Кларк Эштон Смит. Ужасы Йондо

Песок пустыни Йондо не такой, как пески других пустынь. Йондо ближе к краю мира, и студёное дыхание бездны, неизмеримой приборами астрономов, покрыло здешние безжизненные просторы серой пылью гибнущих планет, чёрным пеплом угасших солнц. Тёмные, округлые горы, что встают над морщинистой, словно изрытой оспинами равниной, отнюдь не все произошли от неё. Некоторые — упавшие астероиды, наполовину погребённые под толщей песка. Из нижнего мира сюда наползли твари, каких не потерпели бы боги любого порядочного мира, но таких богов нет в Йондо, где нашли пристанище древние духи уничтоженных звёзд и дряхлые бесы, которые лишились крова после разорения их обветшалых преисподних.

Вешним полднем я вышел из бескрайнего кактусового леса, где меня бросили онгские инквизиторы, и увидел, что далее начинаются серые пески Йондо. Повторяю, стоял вешний полдень, однако в том странном лесу совсем не ощущалось дыхания весны. Покрытая наростами, бурая, умирающая и полусгнившая растительность, сквозь которую я продирался, ничуть не походила на привычные кактусы, а принимала неописуемо извращённые формы. Даже воздух был спёртым от запахов гнили. Чёрную землю и ржавую растительность, словно проказа, испещряли всё более частые островки лишайников. С поваленных кактусовых стволов поднимали головы бледно-зелёные гадюки и смотрели мне вслед яркими, охряными глазами без век и зрачков. Всё это на долгие часы лишило меня душевного равновесия. Не нравились мне и чудовищные грибы, что усеивали влажную кромку зловонных болотцев и кивали ядовито-лиловыми шляпками на бесцветных ножках. Да и круги, при моём появлении расходившиеся по жёлтой воде, отнюдь не успокаивали того, чьи нервы и так были натянуты, будто струны, после непередаваемых пыток. Затем, когда стали реже и мельче  даже пятнистые худосочные кактусы, а между ними зазмеились ручейки пепельного песка, я начал подозревать, насколько сильно возненавидели меня жрецы Онга за мою ересь, и догадываться о запредельной изощрённости их мести.

Не стану вдаваться в подробности, описывая череду глупостей, по вине которых я, беспечный чужеземец, оказался во власти этих грозных магов-мистериархов, отправителей культа львиноголового Онга. Мне слишком мучительно вспоминать совершённые глупости и обстоятельства ареста. А уж дыбу с верёвками из драконьих кишок, усыпанных толчёным адамантом, на которой людей растягивали нагими, я бы вообще хотел позабыть, как и ту тёмную камеру с небольшими отверстиями у порога, что кишела отожравшимися трупными червями, в изобилии наползавшими из катакомб поблизости. Достаточно будет упомянуть, что, исчерпав запасы своей извращённой фантазии, инквизиторы завязали мне глаза и везли на верблюде бог весть сколько часов в тот жуткий лес. И в предутреннем сумраке отпустили на все четыре стороны, оставив мне в знак милости Онга буханку грубого хлеба и кожаный бурдюк с прогорклой водой. К полудню я пришёл в пустыню Йондо.

До сих пор я не задумывался о том, чтобы повернуть назад: слишком уж страшили меня тот лес из гниющих кактусов и его злобные обитатели. Однако теперь я остановился, вспомнив леденящие кровь предания о земле, в какую пришёл, ибо Йондо — место, куда мало кто отправляется по своей воле. А возвращаются оттуда ещё меньше... и бормочут потом о непонятных ужасах и таинственных сокровищах. Иссохшие тела таких немногих до конца жизни трясутся, как у паралитиков, пустые глаза безумно сверкают из-под поседевших бровей и ресниц — всё это не вдохновляет  последовать их примеру. Вот почему я заколебался на границе этих пепельных песков, и моё измученное сердце дрогнуло от нового страха. Я боялся идти вперёд, но боялся и возвращаться, ибо чувствовал, что жрецы предусмотрели такую возможность. Итак, вскоре я двинулся вперёд, утопая на каждом шагу в ненавистном зыбучем песке, а следом за мной увязались длинноногие пауки, уже виденные в кактусовом лесу. Цветом они напоминали труп недельной давности, а размерами были с тарантула, но когда я задавил ближайшего, поднялась неимоверная вонь, даже более тошнотворная, чем их цвет, и я подумал, что лучше  по мере сил просто не замечать свою свиту.

Надобно сказать, эти пауки были не самой большой из моих бед. Впереди под огромным, болезненно-алым солнцем нескончаемо простиралась Йондо — земля на фоне чёрных небес, фантасмагоричная, будто порождение одурманенного гашишем ума. Вдали, у самой линии горизонта, маячили те самые округлые горы, о коих я упоминал ранеее, но меж ними глаз встречал лишь отвратительную серость запустения и низкие, голые холмы, похожие на спины полузакопавшихся чудовищ. Протащившись чуть дальше, я увидел такие огромные кратеры, что метеориты на дне терялись из виду, и неведомые радужные самоцветы, блеск которых среди песков ослеплял . Время от времени попадались упавшие кипарисы, что гнили у руин величественных гробниц, где по испятнанным лишайниками мраморным стенам ползали упитанные хамелеоны с крупными жемчужинами в зубах. Оказывается, низкие хребты скрывали целые города, где не уцелело ни единой стелы — огромные, древние, эти города исчезали  в небытии обломок за обломком, атом за атомом, питая бесконечность запустения. Ослабевший после пыток, я затаскивал себя на огромные горы мусора, в которые превратились некогда величественные храмы, и падшие боги хмуро взирали на меня из выветренного песчаника или сердито косились из расколотого порфира у ног. Надо всем царила зловещая тишина, которую нарушали только демонический хохот гиен и шорох ядовитых гадов в гуще сухого терновника — или  каком-нибудь древнем саду, заросшем жухлой крапивой и дикой рутой.

С вершины хребта, больше похожего на цепь курганов, я увидел необычное озеро. Бездонно-тёмную, малахитовую гладь прочерчивали полосы сверкающей соли, и, хотя само оно лежало далеко внизу, в горной чаше, почти у ног на обкатанных волнами склонах белели груды такой же соли. Я понял, что передо мной горькие останки обмелевшего моря. Спустившись к тёмным водам, я хотел омыть руки, но древний рассол разъедал кожу, и я быстро предпочёл ему песок пустыни, к тому времени окутавший меня серым саваном. Я решил устроить привал на берегу и, утоляя голод, израсходовал часть издевательски скудных запасов, выданных жрецами. Я намеревался ещё больше углубиться в Йондо и, если хватит сил, достичь земель к северу. Они, конечно, безлюдны, но это более привычное безлюдье, к тому же говорят, что туда изредка наведываются кочевые племена. Если мне улыбнётся удача, может, я повстречаю такое.

Воспрянув после жалкой трапезы, я впервые за невесть сколько времени узрел перед собою слабый проблеск надежды. Пауки давно уже меня не преследовали; несмотря на жуткую могильную тишину и холмы вековечного праха, я пока не встретил ничего и вполовину столь же страшного, как те насекомые. Только я начал думать, что ужасы Йондо несколько преувеличены , как чуть выше по склону раздался сатанинский хохот. Нежданный, он испугал меня безмерно и, не меняясь ни на йоту, длился чуть ли не до бесконечности — казалось, веселится какой-то спятивший демон. Я обернулся и только теперь увидел тёмный зев пещеры, скалившийся клыками зелёных сталактитов. Похоже, звук исходил оттуда.

Застыв от страха, я напряжённо вглядывался в черноту. Хохот стал громче, но пока из пещеры никто не показывался. Наконец в темноте мелькнуло что-то белёсое, а затем на меня со всей стремительностью кошмара выскочила жуткая тварь. Бледное, безволосое тело яйцевидной формы, раздутое, как брюхо беременной  козы, передвигалось на девяти длинных лапах с многочисленными фалангами, словно гигантский паук. Чудовище промчалось мимо к воде. На его странно скошенной морде не было глаз, зато из головы кинжалами торчала пара ушей, и тонкий, сморщенный хобот свисал над разинутой в вечном хохоте губошлёпой пастью, где белели ряды острых, будто у летучей мыши, зубов. Чудовище напилось кислоты из горького озера и, видимо, решив, что утолило жажду, повернулось. Похоже, меня почуяли, ибо сморщенный хобот, потянувшись в мою сторону, шумно принюхался к воздуху. Собиралось чудовище напасть или, наоборот, убраться  восвояси, я так и не выяснил, потому что не выдержал и, весь дрожа, обратился в бегство между валунами и соляными глыбами.

Наконец, совершенно выбившись из сил, я остановился — погони не было. Всё ещё трепеща от испуга, я сел на землю в тени огромного валуна, но судьба даровала мне совсем недолгую передышку, ибо началось второе странное приключение, после которого я поверил всем безумным рассказам о здешних местах. Из рябого от соли песка прямо под боком раздался крик, напугавший меня даже больше недавнего сатанинского хохота. Будто женщина объята адской мукой или терзаема сворой демонов. Повернувшись, я узрел истинную Венеру — обнажённое белое совершенство, какому не страшен самый испытующий взгляд, — но по пояс заключенную в песок. Круглые от страха глаза взирали на меня с мольбою, лилейные руки протягивались, взывая о помощи. Я подбежал... и коснулся мраморной статуи. Её веки были томно прикрыты в неком загадочном сне давно канувших в Лету времён, а ладони похоронены вместе с утраченными прелестями чресл и ног. Охваченный ужасом, я снова пустился бежать и снова услышал душераздирающий крик женщины, но в  этот раз не обернулся, чтобы не видеть её умоляющих глаз и рук.

Вверх и вверх по длинному склону, прочь от этого треклятого озера! Я спотыкался о базальтовые глыбы и острые выступы горных пород, пронизанные позеленевшими металлами, увязал в соляных ямах, искал опору на уступах, которые в незапамятные века вырезали отступающие приливы. Я мчался, будто из кошмара в кошмар какой-нибудь богомерзкой ночью. Время от времени ухо мое обвевал чей-то ледяной шёпот, и это был не ветер, поднятый мной. Добравшись до одного из верхних уступов, я обернулся и заметил странную тень, которая шаг в шаг следовала за моей. Тень не принадлежала ни человеку, ни обезьяне, ни какому-то известному зверю. Голова гротескно-удлинённая, приземистое тело слишком горбатое. В количестве ног до сих пор не уверен — то ли пять, то ли пятая была хвостом.

Ужас придал мне силы, и я взмыл на вершину холма, где осмелился обернуться снова. Фантастичная тень по-прежнему бежала шаг в шаг, но теперь я чувствовал странный и крайне тошнотворный запах, затхлый, будто исходил от летучих мышей, повисевших в каком-нибудь заплесневелом склепе. Я покрыл не одну лигу. Над западными горами-астероидами садилось солнце, и сверхъестественная тень удлинилась, как и моя, но продолжала держаться на том же расстоянии.

За час до заката я наткнулся на круг, образованный низкими, на удивление целыми колоннами, что поднимались из руин, скорее похожих на большую груду глиняных черепков. Когда я пересекал его, раздался вой — будто скулил хищный зверь, разрываясь между яростью и страхом. Тень за мной в круг не последовала. Я остановился и подождал, сразу сообразив, что нашёл убежище, куда мой непрошеный спутник войти не осмелится, и действия тени это подтвердили. Она заколебалась, затем, скуля, обежала круг колонн в поисках слабого места и наконец убралась в сторону закатного солнца, исчезнув без следа.

Ещё целых полчаса я не осмеливался двигаться, а затем близость неминуемой ночи, с её новыми ужасами, погнала меня в путь. Дело в том, что я был в самом сердце Йондо, где могли водиться демоны и призраки, для которых круг из колонн не стал бы преградой. Итак, я потащился дальше. Со светом произошла удивительная перемена, ибо на подходе к холмистому горизонту алый шар солнца окунулся в полосу гнилостной дымки — здесь прах всех святилищ и некрополей Йондо смешивался с губительными парами, что вились к небу из чёрной бездны за самым краем мира. Всеобщее запустение, округлые горы, извилистые холмы, затерянные города теперь омывал запредельный, постепенно темнеющий алый.

И вдруг на севере, там, где сгущались тени, возникла странная фигура — высокий мужчина, с головы до ног облачённый в кольчугу... ну, по крайней мере, я решил, что передо мною мужчина. Это существо шло ко мне по усеянной обломками земле, зловеще позвякивая бронёй при каждом шаге. Бронзовый доспех пятнами покрывала патина. На шлеме из того же металла красовались спирально закрученные рога и высокий зубчатый гребень. Я говорю «существо» потому, что закат угасал, и с такого расстояния было плохо видно. Но вот видение поравнялось со мной, и под необычным шлемом, на миг  чётко обрисованным дотлевающим светом, не оказалось лица. После чего фигура, всё так же зловеще позвякивая бронёй, пошла прочь и вскоре скрылась из виду.

Стоило ей исчезнуть, как стемнело ещё больше, и тут неимоверно размашистым шагом приблизилось другое видение — в кровавом свете сумерек над самой головой маячила кошмарная мумия какого-то древнего короля, всё ещё увенчанная короной из ничуть не потускневшего золота, но с лицом, источенным чем-то более страшным, нежели время и черви. На иссохших ногах болтались полуистлевшие бинты из тонкого льна, а над короной, изукрашенной яхонтами и оранжевыми лалами, жутко кивая, покачивалось нечто чёрное, но в первое мгновение я о нём даже не помышлял. Затем посреди него распахнулись два раскосых глаза, горевших алым, будто адские уголья, и в обезьяньей пасти сверкнули два змеиных клыка. Приплюснутая голова, бесформенная и голая, кошмарно изогнулась вниз на несоразмерно длинной шее и что-то прошептала на ухо мумии. Затем исполинский лич одним широким шагом покрыл половину расстояния между нами, протянул из складок рваного савана костлявую руку и когтистыми пальцами попытался схватить меня за горло...

Прочь, прочь сквозь века безумия и ужаса, падая и поднимаясь, мчался я от этих неуклюжих пальцев, что неотступно тянулись ко мне из сумрака. Прочь, прочь, не думая, не колеблясь, ко всем тем ужасам, от которых ещё недавно бежал. Прочь в густеющие сумерки, туда, где безымянные, усеянные глиняными черепками руины, озеро с его призраками, лес зловещих кактусов и жестокосердные, циничные инквизиторы Онга, ждущие, когда я вернусь.