Глава 3

"От безбожья до Бога – мгновенье одно;
От нуля до итога – мгновенье одно.
Береги драгоценное это мгновенье:
Жизнь – ни мало, не много – мгновенье одно".
Омар Хайям.

Сколько я себя помнил – всегда мечтал об авиации. В идеальных мечтах я видел себя военным летчиком, истребителем, в допустимых – летчиком гражданским, а совсем в крайнем случае, я мог предположить, что стану или каким-нибудь летающим борттехником или  авиационным инженером - конструктором.
В десятом – выпускном классе, моя мечта рухнула: проходя приписную комиссию в военкомате я сказал кое - что лишнее невропатологу и в итоге получил приписное свидетельство с ограничениями. Т.е. меня признали «годным к строевой службе, кроме службе в ВДВ, погранвойсках, плавсредствах и службе на общественной работе». В том же военкомате мне намекнули, что с такой статьей поступление в любое летное училище или авиаинститут – маловероятно...
...Если в начале 10 класса я был полон планов и надежд, то перед выпускным мне было совершенно безразлично, куда поступать. И вообще я, на полном серьезе, собирался остаться в колхозе и работать на тракторе, но директор школы уговорил пойти в пединститут на исторический факультет, мол, как раз через четыре года наш историк уйдет на пенсию, а мне в родной школе будет приготовлено «теплое местечко».
Оказавшись студентом истфака, я вновь пережил смену читательского вкуса: та научно-популярная литература, что питала «мои мозги» на протяжении последних лет оказалась не нужной, та литература, которую нужно было читать по программе – не приносила радости, а тут оказалось, что мои новые, самые близкие друзья – поэты! И они не только любят читать стихи, но и сами пишут. Тогда мне пришлось из "физика" перековываться в "лирика" и начинать читать стихи. Сначала стихи друзей, затем - творения маститых поэтов. А меня как-то сразу пленили «рубаи» Омара Хайяма: в четырех отточенных строчках скрывалась бездна мудрости, радости и печали. Шутя и иронизируя, Хаям касался серьезнейших вопросов, которые мучили и меня, а порой он неожиданно давал такие ответы, которые я не мог вместить и понять.
...Первый, а особенно второй курс в институте, Омар Хайям постоянно был со мной. Небольшая по формату книжка «Таджикско-персидской лирики» вполне удобно входила в карман, а я читал и перечитывал, читал и перечитывал строки Хайяма, как будто пил воду из родника...
А потом была армия и книжный голод. Не знаю, каким бы я вернулся на "гражданку", но один из друзей регулярно писал мне письма и в конверт вкладывал листочек с переписанными «рубаями». В том обществе, где каждый сам за себя, но все всегда вместе; где нет права на проявление слабости, трусости и подлости; где матом не ругаются, а разговаривают – опять древнеперсидский поэт ставил передо мной такие вопросы, которые обычно в армии в слух не задают, а жажда найти на них ответы порой становилась нетерпимой.
Как Омар Хайям написал: «От безбожья до Бога – мгновенье одно….»
В армию я уходил убежденным безбожником. Именно в армии началось то, благодаря чему  мое безбожие рухнуло.
Начиналось все просто и почти обыденно.
...Совсем недавно  мы встретили новый, 1989 год , и, примерно в конце зимы или начале весны, когда украинская погода не располагала к покиданию казармы, нам удалось уговорить командира подразделения в воскресный день поставить в казарме «видик». Аппаратуру и кассеты любезно предоставил один из прапорщиков, а командир разрешил смотреть все что угодно, кроме порнографии. Мы посмотрели пару боевиков, вполне тупую комедию и «ужастик».
«Ужастик» оказался вполне добротным мистическим триллером, про то, как какая-то гостиница оказалась построенной на дверях преисподней. Ну и конечно же, герои фильма эти двери благополучно открыли, хотя их многократно предупреждали этого не делать. По закону жанра сразу ничего плохого не происходит, но в итоге им не удается сбежать из гостиницы. В финальном кадре их фигурки появляются на одном из адских пейзажей.
Не знаю, насколько данный фильм может претендовать на шедевральность, но, во-первых, в нем почти не было каких-то дешевых приемов «нагнетания атмосферы», а во-вторых, режиссеру удалось, особенно в финальных сценах, передать панику и безысходность.
После «ужастика» мы посмотрели что-то еще, так что впечатление от триллера немножко разбавилось. А вечером надо было заступать в караул.
Моя первая смена на посту пришлась на время сумерек и начала ночи и прошла совершенно спокойно. Вторая смена начиналась в полной темноте, а заканчивалась почти при рассвете. И вот тут, перед самым рассветом мне вдруг, не просто вспомнился просмотренный фильм, но я неожиданно для себя, откуда-то извне почувствовал приближение ТОГО, что поглотило героев фильма.
Когда-то в детстве мне иногда снились «страшные сны». Память не сохранила картины сновидений, но до сих пор хорошо помню то ощущение безысходного ужаса, который охватывал меня во время этих снов. И я кричал: «Мама! Я боюсь!» Перепуганная мама всегда приходила со словами: «Христос с тобой! Что случилось?» - и я как-то быстро успокаивался.
А здесь, за несколько тысяч километров от родного дома, на исходе украинской ночи, на третьем посту воинской части я наяву ощутил то, что ощущал в детских снах… Только теперь это был не сон. Мне хотелось убежать – и я понимал, что бежать некуда, хотелось «сойти с ума», но ум оказался в состоянии какой-то парализации - и не сопротивлялся, и не отступал. Мелькнула мысль о том, что в руках – автомат, а в нем  30 патронов и достаточно трех движений, чтобы…
И тут же встречная мысль – о маме: «она этого не переживет!» – и сразу, где-то в глубине сердца, застучало: «Господи помилуй! Господи помилуй!»
Вначале я этого даже не услышал, но почувствовал, как ТО, СТРАШНОЕ, что со всех сторон надвигалось на меня – остановилось. И только тут я понял, что молюсь, и молюсь Тому, Кого отрицал – Богу! А Он – рядом. Вернее, на тот момент восприятия Бога, как личности еще не возникло, но то, что «Что-то (или Кто-то) есть!» - для меня стало очевидным. Я даже начал «хулиганить»: если вначале молитва пришла сама, то теперь, как только я её признал своим умом – она стала подчиняться. Прекращаю молиться – и вновь «ТО САМОЕ» начинает наползать. Начинаю молиться – "ОНО" отступает.
Это был не самообман, не самовнушение. Это был живой опыт. Стал ли я после него верующим, православным христианином – однозначно нет. То мгновение, о котором говорил Хайям, растянется для меня более чем, на два года. Но то, что в тот самый момент я перестал быть безбожником – это реальный факт.

Продолжение: http://www.proza.ru/2018/05/04/429