Судьба Уильяма Фостера

Когда Уильяма Фостера спросили что такое холод, он сначала замялся, отвел взгляд в сторону, а затем очень задумчиво и с какой-то болью в груди ответил: «Холод, это когда ты дотрагиваешься до лица своей мертвой жены. Холод, это когда ты совсем один в темной комнате. Настоящий холод ощутим даже в солнечный день. Настоящий холод – это смерть».

Выглядел он так, словно ждал этого вопроса несколько лет, а то и всю жизнь. Его лоб за мгновение покрылся каплями пота, глаза отказывались смотреть на собеседника, и, казалось бы, этот вопрос заставит его заплакать, но время залечивает раны, сам Уильям способствовал этому. В голове яростно вертелось: «Держись! Держись! Держись! Попробуй только пустить слезу! Ты все-таки мужчина, черт возьми!»

Пока Уильям пытался успокоить себя, внушить, что кроме гнетущего одиночества он больше ничего не испытывает, приятный мужской голос задал еще один, на этот раз абсолютно неуместный вопрос:

– Должно быть, вы потеряли кого-то из родственников?

– Да, – чуть слышно ответил Уильям, – моя жена и дочь погибли в аварии. Оливия поехала забирать Энни из детского сада. И... боже... они...

– Простите, вы можете не говорить об этом. Вам очень больно, я понимаю, поэтому лучше стоит перевести тему или... – Парень сделал неловкое движение рукой, указывая пальцем на недопитый стакан с коньяком.

Ульяму пришлось сделать всего пару глотков, чтобы оставить его пустым. Он поднес кулак ко рту, поморщился и закурил. По телу разлилось приятное чувство облегчения; теплое, разгоняющее холод. Он сделал длинный затяг, выпустил густой дым и внимательно посмотрел на незнакомца, сидевшего напротив.

– Как вас зовут?

– Джон. Зовите меня просто Джон, ладно?

– Хорошо, Джон. Я хочу рассказать тебе, как погибла моя семья. Как я лишился всего, чего добился в жизни. И как я стал ощущать этот холод каждый божий день.

– Я не настаиваю на этом, но если вы сами так решили, то готов выслушать.

– Отлично. – Уильям вновь наполнил свой стакан и сделал большой глоток. Лишь обронив первое слово, он тут же заметил, насколько внимательно и предельно сосредоточен молодой парень напротив. Его губы замерли, брови слегка нахмурились, а глаза вспыхнули, как вспыхивают у детей всякий раз, когда предлагаешь рассказать им тайную тайну из всех тайных тайн. Казалось, он перестал слышать остальной мир, кроме того, в котором сейчас жили они оба. Все звуки, голоса, скрипы старых половиц бара и веселые восклицания опьяненных посетителей просто исчезли, будто бы их затянуло в другое измерение...

***

В тот летний вечер 28 августа лил дождь; настолько плотный, что видимость была нулевой. Я сидел за своим рабочим столом и печатал статью для завтрашнего тиража. По радио передавали: ветер за последующие два часа будет лишь усиливаться, и, в конце концов, дело дойдет до штормового предупреждения. Всем настоятельно рекомендуем остаться дома. Оливия сообщила, что ей позвонили из детского сада и попросили забрать Энни, поскольку погода стремительно ухудшается, и к четырем часам дня, возможно, выезды куда-либо будут запрещены.

Всего лишь на секунду я замялся, не смог выдавить из себя ни единого слова, будто рот наполнился водой, а затем, сколько бы это глупо не звучало, пожелал ей удачи. Сказал, чтобы они были осторожны на дороге. И это мои последние слова: «Будь осторожна. На дорогах сейчас, должно быть, чертовски опасно». Оливия подошла ко мне сзади, обхватила плечи и поцеловала в щеку.

– За рулем я на два года больше тебя, мой дорогой.

Мы оба залились смехом, а затем мне почему-то захотелось взглянуть ей в глаза. Ощущение опасности подхватило и не отпускало до момента, пока Оливия не хлопнула дверью. С этим хлопком рассеялась тревога; так же неожиданно, как и появилось.

Я продолжил работу над статьей. С головой ушел в изучение необходимого материала, и, вероятно, смог бы так просидеть до позднего вечера, однако, хрупкую тишину разрушил оглушающий телефонный звонок. В эту самую секунду чувство тревоги снова вернулось, еще с большей силой оно проникло в меня, вселяя вмести с тем ледяной холод. Мне стало по-настоящему страшно.

Перед тем, как принять звонок, я взглянул на экран, хоть и раньше такого не делал. Он показал имя Оливии, поэтому я с облегчением выдохнул. Напряжение ушло, оставляя за собой чуть ощутимый холодок. Теперь я был уверен, с ними все в порядке, и скорее всего они уже едут домой.
А затем мужской голос, вероятно, измученный, усталый и, так не хотевший работать в этот безумный день, сообщил:

– Мистер Уильям, с вами говорит местный шериф Джон Макбрайт. Вынужден сообщить пренеприятную весть. – Голос перебивал шум яростного дождя. Слышалось, как ветер заставляет шелестеть (если не истерить) зелеными листьями молодые деревья. Кто-то из далека крикнул: «Эй, поворачивай свою тачку, здесь ты не проедешь».

– Что случилось? – Взволнованно спросил я.

– Ваша супруга и дочь попали в аварию. Я сожалею, но выжить им не удалось...

Все, что происходило дальше, я не помню, а когда открыл глаза, увидел белый потолок больничной палаты. Затем вошел доктор, проинформировал меня о том, что я был слишком шокирован и впоследствии потерял сознание. Сказал: мне придется лежать как минимум неделю. И пока переносил свое горе на койке, я понял, что не хочу возвращаться в дом. Не хочу, так как он был пустым. Никто не ждал меня. По ночам, в привычных для нас комнатах, не горел свет, не звучало телевидение, не играла музыка, и Оливия... Она уже никогда не сможет поиграть со своим приятелем мистером Бэнни. Он был ее верным плюшевым другом.

***

Уильям достал сигарету. Сквозь горькую дымку, что тонкими струйками кружила вокруг их лиц, он посмотрел на Джона. Его глаза, когда-то светлые, полные надежд и грандиозных планов, теперь серые, смотрели в пустоту. Нет, вероятно, они смотрели в историю Уильяма; печальную, полную боли и горечи.

– Полагаю, это конец того, что я должен был рассказать. На большее мне не хватит духу.

– Разве случалось что-то еще? – Слова Уильяма выдернули Джона из туманной прострации. Его взгляд сделался более внимательным.

– Да, случалось. – Уильям посмотрел по сторонам, желая убедиться, что их некому услышать. И тихо добавил. – Твари.

– Простите?

– Есть такие существа. Твари. Они приходят из тьмы к тем, кто сломлен, говорят стихами и любят играть...

– Я вас не понимаю. О каких тварях идет речь?

– Думаете, я понимаю? Мне о них мало что известно. Знаю или... Нет, правильнее будет, чувствую. Что-то мне подсказывает – они приходят к тем, кто переживает какое-то горе, потерю близких людей, к примеру. Или если человек уже не способен бороться с депрессией. Я немного искал в сети информацию о них. К сожалению, ничего не обнаружил. Только лишь... – Уильям сглотнул слюну.

– Что? Только лишь? – Теперь во взгляде Джона заиграли искры недоверия.

– Был похожий, загадочный случай в России. Источник, конечно, не достоверный, но в нем говорилось о каком-то писателе, которого мучила депрессия, вероятно, творческий кризис – он умер от удушения. Говорили – повесился, но следователи нашли труп в кровати, и это при том, что мужчина в квартире находился один.

– Хотите сказать, с вами происходит то же самое?

– Полагаю, да. Эти существа сказали, что у меня есть семь дней, а потом состоится казнь. Боже... – Ульям вздрогнул, посмотрел на часы; они отбили девять вечера, – мне нужно идти.

– Стойте, – Джон схватил его за руку, прежде чем тот успел подняться, – расскажите мне об этих существах. Мне кажется, вы просто внушаете себе их на почве одиночества! Вам нужно выговориться!

– Извини, Джон, мне правда нужно идти. – Он освободил свою руку и торопливым шагом направился к выходу.

Ульям толкнул дверь бара. Ледяной ветер обдул лицо, растормошил каштановые волосы, потрепал подол пальто и тут же исчез. Он зашагал по серому тротуару, а уличные фонари, которые вспыхнули пару мгновений назад, создали коридор из тусклых маленьких огоньков.
Ульям поднес к дрожащим губам сигарету, поджег серебряной газовой зажигалкой и спрятал руки в глубокие карманы пальто. Внезапный крик заставил его обернуться. Сигарета выскользнула из губ. Это был голос Джона. Он стоял у распахнутых дверей бара, в не застёгнутой куртке, сжимая в руках шапку.

– Вы сказали, у вас есть семь дней! Какой день по счету сейчас?

И в этот самый момент Уильяма пробил холодный ужас правды. Совпадение это или нет – не важно. Джон сам мог без особых проблем узнать адрес места проживания, номер телефона, имя и фамилию... что угодно, ведь тот шериф, Джон Макбрайт, и был этим пареньком. Пареньком, что хладнокровно сообщил о смерти Оливии и Энни.

– Седьмой, – безнадежным голосом ответил Уильям, – все случиться сегодня ночью.

Он посмотрел на Джона, давая понять, что теперь знает своего вестника несчастья и, развернувшись, продолжил свой путь.

Свет фонарей становился ярче, мерный гул автомобилей медленно растворялся в темных уголках дворов, накрапывал дождь. И небо, из пепельно-серого цвета, превратилось в темно-синее полотно. В полотно для незримого художника, который в последний раз нарисует для Уильяма звезды.