Яма. Теперь нас черти точно прикончат!

Двое пленников, моих новых соседей по яме, посмотрели на меня с явно выраженным равнодушием и отсутствием человеческого сочувствия. Уже успели как следует загрубеть душами, как и сам я в своё время, пройдя через мрачный ужас зиндана.

Лицо одного из них распухло до размеров арбуза – его били совсем недавно и судя по всему ногами. Второй был целиком седой, включая отросшую бороду и голые подмышки. Он, видимо, оставил на этой войне рекордное количество нервных клеток.

Знакомиться мы не стали – желающих разговаривать не нашлось. Новоявленные соседи по "месту жительства" косились на меня с откровенным неодобрением. Им явно не понравилась мысль, что отныне придётся делить на троих и без того скудную пайку из помоев в ведре.

Но тут один из них вдруг оживился. Тот из двоих, что седой.

– Стреляют! – прошептал он тихо и вкрадчиво, с нездоровой надеждой в дрогнувшем голосе и шальных глазах, а чуть погодя повторил громче: – Слышите, парни, стреляют!

Мы прислушались и тоже услышали.

– Наши! – подпрыгнул от радости "избитый". – Наши автоматы стреляют! У духов кустарные АК-47, а это шмаляют из АКМов! Такие на вооружении только у федералов!

Грохот автоматных очередей становился громче, значит те, кто стрелял приближались. "Неужели обо мне не забыли?" – затеплилась в мыслях надежда на доблестных товарищей-сослуживцев, спещащих на выручку.

– Зря радуемся, – заметил седой и набычился. – Теперь нас черти точно прикончат. Живыми не отдадут своим, только если в качестве трупов. Скоро заявятся по наши души, чтобы прикончить... Паскуды!

Я поверил седому на слово. Раз говорит, значит знает наверняка. А если учесть, что расставаться с жизнью мне совсем не хотелось, то пришлось напрягать мозги. Я энергично ими зашевелил, придумывая, что предпринять на скорую руку в сложившемся положении. Осматривался по сторонам в поисках подручных средств для бегства или защиты и выискивал глазами хоть что-нибудь, что могло пригодиться.

Камень! Я увидел его, схватил и взвесил в руке. Яма была выложена из обычных булыжников и цемента, давно не ремонтировалась, и несколько камней по этой причине вывалилось из кладки.

Я посмотрел наверх. Чеченцы в спешке забыли закрыть решётку над ямой, а это, в создавшихся обстоятельствах, было добрым знаком.

И тут наверху, над нашими головами, нарисовался боевик с укороченным автоматом. "Седой" оказался прав, как в воду глядел: боевик заявился по наши души, с явным намерением отправить пленников на тот свет.

Он наклонился над ямой, высматривая нас в густой тени зиндана, и направил в нашу сторону дуло.

Прощаться с жизнью мне решительно не хотелось, а потому рефлексы самозащиты сработали как часы. Страх помог в этом как нельзя кстати. Я двигался быстро и рефлекторно, с силой швырнув камень боевику в голову. Послышался звук удара камня о кость. На курок боевик надавить не успел, а стало быть очередь из автомата так и не состоялась.

Боевик расслабленно покачнулся на обмякших ногах, медленно выронил автомат, безжизненно закатил глаза и рухнул в яму. Тело грохнулось на деревянный поддон, загремев как мешок с костями.

Мои соседи по яме от свалившейся на их голову внезапной радости как с ума посходили. Звуки выстрелов где-то снаружи действовали на них как наркотик, адреналин бушевал в оголодавших телах подхлёстнутый давней ненавистью. Обезумевшие и ликующие, подбадривая себя криками, они принялись топтаться ногами по бесчувственному телу рухнувшего в яму боевика.

Я тем временем схватил выроненный им автомат и направил ствол в голубой круг солнечного неба над головой, водя им из стороны в сторону. Не без оснований ждал, что в яму заглянут другие боевики. То, что они поведут себя именно так, казалось в сложившихся обстоятельствах самым логичным. Но время шло, а к нам, на удивление, никто не совался.

В голове моей промелькнула жуткая мысль, что теперь, потеряв одного из своих, боевики кинут в яму гранату, решив дважды не рисковать. Сердце колотилось в груди, пальцы поддавливали курок. Я даже на него нажал в какой то момент, чуть-чуть не прикончив лучшего друга. Хорошо, что в последний миг перед выстрелом слегка опустил ствол, иначе отстрелил бы Лёхину голову под самый корень.

Она, Лёхина голова, заглянула в яму, заслонив собой краешек солнца. Лёха, мой лучший друг, разыскал меня в этом бедламе, а я, в первый миг, не разглядев лицо, едва не прикончил его в знак сердечной признательности за спасение моей жизни. Он чудом не получил пулю, одна из которых ударила в каменную кладку парой сантиметров ниже его подбородка. 

Я помянул чёрта в суе с добавлением матерных выражений, облегчённо выдохнул и вытер набежавший пот.

– Ну... ты даёшь... Серёга... – сказал побелевший, как мел, Лёха, заикаясь на каждом слове. – Я думал – всё... хана мне пришла... когда пуля под кадыком ударила.

Седой и побитый тем временем не обращали на нас внимания. Боевик, упавший в яму, не шевелился уже давно, но их, увлечённых действом по втаптыванию его в чёрную чеченскую грязь, это не волновало.

Босые ноги хлюпали в мерзком месиве. Содержимое кишок покойника выпрасталось наружу, перемешавшись с грязью. Седой и побитый затоптали его до смерти. Они увлеклись своим кровавым занятием с головой. Оно, занятие, доставляло им большую общечеловеческую радость, если не сказать неподдельный восторг.

Я отвернулся от тошнотворного зрелища, но в данном случае понимал, что судить их не в праве. Мучитель ответил пленникам на всю катушку. Он сам в этом виноват, ведь сам вызвал к себе их ненависть.