Куб времени

Если я заболею,
К врачам обращаться не стану,
Обращусь я к друзьям –
Не сочтите, что это в бреду ...

Из песни


Молочно-белые, металлопластиковые двери современной «входной группы» выглядели инородным предметом на теле старинного здания. Плавно, но властно притянутые доводчиком, чавкнув резиновой прокладкой, двери впихнули меня мягкой воздушной волной в вестибюль Больницы. Вокруг было царство белого цвета.

Вахтёр взглянул на меня косо, но задерживать не стал. Сотрудники Больницы находились в постоянном движении. Они входили в холл из какой-то боковой двери,  вполголоса делились впечатлениями и, не задерживаясь, уходили по коридору, скрываясь за поворотом. «Наверное, закончилась линейка», – подумал я.

Среди мелькавших лиц, многие мне были знакомы. Вероятно, они когда-то учились у меня. Я отчётливо ощущал, что и они меня узнают, но упорно делают вид, будто не замечают.

Вот и этот молодой, высокий врач, присевший около тумбочки вахтёра, чтобы расписаться за полученные ключи, мне явно знаком. Бросив на меня взгляд, он тут же стыдливо опустил чёрные как маслины глаза и стал сосредоточенно писать в журнале.

Испытывая чувство досады, я двинулся вглубь здания и, оказавшись в коридоре, толкнул первую попавшуюся дверь. Войдя в просторную, ярко освещённую комнату, я замер от удивления. Полуодетые мужики зрелого возраста, все как на подбор бородатые, переминаясь от нетерпения, выстроились в очередь к открытому в полу люку. Подойдя ближе, я увидел в квадратном проёме чёрную, неспокойную воду с плавающим на поверхности мусором.

Первый в очереди мужик, повинуясь какому-то неуловимому сигналу, перекрестился и, заведя глаза к потолку, ухнул всей своей массой в раскрытый люк. Тяжёлый всплеск и одобрительный гул очереди слились воедино.

Пятясь, я выбрался в коридор и поспешно открыл другую дверь. В соседней комнате также был раскрыт люк в полу, но в него никто не нырял. Напротив, из него выбирался очередной бородач. Мокрые, дрожащие от холода «ныряльщики» строились в очередь к столу, за которым сидел лысый старикашка. Каждому очереднику он выдавал под роспись чёрную лохматую папаху, и тот скрывался в смежной комнате. В операторе, производившем видеосъемку всего происходящего, я с удивлением узнал своего сына Петра.

На мои вопросы Петя ответил, не отрываясь от видоискателя камеры, что данная процедура – обязательное посвящение в казаки. Посвящаемый должен проплыть по затопленному подвалу здания Больницы. Петя же, как корреспондент, обязан всё зафиксировать в качестве хроники. Решив не отвлекать сына от корреспондентских обязанностей, и вернуться сюда позднее, я вышел в коридор и, свернув в рекреацию, оказался перед дверью, открытой во двор.

В двух шагах от порога на земле лежали плиты. Гранитные, мраморные, бетонные, они покрывали всю видимую территорию и располагались так тесно, что между ними едва можно было поставить ногу. Могилы были вырублены в скалистом грунте. Скорбные даты на надгробиях относились к первой половине 40-х годов 20-го века. Особенно часто встречалось число «1944». Кладбище во дворе Больницы меня не удивило – в годы Войны в этом здании размещался госпиталь.

Стараясь не наступать на могильные плиты, я пошел вперед, желая скорее миновать это печальное место. Вокруг царил камень, преимущественно серый. Лишь в одном месте, на возвышении стоял массивный бронзовый крест, покрытый тонкими узорами, складывавшимися в картины Апокалипсиса. На самом краю кладбища, у скалистого обрыва стоял монумент в виде боевого коня, потерявшего своего седока. Он скорбно склонил голову перед надгробием, и бронзовые пряди гривы струились по могильному граниту.

Быстрее всего покинуть кладбище можно было только одним путём – перелезть через «коня» и спуститься вниз по сравнительно отлогому склону обрыва. Воспользовавшись этим путём, в какой-то момент я оказался верхом на «коне». Внезапно скульптура качнулась, от приступа головокружения всё поплыло перед глазами. До боли в кистях вцепившись в изгибы бронзовой гривы, я с трудом удержал равновесие.

Увлекая за собой камни и песок, я спустился со скалы-кладбища и оказался в месте, напоминающем полигон. Совершенно безжизненная почва была изрыта траншеями, ячейками, блиндажами и выглядела так, как будто её долго поливали жидким огнём. Всё, что могло гореть – сгорело, остальное – расплавилось, растрескалось, рассыпалось.

Заметив в одной из ячеек какую-то конструкцию, я спрыгнул туда. Это оказался, намертво заклинивший в покорёженной турели, обугленный и заржавевший ручной немецкий пулемёт «MG-34». В гнезде пулемётной ленты каким-то чудом сохранился один патрон. Рассмотрев его внимательнее, я с удивлением обнаружил, что вместо пули патрон снаряжен ампулой странной формы с чёрным содержимым.

При моей попытке выбраться из ячейки, земляной край осыпался. Рука наткнулась на что-то твёрдое и округлое. «Камень»,– решил я. Но глаза встретились с чёрными глазницами черепа. Череп, обугленный, как и всё вокруг, явно принадлежал женщине, судя по состоянию зубов – молодой. Здесь, по всей видимости, проводились какие-то чудовищные испытания, следы которых затем пытались уничтожить.

Стремясь поскорее покинуть мрачное место, я вышел наконец к Больнице. Часть двора, в котором я оказался, окружена забором. Рыча моторами и взрывая гусеницами землю, по двору выписывают замысловатые фигуры два танка. Один из них – Т-34, другой, более старый – Т-26. Танкам явно тесно на выделенном пятачке. Заметив заинтересованность, ко мне подошел немолодой, гладко выбритый мужчина с непокрытой головой, в гимнастёрке без знаков различия и даже без погон. «Мы сами их нашли и восстановили. Собрали буквально из металлолома», – не скрывая гордости, сообщает он, – «зато теперь у казаков есть своя учебно-боевая техника!».

Порадовавшись за казаков-танкистов, вхожу в здание через чёрный ход. Двигаясь по бесконечному коридору, решаю, что надо разыскать Петю. Мероприятие, в котором он участвовал должно бы уже закончиться. Каждый раз, открывая очередную дверь, всё больше убеждаюсь, что в этой части здания – молодёжное общежитие. В комнатах обычная бытовая обстановка: читают, шьют, веселятся, пируют, плачут, смеются. Несколько раз пытался расспросить о сыне – никто ничего не знает, не видели, не слышали.

Сколько времени я тут нахожусь? Пытаюсь посмотреть на часы и обнаруживаю, что на руке их нет. Спрашиваю, который час, у выпорхнувшей в коридор юной особы с золотистыми волосами, в воздушном розовом платье. Полуобернувшись, состроив хитрую рожицу, особа сообщила, что мне следует возвести в куб свой возраст, разделить на квадрат роста и умножить на корень квадратный веса. Логарифм полученной величины и будет соответствовать самому точному времени.

Чувствуя явное издевательство, я открыл рот, чтобы достойно ответить, но тут всё окружающее пространство заполнил тревожный, оглушающий звон. Куда бежать?! Мысли заметались, как испуганные птицы.

С трудом, унимая сердцебиение, понимаю, что звонит будильник – пора вставать.