Глава 5. Сердечная недостаточность

     Больница всегда остаётся больницей, даже самая современная и продвинутая. Можно сделать евроремонт, купить дорогущую аппаратуру и суперудобные кровати, набрать самый лучший, самый квалифицированный  персонал, завести зимний сад и красивые цветники,  но  больница всегда останется больницей -  вместилищем человеческой боли и страдания.
 
     Прошло уже четыре дня после такой удивительной и неожиданной семейной встречи. Наступила пятница - конец напряжённой рабочей недели. Вера отсидела положенное время на общебольничной планёрке, выслушала все наставления главного врача, вникла во все указания профильного  министерства.  Потом бегом в отделение - обход больных, жалобы, назначения, анализы. После обхода оперативка, уже у себя, в кардиологии, где она снова была за начальника.

     Хотелось закончить эту бюрократию побыстрее, но, как всегда, не получилось: на медсестру Марину вредный больной из четвёртой палаты написал очередную жалобу и надо было реагировать. Жалоба не стоила выеденного яйца и медсестра была совсем не виновата - невзлюбил её этот больной и все тут. Как смена Марины - сразу же конфликт и очередная жалоба, которую он долго и старательно пишет.  Вроде не писатель - в ЖЭКе работает мастером, но пишет замечательно, с красками, полутонами, что, дескать, рука у неё  тяжёлая, шприцы специально выбирает с тупыми иголками и, вообще, мало милосердия, когда делает ему внутримышечную инъекцию.
 
     Да, конечно,  именно внутримышечная инъекция и никакая другая манипуляция  требует от медсестры максимума этого милосердия. А шприцы в больнице все одноразовые, в стерильной упаковке, что и чего там можно выбирать - непонятно.  Как же много людей в нашей жизни неправильно выбирают профессию - мастер вполне  мог бы стать отличным журналистом, пишущим что-то  на темы морали и совести, а не выдуманные жалобы на одну из лучших медсестёр отделения.
 
     Марина плакала, несколько раз порывалась написать заявление об уходе. Медсестры громко возмущались, а молодой ординатор Володя просто требовал от неё немедленно выписать этого ЖЭКовского писаку, пока он не разогнал весь их дружный и замечательный коллектив. Вера успокоила плачущую Марину, порвала залитое слезами заявление, пообещала всем медсёстрам увеличенную премию «за вредные условия труда», а Володю отправила на осмотр двух новых больных, сегодня утром планово госпитализированных в кардиологическое  отделение.
   
     В конце концов, оперативка закончилась и народ разошёлся по своим рабочим местам. Вроде, и смешно, и несерьёзно все, но на жалобу обязательно запросят объяснение, и Вера решила, не откладывая дело в долгий ящик, сесть и написать все сейчас, пока водоворот больничных  дел не затянет её окончательно и бесповоротно. Она принесла свой ноутбук в кабинет заведующего отделением, присела за его стол, надела очки, вдохнула, выдохнула, на секунду задумалась и быстро застучала пальцами  по чёрной клавиатуре.
- Добрый день, Верочка! Всегда знаю, где тебя искать! Ну, а где на этот раз твой шеф, святой Бенедикт? В каком приходе  служит мессу? - дверь отворилась и в кабинет  бодро вошёл  профессор Ермаков.
 
     Вера улыбнулась и невольно залюбовалась старым профессором - высокий, статный, седоволосый, с хитринкой в глазах. Дорогой чёрный костюм с ослепительно белой сорочкой. Благородный аромат мужского одеколона. Она знала его уже очень много лет, но он не менялся.  Ну, разве совсем поседели волосы и стал чуть усталым взгляд.
- Кому ты так улыбаешься, Верочка, неужели мне, старику? - Ермаков остановился посередине кабинета. - Ты необыкновенно хороша сегодня!
- Борис Анатольевич, Вы - самое позитивное, что случилось со мной сегодня! Здравствуйте, я  так рада видеть Вас! Бенедикт Казимирович в командировке, в Польше - консультирует коллег из Варшавы.  Чай, кофе? - она привстала с кресла.
- Даже не думай вставать, - замахал руками профессор, - сам возьму в холодильнике минералку, с твоего позволения, конечно. В Варшаве, значит...Припоминаю я, что жила там его очень больная тётя - уж не её ли он в очередной раз пользует, а ты тут на хозяйстве беспокойном маешься.
Он открыл холодильник и выбрал себе воду.
- Там несколько видов. С газом и без газа.- подсказала Ермакову Вера. - Сказал, что сложный случай у чиновника из правительства.
 
     Борис Анатольевич открыл бутылочку минералки , налил себе немного в стакан и сел в кресло напротив Веры. - Вот заехал, наконец,  посмотреть твоего опереточного. Хотя, что там смотреть и так все ясно. Операция и никаких фантазий. Аортокоронарное шунтирование.  Консервативно помочь мы не сможем. Нужно только определиться со сроками оперативного вмешательства.
- Ничего не получится, Борис Анатольевич, - развела руками Вера. - Как говорит мой сын - дохлый номер. От операции артист категорически отказывается.
- Жить не хочет? - допивая воду поинтересовался профессор. - Без шунта он долго не протянет.
- Наоборот - очень хочет. Только полной жизнью. Прочитал в интернете статью о влиянии наркоза на организм человека и упёрся.
- Влияет, конечно, - не стал возражать профессор. - Повлияет дней десять. Зато потом будет петь и танцевать в своём театре ещё много лет. Герой - любовник.
- Он не только на сцене герой -любовник, - начала было Вера, но её прервал раскатистый хохот старого профессора.
 - Вера, не продолжай! Интернет мой -враг мой!
Ермаков отсмеялся и смахнул с глаза слезу:
 - Этот вопрос  решу, не переживай! Я бы на законодательном уровне запретил печатать всякие статьи с диагнозами, симптомами, методами исцеления.  Пациенты приходят в клинику уже начитавшись интернета, с готовым диагнозом и схемой лечения. Им нужно лишь одобрение врача, а вот переубедить иногда практически невозможно - ведь на сайте написано именно так, как болит у него. И невдомёк им, что писал это какой-то шарлатан и невежда. Да хорошо ещё, если вообще приходят к врачу, а то ведь привозят уже в  терминальном состоянии.
      
     Неожиданно лицо его стало серьёзным. Борис Анатольевич внимательно посмотрел на Веру. 
- Я сегодня был в клинике у Гриши, - тихо начал он, - утром его бабушка, Антонина Николаевна, позвонила мне.
Вера  резко побледнела, поднялась с кресла  и медленно подошла к профессору.
- Что случилось, Борис Анатольевич? Ему хуже? Какая динамика?
- Сядь, Вера, - он подвинул ей стул.  - Какая там к черту динамика - стабильно тяжёлый,  вот и вся динамика. Ты сама все его диагнозы знаешь, что там говорить... Так вот, какой-то мерзавец завёлся в клинике и начал права качать: пущу в реанимацию - не пущу. И что ему до того, что для бабушки внук единственное, что есть у неё в жизни? Разве это проблема - дать посмотреть на него через стекло? Знаешь, Вера, правильно сказал мне когда-то мой учитель, профессор Левинсон, что сердечная недостаточность это не диагноз. Диагнозы там другие. Сердечная недостаточность - это приговор. Это полное отсутствие сердца, сострадания, сопереживания, любви к человеку.  Нельзя в нашей профессии без милосердия. Преступление.  Я это и тебе говорил, когда ты училась,  и Машке твоей сейчас говорю. И сегодня утром в  клинике этому мерзавцу сказал.
Вера дотронулась до руки Ермакова. Он обнял её. Она уткнулась лицом в его плечо.
- Антонину Николаевну пустили в реанимацию и будут пускать впредь.
Он ещё несколько минут не выпускал Веру из своих объятий, потом встал, погладил её по плечу.
- Терпи, Вера. Что я тебе ещё могу сказать...Ты врач, терпи.  Посиди здесь, не ходи со мной. Я возьму халат в ординаторской и поговорю с твоим артистом. В какой он палате?
- В седьмой. Кровать у окна. Стевинский Родион Петрович.
Борис Анатольевич сжал руками плечи Веры, потом наклонился, прикоснулся губами к её волосам  и быстро вышел из кабинета.
Вера закрыла лицо руками и тихо заплакала.