2018 год Зап. 271 Сны. Интерв. с художником Андрее

2018 год Записи 271 Интервью с художником Андреем Геннадиевым

продолжение

22 апреля 2018 г. На обсуждении в «Театре поэта» были актёры и режиссёры. Была яркая женщина, которая знает несколько языков и много фраз на разных языках. Она сидела за столом и неожиданно стала петь с одним моим знакомым еврейскую песню, не обращая внимания на то, что мы с хозяином дома беседовали. Эта женщина  бросается в глаза - своим ярким голосом и поведением. Правильно ли оно?

Одна женщина, которая нас встречала в момент прихода в дом, улыбнулась мне на прощанье. Сказав, что она почувствовала мою энергию, она благодарила меня за стихи.

23 апреля. Сорок дней, как Коли нет на земле. Остались картины и воспоминания. Я болела весь день.

Ира Лит. прислала мне фото семьи Андрея Г., она с мамой гостила у него год назад. Дивная улыбка его жены. Я послала ему свои мысли. «Очень захватило...», - откликнулся он. Он редко мне пишет, в основном присылает интересные ссылки.

24 апреля. Во сне спорила с женщинами. Поговорила наяву с молодым приятелем, я спросила его, как он провёл день. «Ах, Галя, Галя, как мне не просто. Я смотрю и вижу внешнее — восхищаюсь или вижу изъяны...».

Сегодня я два раза чувствовала аромат розового масла — в магазине продуктовом и дома.

25 апреля. Во сне я нахожусь в доме, где две кухни, ярко горят обычные лампы. Я готовлю что-то вроде блинов с овощной начинкой. Приходят люди. Голосов не слышно. Такое ощущение, что с людьми осуществляется телепатическая связь. Вижу тарелки, кладу на них еду. Я оставляю готовые блины тем, кто придёт позже.
 
Время ускорилось, это очевидно. Быстро мелькают час за часом.
На сайте В КОНТАКТЕ я смогла прочесть, увеличив текст об Андрее Геннадиеве.



У Андрея Геннадиева берёт интервью Валентина Румянцева. Журнал Художник 17 март 2013

Между тернием и лавром

Андрей, можно про Вас сказать, что Вы именно «питерский» художник?

— Однозначно. Я вырос на Миллионной улице, между Эрмитажем и Русским музеем. Они и были моими основными учителями. И я все время бегал то в один музей, то в другой. Кстати, всю жизнь я так и прожил в центре  Петербурга. Я бы не стал художником, если бы не родился в Питере. Именно мой город и сделал меня художником, его насыщенная культурная питерская среда. К тому же вокруг меня художниками были все: брат с сестрой, папа с мамой, друзья. Ещё очень важно, что у нас в педагогическом училище были отличные преподаватели.

Это были как раз те педагоги, которых Фурцева в свое время разогнала из Мухинского училища. Для талантливых студентов они устраивали отдельные
занятия со специальной расширенной программой, и мне посчастливилось попасть на эти занятия.

— Как и когда вы нашли свою узнаваемую художественную манеру?

— Была такая группа «Санкт-Петербург» в конце шестидесятых. Для нас основным образцом— высшей идеей, которую мы стремились познать — являлась русская икона. Мы старались постичь все законы иконописи, она была для нас главный архетип и главная загадка. Ведь в древнерусском иконописном искусстве выражаются высшие устремления души, сила человеческого духа.

— Вы верующий с детства?

— Нет, я пришел к вере в достаточно взрослом возрасте. Меня подтолкнуло роковое стечение обстоятельств. Мы были совсем молодые ребята, и как-то решили заработать — отправились на Чукотку сопровождающими товарные вагоны. Это был поезд со стратегическим в то время грузом — вином.

Экспедиция оказалась крайне рискованной и опасной. Мы ехали с питерского филиала завода «Арарат» через всю нашу страну на Чукотку, за Полярный круг, в бухту Провидения, с перегрузкой на корабль и прочими треволнениями. Алкоголь же в диких краях ценнее денег. Караван шел три месяца вместо одного. Всё это происходило во время Великого поста — и для меня эта экспедиция оказалось отнюдь не веселым приключением, а путём, через тернии которого я пришел к радикальному пересмотру своего мироощущения…

По возвращении домой целым и невредимым я крестился. Крестил меня мой старый знакомый отец Антоний (Завгородний), позже епископ Ставропольский и Бакинский, в то время опальный. Это было в Выборге — я еёе не знал, что со временем перееду в Финляндию, но, видимо, в ту сторону меня уже направляла неведомая сила…

— А что же ваша художественная группа?

— Когда в 1974 году в Москве разогнали «Бульдозерную выставку», мы в северной столице решили на это событие откликнуться. 22 декабря 1974 года открылась выставка во ДК имени И.И. Газа — в поддержку московской «Бульдозерной», а потом на следующий год — ещё выставка в ДК «Невский».

Эта т.н. «газоневщина», конечно, стала для меня очень важным этапом жизни. На первой выставке я экспонировал три специально написанные к ней картины: «Странник», портрет и натюрморт. В той первой выставке участвовало тридцать человек, причем никто не знал, чем это кончится. Выставка длилась всего четыре дня — а очереди выстраивались километровые. Ее аккуратно прикрыли, потому что она вызывала очередную нежелательную волну среди питерского мирного населения…

— Вас пытались за неё наказать?

— За нами следили, ставили препоны и всячески осложняли жизнь. Но через год мы сделали уже вторую выставку. Выбрали свой оргкомитет — в него вошли Володя Овчинников, Юра Жарких, ещё нескольких человек. Эту экспозицию мы пробивали уже официально, через отдел культуры. И многие из тех, кто побоялся участвовать в первой выставке, увидев, что ничего с нами не случилось, поспешили присоединиться к нам на вторую. В ДК «Невский» налетела такая толпа, что некоторым желающим приходилось уже отказывать.

А в итоге после этих выставок мы вошли в чёрный список «невывозных художников»: на границе за наши работы приходилось платить большие пошлины. О том, чтобы самому куда-то выехать, вообще тогда речи не было.

— А когда вы сами начали странствовать по миру?

— Где-то начиная с 1987 года. Вообще идея странничества — одна из органичных идей русской культуры. Это своего рода поиск пути к истине. А странник всегда путник. И путь его всегда проходит между терновником и лавром одновременно — так и у меня получилось. Я много путешествовал и даже жил в Англии, Испании, Германии — меня приглашали туда работать. А обосновался я в итоге в Финляндии…

— Почему?

— Близко к Питеру! Можно было в любой момент сесть в машину и оказаться на родине. И я делаю это чуть ли не каждые две недели. У меня сохранилась моя старая мастерская на Песочной, наполненная множеством картин. И, как только я возвращаюсь — то с радостью вижу, как ко мне собираются старые
друзья…

— А как долго Вы живёте в Хельсинки?

— Уже лет двадцать. Попал я туда по случайности. Сначала одна фирма меня пригласила туда поработать. Они собирали большую коллекцию современной русской живописи, и я был у них куратором, консультантом. В 90-х был настоящий бум русского искусства на западе. Финляндия являлась в то время перевалочным пунктом. Туда съезжались со всего мира коллекционеры, бизнесмены. И в Хельсинки была такая «толкучка»: туда свозили русское современное искусство.

Мои картины тогда очень активно покупали: известнейший коллекционер Нортон Додж, Циммерли-музей, Метрополитен-музей, коллекция принцессы Дианы и принца Чарльза... Востребованность была такая, что люди приходили в мастерскую и ставили метку «моё» ещё даже на пустой натянутый холст.

— Когда этот бум закончился?

— Где-то после первого кризиса 1998 года. Во всем мире тогда ухудшилась экономическая ситуация. Да и интерес к русскому искусству резко упал. Я тогда уже осел в Хельсинки — и попал в разгар этого кризиса. Так что я весь оказался в закладе — автомобиль и даже картины пришлось отдать в залог. Но тут произошло чудо — пришел какой-то человек и купил одновременно десять моих полотен. Я сразу сам себя выкупил из заклада, расплатился с фирмой. А та компания, которая меня пригласила для формирования коллекции, тогда же и разорилась и гигантское её собрание современных авторов разлетелось неведомо куда.

— Что Вы пишете сейчас?

— Сейчас продолжаю работать над недавно созданной «Византийской серией». В ней я отрабатываю новую авторскую технику с использованием золотого тисненого фона. Идея инспирирована прежде всего русскими иконостасами. Но можно вспомнить и знаменитый алтарь «Пала д’Оро», который стоит в венецианском соборе Святого Марка, и несколько веков собирался итальянцами на основе константинопольских эмалей. В культуре разных народов многое перекликается и перекрещивается...

— Вы ведь любите совмещать разные техники и работать в разных жанрах?

— Мне это интересно. Помимо станковой живописи, произведений портретного искусства, я создавал гобелены, витражи и фарфор, оформлял балеты на музыку Стравинского... Много занимался прикладной и книжной графикой. Например, иллюстрировал набоковский перевод Льюиса Кэрролла — «Алиса в Стране чудес». Там больше ста рисунков — объем огромный. Потом были иллюстрации к «Неопубликованным стихам» Набокова, к произведениям Гоголя, к сказкам, к поэзии...

— Скульптурой Вы тоже занимаетесь?

— Очень люблю этот жанр. Работа с трехмерным изображением особо увлекательна. Скоро в балтийском порту Усть-Луга будет установлена монументальная скульптура «Шагающая рыба». В ней я соединяю столь вечный материал, как бронза — с таким хрупким, как стекло. Это будет объёмный литой витраж внутри 8-метровой бронзовой композиции. — Рыба-ихтис

— ведь символ Христа, Ваш излюбленный мотив. А какие темы и сюжеты ещё
Вы считаете для себя ключевыми?

— Из архитепических тем — Дон Кихот, Блудный сын. Ещё для меня важно изображение руки Мастера. И, безусловно, в моём творчестве навечно — тема любви и времени. Ведь время есть движущийся образ вечности. И здесь мы снова приходим и обращаемся к теме Человеческого пути, Странничества и Возвращения...

март 2013 год

Фотография Андрея Геннадиева