляков. Да, все они были из того времени. Верили в то, что еще одно трудовое усилие и над родной землей взойдет солнце изобилия, а жизнь улучшится. Но трудовые усилия были постоянными, а солнце почему-то все время находилось за тучами.

Но эти социальные проблемы волновали теперь Колоса меньше всего. Он хотел знать: почему при советской власти газеты были лучше и почему они утратили свое качество сейчас, в годы строительства социального государства?

Об этом говорили и тиражи.

В 1979 году тираж “Гомельскай праўды” составлял свыше 100 тысяч экземпляров. Местную прессу тогда выписывали почти в каждой деревенской хате. Были семьи, которые выписывали сразу по нескольку газет. Среди них были союзные, республиканские, областные и районные издания.

Теперь же тираж “Гомельскай праўды” едва ли заходил за 20 тысяч экземпляров. Да и то эти экземпляры выписывали в основном предприятия. Под негласным нажимом, как рассказал Колосу один знакомый, идеологических органов. Причем, не выпишешь нужное количество экземпляров, то нажмут на руководителя так, что десятому закажешь. Почтовые же ящики у людей оставались пустыми.

Так чем же брала тогда советская журналистика?  В чем был секрет ее успеха, что прессу выписывал даже мало-мальски грамотный человек?

В этом и разбирался сейчас писатель Иван Колос, осторожно перелистывая пожелтевшие страницы и вчитываясь в борения прошедших дней.
***

  Надо отдать должное, компартия уделяла своим печатным органам очень много внимания. Ленин учил, что ни рабочего, ни крестьянина невозможно переубедить словами, сделать это можно только примером. Поэтоу газеты обязаны были не только рассказывать, что сделано, но и показывать, как сделано, как удалось добиться высоких показетелей. И, конечно, об этом лучше всего расскажут те, кто стоит за станком или же за плугом.

И они рассказывали.

О коллективных и своих делах, о трудовых успехах делились опытом работы, указывали не недостатки, что мешали в жизни, высказывали интересные предложения. Всех авторов трудно перечислить. Это были сотни и сотни. Достаточно сказать, что “Гомельская праўда” только за первый квартал 1979 года получила четыре тысячи писем. Представьте себе: за три месяца четыре тысячи писем! И большинство из них было напечатано на страницах газеты!

Это было действительно прямое участие простого труженика в управлении государством. Нет, он не был простым винтиком в действующей государственной машине. Через газету советское государство делилось частью власти с народом.

Через газету рабочий мог сказать, что на заводе несколько лет лежит неразобранным импортное оборудование, а ведь за него валюта заплачена, а виноват в этом сам директор завода, который не спрогнозировал, не учел, не организовал. Или же крестьянин, увидев глубокой осенью неубранное поле ржи, обвинял в этом председателя колхоза, говоря, что он не должен больше управлять хозяйством, ибо не ценит крестьянский труд. И результатом своих публикаций, Колос в этом был уверен, рабселькоры были довольны – нерадивых руководителей уволили, а на их место пришли другие люди.

Журналистика становилась, таким образом, негласной властью, где люди могли влиять на производство и экономику. И народ это понимал и ценил.
Советская печать была живой и жизненной, ибо, по словам Ленина, она станет таковой, «если на пяток руководителей и постоянно пишущих литераторов наберется 500 и 5000 работников не литераторов». Именно рабселькоры помогали газете выполнять задачи инициаторов и арбитров трудового соперничества, стать коллективным пропагандистом, коллективным агитатором и коллективным организатором советской жизни.

В областной газете постоянно присутствовала рубрика: «По материалам “Гомельскай праўды”. В ней руководители организаций и райкомы партии сообщали газете о том, что критика в их адрес признана правильной и принимаются меры по исправлению недостатков.

Радовало Колоса и разнообразие жанров в “Гомельскай праўдзе”. Тут были обыкновенные заметки, хроники, реплики, интервью, репортажи, отчеты, фотоинформация и фоторепортажи. На хорошем уровне были сделаны аналитические корреспонденции и статьи. Выделялилсь новизной и свежестью зарисовки и очерки.

Среди них были проблемные очерки, а также художественные зарисовки по памятным местам области. Большое место на страницах газеты занимал фельетон.

Жанровая палитра позволяла со всех сторон глубоко проникать в суть явлений действительности, делать правильные выводы и предлагать нужные рекомендации. Творчество, как известно, не любит шаблона. И поэтому выбор формы подачи материла – это дело каждого журналиста, его привязанностей и склонностей. Газета полесского региона давала возможность проявить журналистам свой талант и свое мастерство.
***

 Писатель Иван Колос любил полесский лес. Здесь было все красиво, соразмерно и разнообразно. Ибо природа лучший архитектор в мире. Раскидистые дубы гордо возносили свои шапки над простором, где проплывали голубые облака. О чем-то своем шумели в борах выносистые сосны. Темнело в низинах бывших озер и рек «чернолесье», пряча в глубинах своих леших и аук.

Под пологом леса густо произрастал орешник. Раним летом вспыхивали алой земляникой сосновые поляны. Осенью леса так пропитывались запахом, что Полесье казалось огромной деревенской печью, источающей на всю Беларусь грибной дух.

В чем-то советская журналистика напоминала Колосу этот полесский лес. Правда, в этом лесу были и заповедные поляны, куда не каждому был позволен доступ. Районный журналист мог критиковать на своей территории директора завода, председателя колхоза, заведующего клубом и фермой, бригадира… Но негативной огласке никогда не подвергались работники райкома партии и райисполкома. Если и случалось такое, то это был уже явный конфликт между газетой и райкомом. Тогда в дело вмешивались третейские судьи, и если редактор и секретарь райкома были хорошие профессионалы, то их разводили по разным областям Беларуси.

Зато тот же райком партии и его первого секретаря могла свободно критиковать областная газета. А руководителей области – республиканские газеты и журналы. Без критики в республиканской вертикали не оставался никто, за исключением руководящей компартии республики и Совета Министров. Но над ними тоже висел дамоклов меч – союзные газеты «Правда», «Известия» и иже с ними.
***

Новая журналистика послеперестроечной Беларуси была также далека от людей, как Северный полюс от лесов «синеокой».

За окном поезда мелькали пристанционные пристройки, города и села с их проблемами, безработицей, плохим начальством. На все это белорусская государственная журналистика смотрела, как казалось Колосу, через узкое окошко поезда, забыв выйти на далеком полустанке и узнать, как живут здесь простые люди.

Новая журналистика упивалась быстротой и ходом поезда, по-видимому, решив, что жизнь и проблемы людей – это вторичное, главное же, что наш поезд летит в ту даль, которая называется социальным государством, где все должно быть хорошо и прекрасно.

Но хорошего было, к сожалению не так много.

Прекрасными смотрелись на первой и второй полосах газет руководители районов, областей страны. Они были в добротных костюмах, при модных галстуках. Всегда в центре, что-то говорили окружающим их людям, к чему-то призывали…

И это было не разовым явлением. Начальство с наигранными улыбками появлялось на страницах газет постоянно, как постоянной была и природа Беларуси, где на смену весне всегда приходило лето, а осень постепенно перетекала в зиму, прерываемую иногда декабрьскими и январскими оттепелями.

С грустью вспоминал писатель Колос пожелтевшую “Гомельскую праўду” 1979 года. Только один раз заметил он на ее странице, и то не на первой, портрет важного начальника. Это был первый секретарь Гомельского обкома КП Белоруссии Юрий Минивалич Хусаинов. И “представлялся” он на странице газеты под рубрикой “Кандидаты народа”. В это время Ю.М.Хусаинов избирался в депутаты Совета Союза Верховного Совета СССР по Мозырской избирательной округе № 561.

Кстати, очень демократичный и порядочный человек. Гонор в нем отсутствовал напрочь. Об этом Колос судил из общения с ним. Хусаинов целый вечер провел в его московской квартире, когда приезжал по каким-то своим делам в столицу. Он подолгу расспрашивал Колоса о его партизанских делах, загорелся идеей создания в Лельчицком районе мемориала братской дружбы тем, кто воевал против фашизма. Но вскоре Хусаинов уехал из Беларуси, и идея создания мемориала на базе бывшей партизанской бригады Колоса сразу же угасла в высоких начальственных кабинетах.

Новая журналистика совсем не считалась с запросами людей. Иногда казалось, что она держит читателей за дураков. Ну кому, например, нужен этот «Глас народа». Где на полполосы размещены фотографии людей, а под ними краткие ответы на вопросы: «Каким блюдам белорусской кухни вы отдаете предпочтение?» или же «Ощущаете ли вы на себе изменения климата?» И так далее, и тому подобное…

Конечно, блюда были разные: и грибные, и солянки, и колдуны, и затирки, и каши с тыквами, и галушки,  и бабка со шкварками… Как и негодования по поводу климата: хо-лод-но, в дубленке хожу, природе не прикажешь…

Очень «обогатили» свой умственный багаж наши читатели. Сенеками и вольтерами, правда, после таких публикаций не стали, но спровоцировали для себя вопрос: «И кому это надо?» Острословы же такой «шедевр» журналистики назвали более емко: «Их разыскивает милиция».

Стали популярными в послеперестроечных газетах и поздравления по поводу праздничных дней, государственных и профессиональных праздников, а также памятных дат. Оказалось, что в Беларуси таких дней почти под девяносто. Представляете! Есть где разгуляться! Вот и выплеснулись на развороты и полосы газет многочисленные поздравления от многочисленных предприятий, организаций, объединений.

Для тех, кто поздравляет, – все понятно. Это своеобразная начальственная проверка. Можно еще раз поприветствовать друг друга на газетной странице: «Жив курилка!» «И тебе того же желаю!» Да и не будет лишним напомнить всем: раз звучит фамилия, значит, все в порядке.

Но что делать бедным читателям? От этих поздравлений типа: «желаем всем крепкого здоровья, благополучия, бодрости», «успехов в работе, мира», «неиссякаемой энергии, оптимизма», «долгих лет жизни, стабильности», «хорошего настроения и достатка», «уюта и взаимопонимания» – ведь можно не только очуметь, но и озвереть, если они повторяются чаще дыханья. Только и остается, что плюнуть и растереть, раз такая журналистика не несет никакой информации, кроме тщеславия начальства.

Значительную порцию журналистских материалов в современных газетах составляют материалы-советы. Это советы психотерапевтов, педагогов, огородников, косметологов, поваров, парикмахеров, стилистов, акушеров и т.д. к ним примыкают материалы о дамах с веером, как пользоваться оружием кокетки, главные запреты Фэн-шуй, мудрые мысли, как собрать малыша в дорогу, как самому ездить в путешествие, ваши летние напитки, наши зимние напитки, кому помогает сон, правда о божьей коровке морозом по спаржевой фасоли, на что жалуется синьор-помидор, как вырастить капусту без дуста…

Так и хочется посыпать дустом всю эту «продукцию», выуженную из Интернета ради гонорара не слишком успешными журналистами. Для общественно-политических газет, которые курирует государство, чрезмерное обилие таких советов не просто утомляет, но и уводит в сторону от главного предназначения СМИ такого уровня: быть рупором в борьбе за строительство социального государства. Можно только посоветовать редакторам: при очередной подписной кампании анонсируйте издания брошюр при газетах по огородничеству, садоводству, акушерству, поварскому искусству, Фэншуйству и другим отраслям человеческой деятельности. Смотришь, вырастут тиражи на несколько сот или тысяч экземпляров. Глядишь, освободится газетная площадь для того, чтобы исследовать: почему не растет лен-долгунец на наших землях и что надо сделать для того, чтобы белорусские «Мазы» и комбайны «Гомсельмаша» за границей отрывали с руками?

Из этого же типа материалов и «звездная пыль», чего так не «хватает» государственным изданиям. Белорусским читателям «обязательно» надо узнать, что Навка уже отпраздновала бумажную свадьбу с Дмитрием Песковым, а для многочисленных гостей арендована лучшая гостиница на Черноморском побережье. Или же о щедротах Орбакайте на свадьбу сына, свадебный торт ее обошелся не в один миллион рублей. А бой между Мейвезером и Мак-Грегором (и сколько заплачено за это гонорара) должен стать аллилуйей для всех белорусов без исключения.

А там, чем черт не шутит, смотришь, взыграет белорусский патриотизм и наш чумазый комбайнер, простите, это не оскорбление, мы уважаем своих людей, – отложит деньги за несколько уборочных кампаний и отпразднует свою ситцевую свадьбу в шикарной гостинице на берегу Тихого океана. А банкеты раскрученные белоруски не хуже Орбакайте умеют закатывать – там и гостей до 300 человек насчитаешь, и торт на миллионы. Сложнее, конечно, с боями – отличных бойцов у нас нет, но если сократим расходы на содержание бесперспективных хоккейных команд, то и бойцов своих вырастим, да таких, что весь мир будет нам рукоплескать.

Хочется отметить и скучную серию заказных рекламных материалов, мимо которых скользящий взгляд пробегает, как мимо бесплодной пустыни. Эти материалы, типа «лесхозов, набирающих высоту», «экспериментов на лесных полигонах», «льдов, где рыбы становится больше», «горно-обогатительных, идущих в гору» не только убивают мысли, но и прорезают читательский голос: он становится похожим на вой одинокого волка в тоскливую Пилиповку.
***

    – Но где же критика? – воскликнет изумленный читатель. – Ведь газета – это в первую очередь критика, бичующая наши недостатки. Она утверждает, что критика должна быть позитивной, не оскорбляющей достоинство человека.

И, как образец, приводятся материалы работы мобильных групп райисполкомов, горисполкомов, облисполкомов и вышестоящих надзирающих организаций.

Что же видят эти мобильные группы, как критикуют и к каким выводам приходят?

Опытный лесхоз. В поле зрения проверяющих «попало и то, что при ремонте техники используются деревянные колодки в качестве противооткатных упоров».

Филиал организации. Члены мобильной группы заметили, что «на дровокольном станке отсутствует ограждение временной передачи, что может привести к травмированию работника. Еще одно нарушение – хранение в медицинских аптечках медикаментов с истекшим сроком годности и их неукомплектованность, в результате чего нуждающемуся не будет оказана своевременная медицинская помощь».

Овощная фабрика. Проверяющих «смутил (?) металлический лист с упором (?!) на стеллаж, ничем (?) не закрепленный вал на полу и лежащие на станках инструменты».

Экспериментальная база. Мобильная группа облисполкома заметила, что «портили картину пустые (?!) бутылки из-под воды. В бытовке обнаружились (?!) окурки».

Ферма сельхозпредприятия. И снова мобильная группа облисполкома видит непорядок: «В вагончике валяются пустые бутылки из-под спиртного. У подсобного рабочего алкотест показал полтора промилле (?) алкоголя. А в доильно-молочном блоке разбита на полу плитка, отсутствует умывальник для работниц».

И еще одно сельхозпредприятие. Мобильная делает заключение: «Хозяйству следует отремонтировать или убрать металлические ворота перед въездом транспорта на зерносушилку, ведь на них не закреплена левая стойка. Схожая ситуация и с воротами на МТФ, рядом с которыми виднелась трещина в стене».

Не Бог весть какие недостатки обнаружили мобильные бригады, контролирующие хозяйства республики. Это вам, например, не анализ деятельности фермы за зимний период и ответ на жгучие вопросы: почему снизились в это время надои по сравнению с прошлым годом? Почему коровам дают мало корма, а остатки его воруют? Почему коровы вечером иногда остаются недоенными?  И почему заведующий фермой всегда пьяный в стельку?

Серьезных вопросов мобильные не любят. Они скользят лишь по поверхности проблем: то трещину в стене обнаружат, то бутылку из-под водки под ногами найдут. И считают, что сделали героическое усилие по наведению порядка в экономике страны.

К исправлению выявленных недостатков мобильные тоже относятся лояльно. Например, по результатам выезда или выхода направят рекомендации. Сколько дорогой бумаги испишут! А в газете еще напомнят, что цель работы мобильной группы – не наказывать, а подсказывать.

И ни одного человека, виновного в недостатках, не отметят. Поэтому очень любит начальство в нашей стране такие мобильные группы. Ибо они создают видимость контроля, а критикуемые – видимость исправления. Так и существуют в приятном параллелизме: мы вас немножко пожурим, а вы сделайте вид, что немножко исправились.

Спрашивается: зачем такой сизифов труд? Зачем вскатывать на гору камень, чтобы на полдороге опять его бросать вниз? Ведь пользы никакой!

А ведь отвлекаются на все это огромные управленческие ресурсы. Срываются с места идеологи, заведующие центрами занятости, старшие сотрудники промышленных отделов, главные специалисты финансовых структур. Им бы, высоким профессионалам, заниматься важными государственными делами, а не подменять собой четвертую власть, именуемую журналистикой.

В советские годы журналистика исправно делала все то, что ныне пробуют делать мобильные группы. Колос тогда только делал свои первые шаги в журналистике. Он был селькором районной газеты. И хорошо помнил приезд в их колхоз районного газетчика, молодого еще парня. Вместе с селькором Колосом, редактором стенной газеты, агрономом из сельхозуправления молодой газетчик провел рейд по подготовке хозяйства к весенне-полевым работам. В рейде каждому виноватому досталось на орехи: агрономической службе за то, что к севу не хватает семян нужной репродукции, за низкое качество торфонавозных компостов, инженерной службе за некачественный ремонт и низкую сохранность сельскохозяйственной техники, правлению колхоза за благодушие к подготовке важной сельскохозяйственной кампании. Материалы рейда рассматривались на заседании райкома партии. Некоторые получили выговоры, кто-то расстался с работой.

Это была действенная работа советской журналистики. И такие рейдовые бригады постоянно колесили по просторам Беларуси, забирались в такие медвежьи углы, куда можно попасть только водой или же дойти через густые леса пешком. От внимательного взора местных журналистов ничего не ускользало. И реагирование на критику рейдовой было адекватным: власти всегда на высоте держали авторитет своего «печатного органа».
***

Модное течение последнего времени в белорусской журналистике – чиновники идут в народ.

Этому явлению отданы самые лучшие страницы газет. Формы похода в народ разные: выездные приемы руководителей райисполкомов и райсоветов, облисполкомов и облсоветов, прямые телефонные линии председателей райисполкомов и их заместителей, управляющих делами, то же самое на уровне области… В практику вошли личные приемы министров, помощников Президента Республики Беларусь и так далее…

Что же говорит народ высокопоставленным лицам?

Многое. Сетует на протекающую крышу в квартире, жалуется на качество грунтовой дороги, несвоевременную выплату заработной платы, просит выделить социальное жилье, продлить контракт с рабочим предпенсионного возраста.

Особо волнуют жителей страны несвоевременное начало отопительного сезона в детских садах, вывоз мусора в частном секторе, затянувшийся ремонт капитальных домов, откатка канализации в домовладениях, оплата фермеру за овес, который взяло сельхозпредприятие после ликвидации предприятий.

Приходится выслушивать властям и более мелкие вопросы. К примеру, прописать сына в общежитии, определить границу погреба для двух враждующих соседок, снизить цену на гречку и улучшить ее качество, помочь получить компенсацию за то, что во время капитального ремонта заглушка слетела с батареи и квартиру залило кипятком.
Все житейские вопросы, и все их нужно решать. Если это не сделать своевременно, то рождаются новые жалобы и начинается новый бюрократический круг, по которому ходят бумаги со старыми вопросами.

Не права, очевидно, та газета, которая предлагает эту проблему решить кардинально. Раз большинство обращений, поступивших в вышестоящие организации, являются необоснованными (?!), а многие из них еще и анонимными, то необходимо применять на практике поправки в Закон «Об обращении граждан и физических лиц». Эти поправки гласят об ответственности за систематические необоснованные обращения.

Но кто же тогда будет определять: обоснованные они или необоснованные? Если крыша в квартире протекает не один год и ничего не делают, чтобы ее залатать, то стоит ли тогда часто обращаться в надзорные органы?  А то может так случиться, что уже за третьей жалобой бедного жалобщика переведут в разряд профессиональных жалобщиков, и ему придется уже отвечать по Закону. Как грозит газета, прежде чем отправить очередную петицию, необходимо задуматься: придет время отвечать за свои действия. Ибо государству такое «творчество» обходится недешево, и  необходимо, возможно, уже возвращать расходы.

Браво! Редакции, пожалуй, срочно надо выделять премию за открытие, которое поможет пополнить бюджет страны. Представляете, сколько это денег можно заполучить, практически ничего не предпринимая, а лишь только выписывая квитки тем, кто повторно пишет чиновникам о том, что они ничего не делают. Это миллионы и миллионы долларов! Да и к тому же будет прихлопнут, как муха, и последний возмутитель спокойствия начальства – жалобщик, а по-нашему очень неравнодушный человек.

Это уже в Беларуси мы проходили. Сначала собирали деньги за «тунеядство», а позднее, когда поняли, что это никакое не «тунеядство», а скрытая безработица, начали отдавать обратно собранные деньги. Или же снова будем наступать на грабли, чтобы получать новые гузаки?

Да и само высокое начальство, принимая участие во всех этих выездных встречах, прямых телефонных линиях, личных приемах, отлично понимает, что оно занимается не совсем своим делом. Ведь народ их нанимал для того, чтобы налаживать производство в стране, создавать новые рабочие места, продвигать белорусские товары за пределы государства. А те вопросы, которые задают им люди, спокойно могут решать чиновники на местном уровне.

А, может, мы ошибаемся? Может, высокое начальство само не желает делать то, чего хочет от него народ. Может, оно так привыкло к своим наименованиям должностей и портретам, еженедельно появляющимся во всех газетах, что не желает менять дело к худшему. Ведь это приятно быть узнаваемым среди людей, словно ты великий артист или же спортсмен. Поэтому и привыкло начальство к этому политическому артистизму, словно ко второй своей коже.

Рецепт этой проблемы очень прост. Надо открыть шлюза газетных площадей для народа, чтобы он мог принародно покритиковать свое начальство. Смотришь, и меньше жалоб появлялось бы на чиновничьем столе. Ведь чиновник очень ранимый человек и совсем не желает, чтобы его портрет красовался на «черной доске позора». Поэтому будет усиленно работать над проблемами, которые затрагивают интересы людей.
***

Язык – это орудие труда журналиста. Как, например, топор – орудие для лесоруба.

Рабочий инструмент всегда надо держать в исправном состоянии. Топор перед выходом в лес лесоруб обязательно точит. Все время должен быть в работе и язык журналиста. Если он бездействует, то становится шершавым и тупым.

Правило «ни дня без строчки» – это тренировка не только языка, но и стиля. Так называемая «техника». Без упражнения словом слабо работает мозг, редко посещает журналиста вдохновение.

Журналист должен писать ясно. По словам Маяковского, это – как «мычание коровы».

Но чтобы так писать, надо не только знать язык, но и умело пользоваться им. Язык – это волшебство, которое открывается не всем и не всегда.

В этом еще раз убеждаешься, просматривая газеты и журналы в послеперестроечной Беларуси. Удручающее впечатление! Большинство материалов – в основном, это заметки, корреспонденции, статьи – серой глыбой нависают над читателем. И ни вздоху ему, ни продыху! Приходится постоянно пробираться через дебри того сплошного массива, который Корней Чуковский назвал «канцеляритом».

Вот образцы такого стиля.

«В норматив образования твердых коммунальных отходов при его определении (?!) для жилищного фонда и объектов обеспечения жизнедеятельности человека не включаются в смету (?!) с твердых покрытий улиц, площадей, парков, скверов, строительные отходы (?!), отходы от обрезки (рубки) зеленых насаждений, отходы сезонной санитарной уборки населенных мест (?!), отходы от содержания скота, обслуживания жилого дома, личного подсобного хозяйства».

Если вы что-нибудь поняли из вышеприведенного предложения, то, пожалуй, могли бы расшифровать и фрагменты египетской рукописи, написанной несколько тысячелетий назад. И смело могли бы претентовать на звание доктора филологических наук.

Но все-таки как же понимать эти фантастические строки, которыми «кормил» нас районный журналист?

Оказывается, наша жизнь строго нормирована. Существует такая норма и для твердых коммунальных отходов. Нам надо определить ее для жилищного фонда и объектов, которые обеспечивают жизнедеятельность человека. И вот, оказывается, что в смету по твердым коммунальным отходам, куда входят жилищный фонд и объекты, связанные с жизнедеятельностью человека, не включается твердое покрытие улиц, площадей, парков, отходы от обрезки зеленых насаждений, отходы от содержания скота, обслуживание жилого дома и т.д.

Сильно активизировались в газетах формы с суффиксами –ение и –ание: обнаружение, смотрение, делание, купание и т.д.

    Отсутствие слуха сказывается и в такой словесной конструкции: «…выявление четырех фактов вовлечения несовершеннолетних в антиобщественное поведение.
Количество отглагольных имен существительных уже само по себе служит верным свидетельством канцеляризации речи. Над этим еще смеялись классики:

У Герцена: «Изгрызение плана оного мышами…»


У Писемского: «Влетение и разбитие стекол вороною…»

У Чехова: «Объявить вдове Вониной, что в неприлеплении ею шестидесятикопеечной марки…» и т.д.

Этот ряд несообразностей можно продолжать до бесконечности.

Ясно одно, что язык газет Беларуси становится очень трудным для восприятия. И причина в сильной опеке учредителей над своими печатными органами. Журналисты уже не ищут свежих слов, а бездумно вводят в свою речь слова и обороты канцелярских бумаг, циркуляров, протоколов, решений, приказов, донесений, рапортов… Этот стиль учреждений заполонил страницы газет, вошел в обиходную речь и продолжает семимильными шагами распространяться среди нас.

Все чаще и чаще встречаются люди, считающие канцелярскую лексику принадлежностью более литературного, подлинно научного стиля. Они никогда не скажут «хлеб и булки», а непременно «хлебобулочные изделия», «чулки и носки» превратятся у них в «чулочно-носочные изделия», а «березовая роща или сосновый бор» станут «зеленым массивом». Им кажется, что это более правильно и более научно.

Тот же, кто пишет ясным и простым языком, для канцелярии кажется плохим журналистом. Официальный трафарет речи, измочаленный тысячными повторениями, представляется классикой канцеляризма. Таким образом, штампованный жаргон казенных бумаг становится эталоном многочисленных газетных публикаций.

Особенно расцвел «канцелярит» в наше время, когда идеология вплотную занялась «исследованием» содержания и стиля газет. Поэтому мы долго еще будем «учитывать вышеизложенное» и «иметь в виду нижеследующее».

Что же делать в этой ситуации?

Надо возвращаться к истокам языка. К его народной речи. К его богатой лексике. Там всегда найдутся не затрепанные и не стертые, как медные пятаки, слова.

Колос часто вспоминал свою родную деревню Картыничи. Там царствовала полнокровная стихия языка. Его земляки находили слова, в которых были и многозначность, и точность, и свежесть, и колоритность. Жаль только, что все это было невостребованным и уходило в вечность вместе с его носителями.

Понятие «усталости» земляки Колоса живописали разнообразием синонимов.

Когда осенью в просторном гумне молотили жито в снопах, то лошадь ходила там по кругу земляного убитого тока, словно по манежу. И после такой работы в устах усталого ездового прозвучит лишь одна фраза:

– Ну и уманежился я за этот день».

Начало лета. Жара несходимая. Нарезаются распашником ряды картошки. Лошадь от надоедливых слепней, комаров и другой заеди постоянно взмахивает головой.

Держащему за уздцы лошадь только и остается, что сказать: 


– Усепался я  от такой работы.

Августовский жаркий полдень. К стогу тянутся косцы. Один достает из тенька биклагу с квасом, пьет оттуда набгом и говорит устало:

– Амяг я… Теперь пора и отдохнуть.

На Полесье всегда почитают род. Может, и производные от этого всегда даются самым значимым понятием: род, родник, родословная, родина… После открытия тут нефти образовалось еще одно слово – родовище, т.е. место, где родит земля.

Народные слова искрятся в журналистском повествовании яркими бриллиантами. У народа всегда можно пополнить свой словарный запас.

Не столь бездумно надо использовать иностранные слова – от пресловутых «консенсусов» до надоедливых «офшорных брифингов» просто хочется отдохнуть. Да и послушать живой голос журчащего родника.

Писатель В.Солоухин заметил, что завалить дровами можно только маленький костер. Большой разгорится еще сильнее.

Это о законах и «внутреннем устройстве» языка. Поэтому журналист должен владеть им с должным уважением и особой почтительностью.

Слово – мощнейшее оружие. Оно может вызвать не только любовь, но и ненависть. И
эту знаковую систему надо постоянно поддерживать и пополнять, чтобы словам было тесно, а мыслям просторно.
***

Так кто же положил в гроб новую белорусскую журналистику?

Почему так получилось, что газеты стали неинтересными, и их люди больше не выписывают в городах и селах. А если и покупают в киосках, то лишь тогда, когда в них размещают программу телевидения на неделю.

Иногда газеты, правда, дают в накидь, то есть накидывают сверх чего-то. Такое широко практиковалось в советские времена в сельских магазинах. Например, покупаешь несколько килограммов сахара или мешок ржаной муки, а тебе сверх того продавец молча взвешивает полкилограмма или килограмм залежалой с протухшими боками селедки или хамсы. Начнешь возникать – не получишь ни сахара, ни муки.

Теперь в роли ржавой селедки или такой же ржавой хамсы стали выступать в Беларуси газеты. Неликвидный материал, который не пользуется спросом. Их стали давать в накидь государственным предприятиям. Говорят, по разнарядке идеологических органов. Кому 10 экземпляров, кому 100, а кому и все двести. За особую благосклонность начальства, за то, что тебя похвалят на очередной планерке в райисполкоме или облисполкоме.

Так кто же виноват во всем этом?

Многие говорят, что идеология.

Хотя это странно слушать. Во многих белорусских энциклопедиях и словарях говорится, что идеология белорусского государства – это система идей, взглядов, представлений о целях развития белорусского общества, а также о средствах и путях достижения этих целей.

Эта идеология воплощает (?!) в себе исторический опыт, традиции, коренные интересы белорусского народа и основывается на его базисных, выработанных веками ценностях. К ним относятся идеи патриотизма, дружбы народов и социальной справедливости, коллективистские ценности – качества трудолюбия, толерантности, чувства самоуважения и независимости личности, нетерпимости к угнетению.

Кроме того, важнейшую интегральную роль в идеологии белорусского государства выполняет белорусская национальная идея, которая включает в себя развитие белорусской государственности, строительство союзного государства Беларуси и России и обеспечение высокого качества жизни для граждан стран.

Как видите, все правильные и разумные слова. Правда, немножко пространно и объемно, но верно по сути. Жаждущий да услышит. К этому можно только добавить, что идеология – это все то, что идет на пользу Родине.

Если не виновата идеология, то кто же тогда? Может, идеологи?

Попробуем поближе разобраться со всем этим.
***

    До Колоса в Москву доходили слухи, что правильные слова об идеологии расходились с конкретными действиями самих идеологов. Отданная им на откуп пресса подвергалась такой цензуре, которая не существовала и в советские времена.

Доходило даже до того, что редакторы газет вынуждены были носить из редакции в отделы идеологии райисполкомов и горисполкомов подготовленные к печати полосы. И не дай Бог, если чиновник из идеологического отдела заметит на второй полосе клише с любимым начальником, не соответствующее понятиям о красоте. Тогда на бедную голову редактора летели гром и молнии, и срочно приходилось наводить глянец на «самого важного». Это было не так просто сделать, ибо белорусские начальники по иронии судьбы почему-то не сплошь Алены Делоны как по комплекции, так и по красоте лица.

Конечно, Колос негодовал по этому поводу, возмущался, выпускал пар в нелицеприятных словах. Но потом остывал и «разважливо» думал, как это и положено «памяркоўнаму» белорусу: ну и что из того, что побегают девочки из редакции к девочкам из райисполкома, которые выскажут им свое «фи» по контурам лица начальства и прикажут все то переделать по канонам парижской красоты? Ну, пусть порадуются жены начальников, какие у них красивые мужья! Пусть «самые-самые», как те Нарциссы, в одиночестве кабинетов полюбуются на свое отражение в газетах! Это ведь не самое важное! Главное в том, что газета должна нести правду о стране и ее людях.

А этого как раз и не происходит на славянских просторах Беларуси.

Кто может лучше рассказать о поле, на котором растет рожь или рапс?

Конечно, агроном, скажете вы!

И будете правы.

Кто лучше расскажет об утренней росе, на которую выгоняют коров, когда еще не выплывает из-за горизонта огромное красное солнце?

Конечно, пастух.

И тут вы правы.

Кто же нам раскроет секрет создания самых огромных машин в Беларуси?

Конечно, инженер и рабочий.

Согласимся с вашей правотой.

Но скажите, пожалуйста, а где и когда вы видели на просторах газет выступление агронома, пастуха, рабочего, инженера?

Давно видели?.. Еще при «советах». А теперь их почему-то не печатают.

Вот и весь сказ. Не поет больше рожок пастуха у Сожа.

Не поет он больше и у Днепра, и у Припяти. Не созывает на бугор из болот коров у Западной Двины, и у Немана.

Замолк рожок. Отобрали его у пастуха.

А он многое бы рассказал людям. О том, как ранней весной надо находить коровам траву у заберегов болот, рек и речушек, о том, как спасаться в лозе от весенней заеди, о том, как в горячее лето, до восхода солнца, придти на мурожную траву, чтобы стаду досыта наесться еще до испепеляющей полуденной жары.

Пожаловаться на то, что в последнее время создали коровий ГУЛАГ. Не выгоняют больше рогатых на сочное пастбище, а кормят привозной травой. А ведь у коровы четыре ноги, и они хочет не только ходить по твердной земле, но иногда и взбрыкнуть.

Но не дают. Держат на привязи. Все больше хотят выгоду поиметь, а о здоровье совсем не думают. Вот и тучнеют коровы, болеют часто, раньше срока уходят на скотские могилки. Но людям до этого, кроме пастуха, нет никаких дел.

Но не скажет об этом больше рожок. Отобрали его не только у коров, но и у народа.
***

Был до основания разрушен институт селькоров, рабкоров и нештатных корреспондентов газет. На его руинах теперь густо росла лишь крапива и лебеда, проникающая на страницы в образе дайд-джестов.

А сколько сил пришлось потратить советской власти, чтобы скормить, взлелеять и поставить на ноги этот самый институт селькоров!

Еще на заре советской власти 21-25 сентября 1924 года в Минске состоялся Всебелорусский съезд рабселькоров. В повестке дня съезда были следующие основные вопросы:

1. Положение белорусской печати.
2. Очередные задачи советской печати и корреспонденты.
3. Техника корреспондирования.
4. Распространение и доставка газет.
5. О стенгазетах.

        На съезд прибыло 165 делегатов. Всебелорусскому съезду предшествовали районные и окружные съезды корреспондентов. Первый съезд определил конкретные задачи рабочих и сельских корреспондентов в восстановительный период и вынес решение о дальнейшем развитии рабселькоровского движения.

В феврале 1925 года был проведен второй Всебелорусский съезд селькоров. В передовой «Звезды», посвященной съезду, говорилось о том, что основная задача селькоров – отмечать в деревенской жизни все хорошие и плохие стороны, оценивая факты с точки зрения общественных интересов всего трудового крестьянства и рабочего класса.

В резолюции «Очередные задачи строительства в деревне и селькор» говорилось: «Съезд приветствует КП(б)Б за руководство и поддержку, которую партия оказывает селькорам в их работе. Съезд призывает всех селькоров по приезде в районы под руководством и в тесной связи с местными партийными организациями провести широкую работу по вовлечению в селькоровское движение все новых и новых честнейших крестьян и бедняков».

В первые годы Советской власти компартия Беларуси разработала план по улучшению прессы для подрастающего поколения, в особенности для масс крестьянской молодежи.

Родоначальницей молодежной печати республики стала газета «Звезда молодежи». Первый номер ее вышел в конце марта 1920 года в Смоленске. Как отмечал журналист Г.В.Булацкий, выпускали «Звезду молодежи» члены КСМБ совместно с членами ЦК коммунистической партии Литвы и Беларуси. Всего в Смоленске вышло четыре номера газеты. Пятый был набран, но не напечатан из-за переезда редакции в Минск.
«Звезда молодежи», издававшаяся в Смоленске, предназначалась для подполья. Материалы ее горячо призывали юношей и девушек к борьбе с оккупантами.

После переезда в Минск «Звезда молодежи» выходила отдельной страничкой при большой «Звезде». В обращении «К рабоче-крестьянской молодежи» газета писала: «Задача нашей странички является отражение вашей жизни, защита ваших интересов. Без вашего широкого участия страничка превратится в сухую, неинтересную, безынициативную газету, издание ее станет невозможным. Пусть жизнь молодежи каждого предприятия, каждого коллектива, крестьянской молодежи найдет свое отражение в страничке. Материалы в страничку принимаются на всех языках. Не бойтесь того, что вы не можете, не пробовали писать. Пишите, как умеете. Все будет просмотрено, исправлено, помещено. Пишите в нашу газету».

И молодежь писала. На призыв «Звезды молодежи» откликнулись сотни и сотни юношей и девушек Беларуси. На ее страницах было опубликовано большое количество материалов внештатных авторов, которые освещали различные стороны жизни молодежных организаций.

Местные партийные органы занимались печатью постоянно, ежедневно. Работа газет стояла всегда в центре внимания собраний и совещаний, пленумов, съездов.

Составной частью руководства печатью было широкое развертывание рабселькоровского движения. В период первой пятилетки это движение приобрело свой наибольший размах. В 1932 году количество рабселькоров возросло до ста тысяч.

И позднее ЦК КП Белоруссии рекомендовал партийным комитетам и партийным организациям регулярно проводить районные и областные совещания рабселькоров, совещания актива газет на предприятиях, в колхозах и совхозах, организовывать учебу рабселькоров, смело выдвигать наиболее подготовленных и проявивших свои способности рабселькоров на работу в газеты.

Первый секретарь ЦК КПБ К.Т.Мазуров, выступая в 1958 году на республиканском совещании актива газеты «Колхозная правда», ставил перед сельскими и рабочими корреспондентами задачу глубоко вникать во все стороны жизни, своим активным участием в ликвидации недостатков, пропагандой передового опыта помогать советским людям решать сложные задачи хозяйственной и партийно-политической работы. Он обратил внимание редакций газет на необходимость всемерного расширения связей с внештатным активом. К.Т. Мазуров советовал: «Только имея большой актив разумных, политически грамотных, принципиальных внештатных авторов, газета сможет полностью освещать нашу богатую событиями жизнь».

Сила советской печати заключалась в тесной связи с народом. Например, только при проведении весенне-полевых работ или уборки урожая по заданиям редакций работали тысячи и тысячи селькоров. Они по-хозяйски подходили ко всем сторонам подготовки и хода кампаний, популяризировали лучший опыт, вникали во все мелочи дела. От их зоркого взгляда не ускользали недостатки и недочеты. Они не боялись критиковать тех, кто этого заслуживал.

Теперь все это кануло в Лету. Об этом с прискорбием думал писатель Иван Колос.
***

 Как укладывали в гроб белорусскую журналистику? И кто больше всего виноват в этом?

Ответственными за дело журналистики, как известно, являются идеологические органы власти. С них, как говорится, и первый спрос. А действовали они либо по своему хотению, либо по желанию начальства – это уже второе. Хотя идеологические работники по своему рвению самостоятельно угодить начальству, могли взять на себя роль первой скрипки. И так затерроризировали редакторов, что те и шагу не могли ступить без их «мудрых указаний».

Как бы там ни было, но они сделали главное – вывели начальство из-под критики.

А это непростое дело. Никто не любит критику, тем более власть. Первое критическое выступление в адрес начальства, и оно начинает уже паниковать: ведутся подкопы под мягкое кресло! А там, гляди, недолго и до расставания с ним. Ибо снежная лавина начинается всегда с маленького камешка, сброшенного с вершины горы. Лучше не допускать всего этого.

Институт идеологических работников Беларуси срочно приступил к операции по укреплению авторитета руководителей. Секретная ее часть гласила: не дать ярым борзописцам за правду гоношить начальство. Оно и так постоянно находится в стрессовом режиме.

Делали это тихо и скрытно. Редакторам мягко говорили: покритикуешь ты сегодня директора завода или председателя сельскохозяйственного предприятия, а завтра они не выпишут твою газету. Что будешь делать без тиража? Писать заявление на увольнение?

Редакторы люди понятливые. Шут с ним, не будут они больше критиковать то самое начальство. Пусть живет себе с Богом. От этого ведь мир не перевернется.

А тут еще дамокловым мечом висит над редактором реклама, основной источник пополнения редакционной кассы. Опять же: покритикуешь начальство, оно рекламный материал не даст в газету. А это – деньги, причем, немаленькие. Из них и зарплата, и гонорар выплачиваются сотрудникам. Не проявишь административную гибкость – проклянет тебя коллектив.

А из высоких кабинетов идеологии доносится тихий шепот искусителей: тебе это надо? Будь умнее! Смирись!

И редактор смиряется. Ибо видит, что сопротивляться дальше – себе дороже. Это то же самое, что выливать воду против ветра. В первую очередь, замочишься сам.

И постепенно становится белорусская журналистика беззубой, как та дряхлая старуха с шамкающим ртом. Не то, что укусить, а даже слово плохое промолвить у нее не хватает сил.
***

  Идеология на этом не останавливается. Надо и дальше выкорчевывать с корнем всю ту заразу, что называется советской журналистикой с ее хваленым институтом селькоров и рабкоров.

Ведь оттуда все беды идут. Атавизм советской прессы все еще давит на сознание рядовых читателей. Они все еще верят: если напишешь в газету, а там напечатают, смотри, и дело твое или государственное, сдвинется с мертвой точки. Глядишь, и плохое начальство хорошим заменят, и жизнь станет лучше.

Наивные люди, улыбаются про себя идеологи. Где это видано, чтобы власть рубила сук, на котором сама и сидит. Один раз попробовали, открыли гласность при коммунистической партии, а что получилось: ни самой государство образующей партии, ни советов, ни социализма не оказалось. Со свистом пролетели над землей, как фанера над Парижем.

Мы пойдем другим путем, утверждает белорусская идеология. И этот путь будет очень далек от той самой гласности. Хотя гласность и будет присутствовать, но это будет наша гласность, от которой, как говорят белорусы, «ні горача, ні боляча».

Будут так же выходить газеты, будут так же печататься там черные буковки на белой или серой бумаге, будут так же помещаться там цветные портреты наших начальников.

Ну и что из того, что это не затронет душу народа, и он будет проходить мимо этих газет, как мимо пустого места. Переживем! Но зато будет довольно начальство, и мы при начальстве.

А чтобы все это сделать, надо ликвидировать институт селькоров и рабкоров, которые привыкли негативно писать про это самое начальство.

Яблоком раздора здесь может послужить гонорар. Белорусские журналисты всегда были ущемлены в зарплате. Да и гонорары были мизерные. В соседней РСФСР оплата журналистской работы была намного выше.

Значительную часть гонорара забирали нештатные корреспонденты. В советской журналистике было золотое правило – 40 на 60. Это означало, что гонорарный фонд делился на две части: 40 процентов забирали штатные журналисты, а 60 процентов доставалось нештатникам. Это  правило жестко контролировалось. Если редактор его не придерживался, то на бюро райкома или обкома партии он мог распрощаться со своей должностью.

Идеологи в послеперестроечной Беларуси решили в своих целях использовать гонорарную вилку. Ненавязчиво они рекомендовали редакторам исправить эту несправедливость, полностью забрать гонорарный фонд для штатных работников, а селькоров и рабкоров отлучить от газет.

Так было и сделано.

Получилась двойная выгода: через гонорарный фонд увеличили зарплату штатным сотрудникам и уничтожили правдивое племя селькоров и рабкоров, которые своими острыми заметками и корреспонденциями так беспокоили начальство.

Но это была пиррова победа. Недальновидные скоро ощутят это.

Скукожились, как шагреневая кожа, и отделы писем при редакциях. Кое-где их совсем убрали. А когда-то они были самыми главными. В отделах писем чувствовался пульс жизни страны, здесь виделось то новое, что рождалось на местах, отсюда уезжали в командировки по городам и весям журналисты, чтобы по письмам, которые позвали в дорогу, разобраться с бедами и горестями простых людей.

Теперь для редакций газет письма стали обузой. И от них решили избавиться. В каждом номере газеты начали предупреждать пишущих: «Досланные материалы не возвращаются и не рецензируются. Редакция оставляет за собой право не вступать в переписку с читателями».

Некоторые донкихоты из неспокойного племени нештатников все-таки решили попробовать пробить бреши в монолитной редакционной стене. Но… После безуспешных попыток и они опустили крылья. Их больше не печатали.
***

 В послеперестроечной белорусской журналистике высвободилось еще одно явление, на которое обычно не обращают внимания. А зря! Оно также прямым образом влияет на качество государственных газет.

Это явление можно назвать коммерциализацией. Под флагом самодостаточности многие редакторы газет, особенно в крупных городах, чрезвычайно увлеклись рекламой в ущерб содержанию газет. На проблемы жизни своего города и своей страны у редакторов уже не стало хватать времени. Главное – реклама! При редакциях начали создаваться рекламные газеты, в которых руководители основной газеты становились еще и рекламными редакторами. Конечно, не за бесплатно. Некоторые из редакторов стали получать в провинциальных газетах зарплату и гонорар выше, чем зарплата у Президента страны.

Это говорит не зависть. Во все времена белорусские журналисты всегда были обделены зарплатой. Им государство постоянно недоплачивало. Это продолжается и поныне. Хотя журналистам надо платить гораздо больше. Может, поэтому некоторые редакторы газет решили исправить эту несправедливость и под видом расширения объемов и услуг начали себе назначать запредельные зарплаты, забыв при этом рядовых журналистов.

В погоне за рекламой некоторые редакции газет стали походить на разноцветные новогодние елки. Газеты обвешиваются дополнительными занятиями, как зеленые ветви гирляндами. Создаются так называемые маленькие медиа-холдинги. При газетах открываются радио, издательства, интернет-порталы, кое-где телевидение… И это все ради дополнительной рекламы.

Может быть, это и правильно. Но как же тогда должны чувствовать себя те же государственные радио, телевидение, издательства, видя рядом с собой многочисленных конкурентов на полупрофессиональном уровне. Думается, что не весьма комфортно.

А, может, вообще отменить в Беларуси и радио, и телевидение, и издательства! Создать главные газеты, а при них все другие средства массовой информации. Умилительная получится картинка: на высоком крыльце главный пан редактор газеты будет раздавать из щедрой руки, а, может, и не совсем щедрой, всем подразделениям СМИ кому что причитается…

Вопросы, вопросы…

Конечно, тут еще можно долго иронизировать, но факт остается фактом: у семи нянек дитя осталось без присмотра. Свидетельство этому – уменьшающиеся тиражи газет.

Стена между народом и начальством становилась все выше и выше.

Живые родники были закопаны, и только хоры угодливых и смотрящих в рот пели осанну самым «мудрым и самым дальновидным».

Народ стал нем, как рыба в реке. Но он не мог позволить себе молчать, ибо привык всегда говорить. И начал искать то место, где можно рассказать все.
***

  Журналистика – одна из древнейших профессий. Самая массовая и самая влиятельная…

Писатель Иван Колос предполагал, что еще в тиши дремучих пущ Полесья, возле живых криниц, часто собирались дреговичанки, чтобы набрать там не только воды, но и посудачить о соседях: что не так у радимичей? или почему так модно одеваются полянки?

Эти слова затем разносились по поселениям древних славян и часто вызывали у воинственных мужчин стремление добыть желаемое женами. Ведь недаром войны и стычки в древности возникали, как, например, Троянская война, не только из-за красоты Елен, но также из-за женского желания иметь красивые семилучевые радимичские скроневые кольца или же загадочные полянские колты.

Разговоры возле живых криниц древнеславянских женщин – это первые проявления так называемой народной журналистики. Позднее это явление зашифровали в аббревиатуру ОБС – «одна баба сказала». Но и тогда «злые языки» народной журналистики вызывали полемику в обществе, прямо или косвенно оказывали влияние на жизни людей.

Сила слова особенно проявилась в XIX столетии.

Народный бунтарь из Беларуси Кастусь Калиновский в 1862 году организовал в Белостоке нелегальную типографию и начал издавать там белорусскую газету “Мужыцкая праўда”. Она готовила белорусов к восстанию против русского царя и своего панства, за волю своего края, как это было уже во многих государствах Европы. Восстание было подавлено в 1863 году, но слова  “Мужыцкай праўды” еще долго будоражили умы людей.

Надо сказать, что отношение к печатному слову в Российской империи, в состав которой входила и Беларусь, было избирательным. Не раз русская легальная печать в осторожных выражениях, а нелегальная в резких указывали на факты жестокого обращения в Сибири с политическими заключенными. Но правительство словно воды в рот набрало. Однако стоило американскому журналисту Джорджу Кеннану написать серию статей «Сибирь и ссыльная система», как правительство забеспокоилось о своем престиже, проявило явную нервозность, стремясь опровергнуть правдивые факты. Вскоре царское правительство запретило распространению очерков Кеннана, что негативно сказалось на общественно-политической обстановке в России.

Преследуя и изгоняя критику из периодической печати, царское правительство объективно содействовало накоплению того взрывчатого революционного материала, на уничтожение которого субъективно тратило все свои усилия. Под напором быстрой концентрации противоречий Россия приближалась к своей первой революции 1905 года.
«Двести лет существует печать в России, и до сегодняшнего дня она находится под позорным игом цензуры, – писали питерские большевики в листовке «О 200-летии русской печати» 3 января 1903 года. – До сегодняшнего дня честное слово преследуется, как самый опасный враг!»

Преследовалось честное слово в Российской империи и накануне буржуазной революции 1917 года. Сказать тогда правду считалось государственным преступлением. На писателей и журналистов, которые говорили открыто и смело, царское правительство смотрело как на личных врагов. Многие из них побывали в ссылке, на каторге, в остроге.

В это же самое время в тогдашней Беларуси началось зарождение национальной журналистики. В сентябре 1906 года была организована первая легальная белорусская газета «Наша доля». Издавали ее братья Иван и Антон Луцкевичи. «Наша доля» стояла на защите интересов сельского населения, занималась просвещением народа на понятном ему языке. Но жизнь газеты была недолгой. После издания шести номеров «Наша доля» была закрыта.

Но флаг белорусской журналистики подхватила новая газета – «Наша нива». Она сыграла огромную роль в белорусском Возрождении. Газета стала центром собирания белорусских сил. Вокруг нее группировались национальная интеллигенция, росли и развивались поэты и писатели. Среди них были Максим Богданович, Алесь Гарун, Янка Купала, Максим Горецкий. В «Нашей ниве» печатались произведения Цётки, Ядвигина Ш., А.Павловича, К.Каганца, В.Голубка, К.Буйло, и других писателей и поэтов.

Придя к власти, большевики прекрасно понимали значение и влияние на умы людей журналистики. Понимали и то, что властью слова надо делиться. Да, под запретом была критика постулатов социализма: марксизм-ленинизм, коммунистическая партия, общенародная собственность… Но что касается экономики, то здесь в советской журналистике были открыты все шлюзы: критикуй недостатки, борись за качество товаров, предлагай позитивное.

Поэтому советская журналистика была доступна народным массам. Сотни и сотни тысяч селькоров, рабкоров, нештатных корреспондентов рассказывали в газетах о починах в экономике, о ростках нового, критиковали недостатки, которые мешали движению вперед. В советский период жизни было многое сделано народом. И это в тяжелейших исторических условиях. Вырос образовательный уровень населения. Огромных размахов достигло жилищное строительство. Про успехи в космосе и в военной промышленности и говорить не приходится. Были подготовлены первоклассные специалисты в различных сферах науки и культуры. И это также не вопреки, а благодаря тому, что советская журналистика была всегда на своем месте и делала свое общенародное дело.

Белорусская журналистика в послеперестроечное время оказалась под цензурой начальства и его передового отряда – идеологии. Народ был отрешен от управления государством посредством печати. Был ликвидирован как нежелательный класс институт селькоров, рабкоров и нештатных корреспондентов. Лакировка действительности стала определяющей на территории «синеокой».
***

  Корабль под названием «Беларусь» в мировом океане идет под определенным креном. А паруса тянут его вперед и вперед…

Крен образовался из-за неправильного расположения в трюме грузов. Что-то там положили не так, что-то не закрепили, и во время шторма оно сдвинулось на одну сторону. Все это мешает движению корабля вперед.

Нужно зайти в ближайший порт и перепаковать грузы. Только тогда кораблю будет обеспечено надлежащее плавание.

В первую очередь это касается белорусской журналистики.

Порой становится стыдно за белорусских журналистов, когда они просят главу государства оказать помощь в том, чтобы высокие чиновники хотя бы изредка давали им интервью. И это называется «четвертая» власть! Да она должна поставить себя так, чтобы не эта власть, а чиновники бегали за ней в поисках интервью, где бы они могли оправдаться не только перед народом, но в первую очередь еще перед более высоким начальством.

Чиновники должны объяснить «четвертой» власти: почему площадки предприятий забиты нереализованной техникой? Почему слабо работают торгово-промышленные палаты и приходится послам заниматься их вопросами, вместо того, чтобы поддерживать имидж государства в других странах? Почему у нас низкое качество товаров, хотя мы трубим об обратном? Почему у нас жиреют небольшие городки? Почему, почему…? Этих почему можно выстроить целый ряд, и этих почему очень боится начальство, привыкшее к тепличным условиям существования.

Слабость «четвертой» власти возникла из-за силы чиновничества. Чиновники представляют себя высшими пернатыми в стране непуганых птиц. Отсюда и отношение к обслуге, коей считается журналистика. Они ее немножко прикормили, и на этом все. Обслугу уже можно больше не замечать.

Надо сказать и то, что в своей слабости виновата и сама белорусская журналистика. Она не ищет способы, чтобы стать лучше, а ищет поводы, чтобы обвинить в этом народную журналистику. Мэтры журналистики, например, считают, что все их беды возникли из-за всяких там блогеров в Интернете. Запрети им там появляться под псевдонимами, запрети им там критиковать начальство и тогда все пойдет дальше, как по маслу: народ бросится читать государственные газеты, узнавать, сколько раз и в каких постелях побывали знаменитые артисты и артистки, какую мушку надо посадить на лицо, чтобы выйти замуж, а не шарить по Интернету. При таком подходе, возможно, будет и авторитет изданий, при таком подходе, возможно, будет и наполнение редакционной кассы.

Какое наивное заблуждение!

Ну, например, запретят блогерам критиковать начальство в Беларуси, найдут они себе интернетную территорию в России. Если и оттуда попросят, то будут печататься в Америке или же Англии, Германии или Франции. Для этого, правда, переведут свои сообщения на английский, немецкий и французский языки. И нашего белорусского чиновника Пупкина, вовремя не убравшего с полей картофель или с браком построившего жилой дом, уже будет обсуждать мировое сообщество.

Народную журналистику нельзя запретить, как нельзя прожить человеку без воздуха. Ибо это есть естественное его состояние. Чиновник же должен знать, что, идя во власть, он будет подвергаться критике своими согражданами. И к этому надо относиться спокойно, правильно все понимать. Если же чиновник не воспринимает правильно критику, то нечего и лезть ему в начальство.

Что же нужно для того, чтобы белорусская журналистика заработала в полную силу?

Прежде всего, отдать должное народной журналистике. Полностью восстановить институт селькоров, рабкоров и нештатных корреспондентов. Пусть пишут, пусть радуют новыми письмами редакции, пусть критикуют, советуют, предлагают…

Восстановить в законных правах золотое правило советской журналистики – 40 на 60, т.е. 40% материалов штатных работников и 60%  – нештатных. И ни в коем случае не обижать штатных сотрудников редакции. Гонорар, отданный нештатникам, должны возместить учредители. Пропаганда – это всегда затратное дело.

Полностью вывести белорусскую журналистику из-под власти провинциальных элит. Чиновники районного и областного масштабов будут под всяческими предлогами противиться этому, ибо они уже привыкли к своему «портретному артистизму» в каждом номере газеты и не желают более лишаться всего этого. Ибо не хотят вновь переходить в разряд неузнаваемых и скромных чиновников, моча делающих свое государственное дело.

Поэтому в белорусской журналистике нужны реформы. И главная из них – это переподчинить все государственные газеты Министерству информации или какому-то другому ведомству. Это позволит журналистам объективно рассматривать деятельность любого района или области, не боясь за то, что после критики начальства этих регионов журналист может оказаться без работы.

Можно опробовать и другой вариант. Учредить тем же самым министерством, ответственным за печать, региональные газеты, которые бы обслуживали несколько районов. В таком случае они также будут застрахованы от «близости» начальства.

 Особо важный момент – реклама в газетах. Многие утверждают, что государственные газеты стали такими беззубыми и неинтересными из-за того, что боятся потерять рекламу. Покритикуешь в газете начальника, а он не даст тебе рекламу, а отдаст соседу. В итоге – газеты в проигрыше.

А если вывести рекламу и рекламные газеты из-под ведения тех же общественно-политических газет. Пусть эти газеты занимаются истинно газетным делом, как было когда-то при советской журналистике.

А рекламные газеты, старые и те, которые организуются вновь, подчинить опять тому же министерству информации. Пусть оно собирает взяток в общий котел, а затем распределяет его на содержание и развитие общественно-политических газет, которые уже не будут связаны по ногам рекламными путами.

Восторжествует тогда и принцип социальной справедливости в журналистской среде. Ведь нельзя сравнить Лоев или Ветку с Речицей или же Мозырем. Понятное дело, в первых районах, где нет больших предприятий и мало народа, реклама капает еле-еле, а в больших городах – это уже рекламный поток, с рекламными очередями. Не секрет и то, что часть рекламы идет на оплату журналистам. Скажите, пожалуйста, сколько получит зарплаты журналист из Лоева или Ветки? Конечно, мизер. Она никоим образом не сравнима с зарплатой коллеги из Речицы или Мозыря. Хотя по своим творческим способностям журналисты из разных городов равны между собой. Министерство информации при новом положении дел снивелирует этот процесс.

 Писатель Иван Андреевич Колос всю жизнь мечтал о хорошей журналистике в своей родной Беларуси. К сожалению, этому не суждено было сбыться. Может быть, будущие времена все расставят по своим местам.