Айсипак с голубикой - записки гастарбайтера

АЙСИПАК С ГОЛУБИКОЙ (записки гастарбайтера)


1

– Лондон, гудбай! Лондон, прощай, я здесь чужой... – пел популярный дуэт на заре девяностых.

Кстати, кем можно поработать в Лондоне на каникулах? Я спрашиваю не о приличной работе, о которой, имея в распоряжении месяца два с небольшим, нечего и думать – если только вы не международный предприниматель, селебрити собственной персоной, или, может быть, обычный человек, нанятый одним из них. Билет, отель, командировочные или стипендия из кармана крупной фирмы – которая и не заметит ваших расходов, зато вы тотчас уверуете в свою необычность. В свою особость. Я бы и сама на вашем месте уверовала, не говоря уже о финансовом спокойствии. Ибо Лондон – город серьезный, с не менее серьезными ценами абсолютно на всё, где далеко не каждый с годовыми российскими накоплениями может позволить себе больше недели праздной жизни. Словом, поезжай, набирайся опыта, внедряй и рассказывай другим. Твои способности, наши деньги.

Все иначе, если набраться опыта ох как хочется, но в поле зрения – ни одной фирмы, что горела бы желанием за этот опыт платить. Даже если он напрямую связан с профессией. Потому что книги книгами, но. Музеи, спросите? В сущности, это почти одно и то же. Хотя, соглашусь, возможностей капельку больше, ведь даже музейные тексты у себя на родине живее и человечнее, нежели все, чему нас учат, так сказать, виртуально. А вот на качественные знакомства со случайными прохожими, сразу скажу, рассчитывать не стоит. Здесь вам не Восток. И это наглядно показал прошлый визит, когда, возвращаясь из двухнедельной школы, я случайно сошлась в самолете с американцами – что не русские, было видно сразу, еще в аэропорту Гатвика. Русских-то я вычисляю в любой толпе – есть у нашего человека что-то особое – во в взгляде, осанке, наклоне головы и выражении рта, чего не скрыть ни мундиром, ни тогой. Что не англичане, стало ясно, когда группа достала синие паспорта. Впрочем, мне было все равно, и чуть позже я даже обрадовалась соседству – ведь если наш человек, показательно отгородясь маской презрения, продолжает сверлить личное пространство соседа мыслью, то с иностранцами ничего такого не чувствуешь. А если случается разговор, то после не можешь вспомнить, кто его начал. Так было с американцами, и я обнаружила, что, несмотря на предельную вежливость жителей Альбиона, за три часа полета наговорилась больше, чем за две недели в Лондоне с его языковой школой вместе. Вот только чудесные американцы почему-то не дают мне своей чертовой визы. Наверно, я очень опасный бандит.

Если вы все же надеетесь познавать страну в отелях и ресторанах, с продавцами магазинов, ларьков и салонов сотовой связи – то снова мимо. Не исключено, что с вами и обмолвятся парой фраз, да и то лишь потому, что коренные англичане в таких местах давно не работают, теперь здесь всецело царит пресловутый Восток – от умеренной Турции до радикального Ирана, языческой Бирмы или смешанной Шри-Ланки, ну и, конечно же, афроангличан всех видов и мастей. Так что, познавать страну вам придется через пиджин. Правда, ближе к центру и Сохо все больше попадается европейской молодежи, среди них много итальянцев. Они тоже едут не за пиджином. И не столько ради заработка. Они едут за английским. Но жить на что-то нужно, и, никем не командированные, не догадываясь о своей особости (о, она всего лишь в официальном праве на работу!), не брезгуют ресторанами.

Ресторан вообще первое, что приходит на ум, им же чаще все и заканчивается. А какой – это уж куда возьмут, без евро-гражданства. Евро – имеется в виду Европа, потому что другое-то "евро" у меня есть, но с ним здесь разрешается только жить. Тратить накопленные за бугром миллионы.

Тут, кстати, чуть было не подвернулся ресторан китайский. Неплохие деньги. Странно, ведь, как я успела заметить, эти на любые должности берут только своих. После единственного дня работы я даже поняла, почему. Так пахать, как они, не умеет никто. Проворно, слаженно и весьма неряшливо. Для остальных это какие-то слегка инопланетные существа. И ведь я искренне верила, что стараюсь, и народу в зале, казалось, немного – то ли дело русские банкеты! Но ворох посуды неотвратимо рос. С кухни конвейером шли разнокалиберные миски и мисочки, тазы и тазики  – раздумывая, какие из них куда сложить, я вконец запуталась. В левой раковине – моем, в правой – полощем. Какая грязь, пора спустить воду! О нет, ни в коем случае, экономим мыло! А чтобы я не запачкалась, китайские поварята соорудили из мусорного мешка глянцево-черный фартук, лихим взмахом ножа, словно китайской кистью, прочертив три прорези – вышло нечто вроде готической тоги. Потом всей кухней дружно ели невкусную рыбу, заедая соусами с неистребимым запахом. Пятиминутный перекур был расценен как получасовой, и решено, что я не справляюсь. Тем лучше. Все равно здесь никто не говорит по-английски. До сих пор силюсь вспомнить, на каком наречии мы дург друга понимали? Какие радары, какие внутренние антенны привели в действие? Заплатили за пять часов как за три, на что я накупила себе всяких деликатесов, упаковку свежей голубики и села поужинать неподалеку, на скамейке Кенсингтонского сквера.

Мой новый шеф, перс огромного роста, шутит про китайцев, будто "они скупили пол-Лондона и тащат на себе тяжелые чемоданы денег, оттого такие низенькие". Жилье снимаю тоже у китаянки, в Хендоне, в двух станциях метро от работы. Не сказала бы, что Шин низенькая. По вечерам под ее окном паркуется высокий джип. Приводя в порядок комнату, я то и дело находила закатившиеся фунты, евро и юани, прямые черные волосы и деревянные заколки-спицы. Плюшевую собачку. Оксфордский толковый словарь, совсем новый. Неподъемные залежи нераспакованных номеров "Financial Times". А так – комнатка вполне уютная, с окном в садик, где можно развешивать белье и есть ежевику прямо с куста – в каждом жилом доме с номером, он же – квартира, с невидимой, тыльной стороны улицы расположен внутренний дворик, похожий на кусочек леса. Ручка входной двери в английских домах круглая и забавно торчит, как луковица, посередине. Возвращаясь с работы, впотьмах спотыкаюсь о груду кроссовок под лестницей. Слышала, что в доме живут еще четверо, но за месяц я никого из них так и не встретила. Разве что однажды была занята душевая, а в другой раз – накручивала обороты стиральная машина на кухне. Машина хорошая. Да и кухня, на первый взгляд, ничего. Вот только, увидя в раковине гору грязной посуды – да что посуда! – поставив в холодильник молоко, кухней я решила больше не пользоваться. Вонь странным образом просочилась сквозь пластиковую бутыль, и пить это молоко стало нельзя. С тех пор я питалась или в кафе, или у себя в комнате, пока не переехала к евреям в Эджвор – поближе к работе.

В Эджворе вообще живет много евреев, хотя и меньше, чем в Голдерс-Грине – это на три станции ближе к центру. И вид у Голдерс-Грина более камерный, старинный и однородный – трехэтажные фасады из темно-красного кирпича с белыми окнами увенчаны треугольными башенками; опрятные улицы, вывески и магазины. Нависшие над тротуарами циферблаты часов. Вот только сами евреи не похожи ни на российских, ни даже на израильских. То есть, как раз такие-то похожи между собой всюду. Но именно в Англии создается впечатление, что других в природе нет. Да и схожесть с частью израильтян у них лишь внешняя. Потому что по сути своей они – те же англичане по отношению к англичанам и всем остальным – включая израильтян с их дикостью, невоспитанностью, армией, жарой и терактами, – что и сами англичане только к остальным. Иерусалим они, конечно же, признают и почитают, но скорее как музейный экспонат, неодушевленную святыню, имеющую к ним отношение книжное и опосредованное, как, например, Дорсетшир, родина Гордого Доссета – для Форсайтов, – поклоняться которой все же лучше издали. Доисторические камни для жизни непригодны, а потому непрестижны.

Для меня эта часть населения – почти китайцы, и стоит немалых усилий не реагировать на родные звуки: не смотри в лицо Горгоне, не пей из источника – он отравлен! Не открывай доверчивый ивритский рот – в конце концов, так и быть, ответят, но сперва вздрогнут и будут таращиться как на неформат. Ведь если мужчине порой достаточно кипы, то к внешнему облику женщины требования жесткие – парик крупнее самой головы, чулки, длинная юбка, и вообще желательно вывалить на себя сразу весь бабушкин сундук! При виде этих женщин мне делается грустно. Очень трудно представить себя на их месте. Представить Голду Меир – невозможно. Да и отчаянное виляние массивными, затянутыми в юбки задами, по-моему, обессмысливает столь ревностное прикрытие локтей и колен. Наши бабушки выглядели иначе. В каждой было что-то от той, "Золотой женщины Израиля". Похоже, время движется вспять. А если бы мне выпало родиться в религиозной семье, я бы предпочла родиться мужчиной. Бог с ней, с бородой, уж как-нибудь бы привыкла.

И все же я приврала. Другие евреи в английской природе, как оказалось, есть. Просто их микроскопически мало, и чаще всего они именно из Израиля. Не только по паспорту, а так чтобы, например – и киббуцная молодость, и оставленные на Святой Земле братья-сестры, и отслужившие в армии дети. Моих квартирных хозяев зовут Юда и Элен. Обоим за семьдесят, хотя на вид слегка за пятьдесят. Косолапый уроженец Иерусалима, известный израильский скульптор и художник с налетом канарской сиесты (где у него небольшая доля в клубном отеле старшего сына), и миниатюрная светловолосая леди с жестким породистым профилем. У Элен тоже какой-то свой маленький интеллектуальный бизнес; кроме того, она пишет детективы и публикует их в английских журналах. Официально разведены и живут с разных входов одного двора. Она любит его до сих пор, а он ее – нет. Потому что Элен, конечно же, красавица, да и вообще очень хороший человек, только все это где-то глубоко внутри, а характер у нее – тяжелый, английский. Хотя мне кажется, что тяжелее всех с ней ей самой. На гадости она не способна, а если бы что и задумала, то, в отличие от нормативных англичан, не смогла бы при этом улыбаться.

– Тебе не нужен мой е-мэйл, я слишком занята для переписки, но если снова соберешься в Англию, звони, всегда можешь у нас остановиться. Надеюсь, к тому времени мы продадим дом и переедем в более приличное место. Этот Лондон так раздражает. Да и Рэйчел должна вот-вот родить, хотелось бы быть к ней поближе.

Элен и ее беременная дочь Рэйчел – вторые встреченные мной здесь еврейские женщины в брюках. Первой была Сэра. Именно – была.


2

– Сделай айсипак с голубикой и отнеси его леди в очках. No smarties!

В глазах у старшей по смене молодой шри-ланкийки – врожденное зло, а дыра овального рта по-птичьи исторгает что-то заморское, совсем не английское, делая из самых понятных фраз непонятные – вечно приходится переспрашивать! Так что даже знакомые еще до школы слова вроде стробэри и блюбэри (которую я, к слову сказать, впервые отведала будучи взрослой), и те не всегда удается разобрать с первого раза.

Айсипак – главное лакомство посетителей, за которым сюда ходят и именем которого называют кафе, не помня настоящего. Айсипак – смятое в блендере мороженое поверх свежих ягод и фруктов, украшенное взбитыми сливками и шоколадной пудрой. "No smarties" – цветным драже не посыпать.

Вообще, я бы с куда большим удовольствием тупо мыла посуду. Преимуществ у официанства никаких – керамическая корова с прорезью в спине стоит на кассе, в ней все чаевые и оседают. Наивные посетители думают, что корова для всех, и опускают монетки. А торопливый чес холодильников в поисках нужной коробки да размышления об айсипаках – занятие не самое увлекательное. И еще мне совершенно не к лицу и жмет подмышками эта дурацкая, с чужого плеча, форменная футболка цвета линялой свеклы. В черной униформе посудомойщицы я выглядела куда эффектнее. Однако, предложив, как и всякому гастарбайтеру, четыре фунта в час, меня быстро перевели в повара и официанты одновременно. Потому что вернувшаяся из отпуска пожилая румынка – "очень хорошая женщина, но совсем не говорит по-английски". Румынка и правда хорошая женщина, а недостаток языка ей восполняет невероятная, почти собачья эмпатия – догадываться обо всем без слов и молча спешить на помощь.

Правда, мой английский им тоже не всегда нравится. – Что, в ваших странах так и переспрашивают – "What?" Фу, как грубо. Нужно говорить: "Pardon?" или "What did you say, please?", – и хозяин, рожденный в Англии перс – синтез восточного и западного притворств, обнажает два ряда белоснежных зубов, показывая, какое нужно делать при этом лицо. Только предательское "What?" продолжает рваться наружу при каждом удобном случае, а проклятый галлицизм и не думает приживаться, кисловато отдавая манерностью. Хотя я еще сама это не вполне осознала.

А позже прочла пару британских исследований по социокультурной лингвистике, где сказано, что именно "Pardon" первым стоит в списке словечек, презираемых высшим обществом как принадлежность жеманного простонародья, метящего в средний класс. Аристократия и верхушка среднего класса употребляют "What?", обзывая прочих Пардонией. Судя по всему, Пардония – приблизительный речевой аналог нашего Бирюлева. С разницей в произношении, "What?" говорят и работяги, кем я здесь, по сути, и являюсь – так что, чего уж кривляться! – как бы не свалиться и с этой, самой низшей общественной ступени!

Ибо в певую же неделю выяснилось, что права на работу здесь ждут три месяца (у меня в распоряжении – два на все!), да и то при наличии веских оснований – скажем, английского мужа или английской недвижимости; и я уже было склонилась бросить глупую затею и, покуда не истратилась в минус, лететь домой. Потому как единственным результатом активных поисков пока оставалась лишь помощь шумным театральным спекулянтам у выхода из метро прямо на Пикадилли – упитанный индус в очочках и кепочке перевоплощался из билетного кассира в уличного завывалу и, задрав лицо к небу, сотрясал Пикадилли криками: "Ча-али! Билли Э-элиот! У-уикит! Ле мис...! Ла-айн кинг! Ма-а-атильда!" Последним всегда выкрикивалось какое-то название, которое мне никак не удавалось разобрать. Оно напоминало Амфитеатр, Амфибию, Офелию, и даже Википедию – и чудилось в его звуках величие трагедии и силы, тайны и рока, любви и смерти. Я подробно изучила театральную афишу, но в ней не значилось ничего похожего, а спросить стыдилась. Тем более что этот последний спектакль выкрикивался с удвоенным рвением, после чего наступала торжественная пауза.

- А-а-амфедия!!! – И несколько секунд тишины.

Ближе к концу я все же задам вопрос своему напарнику Шломи, нелегалу со стажем. Шломи тотчас заулыбается, смакуя секунды. Этим вопросом он сам мучился пару лет. И тоже стеснялся спросить. Что это – имя женщины, название исторической местности? Да ладно, все равно никогда не догадаешься – "On sale here!"

Работа у нас со Шломи была штучной. По фунту штука. И во всех смыслах театральной, то есть, требовавшей изрядной доли актерского мастерства. Штука – билет, купленный в кассе театра или в нормальном агентстве. Изображать же приходилось театрала-любителя, следуя некоему шпионскому набору правил. Не покупать в одном и том же месте более одного спектакля в день (а то и в неделю, и вообще, желательно лишний раз на одном пятаке не маячить, а не пожалеть времени и ног на крюк по китайскому кварталу); интересоваться репертуаром, не спеша выбирать, сравнивать цены, расположение мест (тогда как в голове сидит четкое указание – амфитеатр, не дороже 40 фунтов, полная видимость!); выражать готовность, сомнения, нерешительность, спонтанность – словом, всю гамму эмоций беззаботного ходока по театрам. Выдумывать себе имена, телефоны и адреса – географические и электронные, запоминая, кому какой назван; наносить макияж, менять свитера и очки, набрасывать капюшон, забирать и распускать волосы. То, что, несмотря на все ухищрения, рано или поздно тебя начнут узнавать и не продадут больше ни билета – вопрос времени. "Алло, сейчас к вам подойдет блондинка – ничего ей не продавайте, она работает на Клайва" – и через неделю блондинка не сможет заработать ни фунта.

Нет, так не пойдет. И вот я уже сижу на парапете возле фонтана, что напротив памятника Шекспиру, и тычу пальцем в телефон. Цены на ближайшую неделю, как назло, запредельные. А что со следующей? Расписание рейсов перекрывается входящим. Звонит Перс. – На два месяца? Согласна. Когда приступать? Ну, вот. Теперь можно брать билет и со спокойной душой идти в Портретную галерею, это тут, за углом.

***

Мог ли кто предугадать, что мне хватит всего лишь месяца, чтобы взмолиться: Лондон, отпусти! Я больше не буду! Я улечу и, если хочешь, вернусь очень нескоро, а если надо, не вернусь совсем. Как ни странно, меня не пугает даже такая перспектива, хотя обычно я очень боюсь слова никогда. Но нет, Лондон не отпускает. Уж лучше было вовремя взять билет по запредельной цене.

Румынка наивно пытается втайне от посторонних глаз сделать часть моей работы. Не понимая всей бессмысленности ее усилий – разве от них что-нибудь зависит? Единственное, чего я хочу, так это улететь. Ну хорошо, раз уж все равно не получается – я должна представить, что все, что происходит, происходит не со мной. Превращусь в робота. Без зрения и слуха. Без эмоций. Одни болты. Кажется, мне удалось войти в роль. Я даже ощутила, как куда-то пропала мимика. Это потому, что я не здесь. А здесь – никого, пусто. У меня звуконепроницаемые окна, посторонние шумы ко мне не долетают. Моя цель – дотянуть до вылета и сохранить что осталось, не выйти в ноль. На бесконечных выходных я даже попыталась вернуться на Пикадилли – кассиры как раз должны были успеть меня забыть, – но за день заработала меньше, чем проездила. Сезон массовых отпусков еще не окончен, с театральными билетами вообще проблема, не говоря уже о дешевых. Спекулировать нечем. Из сочувствия добавили еще пять фунтов. Тут же рядом, на Пикадилли, есть Макдак. Спасаюсь мини-чизбургерами по фунту. Дешевле не встречала даже в России. Очень вкусные чизбургеры.


3

– Сделай айсипак с голубикой и отнеси его леди в очках. No smarties!

Подавая на стол, теряюсь, чего бы такого сказать ненавязчивого? "Приятного аппетита" в английском языке нет. "Бонапети", пожалуй, тоже неуместно, аппетит для англичанина – вообще слишком интимная вещь, чтобы упоминать о нем всуе. Наверно, лучше "Enjoy", или просто "Please". И улыбаться. Посетители чаще всего принимают меня за румынку, и это понятно – ведь ни польскому, ни индусскому стандартам я не соответствую. Сами англичане, повторюсь, в таких местах не работают, а русские, по их представлениям, "самые богатые люди в мире, хуже китайцев, они ограбили свой народ и скупили весь Лондон" (с его китайцами вместе), и в работе не нуждаются. А ими ограбленных сюда все равно не пускают.

Впрочем, однажды мне удастся изобразить турчанку по имени Гизем, за что спекулянты заплатят сразу пятьдесят фунтов. Но это будет позже, когда я уже потеряю работу в кафе. Шломи достанется роль гражданина Эмиратов Мухаммада Яхии – билеты на тот спектакль продаются именные. Турецкий адрес и номер мобильного потребуется помнить наизусть, без бумажки, а адрес отеля, где остановились настоящие араб и турчанка, попросят не светить.

Что же до ограбленных, то поначалу все-таки настораживало обилие – на улицах и в подземке – до боли знакомых лиц, бесцветных, угрюмо-примятых. Лондонские окраины вовсю кишат лампасами и обвисшими коленями синих треников. Кто им по ошибке дал визу? Оказалось, ошибки нет. Это европейцы. Просто польской и румынской глубинке повезло немного больше, чем нашим столицам.


4

Первое рабочее воскресенье было людным. Лица посетителей пока еще туманно сливались в одно. Меня поставили работать в обе смены с большим перерывом. Однако двух часов времени и трех фунтов было искренне жаль на пустое катание до Хендона и обратно, и я спросила хозяина, нет ли поблизости какого-нибудь парка. В ответ Перс подозвал на помощь пожилую леди в очках, что околачивалась тут, похоже, с самого утра – заказывала чипсы, айсипаки, напитки, маячила без дела перед витриной с салатами, возвращалась за стол и продолжала что-то читать в телефоне. На ней был светлый пиджак и дурацкая юбка-клеш. Когда она приблизилась, из-за небольшого роста лица ее почти не было видно, а над изогнутым стеклом торчала лишь короткая стрижка да мерцали очки. Неожиданно тоненьким голосом леди порекомендовала мне библиотеку. Вернее, самих слов, потонувших по ту сторону стекла, я не расслышала – их, перегнувшись через витрину, перевел мне Перс.

- Да нет, я бы хотела поваляться где-нибудь на травке.

Леди ответила, что за библиотекой есть лужайка. Должно быть, в этой библиотеке она работает, решила я. Но вот что поистине восхищает в англичанах, так это что слова "хочу поваляться на травке", равно как и само валяние, никого не повергнут в шок. Лондонские парки – и как они только в нем все умещаются! – похожи скорее на загородный лес, но даже в совсем небольших сквериках на десяток скамей, как возле Британского музея, совершенно приличные люди преспокойно растягиваются на лужайках, подложив под голову рюкзаки и куртки. Парами и поодиночке, читают или спят. И никто не наступает им на лицо и не зовет полицию. Даже косо не смотрит.

На следующий день леди в очках пришла снова. И через день тоже. И во все осатальные дни, точнее, вечера, очевидно, прямиком с работы, она неизменно являлась, занимала любимый столик напротив витрины и в одиночестве сидела за ним до закрытия, уткнувшись в телефон, раз в час или два делая заказ: Сэндвич. Салат. Банка спрайта. Айсипак с голубикой. Конфетками не посыпать, я помню. Дурацкую юбку с пиджаком она больше не носила, теперь на ней были модные свитера и майки, джинсы с разрывами на коленях и пошлые шлепанцы в стразах. Говорят, модно – особенно зимой. Зато теперь хотя бы видно, что никакая она не пожилая тетка, а молодая девушка лет тридцати.

Интересно, она коренная или приезжая? Говорит всегда так тихо и односложно, что по акценту и не определишь. Зачем она здесь сидит каждый день? Неужели ей так одиноко и у нее совсем нет друзей? Неужели в Лондоне нет более интересных мест? Как можно изо дня в день рассматривать одну и ту же витрину? Может, хочет замуж? Но кого она надеется здесь подцепить? Достаточно провести здесь неделю, чтобы понять, что приличные женихи сюда не заглядывают. В стране с сильными традициями девушкам, как она, принято делать шидух. А может быть, шидух пришелся ей не по вкусу и она ищет любовь? Не влюблена ли она в нашего Перса? Правда, он глубоко семейный иноверец, но – как знать, ведь сердцу не прикажешь. О чем это они болтают за кассой?

- How are you, Сэра?
- How are you-u-u! (экая протяжная наигранность!) Что-то мало сегодня посетителей. (еще и шепелявит, так что акцент снова неразличим).
- Да, все смотрят дома футбол.
- Наверно, еще из-за погоды.
- Наверно.

Какое ей дело до посещаемости кафе? Ну, с погодой еще понятно, без нее, родимой, никуда! Входной билет в любую дверь.

И лишь безлюдным осенним утром, когда розоватый уличный свет смешивается со сдобными и кофейными парами, входят один или два солидных господина в серых костюмах. Пьют миниатюрный кофе, читают газету, съедают свой "инглиш брэкфаст" – жареный бекон с глазуньей и лужицей баночной фасоли на хлебном ломтике, вежливо прощаются. Ну какие из них женихи! Где-то в непроницаемых, как их лица, английских сферах, для них, должно быть, свершается, а может, и уже свершился – ведь по ним ничего не видно – свой, английский шидух. И шлепанцы в стразах тут не помогут.

Ближе к вечеру здесь собирается совершенно иная публика – седоволосые леди, леди совсем юные, леди или их мужья с детьми, шумные компании гастарбайтеров, древние старички, городские сумасшедшие. Женихов не видно. Но Сэру это, похоже, не расстраивает. Она радуется шансу подсесть хоть к нарядной даме с бусами и пышным каре, хоть к малопрезентабельному старичку с клюкой. Кажется, беседа с нарядной дамой не клеится – обе больше молчат, сосредоточенно глядя в пищу. Их редкие фразы совсем не слышно из-за общего шума. Зато старички ей восторженно рады. Они охотно делятся с ней рассказами об участии в каких-то шахматных соревнованиях – то, что я успела уловить, проходя мимо с подносом. За столом – оживление и скрипучий смех. Затем старички расходятся, а Сэра возвращается в свой угол, чтобы до конца дня поблескивать оттуда очками, упрямо потягивая газировку или смузи через трубочку.

И, пожалуй, я бы не стала останавливаться на ней подробно и переключилась на что-нибудь вроде лондонских красот, если бы не одно обстоятельство, начавшее меня раздражать. Впрочем, поначалу я воспринимала его как должное, понимая, что всякое новое лицо обыкновенно вызывает любопытство завсегдатаев. Но в ее случае любопытство как-то слишком неприлично затянулось, так что мне даже пришлось несколько раз свериться с зеркалом – все ли на месте? Но ничего нового, кроме постылой свекольной футболки, зеркало не показало. В конце концов я решила вовсе не смотреть в ее сторону, однако боковым зрением продолжала замечать, что и это не помогает – всякий раз как я начинала приближаться, Сэра резко отрывалась от телефона и таращилась так, словно мимо проплывает летающая тарелка, а не обычный барный поднос. От выражения ее лица становилось смешно до щекотки, и уже не хватало никаких сил, чтобы сдержаться. Хоть обходи кругом, через шишу-бар! Но это слишком долго, и меня не поймут. Может, она сумасшедшая и смотрит так на всех людей? Я снова включила боковое зрение – нет, на других не смотрит. Что сумасшествия все же не исключает. Ситуация становилась не по-английски идиотской. Нет, она явно не местная.

- Кто такая Сэра?
- Сэра – еврейка, – рубанула в лоб очевидным начальница смены без всякой интонации. Действительно, нашла кого спросить.

К другому начальнику смены – тоже персу, только низенькому – вообще ни с какими расспросами подходить не стоило. Приехав в страну в раннем детстве, этот, как видно, всем своим существом проникся местной культурой и был отчаянно помешан на благородстве манер, чем, к слову сказать, выгодно отличался от шри-ланкийки – в отличие от нее, он никогда не визжал, двигался плавно, говорил тихо и не раздавал одновременных нелепых поручений. Регулярно мыл руки и колдовал ими над едой с изяществом аристократа. Удовольствие от сделанного выражал сдержанным "Fucking done". Наставление "Никогда ничего не спрашивай о других людях, спрашивай только по работе" я выслушала от него дважды – когда румынка внезапно не вышла в смену и я имела неосторожность поинтересоваться, все ли с ней в порядке; а чуть позже – пытаясь выяснить, с кем мне работать завтра в паре: "Так вот я и спрашиваю, с кем я работаю?" – "Никогда ничего не спрашивай о других людях", – упрямо молвил маленький перс свою тихую матру тоном заклинателя змей, параллельно обучая меня готовить пёжн суп – персидский крем-суп из чечевицы. И тонкими пальцами аккуратно присыпал зеленоватую гущу золотистой луковой стружкой.

Большой Перс казался разговорчивее.

- Сэра – наш special customer, - поведал он однажды перед закрытием кафе. При этом как-то странно заулыбался.

- В каком смысле – особый? – насторожилась я.

Но проблеск откровения тут же подернулся лондонским туманом и намеками на какого-то Мартина. Ах, ну да, как же не помнить! Так его зовут Мартин? Это тот, вчерашний, в допотопном пиджаке, по которому он вечно пускает слюни. Вчера еле выставили. Правда, выставлять у нас никого не принято, даже если он весь день заказывает одну бесплатную воду из-под крана. Уж если только устроит какой-нибудь дебош. Все-таки, мы очень вежливая страна. Вот так и я вчера, до самого вечера бегала на террасу и обратно, менять ему стакан за стаканом. (Терраса – конечно, громко сказано, обычный навес над тротуаром, на который вынесли десяток столов и обнесли ширмами). Весь его вид вызывал омерзение, но профессиональный долг велел держать омерзения при себе и вежливо улыбаться. Чопорные леди в седых кудряшках, тоже предельно вежливо, ставили перед Мартином свои тарелки с недоеденными чипсами и котлетками. И он их доедал. В какой-то момент Мартин вдруг спросил, откуда я. Несмотря на то, что к подобным расспросам я уже привыкла, внятно отвечать на них так и не научилась, в большинстве случаев стараясь уйти от ответа. Но Мартин был настойчив, и, почти шепотом, я назвала страну. Ту из двух, которая, как мне казалось, должна звучать менее вызывающе. Мартин, секунду поколебавшись, неторопливо полез в карман пиджака. Долго в нем ковырялся, затем вытащил какую-то мятую тряпочку, бережно ее расправил и положил себе на затылок, на мгновение застыв с выражением лица, с каким обычно делают селфи. Это была кипа. Я улыбнулась понимающе. Уходя на перерыв в магазин, заметила, что он уснул за столом. Прочие посетители к тому времени разошлись, кафе опустело. Возвращаясь, еще издали заслышала на улице крики. Возле кафе намечалась драка. Пожилой папаша Перса махал руками и грудью выталкивал Мартина за пределы террасы. С обеих сторон неслись яростные "факи" и слово "магазин". Меня спросили, не видела ли я магазин. Ах, ну да, журнал! Нашла на полу, положила вон на ту полку. С какими-то полуголыми бабами на обложке. Хорошо хоть совсем не выбросила. Оказывается, это Мартин обронил еще днем, а теперь проснулся и решил, что его у него украли.

- С евреями мы дружим, среди них много наших клиентов, - признался Перс еще во время знакомства, пообещав давать мне побольше часов – ведь подрабатывать на билетах это так несерьезно! И хотя Мартин не был ни израильтянином, ни, тем более, русским, все равно было неприятно.

А тут еще это нехорошее сравнение. Мол, у нас есть два особых клиента – Сэра и Мартин. Так и есть, она ненормальная. А может, все же имелась в виду этническая принадлежность? Да нет, исключено. Таких у нас далеко не два. И завсегдатаев тоже куда больше. – Правда, Сэра бездомная, - прибавил Перс как-то снисходительно. Последнее заявление меня ошеломило. Но Перс сразу понял ошибку и, рассхохотавшись, произнес более отчетливо: "Harmless!" Безобидная. Что только потверждало подтекст. Особая, но безобидная. В отличие от Мартина. Так вот оно, оказывается, что!

С тех пор я стала наблюдать за ней сама, и не скрою, что предвзято. Стараясь обнаружить какие-нибудь особые внешние признаки. Да, теперь я тоже буду смотреть, или она думает, что только ей можно? Вот только никаких признаков я не находила. Обычная девушка, немного курносая, бэби-фейс. Аккуратная, и видно, что вещи на ней не из "Праймарка", а из магазинов подороже. И еду заказывает недешевую, на одних айсипаках можно разориться. Если бы на меня так не таращилась, можно было подумать даже, что воспитанная. И ее сравнили с Мартином? Возможно, чтобы что-то понять, с ней следовало поговорить. Но как, о чем? О погоде? Что о ней можно сказать? В моих странах, не менее чувствительных и зависимых в своем настроении от ее капризов, людей не обучали с детства погодному политесу, так что, сразу и не сообразишь. Осень в Лондоне в этом году какая-то странная, сэр, я ее совсем не чувствую. Не вязну, как бывало, ногами в ворохе опавших листьев, не вижу, как черные стволы режут янтарную копну крон над головой, не улавливаю запахов. Мои футболка и рюкзак провоняли чечевицей, не успеваю их стирать. Серо, сухо, ветрено и пыльно. Как-то слишком не по сезону тепло. Однажды покапал совсем игрушечный дождик, забрызгивая лобовое стекло верхнего этажа автобуса. Было забавно наблюдать с высоты, как люди с зонтами и без толпятся далеко внизу у дверей; как другие такие же автобусы, на вид неуклюжие, словно передвижные дома на колесах, проворными ярко-красными букашками снуют по невозмутимым улицам города. Чуть контрастнее зазеленели газоны. Черные кэбы, похожие на шляпы-котелки, приобрели еще более лакированный блеск. С тех пор дождей не было. Природа замерла в вежливом равнодушии, не правда ли, сэр? Неправда, что русский человек не думает о погоде. Он думает о ней постоянно, но скорее по-собачьи. Не всегда умея вызказаться правильно и к месту. Говорит что чувствует, что наболело, а вовсе не то, что предписано ритуалом. Плачет, ругается в режиме соцсетей, вечно чего-то требует и нервно постит анекдоты. Сколько еще ждать весны! Когда же наконец выпадет снег? Невозможно больше терпеть жару, когда все это кончится! Куда смотрит президент? Почему МЧС не предупреждает? Чужда нашему человеку британская риторика эвфемизмов, литот да прочих реверансов во взаимоотношениях с климатом. Израильтяне проще и терпеливее. – В шабат опять хамсин. Жарко! – Очень жарко! Кончится через полгода, как обычно. А пока – короткими перебежками между домом и автомобилем, автомобилем и работой. Раскалились руль и сиденье – не беда, сейчас наморозим. У вас был ураган? Нет, мы находимся далеко от моря, зато сейчас очень сильный ливень. А у нас аж посрывало рекламные щиты.


5

- Уступаю тебе дорогу, - сказала вдруг Сэра, смешно потеснившись у витрины.

Думаю, я не против с ней подружиться. Тем более что у меня здесь совсем нет подруг (беременная Рейчел – очень хорошая девушка, но живет далеко и сейчас у нее свои заботы). Поначалу, правда, набивалась в друзья шри-ланкийка, каждый раз уговаривая ехать домой одним автобусом и по пути допытываясь о всякой ерунде. Нет, я не заинтересована ни к кому подселяться третьей в комнату, меня все устраивает. К тому же, скоро я должна переехать в Эджвор. Нет, к себе тоже не подселяю. Нет, мои будущие домовладельцы (те, что Юда и Элен) больше ничего не сдают и после меня сдавать не собираются. Они продают дом. И вообще, в автобусе я предпочитаю спать, вовремя просыпаясь перед ее остановкой, чтобы, улыбнувшись, сказать "пока". Кто знает, может, за это она меня впоследствии и возненавидела?

Одно время в среде советских школьников бытовала мода заводить друзей по переписке. Между ними, отрезанными от мира железным занавесом, и будущими соцсетями пролегала полоса толщиной в десятки лет, и было куда проще представить человечество вступившим в эру третьего тысячелетия в антураже звездолетов, запросто бороздящих галактики, нежели вообразить у себя в кармане средство мгновенной связи с любой точкой земли – беспроводной экран размером с шоколадку. Этих детей заставляли оформлять годовую подписку на "Пионерскую правду" и по утрам в порядке очереди проводить перед классом политинформацю по материалам первых страниц – "Празднование Дня пионерии во Владивостоке", "Всесоюзный марш юных ленинцев" и прочая скукотища. "Пионерку" мы, разумеется, не любили, оживляясь лишь когда на последней странице появлялась какая-нибудь фантастическая повесть. С окончанием в январе. Своего рода прообраз сериалов. Уклониться от очередной подписки не удалось бы в любом случае – школа бдела жестко, но "окончание в январе" хотя бы отчасти скрашивало подневольность. Бонусом в газете помещалась колонка объявлений с адресами. Школьники из ГДР, Югославии, Чехословакии, Польши горели желанием (или же оно им внушалось учителями русского языка?) дружить со сверстниками из далекого СССР и опрометчиво обещали ответить всем. Всему Советскому Союзу. На деле же удача обмениваться в конвертах фантиками да банальными текстами – "учусь в 4 «В» классе такой-то школы такого-то города" – улыбалась немногим. Не объяснялся ли мой неожиданный интерес к придурковатой посетительнице запоздалым желанием наверстать упущенное, тягой к нездешности? Вернее, нездешняя здесь как раз я, поэтому еще вопрос, кто из нас двоих советский школьник. О, какой ужас, она тоже говорит "падн"! Милым он мне не кажется – однако почему-то более простительным, чем русское "одеть свитер".


6

В этот приезд совсем мало времени остается на музеи. Cокровища Британской библиотеки, Хемптон-Корт, Обсерватория Гринвич. Некоторые из них – по второму или третьему кругу. В очередной выходной – снова в Гринвич-парк, в прошлый раз они рано закрылись и я не успела пересмотреть все фильмы про космос. Стены этого портала в нездешнее затягивают воронкой вечности, лишая всякого желания выныривать на поверхность. Впрочем, иногда можно сделать перерыв, разместившись неподалеку на траве с айпадом, вином и упаковкой сыра или голубики, чтобы час спустя вернуться и продолжить на более высоком градусе. На обратном пути к метро по сторонам улиц с подвесными клумбами и выставленными у входов досками меню, из прозрачных глубин кафе мерцают светильники и приглушенно звенят вилки. Зайти или не стоит? Да ладно, одной поесть можно и дома.

В Израиле принято считать, что, не имея близких знакомых среди местных и варясь в собственном соку, в полной мере узнать страну и выучить язык невозможно. Как, собственно, и везде. С той разницей, что абсолютно чужие друг другу израильтяне могут запросто обменяться телефонами через пятнадцать минут знакомства. Лично я не раз становилась свидетелем процесса в банках или поликлиниках, когда случайно нашедшие общий язык, роняя из сумок вещи, ручки, смартфоны, задержвая очередь, спешили поскорее записать номер. Да и у самой есть несколько обретенных таким способом друзей. С другой стороны, наивная простота, с какой солнечные человечки способны на пятой секунде невзначай выведывать, есть ли у меня муж, заставляет сатанеть, становиться крайне невежливой и с тоской вспоминать англичан.

Россия, на мой взгляд, в этом смысле балансирует где-то между – непринужденное дружелюбие может вызвать косые взгляды и быть расценено если не как признак идиотизма или стремления впарить товар, то в крайнем случае как заниженная самооценка. Уважающий себя русский с посторонними напыщен, непроницаем и сердит. Он не расходует слова и мысли попусту. Что, безусловно, говорит о тонкости натуры и богатстве внутренего мира. Если он при этом водитель, продавец или вахтер, то вначале может показаться, что он вас не слышит, но стоит быть понастойчивее, чтобы удивиться, с какой силой внутренний мир хлынет наружу, изгадив настроение окружающим. Как ни странно, подобная сердитость встречается и на молодых лицах, не удостаивающих взглядом отсталых предков, что-то униженно бормочущих им под руку. Не те же ли это лица, что впоследствии, сломленные муштрой маркетинга, пугают каждого входящего задорным воплем: "Здравствуйте!"? (А я-то только начала рассматривать лифчик на манекене! Очень жаль.) Не они ли сочиняют инструкции для телефонных операторов, в которых имя-отчество повторяется с такой частотой и назойливостью, что ощущаешь его как вторжение и теряешь нить сказанного? Куда естественнее звучат в наших широтах сделанное от души замечание, выговор или полезный жизненный урок вдогонку: "Чего встала? Смотри, куда идешь!" Зато у нас очень ценятся добрососедские приветствия. То есть, если человеку известно, как тебя зовут, и вы долго не виделись, считается вежливым спросить: "Ну как? Замуж не вышла?" Вместо английской погоды.

Но бывает, что и ее высочество Погода оказывается не у дел. Ведь светская болтовня с посетителями в мои должностные обязанности не входит. У себя на родинах (на обеих) меня страшно бесят вопросы официантов о том, вкусно ли мне. Понравился ли мне салат. А суп? И бесит вдвойне нежелание считывать мое нежелание с ними это обсуждать. Так они теряют чаевые, хотя, очевидно, рассчитывали наоборот. В Англии мне задали подобный вопрос всего один раз. В Чайна-таун. Помнится, я заказала что-то до такой степени острое – кажется, перепелиные горлышки, что приходилось ловить языком воздух и с трудом выпалить "Yeah!".

Но настоящая причина видится мне в другом. Как поется в анекдоте, нас друг другу не представили. Не свершили над нами заветный английский шидух. И, наконец, главное – все решает его величество Статус. Знакомьтесь, господа – мисс гастарбайтер. Я, вроде бы, не сноб – по крайней мере, мне так кажется. Но удивидетльно, как даже мой мозг у себя на родине (вернее, на обеих) фильтрует потенциальные знакомства и регулирует дистанцию. К стыду моему, он, похоже, забылся и продолжает делать это и здесь. Не желает же он ехать в одном автобусе со шри-ланкийкой. А ведь она мой начальник. Хотя, подозреваю, роль статуса тут второстепенная. Дело, думается мне, больше в печати, наложенной им на сознание – задолго до того, как человек отважился этот статус на себя принять и пересек границу. Эта печать во взгляде, печать общежития, экономной целеустремленности, стертой индивидуальности и отказа от нематериального и нездешнего, считывается моментально.

На днях девушка, работавшая до меня, заходила попрощаться. За два года в Лондоне скопила себе на свадьбу и начало супружеской жизни. Показывала фото жениха, верно ждавшего ее дома в Шри-Ланке. И лишь последнюю неделю в Англии отвела на осмотр достопримечательностей. Маленькая индийская принцесса, красивая и сильная. Подобной выдержке можно только позавидовать. Это с ее плеча я унаследовала линялую свекольную футболку – давно обещали заказать новую, да все не везут. А в этой мне тесно. Начальнице смены скучно теперь без подруги, вот и ищет себе новых попутчиков. Тут, кстати, к румынке приехала дочка, совсем простая и юная – по утрам занята поисками работы, по вечерам встречает с  работы мать. Ни у нас, ни в других местах ее никем не берут. На английском не понимает ни слова. Но шри-ланкийке это, похоже, не мешает. Попутчик найден.

Откуда же Сэре знать о временности и каникулярной непрактичности (с точки зрения серьезного гастарбайтера) моего нового статуса – ведь зарабатываю я меньше, чем в Израиле, а тратить приходится вдвое больше, причем лишь на самое необходимое (благо, вход в некоторые музеи бесплатный)? О безумном этнографическом эксперименте, стремлении таким диковатым способом поближе узнать страну, которой была очарована с детства по книгам? О прошлых визитах в роли исправного туриста, с изучением географии мест и адресов, где жили, ходили, встречались, рождались и умирали герои любимой Саги – но времени на погружение всегда так мало! О том, что у меня уже есть обратный билет. Когда человек покупает билет, где бы он ни находился, с этого момента он немножко не здесь. Можно сказать, что его путешествие началось. Так же, как два месяца назад мне казалось, что часть меня уже не в Москве.


7

С утра наконец-то зарядил дождь. Ключи от нового дома – на руках, вчера перетащила последний чемодан и внесла предоплату за неделю. Китаянка была приятно удивлена, как быстро я ей нашла подходящего квартиранта на замену – им оказался молодой человек из Литвы. Просто вывесила на сайте более удачное фото – где видно и комнату, и садик, а не одни двери шкафов – и указала свой телефон. Все-таки, и она когда-то пошла мне навстречу, не взяв так называемых "гарантийных" в размере еще одной месячной суммы – у меня тогда их попросту не было. Ведь за две недели я основательно истратилась на хостелы – а без гарантии здесь снять жилье невозможно. Пришлось бы звонить и взламывать вклады. Элен оказалась еще более великодушной, по цене комнаты сдав в своем доме целую квартирку с отдельным входом. Окна моей кухни тоже выходят во внутренний садик, еще менее ухоженный, чем у Шин. Вместо ежевики здесь растет большая яблоня. В углу двора стоят какие-то мешки, инструменты и стремянка. Элен сказала, что сама этим не занимается, но если я хочу, то могу натрясти себе яблок и что-нибудь сварить. Спросила, нужно ли мне что-то из постельного белья. Белье у меня было. У китаянки оно изначально не предусматривалось, и в первые дни, измученная ночами на голом матрасе с рюкзаком под головой и засунутыми в рукава толстовки ногами, я взмолилась срочно дать мне выходной, чтобы смотаться на Оксфорд-стрит за вещами в "Праймарк". Перс широко разулыбался, сказав, что мне не нужно никуда ехать, и принес из дома все необходимое. Включая одеяло и подушки. Было видно, что покровительствовать доставляло ему удовольствие.

За окнами кафе занудно моросил дождь. Столы и стулья на террасе намокли, она опустела. Внутри тоже было мало посетителей. За столиком возле окна какая-то незнакомка медленно подливала себе чай из расписных персидских чайников и закусывала. Сэра сидела на своем обычном месте, читая телефон. По окончании смены я соорудила себе легкий микс из яичницы с беконом и сыром, взбила смузи и в ожидании зарплаты примостилась за чем-то вроде барной стойки. Примерно с десяток раз мы с Сэрой переглядывались и столько же раз обе срочно отвернулись.

  Внезапно незнакомке что-то не понравилось на ее тарелке, и она принялась выкрикивать нехорошие слова. Всего лишь еще одна городская сумасшедшая. Начальство перепробовало все методы – и молча терпя, и вежливо прося, и грубо выгоняя, но сумасшедшая не унималась и уходить не хотела. Мы с Сэрой уже не отворачивались, а дружно хохотали издали без звука. Однако последовала новая серия. Голос леди у окна сорвался на фальцет, заклокотал непрожеванной едой, и, кроме отчетливого "fucking jewish", я больше ничего не расслышала. Или не разобрала. Сэра, сидевшая ближе, обморочно пучила в мою сторону глаза, корчила лица и что-то бормотала одними губами по-английски. По губам я ничего не поняла. Персидский чайник, гревшийся от свечи, не выдержал негатива и громко лопнул, выстрелив носиком в витрину. Ужаленную сумасшедшую с удаляющимися воплями вынесло под дождь. Сэра подсела очень кстати – я как раз собиралась уточнить, что же такое несла эта леди.

Через пятнадцать минут мне стало известно, что ни в Израиле, ни в России Сэра никогда не бывала. Вернее, однажды родители возили ее в Иерусалим, но она была совсем маленькой и ничего не запомнила. Зато по-русски говорила ее бабушка, родом откуда-то из Белоруссии. Этого языка она никогда не понимала. Как, впрочем, и иврита. Англия ей надоела, ей здесь скучно. Больше всего любит бывать в Америке, ездит туда каждый год. Хотела бы чаще, жаль, что дорого. Там у нее много родственников. В Израиле – нет, никого.

– А мне в Англии пока нравится. Гринвич очень люблю.

– Гринвич? А-а, Грэнч, знаю, была там. Давно, правда.

В конце беседы я назвала, если ей вдруг интересно, свое имя на фейсбуке. Она ответила, сорри. Там у нее во френдах одни родственники. Сорри, ответила я. Я думала, как у нас. У меня, да и у многих других, на фейсбуке в основном друзья. Не добавив при этом, что это даже не друзья, а чаще вообще не пойми кто, под условным названием "френды". Хорошо еще, если вы хотя бы раз в жизни виделись на какой-нибудь тусовке.

– А у нас в основном родственники.

Странные люди. Стоит ли заводить страницу на фейсбуке для родственников, если они и так не затеряются? Для родственников есть куча других способов связи. Или они не догадываются, что можно создавать несколько страниц? Впрочем, не мое дело. Я не настаивала. Сэра разглядела трещину на моем телефоне и сказала, что здесь недалеко можно починить. Мы доброжелательно попрощались, я получила свои деньги, в том числе недоплату с прошлой недели, и вышла на улицу. Это был мой первый день в новом районе, когда я не спускалась в подземку, а шла по Эджвору домой пешком. Тучи поползли на юг. Мелко сеял совсем золотистый, солнечный дождик. Мокрые деревья прозрачно дрожали над лужами. Из-за красных стен выглянула радуга. До отъезда оствался ровно месяц. Пять тысяч семьсот семьдесят пятый год еврейского календаря подходил к концу. Элен звала к себе на праздник. Жизнь обещала наладиться.

Несмотря на эту неприяную историю с недоплатой.


8

Ничего особенного, обычная ошибка – один записывал отработанные часы в журнал и уехал на неделю в отпуск,  а его папаша эти часы подсчитывал. У местных есть манера обозначать время числами от 1 до 12, приписывая AM или PM. Иногда ничего не приписывают. Вот так и Перс не приписал, а зачем, он-то помнит! Я подошла к папаше и сообщила об ошибке на двенадцать часов, то есть на 48 фунтов. – Ничего не понял, - ответил папаша, – приедет сын, разбирайся с ним.

Другая неприятность – в отсутствие Большого Перса совсем распустилась шри-ланкийка. Прорвало как канализацию. Ежеминутно и по любому поводу она визжала своим противным голосом: "What are you doing"! Брось это, давай вон то! Да брось, я сказала! Что ты делаешь! Куда смотришь? Не бери! Не клади! Не трогай! Сначала спроси! Не спрашивай! У себя на родине я не стала бы терпеть такое ни минуты. При первой же попытке сложу манатки и – бай, ори сколько влезет. Мне не нужно снимать жилье. Есть кое-какие запасы. Здесь же у меня невозвратный билет и нет рабочей визы. Да я бы улетела хоть сейчас. Но цены на ближайшие даты, как всегда, такие, что придется взломать вклад и просадить все, что что на нем осталось. И так уже сняла все, что можно, свалившись, как в кроличью нору, в другое денежное измерение. Старый билет при этом, конечно же, пропадет. К тому же, надо дождаться Перса и получить полный расчет, а это еще несколько сотен фунтов. Оставалось только наорать в ответ. Перепалка была слышна в зале. На крики прибежал папаша и трусливо заприседал: девочки, тише, тише! Визжать шри-ланкийка было продолжила, но я больше не реагировала на нее никак. Не видела и не слышала. По вечерам она нежно улыбалась румынской дочке. Странно, думала я. Какой ей смысл выживать меня именно сейчас? Все равно я скоро уеду, и тогда пусть приводит кого хочет.

По возвращении Большого Перса я первым делом сообщила ему о недоплате. Он пообещал разобраться и засел играть с папашей в шахматы. После очередного напоминания неожиданно помутнел. Белоснежная улыбка в оба зубных ряда сошла с лица. – Я же сказал, разберусь. Ты что, считаешь, мы тебе нарочно не доплатили? – Нет, я так не считаю. Но у вас столько дел, что вы могли забыть. – Мы ничего не забываем.

Странно. В моих странах принято постоянно напоминать, а уж в Израиле и вовсе нет ничего предосудительного в том, чтобы побеспокоиться о своих кровных. Чужого мне не нужно. Однако в тот же вечер случилось необъяснимое совпадение. А может быть, знак свыше. У Перса из кармана пропала наличка, и он подошел ко мне с вопросом, не видела ли я 480 фунтов. По его лицу хорошо считывалось, кого он подозревает в воровстве. Остаток дня был посвящен поискам пропавших денег. Тщетно обысканы все помещения. Перед закрытием просмотрели камеры. Вот он выходит на террасу. Зачем-то лезет в задний карман брюк. Сумма остается лежать на тротуаре еще минут пять. Затем появляются чьи-то ноги в мешковатых джинсах. Рука наклоняется, ноги меняют направление. Перс с досадой махнул рукой и выключил запись.

Однако знаку свыше Перс, судя по всему, не внял – на следующей неделе мне предстояло выйти на работу всего два раза, а смены – это и деньги, и хоть какая-то еда. С другой стороны, отпала необходимость отпрашиваться на празднование Рош-а-Шана у Элен. И еще я заподозрила, что они хотят взять нового человека. Румынка проболталась, что действительно приходила какая-то женщина, но от ее работы все были в таком ужасе, что с криками выставили в тот же день. Недавно обнаружилось, что румынка знает украинский. Живя в Израиле, я тоже выучила несколько украинских слов, плюс о значении некоторых румынских догадывалась по схожести с испанскими. Так друг друга худо-бедно и понимали. На днях она в свой выходной неожиданно появилась в кафе зареванная. Их с дочерью с завтрашнего дня выселяют на улицу. Как срочно найти жилье, она не имеет понятия и просит о помощи. Я посоветовала ей известный английский сайт. Она, ничего в этом не смыслившая, тут же, не переодеваясь, кинулась помогать мне с айсипаками, чтобы я тем временем "пошукала" в телефоне.

– Хорошо, – согласилась я, – только сначала предупрежу Перса.

– Вернись на рабочее место и не вмешивайся, – ответил Перс, – я позабочусь.

Румынка пыталась следить за происходящим, но, видя, что заботиться никто не начал, растерянно металась по кафе и по-собачьи заглядывала в глаза, не понимая, что происходит. Через несколько часов Перс созвонился со своим знакомым, сдающим жилье.

– Вот видишь, если я сказал, не вмешивайся, значит, не вмешивайся. Я знаю, что говорю.

При этом улыбнулся чуть свысока, показывая, что право творить добро принадлежит здесь только ему.

Правда, сразу же выяснилось, что знакомый делает в квартире ремонт и сдаст ее не раньше чем через две недели, тогда как румынку выселяют из комнаты завтра утром. Но это уже никого не волновало.

Но к ней хотя бы не придираются. Разве могут там быть какие-нибудь задние мысли? Другое дело я. Меня подозревают в жадности, лицемерии и вранье. Сказанной правде верить не хотят. Ждут, когда запутаюсь, чтобы поймать на лжи. Проявленная инициатива с румынкиной квартирой, похоже, только добавила минус в карму. Потому как не лезь, знай место. Посыпались дежавю. Не бери. Не клади. Не трогай. Сначала спроси. Не спрашивай. Куда смотришь? Не смотри. Не думай. Добавилось – Ты вечно хочешь жрать! Думаешь только о еде, а не о клиентах. А о чем же мне еще думать, если часов оставили так мало, что перестало хватать даже на нее? А делать вид, что при взгляде в чужую тарелку не хочется упасть в обморок, у меня не получается. Наверняка я для них теперь тоже спешал, причем, в отличие от Сэры, далеко не harmless – я опасная, корыстная и лживая, к тому же она – клиент, поэтому ей многое прощается и можно хотеть жрать. Даже нужно.


9

За окнами моросил дождь. После неудачной попытки меня заменить кафе заплатило мне долги и со следущей недели почти восстановило прежний график, вселив надежду. Неужели одумались? Это был мой первый день в новом районе, когда я не спускалась в подземку, а шла по Эджвору домой пешком. Мелко сеял золотистый, солнечный дождик. Мокрые деревья прозрачно дрожали над лужами. Пять тысяч семьсот семьдесят пятый год подходил к концу. Жизнь, против логики (ведь подобные истории ничем хорошим не заканчиваются), обещала наладиться. Я внесла оставшуюся часть оплаты за квартиру.

Новый год отмечали у Элен. Среди гостей была и беременная Рэйчел со своим мужем-филиппинцем в белой кипе поверх жестких азиатских волос. Он тоже, по очереди с другими мужчинами, читал на английском праздничные благословения и Ташлих.

Кто есть Всевышний, подобно Тебе, прощающий беззаконие и не вменяющий в вину проступок остатку Своего наследия? Он не держит вечно гнева своего, ибо Он желает творить благодеяния. Он вновь умилосердится над нами, подавит беззакония наши и бросит в пучины морские все наши грехи...

Из теснины воззвал я к Предвечному, и Он ответил мне привольем. Творец со мной, я не страшусь, что сделает мне человек. Он со мной среди помогающих мне, и я без страха буду смотреть на ненавистников моих. Лучше уповать на Всевышнего, чем полагаться на человека. Лучше уповать на Всевышнего, чем полагаться на знатных.


На следующий день меня уволили. Остановить на середине жеста, поблагодарить за работу и выдать деньги, включая так называемый "залог" (первая неделя не оплачивается, зарплата за нее отдается лишь при уходе) было возложено на маленького перса. Румынка с утра прятала глаза и в мою сторону старалась не смотреть. В переходящую свекольную футболку, еще застираннее прежнего, переоделась ее дочь. Откуда-то из-за холодильника улыбалась шри-ланкийка. Обе новости я приняла с тем же лицом, с каким ходила всю эту неделю. Ничего неожиданного. Восемь фунтов все равно недоплатили, ну да и черт с ними. Не та сумма, ради которой стоит снисходить до общения.

О том, что сюда придется наведаться еще дважды, я пока не думала.

Сэра в эти дни куда-то пропала и в кафе не появлялась. Должно быть, доедает оставшееся с праздничного стола, решила я, зачем ходить в кафе. Мы тоже еще несколько дней доедали наготовленное Элен. А может, уехала в любимую Америку.


10

Даже если бы у меня и было право на работу, три недели – слишком мало, чтобы что-то найти, но слишком много, чтобы без этого обойтись. Знать бы хоть на день раньше, может, и не стала бы оплачивать жилье до конца, а сразу улетела. Или через неделю. Теперь поздно – Элен, приняв конверт, тут же побежала платить по счетам. Теперь только возвращаться на несерьезную Пикадилли.

Спекулянты ждали. Сезон отпусков окончен, в продаже появились билеты. Начинался последний этап нелегкого, неблагодарного актерского труда. Я знаю, что мне предстоит за двадцать-тридцать фунтов ежедневно стирать до мозолей ноги в поисках касс и агентств, где меня еще не видели. Снова менять свитера и макияж, выдумывать имена и адреса. Обходить стороной места, где сегодня уже засветилась. Хотеть поймать на улице случайного китайца и попросить зайти вон в ту дверь и выкупить билет. Сколько я ему дам? И что останется мне? "Алло, сейчас к вам подойдет блондинка – ничего ей не продавайте, она работает на Клайва" – знать, что рано или поздно и меня ожидает та же участь.

Сказать по правде, работала блондинка (вернее, крашеная до платины израильтянка марокканских кровей) весьма топорно. Не сбавляя скорости высоченных каблуков, решительно влетала  в кассу и одной фразой выпаливала наизусть задание. Так что, неудивительно, что за неделю сгорела под ноль. Когда-то у нее был английский муж, жила с ним как королева, купалась в роскоши и успела полюбить Англию. Видимо, в прошлой жизни она и была английской королевой. Гадалка ей так и сказала. Израиль – деревня, нищая деревня, там нет работы, да-да, поверь мне, совсем нет. Ну, кассиром она не пойдет, официанткой тоже. Образования у нее тоже нет. Но, оказывается, и в Англии с работой какой-то ужас. А местные мужики все жадные и козлы. Замуж никто не зовет, им нужен только секс. Даже домой не приглашают – обязательно у него ремонт, а сам якобы кантуется у родителей. Раз в неделю она ходит в салон красить волосы. Освежать платининовый блонд. Двести фунтов со скидкой. Да, есть еще одна работа, ведь на двадцать фунтов в день не проживешь. Хотя кто-то же зарабатывает по тысяче в день! Она знает одну такую, оказывает услуги по сопровождению.

– Ты тоже работаешь по сопровождению?

– Да нет, что ты! – испугалась она.

Еще у нас есть китайский студент. Двух раз в неделю ему хватает на карман. А главное – стабильность. На службе у спекулянтов уже год, и никаких проблем с кассирами – кто его здесь отличит!

Ну, и, собственно, Шломи. Он-то меня когда-то сюда и привел, повесив объявление на двери кошерного магазина в Голдерс-Грине. Шломи здесь что-то вроде старшего среди себе подобных. Работает на Клайва почти два года. А поскольку лично ему во многих местах билетов больше не продают, приводит новеньких и обучает. За совместные вылазки и ученик, и учитель получают по фунту. По ночам работает где-то еще.

Однажды в выходной Шломи позвонил и велел выспаться. А к девяти вечера подъехать к метро Мургейт, для меня тоже есть ночная работа. Что делать, он объяснит. По большому счету, ничего, просто всю ночь сидеть и заниматься чем хочу. У меня есть теплая одежда? – Свитер и толстовка. – Нет, не пойдет. Хорошо, он отдаст мне на ночь свою куртку, под утро будет холодно. Главное, не потерять, она очень теплая. В Израиле такую не купишь. Собственно, он бы и сам не прочь заработать семьдесят фунтов, но он уже был в прошлый раз, догадаются.

У входа в театр было темно и пусто. Спектакля в этот день не было, народ еще не подошел, и в очереди за билетами мы были первые. К десяти вечера подтянулись две толстухи-американки в спортивных костюмах, по лицам видно, что мать и дочь. Шломи их видел здесь раньше. Не только их, но и подошедшего вслед за ними китайца. Если будут спрашивать, ты покупаешь билеты для гостей из Нью-Йорка, завтра они прилетают всего на два дня. Вот копии паспортов и адрес. Даже в очереди никому не рассказывай, чем тут занимаешься. Эти билеты по десять фунтов (Клайв их продает по пятьсот!) называются дневные, то есть день в день, всего тридцать штук, по два в одни руки. Премьера "Гамлета" была раскуплена на три месяца вперед задолго до начала, в обычной продаже билетов нет. В девять утра откроют двери и запустят внутрь. С десяти начнут продавать. Возьми лучшее из того, что предложат. Купишь – поезжай к Клайву, получишь свои семьдесят фунтов. Будут вопросы – звони. Туалет автоматический, в сторону метро Барбикан, двадцать пенсов.

Здание находилось в закрытом тупике банковского центра Лондона. Сидеть предстояло на парковочных полусферах вокруг колонны либо на высоком бордюре. Толстухи тем временем прямо на полу под стеной театра постелили под себя пенки, закутались в какие-то одеяла, расчехлили сумку-термос и, периодически в нее ныряя, всю ночь что-то жевали, пока наконец не уснули.

Меня осенила идея. Спектакль идет каждый день, кроме воскресенья. Почему бы самой не попытаться продавать эти билеты по пятьсот? Две штуки –  три российских зарплаты за одну ночь. Да хоть по триста! Только вопрос – кому? Первое – подойти утром в хвост очереди (у новоприбывших при любом раскладе никаких шансов), второе – через интернет, третье – спекулянтам вроде Клайва, и последнее – прямо перед началом спектакля за сколько возьмут. На худой конец, сходить на него самой, ибо когда еще выпадет такая возможность! Интернет отпал сразу – Шломи объяснил, что таких умников театр мониторит и отлавливает. Лучше в хвост или перед началом. К тому же, за весь сезон можно купить не больше шести билетов на один паспорт. Шломи свой лимит израсходовал.

– В тот раз они просили у тебя паспорт? Или им хватило данных твоих гостей?

– К сожалению, просили. Но у меня же два! Два паспорта, две страны! И фамилия в них различается на пару букв, по правилам языка.


11

Несколько дней я мониторила в интернете объявления. Продавали кто по 300, кто по 120 – "к сожалению, подруга заболела и мы пойти не сможем..." Никто не откликался. Я вывесила свое. Тишина. Я удалила объявление и стала собираться в поход.

Шломи снова одолжил мне куртку, потому как купить такую я смогла бы только с нескольких перепроданных билетов. По пути взяла в Макдаке кофе и чизбургеров, а из дома – подстилку. Издали завидев в тупике оживление, испугалась, что пришла слишком поздно и уйду ни с чем. Но когда я спросила этих людей про очередь, они даже не поняли, о чем я. К очереди имели отношение лишь те две американки, мама с дочкой – сегодня они были первые. Внутри театра тем временем шло представление, близившись к концу. К служебному входу Барбикана со всех концов страны стягивались поклонники звезды "Нового Шерлока". Но там было еще темно, поэтому пока они роились возле главного. Это их я приняла по ошибке за очередь.

В прозрачном фойе наконец вспыхнули люстры, зрители начали выходить. Толпа снаружи тоже задвигалась и потекла в одном направлении, постепенно уплотняясь. Меж выходивших мелькали выбегавшие. Нарядные девицы без пальто опрометью неслись наперегонки через фойе, словно опаздывали на последнюю электричку. Подворачивали каблуки, спотыкались на ковролине, пулей выскакивали из здания и с криками устремлялись в толпу. Толпа волновалась. Иной раз разражалась хоровым воем и стихала – ложная тревога, снова не он.

Из служебных дверей вынесли фонари на штативах. Свет ударил по глазам, дымясь от холода. Плотная масса голов и лиц провалилась во тьму. Освещенной осталась лишь узкая дорожка между кирпичной стеной парковки и краем массы, сдерживаемой, очевидно, кем-то из служащих. По тому, с какой силой был исторгнут новый вой и как долго он не смолкал, стало ясно, что наконец-то вышел он. Я и другие люди из очереди заинтересовались было, что там происходит. Но увидели лишь ряд спин, а над ними – лес синеватых экранов на высоко поднятых руках. На какое-то время толпа затихла. Судя по всему, где-то на том конце он что-то говорил. После некоторых фраз раздавались овации и снова стихали – масса напряженно вслушивалась. Затем в ее сердцевине ощутилось движение. Координаты звезды можно было примерно вычислить по тому, куда катилась волна растущих криков. Не верилось глазам и ушам – это и есть те самые британцы?

Когда я задала американкам какой-то вопрос о спектакле, те чистосердечно ответили:

– А мы откуда знаем, мы его не смотрели, а эти билеты мы продаем. Кто ж знал, что здесь у вас все так дорого!

Наутро ночная очередь из обычных пятнадцати – немцев, испанцев, японцев и, собственно, англичан – вооруженных одеялами и подушками и спавших тут же, на тротуарной плитке, – выросла в разы, а новоприбывшие все становились и становились в хвост. Было непонятно, на что надеются эти люди. Известно же – тридцать и ни штукой больше. Я осторожно начала прохаживаться вдоль хвоста, выискивая точку, откуда можно начать. Меня никто не замечал. Лица выглядели очень занятыми собой и друг другом и не склонными идти на контакт. Идеальный вариант продать даже не билет, а очередь, пока не начали запускать внутрь. Дальше будет сложнее – с момента входа каждого держат под прицелом, передавая из рук в руки по пять человек. Удивительно, как до сих пор не замели американок. Мне было стыдно. Иметь дело с хвостом я так и не решилась. Пришлось купить билет.

Своего первого покупателя я встретила на выходе из фойе. Им оказалась женщина из Германии, интересовавшаяся спектаклем главным образом ради тринадцатилетней дочери. Конечно же, ей очень повезло, что она меня здесь встретила! По триста, правда, не возьмет – таких денег у нее нет, но по сотне купить готова.


12

На Пикадилли дела пока шли хорошо. Первую неделю дневная усталость к вечеру окупалась приблизительно сорока фунтами. Клайв отрывистым голосом восклицал: "You're brilliant"! Элен, узнав, что в кафе я больше не работаю, спросила, есть ли у меня деньги на еду. Если не будет хватать, пусть я не стесняюсь у нее попросить. Сколько мне нужно денег? Я не знала. Много. Ничего страшного, заработаю.

К концу второй недели начались сбои. В двух театрах и одном агентстве мне радостно сообщили, что больше ничего мне продавать не будут, каких бы еще историй я им не насочиняла. Было противно и больно, и я знала, что скоро так будет везде, но нужно жить дальше, а чтобы жить – раздавить последний стыд и не думать. В какой-то из касс я потеряла очки. Деньги вновь стали вылетать с реактивной скоростью, а на сопровождение клиентов я все равно не пойду ни при каких условиях. И не надейся, Лондон. Я снова засобиралась в Барбикан. Даже купила специально под это дело теплую куртку.

Американские толстухи на этот раз куда-то подевались, и больше их не видели. Зато возникла целая компания их соотечественниц. Четыре бойкие девушки угощали нашу паперть вином, молодая пара из Уэльса открыла бутылку виски, а я собрала заказы и сходила к метро в ночной Макдак. Ночь прошла с размахом. Слева от меня у стены сидела закутанная в одеяла австралийская девушка с широко распахнутыми глазами. Время от времени по ее щекам текли слезы, и тогда лицо ее становилось совсем некрасивым.

– О, майгад! Неужели я его сегодня увижу! Милый, милый! Как же я его люблю! Скажи, ты его тоже любишь? Сильно? Но, наверно, не так, как я?

– Да, я думаю, что поменьше.

– А я его так люблю, так люблю! Ты просто не представляешь, как я его люблю! Милый, милый, как же я счастлива! О майгад! – и она снова обливалась счастливыми слезами.

Продать очередь на сей раз не вышло. Хвост, набежавший в восемь утра, реагировал на предложение с большой охотой, пока не выяснялось, что за это нужно платить. Объяснения, что самые дешевые билеты обошлись бы им по шестьдесят – даже если бы они и были в продаже, не помогали. Они хотели только с утра и только по десять. Пришлось снова купить на свое имя. Однако, к концу подходил второй месяц премьеры, и ажиотаж понемногу спадал. В кассе, кажется, даже появились возвраты. Тогда я поняла, что настало время посмотреть спектакль самой. После тяжелой ночи необходимо было выспаться и поприличнее одеться. Второй билет был продан за шестьдесят перед началом – больше никто не давал. Мы с девушкой вместе вошли в зал по моему паспорту, дальше были свободны.


13

И тут произошло невероятное. От нижнего ряда партера до потолка неожиданно вырос необычайной красоты  готический собор. Многоярусный, многостворчатый, трехмерный, с выступами портиков по сторонам и гофрированными стенами, сложенный из тысяч крошечных темных зеркал. В их глубине приглушенно светилась несметная россыпь отражений софитов. Это был занавес. Сейчас он был опущен. Звуки громадного зала мягко тонули в портьерах. В высоту уходили бесконечные уровни и ярусы. Из ложи почти возле самого собора я пыталась разглядеть публику. Так может быть, вот она, прямо здесь, настоящая Англия? Другая реальность, которую с паперти не видно? Опрокинутая система ярусов, уровней и слоев. А все остальные, не вошедшие, не попавшие – суть отражения в темных зеркалах? Свет постепенно гас. Стена собора раскроилась по горизонтали, оказавшись полой внутри, и, как разинутая пасть, медленно поползла в обе стороны – вверх и вниз. Из глубины пасти возникла сцена.

Спектакль восторга не вызвал. Было в нем что-то старомодно оперное, спасаемое чудесами техники. Видно, что дорогой. После первой части какие-то ощущения еще оставались, и, возможно, все испортила вторая, которую ужасно хотелось сократить. Звезда тоже не впечатлила, а больше всех понравился старик в роли Тени Отца. У него было вдохновенное лицо, искренний голос и косматая седая шевелюра. Было до слез жалко, когда он с гордым видом начал медлено уезжать куда-то под пол. Дыра в полу заросла, не оставив даже шрама – как будто ее и не было.

После спектакля звезда, жестом прервав овации, обратилась к залу с речью. Наша страна обязалась принять тридцать тысяч сирийских беженцев. У всех у нас есть свой дом. У этих людей нет дома.  Так давайте же вместе поможем этим бедным людям найти у нас свой дом! В фойе театра стоят сотрудники, у них можно оставить свои пожертвования, кто сколько сможет. Действительно, в фойе, на всех углах и выходах, стояли леди в серых костюмах, прижимая к груди кроваво-красные ведерки. И зрители жертвовали. Жертвовали на английский дом для тех, из которых в западное общество интегрируется (то есть, хоть кем-то работает) всего пять процентов.


14

Последняя неделя на Пикадилли шла тяжело. Ходить приходилось все больше, ездить все дальше, а билетов продавали все меньше. Близился Йом Кипур, Шломи собрался в синагогу – как он выразился, "впитать атмосферу". Я обратилась к Всевышнему с просьбой дать заработать на "Гамлете" еще один раз и пообещала тоже сходить в синагогу, послушать молитву. Приготовилась соблюсти суточный пост.

Где в нашем районе синагога, Элен не имела понятия, они туда никогда не ходят. Юда в эти дни находился в экзотическом путешествии по Украине. Элен только спросила, знаю ли я, зачем он туда поехал? При этом смотрела на меня так, что не оставляло сомнений, что ей все известно и так, просто интересно, что я отвечу. И я ответила: знаю. В ответ она молча качнула головой. Что означало – старый дурак.

Ранним утром за день до Судного дня было холодно, и нас запустили в тепло пораньше. Продать очередь не получилось – все та же глупая радость, пока думают, что отдаю ее бесплатно, и те же кривые рожи, как только заходит речь о деньгах. На одном из паспортов лимит исчерпан. Похоже, Всевышний меня не услышал.

Очередь сидела в ряд на мягком ковролине кассового зала. Некоторые здесь же продолжали досыпать. В стороне стоял наблюдатель. Предупредив соседей, что пойду прогуляюсь, я спокойно вышла и столкнулась в фойе с человеком. Он первый обратился с вопросом. Пришел просто чтобы купить билеты на сегодня. Так для этого нужно было занимать с вечера? Он выглядел растерянным. Не ожидал, что здесь такое творится. На вид это был классический англичанин, какими мы привыкли их себе представлять – подтянутый, слегка начавший седеть джентльмен в сером костюме. Конечно же, он купит мою очередь! Ах да, забыл снять наличные! Но не беда, сходим за деньгами вместе, там он мне их и отдаст, а потом представимся приятелями, которым нужны те же два билета на двоих. По пути к банкомату спросил, давно ли я этим занимаюсь и какие еще спектакли продаю, на что я честно призналась, что приехала в Лондон на каникулы и не стала бы этим заниматься совсем, если бы не потеряла работу в кафе. Туда меня брали ровно на два месяца, и исходя из этого я купила обратный билет. Он невозвратный. Теперь нужно как-то дотянуть до отъезда. Он подумал и предложил обменяться телефонами. Возможно, кто-то из его друзей тоже заинтересуется купить очередь.

– Только мне осталось здесь быть неделю.

Хорошо, он все равно поспрашивает. И действительно, через несколько дней позвонил, извинившись, что, к сожалению, пока никого не нашел. В кассе мы сделали вид, что нам все равно, на чей паспорт брать билет.

– Давайте, что ли, на мой, – небрежно пожал он плечами. Я была спасена. Всевышний услышал.


15

Про синагогу я не забыла. Правда, последним человеком, кто мог бы что-то посоветовать, оставалась Сэра. Шломи жил в другом районе. Был еще друг Юды Эрни, но они с женой на праздники тоже уехали. Сэру можно было найти в кафе. Заходить туда, по понятным причинам, мне не хотелось. Тем более если ее вдруг там не окажется. И тут я вспомнила про звуконепроницаемые окна. Какое мне дело до совершенно чужих людей! Ничем не отличающихся от тысяч других таких же. Кстати, в доме перегорела лампочка, нужно пойти купить, хозяйственная лавка – немногим дальше кафе. На обратном пути из лавки я собрала в кулак волю и, сильно косясь на окна, прошла вплотную. Сэры не было. Наверно, и правда улетела в Америку.

Следующим вечером начиналась молитва. Очень хотелось на нее попасть, и я решила еще раз попытать счастья. Лампочка удачным образом не подошла, и нужно было снова идти в лавку. Сэра сидела на своем обычном месте, будто никуда и не уходила. – Что-то давно меня не видно. – Ее тоже. – Она уезжала на праздники к друзьям в другой город. – А я здесь больше не работаю. – Кстати, Happy New Year! – Happy New Year! Собственно, ее я и искала. Не знает ли она, где здесь синагога? – Не имеет понятия. Но можно позвонить, спросить у мамы.

И она набрала номер. Долго слушала мамины объяснения. Наконец, закончив, назвала имя синагоги и сказала, что это единственная демократичная синагога во всем районе и там нет дресс-кода, туда можно даже в штанах.

Я заказала айсипак с голубикой, no smarties! Тебе взять? Как хочешь. В общем, мне было приятно показать, что после увольнения я в деньгах не нуждаюсь. Пусть злятся, что не сдохла! Заказывая на кассе айсипак, разговаривала с керамической коровой – той, что с прорезью. А разве здесь есть кто-то еще? Прислуга принесла айсипак.

– Трубочку! – рявкнул кто-то ей в спину. Она метнулась за трубочкой. – Салфетку! – проорали снова.

Это была румынская дочка. Я приветливо поздоровалась и спросила, как дела. Взгляд ее блуждал. В ответ она попыталась выдавить жалкую улыбку, но не совладала с собой и, едва не разрыдавшись, убежала. Мне показалось, что свекольная футболка ей тоже жмет.

Мы с Сэрой вернулись к разговору о праздниках и принялись по названию синагоги гуглить адрес. О, да это совсем близко! Причем именно там я уже искала, но ничего похожего на синагогу не увидела. Кривенький тесный переулок, глухие стены, какие-то гаражи да ржавые замки на дверях. Другое дело в Москве! Мимо не пройдешь. Мы снова заговорили о России, Америке, Израиле. Я пыталась ей объяснить, почему за время советской власти люди в России отошли от религии. Странно, как эти иностранцы мало о нас знают, точно с Луны свалились. Сэра немного рассказала о своей семье. Ее мама раньше не была религиозной, а стала ею, выйдя замуж за отца. Это было его условие. Отец очень религиозный. Сэре он сказал в их доме не появляться, пока не начнет полностью соблюдать традиции и одеваться как подобает женщине. Живет в своей квартире, одна. Соблюдать некоторые традиции немножко пытается, но это так трудно! Мезузу вот к двери привесила, перестала есть морепродукты – жалко, они такие вкусные. Отметила с друзьями Рош-а-Шана. С остальным сложности. Кошерное мясо слишком дорогое, так что проще вообще отказаться от мяса. Радостно заметила новый экран на моем телефоне. Вчера он выскользнул из кармана, совсем легонько ударился об пол и погас. Я было выматерилась – опять невезуха! – а оказалось наоборот – за пятьдесят фунтов починили недалеко от дома, прямо при мне. В Москве такую цену рекламируют как сумасшедшую скидку, надо куда-то далеко ехать, потом снова ехать, и в итоге окажется, что на мою модель скидка не действует и это обойдется мне в три раза дороже. Айсипак в этот раз не показался мне таким вкусным, как когда я выскребала остатки из блендера себе на блюдечко. Моих контактов Сэра не спросила.

Вечером я вошла в кривенький переулок. Тяжелая дверь, по внешнему виду которой посторонний ни за что бы не догадался, куда она ведет, была не заперта. Возле нее стояли две красивые стройные еврейки-охранницы в элегантных брючках. Я объяснила им, откуда я и зачем. Они спросили, есть ли у меня билет. Его надо было приобретать заранее, предварительно заказав на сайте. Таковы правила, из соображений безопасности. Сами понимаете, ничего личного. Если хотите, можете записаться на субботнюю молитву, тоже у нас на сайте. А на сегодня уже поздно. Все это делается из соображений безопасности, ну, вы сами понимаете. О цене не было сказано ни слова. Не было даже произнесено слово купить, заменяясь всевозможными эвфемизмами. Две полные дамы в шляпах и длинных драповых платьях с оборками и турнюрами улыбнулись охранницам и плавно скользнули внутрь. Никаких турнюров, разумеется, не было, их видела только я.

– Как они могли! Они не имели права! – возмущался Шломи рассказом про самую демократичную синагогу.

– И сколько они хотели? – улыбнулся вернувшийся из путешествия Юда. – Я слышал, что-то, фунтов семьдесят?

Не знаю. О цене не было заявлено ни устно, ни на сайте. Вернее, на сайте написано четко, что посещение всех праздников и суббот – free of charge. Ерунда, ответил Юда, ему точно известно, что где-то около семидесяти фунтов. Потому он туда и не ходит. Но это для нас. Для таких, как Сэрины родители, которые делают ежегодный взнос в общину по пятьсот фунтов с носа, может быть, и бесплатно. И так здесь не только в иудаизме, но и во всех других религиях. Действительно, как я могла об этом забыть! Правда, оказалось, что Шломи в своем районе удалось попасть в по-настоящему бесплатную синагогу. Наверно, она и была самой демократичной во всем Лондоне.


16

Оставалось два дня. Последний раз на Пикадилли – и довольно! Ноги стерты в кровь. Но все равно доковыляю до Британской библиотеки – и в сокровищницу. Там хранятся оригиналы древних книг и манускриптов, их можно почитать и даже послушать – понятно, не ветхие тома, раскрытые для обозрения под стеклом на одной странице, а их копии в компьютере. Нажмешь на нужную книжку – она откроется. Не разберешь древний шрифт – вот тебе, пожалуйста, компьютерный. Нужна озвучка – пожалуйста, вот на эту кнопочку и не забудь надеть наушники. Все это совершенно бесплатно. При входе есть книжный магазин. Давно ходила приценивалась, сегодня накуплю всего, о чем мечтала. Завтра тоже приду. А потом – в  аэропорт.

Вечером позвонил Клайв. Нужен всего один билет на "Гамлета", платит сто фунтов. Очень рискую. Но – не столько даже хочу, сколько нужно. Слишком много я здесь просадила за удовольствие поближе узнать страну. На ноги больно наступать. Но главное же – только доехать. А там – там еще страшнее. Меня запомнили. Чувствую это. Один из паспортов израсходован. Звоню Шломи, пусть пошлет блондинку, не хочу рисковать, бог с ней, с этой сотней. Да он уже тыщу раз ей предлагал! Не хочет англйская королева работать по ночам! Она хочет спать. Так пусть придет к восьми утра с паспортом, деньги пополам. И такое предлагал. Бесполезно, утром она тоже хочет спать.  Так, кто еще? Румынка? А ну быстро в кафе! Не заходя домой, с полным пакетом книжек – плевать на все, у меня бронированные окна. Румынка, услышав о пятидесяти фунтах за два часа, чуть не сорвалась с места. Опомнилась – ведь с утра на работу! Кусала губы. Комнату она, кстати, так и не нашла – каждый день вымаливает у хозяина подождать еще чуть-чуть и спит с дочерью на одной кровати.

Кто еще? Вспомнила – есть еще парни из кальянной, афганцы. Самые адекватные люди во всем этом гадюшнике. Та же история. Не успевают на смену. Кусают губы. Я тоже. Вдалеке мелькнула Сэра. Здоровалась с какой-то знакомой старушкой. На ней снова была дурацкая юбка, уродовавшая ее и без того неизящную фигуру. Леди в очках больше не актуальна. На сей раз ухожу из кафе насовсем. Беру с собой персово китайское одеяло и подушку – ночи стали ледяными. Сменную одежду – чтобы, как получу деньги, сразу в Библиотеку.


17

Меня поймали. Вычислили наличие двух паспортов. Сторожевая башня работает без сбоев. Отправили в конец хвоста, на случай если останутся возвраты по обычной цене. Выйдя во двор к фонтану, сорвалась и материлась по телефону на иврите. Ведь русский мат более узнаваем, даже издали. Офис Клайва, уже по-английски, сказал брать за любую цену. Возвраты были. Но когда через два часа подошла моя очередь, они вдруг передумали и решили не продавать. Пока кассирши победно скалились, разоблачив преступницу, молодой наблюдатель с сероватой растительностью на рано оплывшем лице принимал решения. Рубите ей голову! Понятно, мимику и жесты он по-британски держал под контролем, но безграничная ненависть и презрение к дикому варвару, желание стукнуть чем-нибудь тяжелым, раздавить, пристрелить, сжечь на костре, гильотинировать – люто пылали в крошечных свиных глазках и сжатых кулаках. И если я сейчас же не покину театр или посмею здесь появиться еще раз, он вызовет полицию.

По пути к метро пакет с одеялом, подушкой и всем, во что я была одета ночью, полетел в мусорный бак. Я привела себя в порядок и переоделась в чистое – уходить из старой жизни, восстанавливать равновесие, вырастать до своего обычного роста, не подгоняемого под свекольные футболки и ценовые масштабы, следовало налегке.

– Да кто вас боится, ведь вы всего-навсего колода карт! И тут все карты поднялись в воздух и полетели Алисе в лицо.

Я нажала кнопку озвучки. Какими смешными голосами читают эту сказку! Все равно, нужно читать и слушать. Как в детстве, когда болеешь. Английская девочка задремала со скуки и, бросившись догонять какого-то чопорного зайца, провалилась в другие измерения. Простите меня, сэр Чарльз Лютвидж Доджсон. Я возненавидела вашу страну чудес, и теперь сомневаюсь, что когда-нибудь вновь полюблю. Ведь мне пришлось смотреть на нее снизу, откуда кажется, что люди ходят вверх ногами и не видно остальных кругов ада, в которые мне при жизни не дано проникнуть. Дай бог разобраться со своими. Почему-то прежде я не задумывалась, что мир ваших книг всегда был для меня русским. Даже в оригинале он сам собой переводился на язык хорошо знакомой реальности – я его узнавала и как будто бы даже проживала, не подозревая, что на самом деле его нет. Он был вселенной, жившей лишь в моем воображении, сродни фантастической чуши с последних страниц Пионерки – разве что более высокого качества.

На стендах слева от входа в зал рассказывается, как люди впервые начали записывать ноты. Здесь можно выбрать и послушать музыку. Фугу Баха ля-бемоль-мажор нажимаю по десятому кругу и не в силах оторваться – вдруг увидят. Странно, что за два с половиной месяца мне ни разу не захотелось плакать. Это все из-за Баха, я думаю. Наверно, так и должен звучать Бог. Оказалось, что он ждал меня не в синагоге, а здесь. В здании, не похожем даже на библиотеку, а не то что на храм. Хотя постойте! Ведь расцветкой – краснокирпичных стен, и не одного здания, а нескольких, окаймляющих площадь, покатыми темно-зелеными крышами – оно напоминает именно китайские храмы, разве что без завитков и всякого рода излишеств – образец строгости и утонченного аскетизма! Аскетизма, ставшего для Соединенного Королевства самым дорогим за всю историю архитектуры 20-го века. Посреди площади на высоком постаменте, сгорбившись и что-то измеряя на полу циркулем, сидит голый божественный геометр, сэр Исаак Ньютон. И пока принц Чарльз в свое время язвил, что здание больше подходит для академии секретной полиции, а парламентарии откровенно клеймили его званием одного из самых уродливых в мире, Сэнди – сэр Колин Сент-Джон Уилсон – изливал печаль своего сердца, разбитого в Тридцатилетней Войне за признание. Месяц назад Британской библиотеке был присвоен наивысший архитектурный ранг. Вот только Сэнди об этом не узнал. Спасибо, сэр Колин Сент-Джон Уилсон, здесь мне было хорошо.

Охранники до самого вечера пропускали меня туда и обратно, не проверяя сумок, расшаркиваясь, шутя. Библиотекари лучились любезностью. Такие милые. Интересно, что у них под маской, если ее нечаянно сорвать?

Ночью вылет. Элен повторила свое приглашение приезжать, когда захочу, и поднялась к себе. Даже не знаю, что может меня заставить захотеть снова. Юда и Эрни провожали прощальной бутылкой вина. Кстати, ведь мы с Эрни предупреждали, что ничего у Юды с той девицей не выйдет. Неважно, главное, Киев – очень красивый город, его в любом случае стоило посетить! Но до чего же бедно там живут люди! Затем Эрни подбросил меня до вокзала, откуда отходил шаттл в аэропорт.

В дьюти-фри захотелось пить, и я взяла в киоске воды. На полке лежали готовые сэндвичи. Метнувшись за ними на два шага, вернулась на место.

– Встань в очередь! – отчеканила прямо в ухо подскочившая за эти два шага британка с поджатым ртом.

Будто всю свою жизнь только и готовилась к этому решающему моменту. За ней больше никто не занимал. А-а, помним мы эту вашу болезнь, знакомо. Глупо даже реагировать – категорично-неумолимые, в этих случаях вы уперты до предела и безумно горды собой. Скудные мысли о надлежащем поведении в очереди еще долго отображались на ее лице. Нужна ты мне, дура, отбирать у тебя очередь в одного человека! Но тут все карты смешались, поднялись в воздух и полетели.


18

В Москве сыпал дождь с ветром и снегом. На ступенях спуска в метро чавкала бурая жижа. Молодой человек подхватил мой чемодан и помог спустить вниз. Лица пассажиров в вагоне выглядели плохо выспавшимися и угрюмыми. Внезапно стало жаль этих ни в чем не повинных, замученных жизнью людей. Коллеги по офису радостно встречали, расспрашивая, как прошли лондонские каникулы и привезла ли я им магнитики. А спустя полтора года в новостях появилось сообщение. На Вестминстерском мосту водитель автомобиля въехал в людей, после чего смертельно ранил ножом полицейского. Все погибшие были гражданами Великобритании. В мозгу всплывала единственная картина – фойе театра Барбикан и леди в серых костюмах с прижатыми к груди красными ведерками.