4. Розовый террор

I
Девяносто девятый год стал одним из самых страшных в жизни Антона. В этот год его бабушка с особой силой и ожесточением задерживала его развитие – психическое и социальное. Антон не ощущал такой вражды как от неё ни от Егора Авдеева, ни от Лёхи Колчанова. Ведь те, хоть и насильственным методом, то есть, иногда побивая, но всё-таки пытались повысить его общительность или хотя бы прояснить ему его ничтожность. А бабушка, наоборот, являла полное безразличие к его общению и навязывала беспомощное состояние. Говоря короче, Егора с Колчаном Антон удовлетворил бы в общительности, крутизне, а бабушку – в замкнутости, они пытались прояснить ему его ничтожность, она – скрыть от него его ничтожность. Она казалась Антону наполненной чистейшим самодурством, без примесей.

Ребёнок вполне оптимистом не был, а только стремился им стать, для этого оставалась подняться на следующую ступень хоть в чём-либо – будь это материальное положение семьи, будь общение. Ведь ради этого ему пришлось расставаться с нарочным миром.

Мама предвещала Антону, что если, мол, бабушка узнает, что у него появилась игровая приставка «Денди», то «вообще с ума сойдёт». Пока такие предвестия были ему приятны, так как тогда его целью было не исправление её тирании, а как можно худшее её представление о нём, поведение, противоречащее ей, являлось самым нужным для него – идеологией детей-лидеров.

Антошка слышал про многих, что у них есть «видик», он же – видеомагнитофон, и, естественно, захотел наравне со всеми, заиметь и его. Впервые он изъявил это желание маме с папой после Нового года, а крайним сроком для накопления денег на него обозначил свой день рождения в начале мая. Можно сказать, что тогда у Антона был «вещизм», имевший только особенность в том, что он часто вёл разговоры с родителями, в которых агитировал их на покупку «видика». Он говорил о бедной обстановке, о том, как это сказывается на нём, выражая неподдельное огорчение, и даже о зарплате. На последнюю тему с папой было разговаривать неприятно, лучше было с мамой.

В январе ребёнок, кроме «видика» на день рождения попросил в данный момент новых игр на картириджах, с играми он стал знакомиться предварительно в книжках-описаниях.

Хорошая учёба не могла помочь Антону в обретении идеологии лидера в общении, но в результате этого обретения любую неувязку в учёбе ему должна была сполна компенсировать дружба. И сейчас, грезя о такой дружбе, Антон решил прохладно относиться к учёбе, опасаться исключительно «двоек». Поэтому, когда в феврале он попросил ещё новых картриджей, то вышло несравненно хуже. В первый раз мать  даже поддержала его желание перед отцом (Антон опyстился до того, что даже заплакал), а в этот раз она совершенно неожиданно возразила: «Ты давай учись!». И при отце, которому самому недоставало трудолюбия, но он, чуть что, приписывал другим свои собственные недостатки, чтобы наперёд они не были замечены у него. Антон знал об этом, но не мог это сразу выразить отцу поубедительнее. Когда отец тоже упрекнул его, он решил отобрать находящуюся у него в руках спортивную газету. Когда Антон её взял, отец успел её удержать и поэтому она немного порвалась.

– Давай-давай, рви! Какой бешеный сразу стал!
Мать тут упрекнула и его, они друг на друга напустились, под конец чего отец резко вышел. Все попарно перессорились. С Антоном мама продолжала:

– Ишь ты, какой требовательный, к себе бы такой требовательный был! Я и эти-то выброшу! Игры получишь, если только и о хорошей учёбе будешь думать, я посмотрю, а если учиться будешь всё хуже и хуже… Я до такого никогда не доходила, иногда даже старалась первой ответить. А ещё я ходила в спортивную секцию. Тебе пора задуматься над всей своей жизнью – к чему она такая приведёт, если ты уже сейчас такой ленивый!

Валентина наговорила ещё много тому подобного, в течение всего этого возражать у Антона получалось слабо, только под конец он всплакнул и открыл ей её противоречие самой себе во время его нервного истощения второго июля позапрошлого года.

– Ты же сама говорила мне стать оптимистом, я стал, а ты опять недовольна! В чём же дело-то?!
"Как будто нельзя было раньше предупредить про игры, - думал Антон. - Ведь всегда же вредит отношением терпение недостатка до последнего, после чего такой неожиданный поток недовольства!"

II
Когда в очередной раз к Хибариным приехала бабушка, что не подавало Антону никаких надежд, он, сразу после приветствия поспешил продемонстрировать ей некие два, как он это назвал, новшества. Первым был настенный календарь с группой "Prodigy". Галина Архиповна спросила, конечно же, сколько он стоил, а Антон объяснил:
– Это подарок в школе.
– У меня вот тоже новшество – валенки! – добавила бабушка. Внук только подивился невзрачности этого новшества по сравнению со вторым их новшеством. Это была его игровая приставка «Денди». Он тут же включил одну из любимых игр – «Марио», ещё раз начав в неё играть.
– А ты сам там что-то делаешь или это есть, как показывает? – спросила бабушка.
– Я управляю одним героем, какую кнопку нажму – то он и делает. А ты не хочешь попробовать?
– Не-э!

Бабушка сразу съехала на разговор о русском языке, который в молодости преподавала в средней школе. Спросила Антона, убедился ли он после последнего диктанта, что в течение учебного года нужно повторять предыдущие темы. Антон в тот же момент сказал «мхм», но, не прекращая игры, поняв, к чему она клонит, исправился:
– Нет, главное – эту тему знать (забыл сказать, что те он и так помнит).

Бабушка ещё возразила во время его игры в «Марио». По крайней мере, как видно, Антон представил ей «Денди» максимально открыто, чтобы она не «сошла с ума», как предвещала мама.

Позже зачастили неурядицы с бабушкой во время игры. То она вслух вычитывала правила из учебника русского с комментариями, а под конец, когда Антон застрял на самом сложном уровне, на котором оказался впервые, заявила предельно демонстративно:

– Ой, ладно, я пойду на кухню, а то мне эта музыка уже на нервы действует; «Пи-пи-пи, пи-пи-пи»!
Когда она ушла, Антон слегка возмутился маме.
– А чего это значит-то вообще?
– Ну, не нравится ей эта игра.

После Антон убедился: «Кроме хорошей учёбы ей почти ничего моё не нравится». То она точно так же читала какой-то дополнительный материал по русскому, и ещё в этот раз у неё пропали листы с выписками из книги о лечебных растениях, на что Валентина предположительно ляпнула, что их выбросил Игорь, отчего Галина Архиповна никак не могла успокоиться. А после того, как пришёл зять, и она его стала расспрашивать, зачем он выкинул её записи,  тот всё это отрицал:
– Валите всё на серого, а серый отвезёт!

Антон вдруг вспомнил, что когда смотрел два тома книги, то вытащил из них листы и отложил, забыв про них. В вероятном месте он нашёл бабушкины листы. Если без принуждения, то Антон очень даже любил чтение. А ещё, когда бабушка их получила, Антон хотел при ней признаться маме, между прочим, что это он брал листы и забыл про них. Но мама всё равно его прервала жестами с мимикой, остерегая от стычки с бабушкой.

В другой раз Галина Архиповна читала вопросы в конце раздела учебника русского и задала один из них дочери, которая продолжала смотреть и комментировать игру Антона в «Марио».

– Валь! Ты чего не слышишь-то?
– Ну, подожди, мы играем! – ответила Валентина. Сказав «мы играем», она подчеркнула, что в данный момент она считает игру сына заслуженной.

Как видно, она опять изменилась, и это оттого, что Антон не стал хуже учиться. И от этого же она всё-таки приобрела ему два новых картриджа, которые он выбрал с помощью каталога.

А однажды бабушка уже прямо заявила с недовольством, что Антон долго играет:
– С шести часов!
– А Паша, когда мы у них были, вообще не прекращал играть при нас! – попробовала мама выгородить Антона.
– Ну, что ж теперь, Паша – пример? – высказалась Галина Архиповна, показывая, что для неё не пример любой ученик, который для Антона являлся исключительным примером, потому что лидер. Он и раньше уже понял, что бабушка всегда будет противодействовать его цели заиметь друзей, таких, каких он хочет.

В другой раз, уже в середине дня, когда он играл в «Chip & Dale-2» (во всех предыдущих описанных моментах он играл в «Марио»), бабушка стала советовать ему начать заниматься, а затем пошла к маме, и по этому поводу завязалась очередная дискуссия.

– Меня никто не заставлял заниматься, я всё время сама начинала, как только из школы приду или ещё поем, если захочу! – это тоже не было особенной новостью, ведь она готова была осуждать малейшее отставание от её тогдашнего прилежания – Он ещё не выздоровел (Антон часто простужался), а уже столько смотрит к тому же. 
– Но от этого он что, кашлять будет или чихать?
– Ну, ты, Валь, его защищаешь, а только хуже делаешь!

Был и кульминационный конфликт, длившийся в течение двух дней и ночи между ними. Однажды за ужином Антон засиделся на кухне в одиннадцатом часу, а бабушка уже легла спать. И вот, нашло на него веселье, которое вызвал на кухне выпивший отец, потянув, лёжа, пальцами ноги телефонный шнур, свисающий с холодильника. Затем, Антону захотелось вспоминать аналогичные моменты. Любил он компенсировать разные свои проблемы, если пока не дружбой, то весельем, какое могло бы быть связано с ней. А бабушка представила это себе как его неспособность сдерживать смех, ещё и тогда, когда нет причины. Когда Антон, смеясь, сел на галошницу в прихожей, бабушка тихо, но внушительно обратилась к нему из тёмной комнаты.

– Пора, Антон, прекращать смеяться, надо же спать всем!
– А чего меня папа смешит?
– А ты будь умнее и не смейся.
Позже, в районе одиннадцати, Антон сел в комнате с яблоками, которые попросил специально для отсрочки отхода ко сну.
 – Тебе надо уже в десять спать ложиться, а так сразу режим весь портится – убеждала бабушка, и Антон сразу при этом встал и вышел из комнаты. К моменту всеобщего укладывания ситуация только обострялась. Когда Антон стал ложиться на разложенный диван, а мама – рядом с бабушкой, последняя стала выражать ей возмущение всё тем же, и это привело к их ссоре. Закончилась эта ссора так: когда уже был выключен свет, Валентина сказала свои последние слова:
– Сама взбудоражила тут всех!
– Ну и уеду! – ответила Галина Архиповна, и сразу после этого Антон услышал в темноте, как она начала плакать (он ещё вспоминал летящие пули в игре «Марио»).  Через некоторое время встав и вернувшись он увидел, что бабушка сидит. Ребёнок старался не придавать значения этому конфликту и представлял, что когда заимеет друзей, то ему будет всё равно, хоть если здесь друг на друга будут подавать в суд. Утром, когда постель была собрана, бабушка с каким-то наклоном заглянула в комнату с не высохшими за ночь глазами и сказала: «Игорь, иди кури!». Вскоре ей пришла идея, с которой она вернулась в комнату и обратилась к Антону.

– Ты делал сам чай в сентябре? Пойдём, сейчас покажешь, как его готовил!
Её инструкции по приготовлению чая сами не отличались от сентябрьских, только их тон был менее довольным. После них она при Игоре, смотрящем на кухне телевизор, пригрозила внуку:
– Сегодня я с тобой поговорю!
– О чём?
– Найду, о чём!

С дочерью у неё тоже продолжался вчерашний напряжённый разговор, что было ясно Антону по доносящимся с кухни голосам. Сам он в это время играл на «Денди» в полученную в последний раз игру «Mickey Mouse».  Валентина, когда собиралась на работу в школу, и Антон обернулся, как бы специально подбодрила его: «Играй, играй!».

И вот, подошло время обещанного разговора. Бабушка сначала говорила Антону про то, что его будут за дурачка считать, если он будет без причины смеяться, что папа его на это самое и проверяет, что его в школе будут проверять, смеётся ли он над пошевелившимся пальцем. Тут она и сама проверила со словами: «Ну и что, что, вот, папа вчера стал…  это… ногой шнур тянуть? – она задрала ногу в шерстяном носке, и Антон, всё ещё желая открывать свою сущность, всё-таки ухмыльнулся.

– И о режиме. Разве можно столько сидеть за этими?!..
Но бабушка два раза прибегала и к улыбке: первый раз – благодаря Антону, когда он напомнил ей её собственный рассказ о том, как она захохотала сама от воспоминаний, а мама с дедушкой сразу прибежали, испугавшись, не сошла ли она с ума.
– А точно, я рассказывала! – вспомнила она с улыбкой и продолжила уже серьёзнее. – Но тогда я всё-таки быстро перестала смеяться, чтобы показать, что я не сумасшедшая.

А во второй раз она улыбнулась в завершение своей речи, словами: «Ты уж не говори, что я тебя учу!» – и теперь, наоборот, уже Антон не нашёл причины.
Когда вернулась мама, Антону оставалось только сообщить про бабушку.

– Как она изложила свою нотацию, так, вроде, и успокоилась.

Что касается отношения Антона к видеоиграм самим по себе, то они были поистине его отрадой, а позже и его стихией, и он ещё не встречал ничего более красивого и воодушевляющего, чем некоторые из них. Когда, ложась спать, он думал о них, то знал, что если его разбудят среди ночи и предложат в них играть, то он хоть даже тогда согласится и сыграет с не меньшим азартом. Пару раз даже сама баба Галя, при своих претензиях к игровой приставке, сумела обнаружить и её положительные стороны, говоря один раз:

– Во, игрушка-то какая! Никто, поди, больше не додумался такую купить!
– Да где же «никто»? – исправила её Валентина. – Когда Антон был в первом классе, уже у всех это «Денди» было!
– Да? А что же он раньше не попросил?

Хотя, Галине Архиповне было свойственно в разные моменты выражать противоположные мнения об одной вещи, и в этом году относительно «Денди» у неё было всё-таки гораздо больше претензий.

В отличие от нарочного мира, в играх Антону не надо было ничего придумывать, но они тоже стали частью его внутреннего мира. Чем больше созданное программистами сочеталось с его способностями в игре, тем больше игра принадлежала ему, входила в него, особенно последние достигнутые уровни. С другой стороны, его отношение к процессу игры больше, чем бабушкины претензии, портили его неудачи в игре.

III
Отношения Антона с матерью из-за школы во втором полугодии шестого класса начали стремительно портиться, зайдя под отметку прошлого учебного года. Проблема была всё та же, только она обострялась. Это был мамин надзор за Антоном, как на собственном месте, так и не на нём. Добавились её расспросы о том, куда он собрался идти, что собрался делать, усугублявшие конфликт своей никчёмностью. Разве Антон не мог, став на год старше, совершать новые действия в школе? Например, мама в него вцепилась, когда он решил пойти в столовую, в буфет за покупками. Он вдруг от этого остановился, а после замедлил шаг, и она в него вцепилась уже почти физически. И тут проходящая мимо учительница вступилась за него.

– Что это вы его так?

Она была классным руководителем старшего класса, как математик-методист этой школы, присутствовала на олимпиаде в другой школе, когда там был Антон год назад. После того она стало часто общаться с Валентиной Викторовной. И сейчас, когда Антон быстро сказал: «Ладно, я не пойду никуда!», – и стал возвращаться наверх, то у них опять завязался разговор. Но когда Антошка поднялся, то придумал спасительную хитрость, ведь кроме этой лестницы в школе была вторая! Он направился к ней с обычной скоростью, а затем начал спускаться по ней в столовую, а мама думала, что он никуда не идёт.

Совершая самостоятельные покупки в столовой, Антон всё равно не сравнялся с одноклассниками, и напрашивается вывод, что он, хоть и равномерно, но отставал от одноклассников в общении; стоило ему подняться на ступень выше, как они уже делали то же самое. А в чём заключалось их усовершенствованное общение, Антон и понять-то толком не мог, даже вслушиваясь в разговоры мальчишек. Они говорили ничуть не понятные ему вещи, и он не мог не только расшифровать их речь, но и догадаться, откуда она такая взялась. То ли они использовали блат, понятный только самим, то ли рассказывали события какой-то компьютерной игры, то ли ещё невесть что говорили, то ли просто упражнялись в бреде. Зато, Антон дал им новую моду своими самостоятельными покупками в столовой – моду принимать его за ходячий ларёк из столовой, не только им, но и ученикам других классов, и в большинстве случаев – за бесплатный ларёк. Ему никогда не удавалось всё купленное съесть самому: то ученики старшего класса попросят у него небольшую часть и заплатят два рубля, то одноклассники затребуют и отберут большую часть. И кто ещё, по временам, ходил покупать что-нибудь в столовой, тот со времени покупок Антона вообще переставал, желая использовать такую возможность. Например, Егор, которого раньше самого весь класс прижимал к стене, отбирая купленные в столовой чипсы. От остальных просящих не из своего класса Антону удавалось отмахиваться фразой: «Иди да покупай!». Но с покупками в столовой бывало и хуже. Вот, в кабинете истории, где обычно происходили истории, когда Антон поставил на стол коробочку сока с трубочкой, Егор начал выдавливать сок на парту. Антон решил было поскорей взять трубочку в рот, как Колчан с другой стороны сунул ножницы и отрезал её. Кругом хохот, возгласы; «Знаешь, чё он сделал?! Он отрезал!..». У Хибарина всё-таки настроение было не такое, да и мысли не такие, чтобы хотелось обращать на это внимание учительницы, и он просто решил положить вещи на грязную и клейкую парту.

Продолжим о Валентине Викторовне, это нас настолько увели в сторону обстоятельства одного из усугублений конфликта.

Следующее было для Антона самое ужасное, из-за вмешательства бабушки. До этого дела обстояли так: Антон крайне не хотел получать или обмениваться с мамой в школе какими-нибудь предметами без необходимости. В результате вышло событие, что характерно – дома, о котором он долгие годы не мог вспоминать без содрогания. Галина Архиповна что-то говорила про то, что мама, мол, ему что-то принесёт в школе, когда он уже почти собрался туда. Он шёл не к первому уроку и мама, которая как будто специально шла с ним к тому же уроку, сказала бабушке:

– Ты что? Разве он согласится, чтобы я ему что-то приносила? Попробуй только, подойди к нему с яблоком – сразу отбегает!
– М-м-м! Не-э-э! Это так нельзя!
Валентина тут её прервала, сказав, что им надо идти.

А ещё, чего стоило доверие Антона маминому совету не приносить в школу сменную обувь, каких неописуемых унижений в школе! Начала их Алика Мургасова.

– В сапогах пришёл! Если у тебя мать – уборщица, то чё, всё можно что-ль?!
Дальнейшую травлю Хибарина проводили: Колчан, Егор, Алика, Саша Куликова и Юля Пегова. Что с Антоном тогда делали, можно сказать только приблизительно: прижали к стене, волтузили по ней из стороны в сторону, наносили удары кулаками и ногами, Колчан давал щелбаны по носу, все перечисленные без исключения просто пихали и осыпали нецензурными и полуцензурными обзывательствами.

Ничуть не приятнее был тот факт, что мама, советуя Антону не приносить «сменку», не договорилась об этом со всеми дежурными на первом этаже у лестниц. Одни девочки-дежурные у лестницы требовали от Антона показать подошвы обуви. Тот знал, что в какой позе ни показать им хотя бы одну подошву, они все равно скажут ему переобуться, и это будет длиться до того, как мама подойдёт и оскорбит его своими «привилегиями», ещё и помешав их работе. Подобное произошло и по пути из столовой, когда Антона мама выслала оттуда с печеньем, сказав, что дежурных нет, чтобы он, мол, не опоздал на урок. (Большинство его одноклассников обычно слишком рано уматывали из столовой за своими, неведомыми ему, делами). Но когда Антон пошёл по переходу в основное крыло школы, то там одна из дежурных сразу, как только увидела его, выпалила:

– Так, во-первых, иди доедай там, откуда вышел, во-вторых, не плюйся! – и схватила его за свитер. А подоспевшая сзади мама, как всегда в таких ситуациях, окончательно раздавила его, словами:

– Так, пропустите, не надо свитер рвать!
У ребёнка появился мучительный вопрос: для чего маме нужно было давать эти идиотские советы, если не для его унижения? Она пыталась выдать это за привилегии ему, но это было рассчитано на унизительную для него ситуацию, в которую она вмешалась бы, чтобы её разрешить, и чтобы Антон, будучи уже униженным, не почувствовал бы унижения.

И, наконец, четвёртый вид усугубления конфликта Валентиной Викторовной – вмешательство в отношение Антона с классом. Если в пятом классе она говорила с учениками независимо от отношений с ними сына, то сейчас она стала вмешиваться не только в те отношения, которые его унижали, но и в те, которые сравнительно радовали. Например, у него отбирали пенал, и он был рад его выхватить, потому что с азартом ему это уже удавалось. И вот, в очередной раз метания Антона по классу за пеналом, заглянула мама с вопросом, на который Антон подавленно ответил:
– Пенал у меня отобрали!
– Ну, сядь, ничего с твоим пеналом не случится!

И, найдя ещё одну цель своего нахождения в классе, Валентина Викторовна попросила дневник у Тани Ермилиной и сунула его Антону на его последнюю одинокую парту, чтобы тот переписывал расписание уроков, излишне часто меняющееся, в свой дневник.

Ещё была такая игра: толпа прижимается к стене, с одной стороны упирается во что-то поперечное, а с другой – её толкает тот, кому выпало. И кто, в результате, из толпы вытесняется, тот сам начинает толкать. Всё-таки, в прошлом учебном году Антон не за эту игру поплатился шишкой на голове, тогда он не прижался плотно к стене и больше никуда не упирался. Поиграть в это «толкание» Антона приглашали одни девчонки, то есть, чтобы он стал среди них белой вороной. Но, что интересно, среди них была и примерная Таня Ермилина, которая уговаривала его мимикой. Тот пока отказывался, но когда они прижались к стене, подумал, что сможет играть, выполняя особое действие – толкая. И что же было дальше? Тьфу ты, ну ты, лапти гнуты, разогнуты, подогнуты, на телеге поезжавши, всех гусей передавивши! Опять Валентине Викторовне понадобилось подойти и помешать, сказать: «Не лезь к ним, не привлекай внимания». И когда Антон на следующем уроке – английского, отпросился в одно место, ходившая по коридору мама продолжала: «Они тебя специально хотят выставить напоказ, а ты к ним лезешь» – и ещё что-то высказала вслед, когда он спускался с третьего на второй этаж, потому что на третьем туалет был прокурен и закрыт. Мама прислонилась к парапету лестницы, глядя на него вниз.

То же было у Антона и с игрой в салки, только гораздо дольше. Любовь Ильинична ему из класса и при встречах неприятно выкрикивала: «Нельзя тебе так носиться!», а позже к ней подключились и некоторые другие учителя. А при более медленном беге с ним не хотели играть. Хотели только те же девчонки во главе с Сашей Куликовой, и поэтому мама про такие салки сделала тот же вывод. После возгласов: «Ты никого догнать не можешь!» – девочки начинали его задирать.
– Ты даже с девочкой не можешь справиться! Слабак! – приговаривали они. 
А сколько споров о салках было дома! Спасало Антона только то, что у него были несравненно лучшие игры – видеоигры на «Денди», иначе бы он тогда начал сходить с ума.

И последний пример поведения Валентины Викторовны, после которого будет сказано достаточно. Она зашла в кабинет английского, когда, во время урока, учительница оттуда вышла. И она попала на очередную склоку. После её вопроса, о том, что случилось, Катя Сачкова сказала, что Антон сам что-то такое делал. Валентина Викторовна вдруг взбалмошным тоном высказалась:

– Ну, конечно, а то я не знаю! – отчего и Катя (староста класса) тихо ответила тем же тоном. А Антон, действительно, принимал достаточное участие в склоке.
Валентина Викторовна поставила на стол какую-то матрёшку и, когда пришла учительница, объяснила ей: «Вот вам матрёшка – это термос, голова откручивается». Антон испытал привычное раздражение и оттого, что мама была всё в той же дурацкой одежде – в домашнем свитере.

Антону мамой был преподнесён и ещё один, но более терпимый, чем все остальные, сюрприз. При его спуске она сказала, что с ним хочет поговорить директор. Парень заинтересовался: может быть директор хочет поговорить о его положении в классе, о проблемах в общении и что-нибудь посоветует по этому поводу? Он спросил у мамы:
– А директор со мной хочет об оценках поговорить или о каких-нибудь отношениях?
– Об оценках, вроде бы.
– А больше ни о чём?
– Нет.

Ждал Антон в канцелярии довольно долго, затем директор подошла и, заметив его, слегка улыбнулась. Когда он зашёл из канцелярии в её кабинет, первое, что она спросила – это то, что они сейчас проходят по русскому языку. Так у Антона Хибарина потекли индивидуальные занятия аж с директором – Лидией Константиновной, у которой была та же специализация, что и у бабушки – русский язык и литература. В первый раз Антон не знал, что беседа так затянется. Свои особенности имели отдельные дни занятий. Когда у Антона был насморк, мама, в виде исключения, к директору его всё-таки отправила. А там, перед переменой, директор заявляет: «Так, ты заболел! Иди домой и полечись!». Мамы поблизости не оказалось, в отличие от моментов, когда это совершенно не нужно. Натыкаться на свой класс в поисках её Антон не хотел, да ещё и с насморком. И тут для полного «счастья» мимо прошли Колчан и Егор.
– О-о-о! Анто-он! – воскликнул Егор.
– Ты ещё откуда, жлоб? – процедил Колчан.

В другой раз занятий, Антон с трудом сдерживался от смеха, вспоминая смешной момент, произошедший вчера дома (после ремонта розетки, отец, проверяя, хорошо ли в ней держится вилка, стал крутить шнур и подпрыгивать). Замечая это, Лидия Константиновна делала со временем всё более строгие реплики: «А что это тебе так смешно?», «Так, ты смеёшься над «ручьём» (разбираемое слово)?..  А над чем?», «Хватит улыбаться, Антон!».

А из того, что не зависело от него, были постоянные приходы к директору по любым возникающим вопросам: чтобы что-то взять, отдать, обсудить, пожаловаться на детей или размножить на ксероксе бумаги. Кроме того, у неё в кабинете был всегда включён радиоприёмник до тех пор, пока в нём ди-джеем не было произнесено неприличное сообщение. Тогда она моментально его выключила – сначала взялась за розетку, а затем решила передвинуть мини-рычаг на основном корпусе.

Позже, Хибарин стал не одинок на индивидуальных занятиях с директором, вместе с ним стал ходить Вова Поречнов, который, при поступлении в среднюю школу перешёл из его параллели «А» в параллель «Б». Теперь он не учился в классе Антона, который успел получить от учителей прозвище «гадюшник». А жаль, подумал Антон, если бы Вова остался бы, может, класс и не назвался бы так. Вова был первым, с кем Антон решился заговорить об играх на «Денди». Единственное, что Антона немного не устраивало – это то, что Вова иногда проявлял на переменах большую, чем он, общительность с остальными. Подчёркиваем, что немного, потому что Антон был научен горьким опытом соперничества-подравнивания с выбывшим Алёшей Сидоренко. Не прибегая к этому снова, он старался больше общаться не перед Вовой, а с Вовой. Один раз Вова даже поборолся с Егором, не подрался, как Егор хотел с Антоном, а поборолся – они наваливались друг на друга и толкали в стороны. Что-то наподобие борьбы сумо. После, Антон спросил у запыхавшегося Вовы, кто победил, а тот ответил, что Егор.


IV
Из кучи школьных предметов был один-единственный, который именно своим содержанием значительно усилил стремление Антона к дружбе с крутыми - граждановедение. Вопрос: как же граждановедение могло его усилить, если оно, будучи придумано педагогами, не поддерживало крутость и ставило в идеал совершенно другое поведение? Ответ: Антон проверял, насколько ему удавалось удалиться от изображённых там идеалов поведения, а если это удавалось мало, это-то его и подстёгивало больше удаляться, чтобы заполучить крутых друзей. Антон сразу определил, что выполнение моральных норм в учебнике граждановедения оттянет его назад в его пока что незыблемом стремлении. Назад – это значит, к воле бабушки, к тому, что её тирания будет занимать значительное место в его отрочестве и юности, к индивидуальным занятиям с тем же Михаилом Георгиевичем, с Гогой, который будет задавать сверх общей программы, из-за которого Антон будет пропускать общие уроки и портить свою репутацию в классе. Парня завораживала мысль о том, с какой лихвой он покажет фигушки всем тем, кто планировал, чтобы его взросление шло отдельно ото всех.

Он не мог становиться таким учеником, как Таня Ермилина. О том, что он не пополнял ряды таких учеников, не скажешь, потому что таких рядов и не было. Поведение Тани было раритетом для всей школы. Из ряда вон Ермилину выносило такое её свойство, как переживание за свой класс. Например, когда один раз Любовь Ильинична покинула шестой «А» на уроке, и в классе началось полное сумасбродство – разбирательство, кто кому должен был передать какую-то записку и кто её куда спрятал. Казалось бы, лучшим в этой обстановке было бы не обращать ни малейшего внимания на класс и продолжать решать с максимально возможным усердием. Но нет, Ермилиной даже этого показалось недостаточно! Она перестала решать только для того, чтобы взглянуть на класс глазами, полными тревоги (хотя, они у неё всегда были такие) и спросить: «Какую записку?». Ещё, когда от неё отсаживался…  Егор, а учитель возвращал его на место, она, прекрасно понимая, что он снова будет ей мешать, расстраивалась тем, что…  он отсел. Это было видно из того, что она смотрела недовольно не на учителя, а на Егора, цокая языком и вздыхая. Как видно, сказав, что Таня была примерной ученицей, ничего о ней не скажешь.
 
Антону доставляло удовольствие самому удручать её своим поведением. Вот, когда Колчан, доставая вещи из портфеля, громко хлопал ими об парту, то Антон, подойдя к своей последней парте, решил ему подражать. Таня на него уже заранее печально смотрела, и он, глядя на неё же, поднял над собой портфель, скорчил припадочную физиономию и грохнул его об парту, даже напугав Колчана! Ещё, когда по математике был параграф «коэффициент», дома-то Антон с ним познакомился, но в классе решил виду не подавать. Он отлично знал, что все удивятся названию параграфа и несмотря на то, что уже выучил его, постарался как можно громче и протяжнее произнести вместе со всеми: «Чего-о-о?», – а Ермилина при этом вздохнула. Так что, разочарование в Антоне Тани вкупе с его удалением от идеалов поведения в учебнике граждановедения, было для него важным признаком обретения идеологии лидеров.

Запасным вариантом у Антона было его общение с Ринатом. То есть, Антон старался дружить именно с ним, значит без соперничества-подравнивания, но одновременно старался дойти в дружбе дальше – до лидерства. Но фатальность до такой степени не могла отстать от Антона, что даже эта дружба сошла на ложную! Со стороны Хибарина особенностью могло быть только введение в общение элементов лидерства, крутизны. Получается, что Ринат успел вперёд него пресечься в стремлении к этому. И не только из-за своего опыта, но ещё и из-за опыта выбывшего Алёши Сидоренко.

Рината ещё в прошлом полугодии однажды после уроков запинал Колчан, а затем, пройдя в своей новой компании ещё раз мимо Рината, плачущего и меченого подошвами, Колчан высказался: «Так тебе и надо!». Антон примерно тогда просил Рината, пользуясь специальной лексикой класса:
– Слушай, не водись с этим п…!
– С каким, с новеньким? А я сам по себе, хочу – вожусь, хочу – дружу!

Ринат считал, что у него больше знаний о лидерстве, чем у Антона. Поэтому, после неудачи Алёши Сидоренко образовалась альтернативная крутым коалиция – Арифулин, Цоколев, Джения. Эта коалиция не сопротивлялась лидерам (не была классной оппозицией), потому что в ней присутствовал Денис Цоколев, который после примирения с Егором сам бывал крутым.

То Ринат, после своей просьбы Антону на уроке подсказать ему и полученной рекомендации думать самому, цокнул языком и выпалил: «Всё, я с тобой не дружу!». То, когда Антон подражал лидерам в лексике, Ринат предупреждал его: «А я твоей маме скажу, что ты матом ругаешься». То он крайне демонстративно обижался на то, что сам подталкивал сказать. Один раз он пнул под партой своим ботинком ботинок Антона и проголосил: «Знаешь, как это обидно!»

С Сидоренко у Хибарина не получилась настоящая дружба из-за того, что тот раньше успел притереться к лидерам, а с Арифулиным – из-за того, что тот раньше успел противоположное – пресечься в стремлении к ним. Значит, всеми учениками в шестом «А», кроме Зухры Мургасовой, раньше, чем Антоном, воспринималась какая-то особая истина, относящаяся исключительно к классу. Взгляд на эту истину был с разных сторон, но главное – что она была одна и недоступна Антону. А недоступна она ему была из-за советов ему, в отличие от всех, нерегулярного посещения школы, а также, из-за частого и бессмысленного присутствия рядом с ним матери, сопротивление которому отвлекало от этой истины.

Присутствие в альтернативной коалиции Нодара было обусловлено его рассудительностью не по годам и тем, что он один раз плакал всё из-за того же крутого, лидера из лидеров – Колчана. А тот ещё вдобавок сделал непонимающий вид, спросив у Нодара: «А х…(почему) ты разревелся-то?».

Когда Антон стал пытаться подходить к Ринату совсем, как ему чудилось, по-лидерски, то тот один раз как протянет: «Отста-а-ань!», – и у Антона обида возросла до холода во внутренностях. В другой раз его остановил Нодар: «Ладно, не лезь к нему!». В столовой Антона Ринат сгонял с места: «Здесь занято, здесь Нодар сидит!».

Но один раз Хибарину всё-таки удалось вставить слово в их разговор. Он подсел к ним на подоконник, в переходе между двумя корпусами школы, молча, без всяких закавык и стал прислушиваться к их разговору. Нодар говорил, что живёт в одном доме с друзьями и называл тех, с кем ещё хотел бы жить, назвал одного из параллельного класса, знакомого из продлёнки. Антон начал говорить своё именно по этому поводу, и как только он сказал: «Да…» – Нодар на него сразу стал  внимательно смотреть, Антон этому даже удивился и продолжил:

– И я бы тоже хотел жить вместе с друзьями как раз.
Заодно, он спросил у Нодара, в каком доме он живёт. Тот сказал: «А вот он!» – и показал в окно, на котором они сидели, на длиннущий и при этом ещё высокий дом-«пилу». Дом получил такое прозвище из-за своей длины, небольшой изогнутости и лоджий с их вертикальной ребристостью.

Так неожиданно прост был разговор Нодара с Ринатом, в отличие от лидеров, к которым, наоборот, можно было подходить только с какой-нибудь закавыкой, а если будешь просто стоять с ними и прислушиваться к их разговору, то тебя моментально отгонят, как мошку. Но дружба с альтернативной коалицией была для Антона не конечной целью, а запасным вариантом, а то бы в дальнейшем у него всё бы было иначе, а точнее – лучше. Нодар, во время соперничества-подравнивания Антона с Алёшей Сидоренко, не подходил тогда к Антону, потому что он был гораздо менее общительным, чем сейчас Ринат. Ринат, вдобавок, уже начал свой способ общения с лидерами – Димой и Ильёй – разговоры о футболе. Антон же на футболе до школы не успевал заострять внимание из-за своего нарочного мира, а сейчас посчитал, что для разговоров о футболе необходимо лишнее, кроме учёбы, запоминание и не захотел этим воспользоваться.

В шестом классе Антону Хибарину показалось, что если бы он был девочкой, то быстрее бы смог обзавестись дружбой, потому как среди девочек не была распространена такая сложная политика. От того, что он в ней не разбирался, его школьная жизнь и была такой сумбурной и тяжкой. Разгадывать этот ребус ему не хотелось, прежде всего потому, что он состоял из одних уязвлений.

Но и к Антону вскоре пришла идея способа походить на лидеров в физическом развитии, занимаясь каратэ или ещё какими-нибудь единоборствами. В класс приходили делать объявления о школах каратэ и прочего. Первым делом Антон поинтересовался у мамы о возможности пойти на такие занятия. Она ответила, что надо получить разрешение у врачей, а Антон сказал, что сможет ждать, не теряя надежды, примерно год, а до того дома подготавливаться зарядкой. Антон ни на что сразу не соглашался, а у мамы спросил так:
– Если ещё раз придут предлагать расписание занятий, мне можно брать?

V
Один раз Антону удалось прорваться в сторону общения с лидерами. Когда Колчан зашёл в класс вместе со своим внеклассным приятелем, имевшим стоящие волосы, за что Антон про себя прозвал его ершистым, то из-за него, вместе с Егором все подвалили к Антону. Он ел яблоко и в один момент решился протянуть его перед Сашей Ямщиковым и выпалил: «На, кушай!». Захохотали и Егор, и Колчан, и ершистый, в чём Антон убедился, специально глядя на них. Он не понял, что конкретно в этом смешного, если не нелепость, но результат, безусловно, согрел ему душу. Любовь Ильинична сразу после этого произнесла им: «Так, отстаньте от него!». Антону показалось странным, что когда его когда-то били, классный руководитель не вмешивалась, а когда просто подошли поговорить – вмешалась. Кстати, Любовь Ильинична была весьма под стать поведению лидеров, и отношение её самой к ученикам не назовёшь гуманным, прежде всего из-за скрытности и готовности после подарка ей поступать несправедливо. Следует ещё одно подтверждение того, что Антон быстрее бы обзавёлся дружбой, будь он девочкой – для начала девичьей дружбы достаточно единственной положительной эмоции.

А через несколько дней после его, так сказать, шутки, вообще была организована его травля. Колчан его не просто бил, а с какими-то специальными трюками. Например, ногой в живот он ему попал, находясь… в прыжке, да ещё и с разворотом, и, одновременно с болью, Антон почувствовал обиду, что он так пока не умеет, что это использовано не им, а против него. Ещё, рядом кто-то воскликнул: «Вау!». Затем, Антона стали держать ершистый и Сиверцев, а в это время Егор использовал изобретённый им способ издевательства – сдёргивал штаны, это уже раньше перенял у него Колчан. Не забыла своего дела, подскочила и Саша Куликова, напала на него за то, что он, будучи уже затравленным, отмахнулся от неё с её придирками, немножко толкнув. И тут появилась Валентина Викторовна. Антон увидел сзади Колчана, прижавшего его к стене, как мама подходила в быстром темпе. В следующую  секунду она развернула Колчана к себе и начала кричать:

– Так, ты что творишь?! Тебя чего, к директору отвести?!! – тот в ответ тоже завопил. – Ну, зачем штаны снимал?!! – она дёрнула его схваченную руку вниз.
– Ну, правда, не снимал он штаны! – заступился за Колчана ершистый. И на самом деле, в этот раз их сдёргивал только Егор. Антон стоял ни жив, ни мёртв, не отходил от стены, и его сверлила взглядом от окна Юля Пегова.

Войдя в класс, Антон заметил борьбу Колчана с Димой Есиным, она была игривой, но Антону было приятнее думать, что она настоящая, потому как в такой борьбе ему очень хотелось поддержать любого противника Колчана. Так вот, во время его борьбы, Антон спихнул его портфель со стула. Дима рассмеялся, а он схватил пенал Антона и швырнул его об стул так, что он отскочил как мячик и очутился на полке шкафа.

– Чё, ты думаешь, я твоей мамы так боюсь? Да я её на х… пошлю!
– Да ты лучше бы меня боялся!
– Ко-го-оо?! Те-бя-а?! П…, б…, какого-то?!
– А ты о маме не думай, если бы не она, то я бы тебе и сам тогда… Сам бы тогда...
– Отп…, да?
– Мхм.

Тут Антон распустил нюни, но вдруг… что увидел впереди! Денис Цоколев надел капюшон сзади кофты и тряс головой направо и налево. Антона это развеселило и получилось так, что зашедшая учительница, когда все встали, увидела Антона одновременно и с улыбкой, и со слезами. Ему пришлось объяснять, что произошло, как всегда тревожно уставилась Ермилина. Учительница посоветовала ему пересесть в другой ряд (в его ряду Колчан сидел перед ним), но где парта была не ближе. Он пересел, хныча, а Колчан стал корчить ему рожи, передразнивая. Денис рассчитал, что от его выходки Антон не будет хихикать весь урок, и это просто компенсирует его уныние. Тем более, что Антон всё равно должен был вспомнить причину своих слёз, объясняя её учительнице. Если Денис сделал это, чтобы развеселить его, то потому, что он помнил его добро. Когда ещё в начале пятого класса он был расстроен до слёз, и его вдруг начали толкать и просить догнать, только чтобы развеселить, Антон, несмотря на свою необщительность, тоже подошёл к нему и, что ему было совершенно не свойственно, толкнул, уверенно сказав: «Да беги ты!». И после этого Денис всё-таки побежал и на его лице, так же, как теперь на лице Антона, вместе со слезами появилась улыбка.

Опять же Антон не мог тогда сопоставить факты и увидеть, каким ценным другом мог бы для него стать Денис. Насколько верны были в первом классе его советы не дружить с Егором, на которые Антон обижался! А Егор тем временем с Антоном не дружил, а подлизывался к нему, чтобы тот ему доверял, пока он не завёл более общительных друзей, а к нему не применил унижения и издевательства.
Но, с точки зрения некоторых учителей, особенно Любови Ильиничны, Денис был далеко не идеальным. Но и это мы можем объяснить тем, что Денису было свойственно высмеивать слабость характера (на то она и слабость, чтобы подвергаться исправлению!) и излишняя для учителей проворность, часто мешавшая им. Но для Антона это даже не расходилось с его смелостью, честностью, рассудительностью. Денис интересовался всякой поведенческой альтернативой и обладал даром лучше узнавать тех, в ком она заключалась. Ведь никому бы больше не удалось одновременно и занимать хорошее положение в классе, и самому быть хорошим на взгляд Антона (на взгляд учителей быть хорошим никому не удастся при такого рода лидерстве, как в этом классе).  И если бы Антон верил ему ещё в первом классе, его школьная жизнь не была бы такой мрачной.

Когда Антон в тот же день поднимался наверх, на последний урок – классный час, то наверху лестницы его встретила мама, со словами: «Так, иди домой! Посмешище устраиваешь!». На классном часе Антон всё-таки побывал. Когда он пришёл домой, а чуть позже пришла мама, она бросила на него насмешливый взгляд, как будто он мало подвергается таким взглядам в школе. Антон спросил: «Чего ты?» –  а она, насмешливым же голосом: «Ничего!».

Значительная часть следующего лета у Антона была испорчена его напоминаниями  маме об этом дне, со слезливыми упрёками в бывшей на ней нищенской одежде, в её общении на работе с одними нищими старухами и в развязном характере её вмешательства, а она на всё это делала ему встречные упрёки…

VI
Перед двенадцатым днём рождения Антона, отец спрашивал его:
– Может, тебе лучше просто магнитофон в подарок? – при этом у Хибариных, кроме сломанного «Романтика-406», не было магнитофона.
– Ну, наверное, магнитофон – тоже неплохо, но «видик» всё-таки лучше…

И от настойчивости Антона по поводу «видика», он получил, мало того, что не на сам день рождения, а заранее, хоть это и не принято, за пять дней до него, ещё и сразу два подарка – двухкассетный магнитофон «Sony», к которому нужно было только присоединить колонки, и, конечно же, видеомагнитофон, такой же марки, как и телевизор. И опять у Антона пошевелились нервишки из-за того, что папа долго настраивал «видик» на работу, после чего он стал смотреть приобретённую вместе с «видиком» кассету с диснеевским мультфильмом.

Содействовало получению Антоном столь ценных подарков то, что он заказал их давно – сразу после Нового Года, таким образом, дав время для накопления денег. Парень посчитал нечестным, что он получил эти подарки заранее, что он не мог получить их на сам день рождения, без подарков в который он бы не был праздником. Моральное поздравление – это само собой, но нужно было что-то ещё. У Антона на этот счёт появилась идея. Он прослушивал на новом магнитофоне личную запись осени девяносто шестого года, заодно и в память о старом магнитофоне, и при прослушивании хохотал до слёз над своими кривляниями в девять лет, ведь всё там уже забыл. А после он наименовал то творение «Вечерний разговор-96» и стал весь охвачен желанием сделать на новом магнитофоне аналог под названием «Вечерний разговор-99».

И вот, наступил двенадцатый день рождения Антона Хибарина. У него вышла запись, хоть и не вечерняя, а наоборот – как только он проснулся, так сразу начал читать инструкцию, чтобы сделать её. Там не было ничего сложного – поставить определённый рычажок в определённое положение, вставить кассету в деку «В», потому что кнопка записи есть только там, и нажать эту кнопку, которая нажимается только при вставленной кассете с язычком защиты записи. Когда кнопка нажалась, и загорелся огонёк, Антон, ещё не прослушивая результат, воскликнул: «Э-гей, по-моему, получилось!» – и эти слова стали самыми первыми из всех записанных на магнитофон «Sony». Новая запись и стала ещё одним подарком на сам день рождения и, как бы, один из подарков раздвоился, с помощью магнитофона был сделан ещё один.

Затем Хибарины поехали на машине – бордовых «Жигулях» седьмой модели. Появление в школе урока москвоведения создало у Антона с мамой манию бывать в разных парках Москвы. После Бирюлёвского дендропарка, Царицына, Коломенского и даже Сокольников, было сегодня решено ехать в Битцевский парк, что в Чертаново. Мама перед этим вроде как обычно зашла в магазин, а как вернулась, оказалось, что купила плёнку «Kodak». Когда они приехали, Антон ещё не выходил, а оглядывался, а мамой уже была вставлена и прощёлкана плёнка и использован первый кадр. На нём папа отвернулся, не любя фотографироваться. Они зашли в Битцевский парк, но там, кроме леса и асфальта, ничего не было, даже скамеек. Дальше стояли урны и мусорные баки. Хибарины отошли влево от асфальта и там продолжили щёлкать друг друга. Перед фотографированием с мамой Антон, будучи затюканным её следованием за ним по школе, отчасти уже инстинктивно встал чуть поодаль от неё.

– А чего чего это ты так далеко-то? – упрекнула Валентина. – Смеяться все будут! Прижмись ближе.
– Да стой ты спокойно! – сказал также Игорь.
Смеяться так и так не стали, потому что все эти фото из-за их невзрачности Антон посчитал совершенно не годными для демонстрации в фотоальбоме.

После дня рождения Антон продолжил делать аудиозаписи. Нежелание никого вести с ним диалог во время этого привело к тому, что запись утратила не только часть названия «вечерний», но и всё название «Вечерний разговор». Только девяносто девятый год остался верен в изначально задуманном названии. Но, к тому же, Антон не стал вести монолог, а воспользовался приобретённым во время нахождения в нарочном мире умением вести беседу с кем-то воображаемым. И если тогда у него были «телезрители», то теперь – «радиослушатели». На запись «Вечерний разговор-96», сделанную на старом магнитофоне, Антон налепил, фрагментами, новую запись. В начале каждого фрагмента Антон говорил слово «примечание» (эти примечания были крайне нелепыми), а в одном фрагменте просто гаркнул. У парня появилась ещё одна идея. Он стал записывать прочтение учебника граждановедения, которое любил за то, что противоречием ему проверял возможность обзавестись друзьями-лидерами. Он прочитал при записи наиболее ценные в этом отношении параграфы. Это было ответвлением от его разговора с воображаемыми радиослушателями, который, кстати, стал наполняться юмором. До этого запись была катастрофически нелепая, а под конец она уже стала походить на юмористическую радиопередачу. К ней относилось такое прощание со «слушателями»:

– Ох, а эти-то меня сегодня достали, телезрители, вернее, радиослушатели…  Так, да это я с кем говорю, опять что-ль с вами?! Да пошли вы! Знаете куда? Далеко! За тридевять земель!! И не показывайтесь здесь поблизости, чтобы я вас не видел, чтобы ни духу от вас не было, ничего от вас не было!!! …У меня ещё, кстати, вчера день рождения был, и вчера так приставали, и сегодня, да что ж это такое, когда покой наконец-то будет?! Человеку же тоже нужен покой!! Всё, а теперь идите на хрен и не появляйтесь больше никогда!

Валентина переиначила идею Антона записывать граждановедение, заменив его самым сложным предметом – историей. Спустя два дня после дня рождения она предложила сыну записать пару параграфов по истории. Антошка, конечно, хотел не столько получше выучить эти параграфы, сколько снова прибегнуть к записи. Вскоре он освоил с помощью инструкции другие виды записи: с радиоприёмника – этой много занималась мама – и с другой кассеты.

Но, кроме памяти о дне рождения, Антона стала одолевать память о последней драме в школе – травлей, организованной Колчаном, со вмешательством мамы. Ещё бы! Ведь его истинной целью было не приятное отмечание своего «бёрздника», а заполучение друзей-лидеров. Удручённый этими воспоминаниями, он начал говорить маме:
– Ты понимаешь, что ты меня опозорила перед друзьями (забыл сказать слово «возможными»)?
– Хорошо, я постараюсь так больше не делать! – ответила под конец Валентина, у которой было хорошее настроение.

Ещё, Антон вслух унизил своё отражение в зеркале, и такое унижение от самого себя посчитал наиболее действенным для развития в себе крутого мировоззрения. Главное было, чтобы его никто не видел и не слышал.

VII
Летом девяносто девятого года был апофеоз двух явлений – желания Антона быть крутым и бабушкиной тирании. Оттого, что эти явления были противоборствующими, лето и было таким ужасным для Антона. Его ещё изводили воспоминания об этом лете.

Началось лето с убеждённости Антона в том, что со своей стороны он сделал всё, чтобы иметь друзей. Другими словами, он полностью приобрёл идеологию лидеров в общении. Но приобретение её – одно дело, а приобретение дружбы – другое. Чтобы перейти от первого ко второму, парню нужно было сделать ещё кое-что. Даже эта идеология у него стала какой-то кустарной.

Признаки идеологии лидеров у Антона были следующими. Во-первых: Антон старался минимально обращать внимание на наставления бабушки, никак на них не реагировать – не положительно, это в первую очередь, но и не отрицательно. А равнодушно подстегнуть наставления он был не прочь, например, заорав: «Чего-о-о?!». Во-вторых: Антон, хоть и не любя политику, предпочитал тот общественный строй, при котором лидерами являются те, с кем он хотел дружить, то есть существующий в настоящий момент общественный разброс, официально именуемый демократией. В-третьих: он избегал любого творчества и вообще того, чтобы умничать, очаги творческих начал внутри себя он тщательно гасил. В-четвёртых: его желание иметь друзей было особенно страстным и нетерпеливым.

Для развития у себя этой идеологии, Антон, по сути, преломил себя, но последовала новая неудача: своей цели он за лето так и не достиг, зато бабушкина тирания всё лето процветала. Свою идеологию он начал развивать на пустом месте, вследствие абсолютного незнания того, из чего она должна развиваться. А она должна была развиваться… из общения как такового. Точнее, было бы у Антона общение изначально, он бы знал, из чего должна была развиваться идеология лидеров. Отсюда становится ясно, что к общению невозможно прийти с помощью рывков и преломлений себя, оно должно быть непринуждённым со стороны каждого, оно может быть только основой идеологии лидеров, а не результатом, на который Антон рассчитывал. Любое мировоззрение – это оболочка, окружающая то, из чего создана. У Антона она окружала пустоту, так как он начал развивать данное мировоззрение с абсолютного нуля. Пустота, окружённая оболочкой – оказывается, недаром такой символ используется для обозначения нуля в математике. Стоило бы идеологии лидеров развиваться естественно, из общения – его бы она и выражала. На это Антона направляли, во-первых, его нарочный друг Сергей Сергеевич, а во-вторых – уже реальная личность, его одноклассник Денис Цоколев. Ошибкой Антона было то, что он не разглядел и не перенял роль их обоих – его неудержимо поманило место лидера в общении. Те, с кем Антон хотел дружить, поскольку находились вне его оболочки-идеологии, постольку оттеснялись и отграничивались ей от него, чего Антон не понимал и, тем более, не хотел. Но его поиск друзей был поистине безрассудным.

Кроме Новомосковска и Треполья, у Антона пока ни разу в жизни не было других мест пребывания летом. На пути в Новомосковск на машине, проезжая мимо экскаваторов, шурудящих землю на песчаном карьере вдоль дороги, он думал о тех ребятах, которые обычно шумят там во дворе до позднего вечера. Он в этом момент стал надеяться на то, что тот факт, что они его не видят и не слышат, исправится этим летом. Иначе, для чего он приобретал свою идеологию лидеров? Его уже в дороге и каждый день в Новомосковске не покидали упоительные мечты о том, как, обретя друзей-лидеров, он будет выходить на улицу, чтобы без предупреждения уезжать с ними на свою дачу (лучше, когда там никого не будет) или на дачу кого-нибудь из них на автобусе, по пути совершая что-нибудь особенное, ходить-бродить вместе с ними по улицам города и дачного посёлка, и многие взрослые будут считать его мелким хулиганом. В круг его интересов тогда входило: американский фантастический сериал «Секретные материалы», музыкальная группа немецкого происхождения, но поющая по-английски под названием «Scooter» (по-русски – «Самокат») и, наконец, граждановедение в последующих классах, учебники для которых мама купила, когда он ещё был в пятом классе. Последнее было всё по той же причине – противопоставлением граждановедению Антон укреплял свою идеологию лидеров и желание найти друзей, только не развивал способность к этому. Также для укрепления воззрений, которых уже достиг, он задал маме пару вопросов.
– А как бы выглядела наша школа, если бы все ученики в ней были Таней Ермилиной?
– Была бы неестественная тишина на переменах, ни одного толчка и ни одного лишнего звука. Все бы ходили, как послушное стадо. Каждый, кто пришёл бы в школу, удивлялся бы: «А что это здесь так тихо? Отзовитесь кто-нибудь! Это что, школа для глухонемых?».
– А если бы все ученики были мной?
– Писк, визг, толкотня.
Это было то, что Антон желал услышать. Он знал, что если бы все ученики были Колчаном, было бы ещё хуже просто писка, визга и толкотни. Но аналогичный вопрос о Колчане задавать не стал, так как необходимые подтверждения уже получил.

Один раз, добираясь до дачи с мамой, после автобуса, идя по своей улице, Антон встретил возле горки песка двух лиц, наблюдавшихся прошлым летом при первом отъезде в Москву, прямо с дачи. Это были соседка через участок Саша Петрова, на год младше Антона и сосед напротив Ваня, младше Антона на четыре года. Их Антон заметил, только зайдя за горку, за ней их не было видно. Саша как-то удивлённо сказала: «Здрасьте!» – она впервые увидела Антона без очков и поэтому узнала только его маму. А Ваня не оборачивался и копал песок совком.
 
С Сашей у Антона не возникло пока ничего иного, кроме всё того же соперничества-подравнивания. Его всякие игры с ней были только в девять лет. А теперь их, по сути, и не должно было быть, так как желаемые Антоном друзья-лидеры, могли быть, в первую очередь, только среди мальчишек. У него уже прекратилось соперничество-подравнивание с Алёшей Сидоренко, потому как тот выбыл из его класса год назад, и с московским соседом Кириллом – просто исчерпалось, надоело. И с Сашей оно у него тоже исчерпалось бы, если бы не Ваня. Вообще-то, Антон считал самой престижной дружбу с теми ребятами, которые постарше его (каким у Колчана был ершистый). Но здесь не было другого варианта, кроме дружбы с второклассником. Ведь ровесников себе в дачном посёлке Антон поблизости не встречал, мальчишек из подростков тоже, а к тем, что бывали возле городского дома, подойти оказалось практически невозможно – они слишком хорошо друг друга знали, каждый день шумно бывали вместе и обычно до позднего вечера. На даче же к соседям напротив внук постоянно приезжал на дачу уже два года, но подружился Антон с ним только этим летом, по острейшей необходимости. Когда Ваня присел на корточки на дороге, Антон выглянул из своей калитки, их бабушки разговорились, и, наконец, Антон вышел из калитки с совершенно непринуждённым видом и начал что-то говорить при Ване, задавать ему ничуть не особенно важные и не сложные вопросы. Получился их первый разговор, из которого выяснилось, что Ваня уже знает, как зовут Антона, а тот, для подтверждения лично от него, спросил: «А ты – Ваня, да?» – Ваня кивнул.

– Вань, а Лара здесь? – спросил дедушка Антона, Виктор Захарович.
– Мхм.
Антон не понял, кто это, а Ваня вывел из своего дома собаку, небольшую, чёрную и кудрявую.

 В этот день произошло ещё многое: Антон с Ваней и его Ларой бегали до перекрёстка улиц и обратно, Виктор Захарович, вроде, улыбался, но такие эмоции у него, у бабушки, да и у самого Антона были только в этот раз. Они играли, по определению Вани, в «войнушку» – ложились в траву по разные стороны от дороги, стреляли друг в друга из пальцев, голосом, кидались, по Ваниной системе, охапками травы или стеблями одуванчика – «гранатами» и высокими, твёрдыми стеблями с корнем – «минами». Закончился первый день дружбы тем, что Ванин дедушка подвёз Антона с мамой на машине. В машине Антон, подчёркивая, что он – москвич, спросил у Вани:

– А ты когда-нибудь видел Кремль собственными глазами?
– Нет, так не видел.
– А я живу в Москве и видел.
Выйдя из машины, Антон оглянулся, Ваня с улыбкой сказал «пока», и Антон ответил тем же. Для самого Антона всё это было неплохо, но увидел бы с каким мелким существом он сдружился кто-нибудь из его крутых одноклассников – был бы ужас. 

VIII
  Валентина Викторовна уехала работать в школе до июля, впервые, так как прошедший учебный год был первым в её официальной работе. Антон с самого начала посчитал это выгодным для себя, но всё вышло более чем не настолько гладко. Его следующая встреча с Ваней, уже при одной бабушке, сопровождалась её наставлениями.

– Так, играйте, но только далеко не уходите, и чтобы никаких камней и палок! Палкой можно в глаз попасть или в живот.
Антон с Ваней, начав общаться, вскоре подобрали с земли короткие сучья, Антон начал махать своим внизу, задевая тот, который был в руке Вани, но тут его в бок просверлило:
– Так, счас загоню!! Ну-ка, бросили палки!
 Ваня тихо сказал "ой", а Антон, как и в любом подобном случае тогда, не подал никакого вида, у него только похолодели внутренности. Они несколько секунд помахали руками так, как будто у них ещё были эти палки. Позже, Ване вдобавок зачем-то понадобилось вынести камень размером с апельсин, привязанный на конце верёвки. С одной стороны ему сказал его дедушка: «Чего схватил? Ты мне чего-нибудь…  или стекло выбьешь этим камнем!». Когда он вошёл обратно, Антону с другой стороны сказала бабушка:

– Я ж сказала, чтоб никаких камней и палок!
– Да он не у меня! – пояснил Антон.
В следующий раз прибытия Антона с бабушкой на дачу, Ваня вышел в самое начало их улицы. Антон заметил в его руках лук, из которого стреляют.
– Вот хорошо, из лука постреляем! – как-то непроизвольно сказал Антон.
– Мхм, никакого лука! – тут же осадила его бабушка.

В этот же день Антон с Ваней ходили в лес к Виктору Захаровичу, который откапывал там кирпичи для обстройки ими веранды дома. Вернувшись, они зашли в Ванину калитку, надели свои панамки на палки и засунули панамки во входную дверь дома, не показываясь там сами. В это время Ванин дедушка находился там с соседом – Евгением Петровичем. После возгласа Евгения  Петровича: «У-у!», – Ваня с Антоном заглянули в дом, и он сказал им:

– Здорово! Идите ещё девчонок напугайте! – он имел в виду двух своих дочерей – родную и падчерицу, находящихся в его доме.
– Погнали! – тут же крикнул Ваня, и они незамедлительно ринулись к дому Евгения Петровича. Для них это была превосходная идея! Забежав в калитку, они, наоборот, покрались тише мыши и снова надели кепки на палки. Вот, они обошли веранду, вошли в дом, протянули к первому дверному отверстию кепки и завыли. А услышав первый шорох, дёрнулись назад и пулей выскочили из калитки. Во второй раз они дошли до калитки медленно, и всё повторилось, только из дома раздалось: «Опять они!». В третий раз, как только они зашли за дом, услышали: «Насть, они идут!». Они, как всегда, выбежали, но сразу же обернулись и стали возвращаться шагом. А из-за веранды им навстречу выглянула падчерица Евгения Петровича по имени Оля, в руках у неё было…  водяное оружие – пластмассовая бутылка с дырками на крышке. Оля протянула: «А-хга-а-а! Идё-о-те?! – и  теперь Ваня с Антоном побежали назад, поливаемые струями воды. Первым вариантом, как дать отпор такой поливке было набирание воды в рот. Родная дочь Евгения Петровича – Настя, вместе с Олей стояла с тем же вооружением, Оля опять протянула: «А-хга-а-а! С полными рта-а-ми?!». Но струи из дырок были мощнее, как мальчишки не прыскали изо рта навстречу им. Но затем они стали давать отпор по-настоящему – к счастью такие бутылки с дырками на крышке оказались распространены, на участке Антона они тоже нашлись. Виктор Захарович выбрал бутылки с водой почище, и мальчишки воспользовались ими, тем более, что бабушка сказала, что в рот набирать не надо. Ваня с Антоном с одной стороны и Настя с Олей – с другой, дружно и тщательно друг друга обрызгивали. И эти брызги были полезны в жаркий июньский день. Единственное, что пришлось сделать Антону – это переодеться в рубашку похуже, чтобы возвращаться домой сухим. При опустении бутылок мальчишки заправляли их из бочки на участке Антона, а девчонки – из своей.

И для Антона всё бы продолжалось так же чудесно этим июньским днём, если бы не первая, совершенно неожиданная подлянка от Вани. Произошло это после того, как Оля и Настя вдруг, подойдя к ним, протянули из карманов…  конфеты, чем Антон был достаточно удивлён. Вот только лица у них были пренебрежительные. Девочки двинулись к перекрёстку улиц, и Ваня высказал намерение, которое уничтожило Антона.

– Они пошли на другую улицу, к пруду. Пойдём, спросим: можно нам пойти туда, чтобы догнать их. Ты у своей бабушки спрашивай…
В результате заданного Антоном вопроса вышел один из самых тяжёлых моментов его жизни. Перед вопросом он посмотрел, как его задаёт Ваня своему дедушке. Он не слышал ответа его дедушки, слышал только, как перед ним он протянул: «Ну-у-у…».
– Всё, мне дедушка разрешил, а тебе бабушка разрешила?
– Счас…   спрошу – и  он  подошёл  к  Галине  Архиповне  и  приступил  к  задаванию  вопроса. – Мне  счас  Ваня  предлагает  пойти…
– А далеко?
–  Да вон, на ту улицу, – он показал рукой её местонахождение. – Где пруд.
– Э-ээ, туда-то?! Не-э-эт!! – у бабушки выпятилась нижняя губа – Туда я тебя не пущу!
– Но он же сейчас туда пойдёт!! Ты тогда тоже что ли иди!
– Нечего там делать, не-э-эт!
– Ну чего: «Не-э-эт!» – воскликнул Антон в отчаянии.
– Ну, нет, Антон, нет!! Даже и не говори!
А тут и Ваня зашёл в калитку, чтобы окончательно раздавить его.
– Антох, ну чего, идёшь со мной?
– Нет, Вань, он не пойдёт! – ответила за него бабушка. – Мало ли что там может случиться!
– Ну ладно, я пошёл! – совершенно обычно сказал Ваня и двинулся.
– Вот, он идёт сейчас, почему ты его отпустила-то? – спросил  Антон у бабушки уже со значительно искажёнными чертами лица.
– Ну, это только до поры – до времени!
Уже не в силах ничего спрашивать, Антон зашёл в дом, чувствуя, как у него дрожит подбородок, щиплет носоглотка, и глаза наполняются слезами. Это было одно из чудовищных проявлений его фатума, называемого по-русски законом подлости. Ведь среди тех, кто старше его, были желающие возвысится над ним просто потому, что они старше; а Ваня пошёл на другую дачную улицу без него, без старшего. Другими словами, когда, уже наоборот, Антон оказался старшим, то всё равно над ним не менее гадко возвысились. Ваня абсолютно не подумал о том, что Антон будет чувствовать при таких обстоятельствах, как его друг, да ещё и старший на четыре года. Не мог подумать по тем же законам крутизны. И этим был нанесён первый значительный урон их дружбе. Метаясь по дому туда-сюда, Антон намеренно опрокинул на бок маленькую табуретку. Галина Архиповна подошла к дому и спросила: «Чего тут?». Антон, стараясь сказать спокойным голосом, глубоко вдохнул и через выдох протянул: «Ничего!».

Вскоре его окликнул и Ваня – отсутствовал он всего минут пять. Антон вышел к нему на крыльцо, но не поворачиваясь, чтобы спрятать слёзы и побыстрее убрать их с лица.

Брызгание продолжилось, и его последний итог был приятным для Антона – он высох быстрее всех: и Оли, и Насти, и Вани. Значит, он был меньше всех намочен, и Ваня не победил девчонок, а он победил. Ваню, за сырость и нежелание прекращать, его дедушка отругал и шлёпнул пониже спины, и он моментально заплакал с визгом. Так их с Ваней эмоции уравновесились в этот день. Дальше Антон хотел, как минимум, поддерживать своё общение на отметке этого дня (за исключением одной неполадки).

Позже, на даче объявилась Саша, соседка Антона через участок Оли и Насти. Она была первая, с кем Ваня (да и Антон, только раньше) начал здесь общаться. Вышла она из своей калитки какая-то понурая. 
– Здорово, Вань! – Антон начал всматриваться в её лицо. – Ну, чего смотришь, здорово! – Антон ответил тем же.
Вскоре она начала задирать Антона цеплянием слова за слово и, в конечном итоге, называя его дебилом и угрожая: «Так, ну всё!».

Мы не отрицаем, что он не имел достаточно ума в общении, то ли дело в учёбе, и можем объяснить причастность к этому мамы. Она была единственной, кто этому не возражал. Отец Антона по этому поводу мог только ругаться, а не приводить примеры более умного поведения.

Когда Антон с Ваней, как обычно, мотались по улице и зашли за Сашкин дом, Антон услышал её невнятный выкрик, после чего резко обернулся на дом, и она поспешно закрыла створки окна на втором этаже. Мальчишкам очень хотелось повторить те же действия с пластмассовыми бутылками. И они прибегли к этому тогда, когда Сашка стала ходить по улице с девчонкой с другой улицы (не оттуда, где пруд, а с другой стороны). К ним, вскоре, присоединилась и третья. Сами они не начинали брызгаться и вообще подчёркнуто не замечали мальчишек, только трепали языками. Сашка кидала взгляд на Антона только затем, чтобы посмотреть сквозь него. И мальчишки первыми, без предупреждения, напали на них с брызганием, просто вынудив Сашу раздобыть такие же бутылки на своём участке и вести ответную атаку. Ваня с Антоном использовали засады в кустах, чего не было при брызгании с Олей и Настей.
 
Ещё, у Саши был старший брат – Витя, достаточно хулиганистый, часто доезжавший до дачи на автобусе с одними только друзьями, в общем, имевший такой статус в общении, о котором Антон только мечтал. Один раз, они с сестрой смотрели из окна на втором этаже на дома Вани и Антона. Саша, уже привычно, стала задирать Антона, а когда он отвечал, Витя тоже что-то крякал оттуда. Но! В этот же день создалась ситуация, в которой Витя был…  совершенно растерян! До этого казалось: чтобы Витя и был растерян – это за гранью реальности! Произошло это вот при каких обстоятельствах: они с Сашей шли на пруд, у неё на плече была шина для плавания. Антон облокотился на свою калитку, Ваня был рядом, и, проходя мимо них, Саша снова стала задирать Антона, используя какие-то нерусские слова. Тот, как всегда, реагировал на это как мог. И вот тут-то на Витю и нашло смятение – он стал переминаться с ноги на ногу, его взгляд стал растерянным и беглым. Дело в том, что с одной стороны, он не мог поддержать свою сестру, так как Антон бы увидел, что он, лидер в общении, защищает девчонку, и этим бы он принизился. С другой стороны, он не становился и на сторону Антона во избежание семейных скандалов с сестрой. На него было давление с двух сторон, от которого он и замялся. Когда Витя смотрел в окно, и Антон был далеко, он говорил специально с такой громкостью, чтобы Саша его расслышала, а Антон – нет. Теперь же оба находились рядом. Мы полагаем, приступа растерянности с Витей бы не произошло, если бы с ним был кто-то третий, являющийся его другом.
 
IX
Но настоящую тиранию от бабушки Антон ощущал всё-таки не на даче, а дома. Если Сашка хотя бы понимала, что своим поведением задевает и злит его, делала это осознанно, то Галина Архиповна, наоборот, надёжно себе внушила: что бы она ни делала—всё на благо внуку, или же в этом просто ничего такого нет. За лето были и исключения, но, во-первых, слишком редко, во-вторых, только когда бабушка делала не то, что сама хотела сделать сначала. При этом, один раз она сказала Антону с мамой: «Извините мою оплошность!».

Самым противным Антону был аспект тирании, связанный с его учёбой, оттого, что был самым несправедливым, когда он ещё ни разу в жизни не получил «двойку» перед поступлением в седьмой класс. Летом у бабушки всё получалось даже строже, Антон должен был заниматься учёбой каждый день и сразу с утра.
– Что тебе вечер-то? С утра сделал и весь день не привязан!
– Ну, конечно! Не хватало ещё, чтобы я летом был привязан!

Антон, конечно, старался ни малейшим образом не реагировать на её недовольство, но он только старался, а это переходило всякие границы, и без возражения он просто не почувствовал бы себя человеком.  Он думал: "Те, кто перед окном с утра до позднего вечера, к чему они привязаны?". Этот пункт своих рассуждений он не озвучивал бабушке и совершенно зря.

И, заметим, объективно Антон, пожалуй, вполне бы смог уделять по утрам внимание задачам, но проблема была в факте бабушкиного принуждения – раз, и в том, что учёба не помогала заводить друзей – два. Поэтому Антон сам подрезал себе крылья в учёбе.

В другой раз, когда Антон намеревался гулять, он возразил бабушке всё по тому же поводу.
– Ты ж сама и говорила, что летом надо больше всего гулять. Значит, летом надо, в первую очередь гулять, а заниматься – потом.
– Ах ты, хитрая лиса! – усмехнулась Галина Архиповна.
Был ещё один момент, от которого Антон потом долго содрогался. Бабушка угрожающим тоном спросила у мамы, когда та приехала, на кухне:
– А вы что, сегодня ещё не занимались?! – и через секунду возмущённо протянула: – О-о-о!

Выходя один раз из квартиры, она сказала:
– Заниматься нужно обязательно, чтоб потом зимой легче было. – Антон услышал это, находясь в спальне.
И ещё, когда Валентина сказала ему:
– Счас пока будем заниматься, – Галина Архиповна, снова выходя из квартиры, поспешила выразить согласие.
– Да! Перед дачей всё успейте сделать и поедете! – мама, заметив огорчение Антона, притворно простонала и в этом было хоть какое-то сочувствие.

 Когда мама ещё отсутствовала, Антон собирался гулять с дедушкой, которому бабушка делала разные наставления, сначала такое:

– Ты только там не останавливайся ни с кем разговаривать, а то Антон встанет, не будет знать, куда себя деть, – это ещё для Антона было верным. Но затем последовало такое наставление: – И ни в коем случае на этом чёртовом колесе не катайтесь!! Это так опасно! Там, с него можно слететь наверху, позвоночник сломать!.. Не знаю, как Валя допускает.
Антон услышал это в спальне из кухни и вышел в коридор, чтобы не возразить, а просто добавить своё.
– А там ещё маленькое колесо есть.
– Всё равно, Антон, можно сорваться и позвоночник сломать.

Антон испытывал тиранию, а бабушка этого не осознавала. За всё лето положительные эмоции Антона связанные с ней почти стопроцентно отсутствовали,  приехав к ней, он был вынужден слушать только «обязательно» да «ни в коем случае».

Зайдя в прогулке с дедом в ближайший лес, Антон ему иронично сказал:
 – Пойдём тогда в парк аттракционов, кататься не будем, только посмотрим… посмотрим, как люди позвоночники ломают, – он посмотрел на деда, тот слегка кивнул. На новомосковском чёртовом колесе они с мамой катались прошлым и позапрошлым летом. В первый раз маме показалось, что оно временами трясётся взад-вперёд без движения, особенно на вершине. А бабушка узнала обо всём этом только в это кошмарное для Антона лето.

 Слишком глубокий шрам, не такой, как казалось на первый взгляд даже самому Антону, оставили в нём мамины следования за ним по школе с бабушкиными потаканиями и последствия всего этого. Последствия заключались в его избегании помощи домашних в одевании и раздевании и используемом ему в ответ нападками. Но его бы поддержал уважаемый бабушкой Владимир Ильич Ленин, ведь ему в возрасте Антона было противно видеть, как седой слуга стаскивает валенки с одного барчонка, пришедшего в гимназию; своими помощниками во всём Ленин называл свои руки.

Когда, в отсутствие мамы, Антон с бабушкой и вышедшим вперёд дедушкой двигался с дачи к автобусной остановке, то на его ботинке один из шнурков был слишком длинным и болтался. А Галина Архиповна с момента отправления с дачи твердила ему по этому поводу, что ей нужно завязать ему шнурки правильно, пока он не остановился в овраге, чтобы самому по-новому завязать шнурки.
– Тьху, какой прям недотрога! Другой бы счас сказал: «Бабушка, мам, завяжи мне!».
– Чего-то я такого не видел.
– Ну, ты не смотришь и не видишь.

Дальше Антон продолжал идти весь сжатый от молчаливого возмущения. Его удерживало нахождение в этой и подобных ситуациях, наряду с отрицательным, и положительного, благодаря его идеологии лидеров. Положительное заключалось в том, что если он искренне недоволен этим, то это достаточное выражении идеологии лидеров. Ничего бы не значило, если бы он про себя был согласен, но делал вид, что возмущается.

Эх, а какие чудесные впечатления другим летом оставил Антону тот овраг, где теперь происходила такая ерунда! Как окрестный вид для него омрачился! И вообще, он заметил, что этот посёлок двадцать третьей шахты довольно красив – с находящимися в нём полем, лесом, лужайкой, прудом (уже упомянутым не с лучшей стороны), самой шахтой – горами угля, покрытыми золой, длинными изогнутыми улицами и домами, среди которых не было двух одинаковой постройки. Но его отношение здесь с окружающими контрастировали с красотой.

Даже в ванной Антону не удавалось мыться самому. Когда он уже мылся, то сопротивлялся бабушкиной помощи, а она продолжала: «Ну никто ж не видит!». И это-то, когда ему было уже двенадцать лет!

В конце июня вернулась мама, а после, Антон с ней всего на неделю вернулся в Москву. Что он там ожидал в первую очередь – это учебник граждановедения за седьмой класс, в который он перешёл. Но он увидел учебник только за восьмой класс. Мама сказала, что тот учебник в Новомосковске. От чтения этого он пока воздерживался, думал, ещё рано, прочитает через год, чтобы не заподозрили, что он интересуется граждановедением. Несколько дней он воздерживался, а затем стал вчитываться в учебник для восьмого класса. Ещё, парень захотел искать принадлежности для дружбы с Ваней, одной из которых был водяной пистолет. В этом плане оказался ценным магазин «Детский мир» в том районе, где он прожил первые пять лет своей жизни, там на втором этаже, водяной пистолет был в продаже. На первом этаже Антон приобрёл микроскоп, увеличивающий в шестьдесят раз, потому как увлекался оптикой после того, как начал смотреть в лупу почти одновременно с собиранием кубиков. И, наконец, в одном из лотков перед «Детским миром», Антошка обзавёлся картриджем с видеоигрой «Spiderman», причём, как и планировал, отдал деньги и попросил игру сам. Со времени переезда Хибариных из того района «Детский мир» изменился до неузнаваемости и снаружи, и внутри, даже сменил название на какую-то «Галерею «Водолей». Они продолжали фотографироваться в парке «Царицыно», так как Валентина вставила большую плёнку – на тридцать шесть кадров. Мама упрекала Антона в том, что тот фотографируется с каким-то кислым лицом. Второй раз за лето приехав в Новомосковск, Антон встретился с долгожданным учебником граждановедения за седьмой класс и сразу стал в него вчитываться, пока бабушка возмущалась маме на кухне по поводу пьянства его отца.

В первый день приезда съездили на дачу, где Ваня показался сразу, как только завернули на свою улицу. Когда Игорь двинулся на машине в лес, находящийся в конце улицы, чтобы взять у тестя кирпичи, которые он там откапывает, Антон вдруг поспешно предложил Ване последовать за машиной бегом и так, чтобы не отставать. При этом он сделал несколько быстрых шагов и, убедившись, что Ваня повторил их за ним, побежал. Сашка, стоя возле своей калитки, сказала: «Ой, дураки прям!». Добежали до самого дедушкиного местонахождения.

– Вы от дома что ли прям бежали, в пыли, в газу? Так можно? Нельзя!
В дедушкиных словах Антон не обнаружил ничего особенного, особенное было, когда они с Ваней вернулись к дому. Дед стоял к ним спиной и сообщал бабушке: «…И бежали прям до самого… этого…». Та вышла и подала свой грозный голос.
– Так, вы почему за машиной бежали?!! Я вышла, кричу им, а они и бегут, и бегут, и бегут, да что это такое-то?! Ты-то, Антон, что, не понимаешь что-ли? И если машина остановится, то челюсть может выбить!
– Да я останавливался, выкрикивал им, – добавил Игорь.
Когда они бежали, Антон не слышал ни ту, ни другого. Он, конечно, вскипел против такого напускания без предупреждения, но сейчас это компенсировало не только осознание того, что он вскипел, но и факт его поступка, выдающегося в сторону хулиганства, что соответствовало его идеологии лидеров.

Антон планировал приобрести больше вещей для поддержания дружбы с Ваней, кроме водяного пистолета и обнаруженной им прошлым летом завалявшейся подзорной трубы. В первую очередь, ему ещё нужны были наручники, потому что он помнил, как, когда он был в первом классе, Паша приезжал к нему с ними. Мама вскоре отыскала и купила игрушечный набор полицейского, где были наручники, свисток, пустая пластмассовая дубинка, пустая пластмассовая рация и пистолет, стреляющий присосками. Антон сразу представил этот набор Ване, когда с ним стояла Саша.
– Вань, кричи «ура»! У нас теперь набор полицейских, можем арестовывать!
Тот стал рассматривать наручники, использовать их на себе, а когда Саша принялась выпрашивать у него велосипед, стал отгонять её.
– Мхм, как он пришёл, так всё! – высказалась она.

Но в дружбе Антона с Ваней всё-таки намечалась тенденция к упадку. В общем плане это выглядело так: Ваня не хотел не только признавать, что Антон старше, но и даже дружить на равных, стремился всегда проявлять превосходство в инициативе. Антон же не придумывал заранее, чем они будут заниматься, думал, что раз носит идеологию лидеров, то сможет придумать, когда понадобится. Он заранее знал, что дружба с младшим таит в себе опасность не суметь показать, чем ты старше (тогда это для него значило иметь больше знаний, но не по учёбе, и инициативы в общении) и опозориться больше, чем в дружбе с ровесником или со старшим. Но у него изначально не было иного варианта. Единственное, что он мог делать – это поддерживать Ванину инициативу, как слуга.

Например, когда Оля и Настя были одни на своём участке, Ваня ринулся туда, и Антон услышал Олин голос.
– Что, интересно прям так?
– Да, очень даже интересно! – подскочил туда Антон.
– А тебя вообще сюда никто не звал!
Вот и всё! Затем, Антон позеленел от зависти к Ване, когда Настя рассказала:
– Ваня такой деловой, пробрался сегодня ночью к нам наверх и весь клад там нашёл – конфеты.
– Никуда я не лазил! – попробовал возразить он.
– Ну да, а то я не видела! – сказала Настя и даже улыбнулась, видно ей то было весело.

Антон понимал, что необязательно ночевать на даче (в его доме не было условий для ночёвки), чтобы делать что-то подобное, если уметь, можно это сделать и днём. Конечно, Настя могла и сочинить это и улыбаться своей удачной выдумке, но он знал, что у Вани есть наклонность к таким действиям. Валентина Викторовна подозревала, что когда Ваня подрастёт, будет хулиганом «похлеще Егора». Хоть Антон, иногда, всё-таки проявлял инициативу, от неё всегда было только хуже.
Вот, сидели мальчишки на Ванином участке, возле маленькой бочки с водой, где плавали две лягушки, болтали воду, пихали лягушек, затем Антон достал одну и предложил: «Давай Сашку напугаем?». Ваня восторженно ответил: «Давай!». Когда Саша вернулась на свою улицу на велосипеде, выпрошенном у Вани, Антон поднёс ей лягушку в зажатой ладони, когда раскрыл – Саша взвизгнула и сбросила ему на ногу велосипед. Антон закряхтел и, когда она побежала к своей калитке, запустил лягушку ей в спину, от которой она отскочила. Когда подбежал её подбирать, начал искать, Саша его, совершенно неожиданно, выпятив нижнюю челюсть, стала руками отпихивать от своей калитки, задирать на него ногу, делая вид, что пинает и закрыла калитку изнутри. Впервые появившись после этого, она поинтересовалась у него:
– Ну чего, получил пинка?
– А я чего-то ничего не почувствовал!
– Ну, в следующий раз почувствуется!
После этого, Антон сразу начал собираться уезжать с дачи и уходил мимо ищущих упавшую лягушку: Вани, Саши, её мамы и бабушки. На остановке к Антону с мамой подсела бабушка и дополнительно омрачила его: «Там уже сидят в песочнице, играют с Сашей». Дома Антон посмотрел пару серий «Секретных материалов», идущих поздно вечером, они были достаточно жуткие и этим-то хорошо его отвлекли от произошедшего на даче.

 Сашка и в следующие дни находила поводы для отпихиваний Антона с задиранием на него ног. Тогда он плюнул в её сторону, но специально мимо, а она, в ответ на это, плюнула прямо в него и зашла в свою калитку. Антон с Ваней изображали полицейских с помощью того набора, гонялись по выражению Вани, за «заключёнными», которыми были Сашка и её подружки с другой улицы. Антон назвал Ваню и себя по-английски – Джон и Энтони, рацию он изображал настоящей, по которой с ними связывается «шериф», даже при Сашке, которая на это сказала: «Ой, ваще дебилы!». Присоски не летели, а падали вниз, когда нажимался курок, лучше было использовать водяной пистолет. А ещё, Антон добавил бинокль не из набора, но сказал, что он оттуда же.

Наибольший упадок дружбы произошёл, когда Ваня захотел поиграть с Антоном в песочнице. Он стал выкапывать ров совком, ставить туда машинки из своего дома, а когда Антон стал делать то же самое, оказалось, что это нужно делать у себя, отдельно. Антон стал делать свой ров – опять не так, Ванин ров стал подкапываться, и тот возмущённо воскликнул: «Да не умеешь ты в машинки играть!» – злобно зыркнув на Антона. И какое же жалкое лицо было у этого, мнящего себя крутым! Затем подбрела Сашка, она знала, что в песочнице уж точно превзойдёт Антона, и всё, что ей с её ехидством было нужно – это позлорадствовать. Когда Ваня смёл все постройки Антона, чтобы они не портили его построек, и на их месте стал делать свои, Сашка до ужаса ядовито усмехнулась. Антон, с наворачивающимися на глаза слезами, продолжал, как придётся, возиться в этой дрянной горбатой песочнице, как будто ему это вообще было надо. Но к концу Антон вроде бы развеялся, и, когда уезжали с Ваней на машине его дедушки, Ваня доставал из кармана на чехле переднего сиденья какие-то свои каракули на бумаге и хихикал.

В другой раз сидения мальчишек в песочнице, Саша сначала выглядывала из своего окна на втором этаже.
– Чего, интересно так? – крикнул ей Ваня.
– Да, знаешь!
Затем, выйдя, она снова выпрашивала у Вани велосипед (а Антону он был недоступен из-за врождённого нарушения равновесия).
– Давай, Вань, так: я тебе даю две кружки ягоды – ты мне даёшь два круга. Я за просто так никому ничего не даю, – с усмешкой добавила она.
Тут Антон сразу с завистью подумал: «Во какая хорошая наглость! Мне бы выпал случай прибегнуть к подобной!».

Когда Ваня с Антоном были в песочнице одни, игра не была лучше, Ваня всё время задирался: «Ну и у кого лучше гараж?!». Валентина Викторовна один раз заявила: «Если ещё раз будут разногласия – не разрешу больше играть!».

Зато у Антона вдруг вышла и наибольшая удача за всё лето, причём, когда Вани рядом не было. Они с мамой вышли из леса, и он упросил её идти на картофельное поле, к дедушке, чтобы одному пройти по своей улице. А в её начале, у леса был ещё один пацан и он в тот момент что-то делал на дороге. Антон прошёл мимо него, тот на него посмотрел искоса, Антон его обошел и, набрав воздуха и собравшись, выпалил:
– Слушай, здесь какие-то палки не растут?
Тот резко обернулся и не сразу спросил:
– Какие палки?
– Ну, которыми «фьють-фьють»! – Антон помахал обеими руками в стороны. И тот вдруг… забежал в свою калитку и был таков. (Перед этим Ваня показывал Антону растение, при очищении которого до стебля получается светло-зелёная блестящая палка).

 Антон рассказал об этом событии по порядку: бабушке, маме и Ване. Все рассмеялись, но, конечно, особенно приятна ему была такая реакция у Вани.   

Х
Читатель заметил, что как развёрнуто мы не написали о фактах того лета, мы не переставали топтаться вокруг одних и тех же понятий, твердя их: тирания, идеология лидеров, тирания, идеология лидеров… Если читатель утомлён такими повторениями, он может отложить книгу на некоторое время, мы не возражаем. Просто это говорит о том, что то лето было для нашего Антона самым, так сказать, идеологизированным и, как следствие, самым однообразным по событиям. Сейчас мы будем не то, чтобы снова связывать что-то с теми же понятиями, мы обозначим пик выраженности однообразия лета в противоборстве двух позиций.

Когда Антон вышел на прогулку с мамой за неимением друзей возле дома, стал ей констатировать, что, вот, бабушка чаще всех дома им недовольна. И тут Валентина Викторовна подтвердила это одним рассказом.
– Да, она и мне жаловалась, приставала: «Ты не требовательна к нему!», «Ты не раз будешь плакать от него, если по-своему будешь воспитывать!», «Ты мать – ты и виновата!».
Антон только глупо ухмылялся и молвил:
– Да-а! Если уже такие проблемы по поводу моего воспитания, о чём ещё тогда можно говорить?

Для него это сообщение было небывалым подтверждением его идеологии лидеров. Бабушка собиралась его перевоспитывать, а ему несравненно больше было нужно давать отпор Саше, чем ей, согласно…  читатель сам знает чему.

 В выработке мировоззрения Антону как раз и была нужна помощь, нужна гораздо больше, чем в завязывании шнурков. Окружавшие Антона взрослые поспешили только  показаться умнее его, возвыситься над ним и только от этого считали воспитание успешным. Фразы наподобие: «Чего я (она) тебе подружка что ли?» – только сообщали Антону о том, что он отлично знал без них: что у него нет друзей, а из родителей не бывает друзей, таких, которые нужны для смелости в обществе.  До наступления совершеннолетия у человека, как правило, нет чёткого мировоззрения, но Антон был исключением, его подвели к нему редкостные обстоятельства. Со своим нарочным миром он был помещён в ночь ожидания, в которой вдалеке проплывали зовущие картины жизни, но вблизи на него надвигались тени, чтобы закрыть со всех сторон. Эти тени – унижения в школе, нападки дома за его желание элементарной самостоятельности, за дурашливость, которой был детский юмор, не получивший образца, и на прочее. Во время надвижения теней Антон не ступил на место, на которое падала хоть какая-то порция света, не получил энергии откуда-то свыше. Он просто начал выдавливать из себя соки, из которых образовалась его идеология лидеров.

В августе потянулась череда вечеров, в которые Антон тоскливо задавался фатальным вопросом: «Почему у меня нет друзей, когда я изо всех сил стараюсь их заиметь?». Он озвучил этот вопрос маме на кухне.
– Вот, Ваня, какой он друг, если он какой-то капризный: только ему всё надо подавать, только себя хочет показывать?
Мама ответила с лёгкой ободряющей интонацией:
– Будут ещё друзья! 
– А когда? – спросил Антон, попытавшись теперь добиться чего-то большего.
– Ну, когда перестанешь тревожиться по этому поводу.

Наблюдая в окно за, казалось бы, нескончаемой игрой в футбол своих сверстников, Антон очень удручился проблеснувшей в нём альтернативной мыслью: «Наверное, мне незачем искать друзей, вот, допустим, я имею друзей и что дальше?». Он моментально стал гнать от себя эту мысль, и на смену ей пришла другая: «То, что ко мне приходят такие мысли, подчёркивает мою ничтожность. Как я могу выбирать последующие ступени улучшения жизни, когда я ещё не ступил на первую? А чтобы ступить на неё, я не должен сомневаться в правильности того, чего ещё не достиг».

И напоследок всего летнего пребывания Антона в Новомосковске был ещё один бабушкин сюрприз. Парень часто играл на «Денди» (приставка была привезена туда во второй приезд) в игру «Adventure of the Disneyland» и однажды захотел сыграть в неё во второй раз за день, вечером, полдесятого.
– Иди, только побыстрее настраивай – сказала ему мама. Она сидела рядом, когда он начал. Но вскоре зашла бабушка и, в понимании Антона, продолжила лишать его этого лета.
– Меня это будет убивать, если у вас там эта штука будет. И ноет, и ноет, и ноет весь день!
– Ну, можно сделать без музыки, – ответила Валентина.
– Да и без музыки-то чего? Ерунду такую придумали – детей к телевизору привязывать.
Антон же после этого только перевёл мамино внимание на процесс игры, сообщая, какое место в ней как лучше пройти. Но для него этот момент тирании был особенно изощрённым.

Хоть какое-то значение этому лету добавили особенные прогулки Антона в августе. В них были географические открытия, связанные с Цыганским посёлком. Они были не в один день, как в предыдущие летние периоды. Совершал он их, как догадывается внимательный читатель, с мамой, всё по той же причине. И при этом, согласно своей идеологии лидеров, Антон старался, наоборот, дистанцироваться от компаний детей и подростков и обнаружил, что в Новомосковске таких компаний достаточно много, заметно больше, чем в Москве. Он заметил это и маме, а она пояснила, что Новомосковск и сам меньше Москвы, и плотность населения в нём меньше, и потому в одном подъезде, в одном доме, на одной улице все знают друг друга лучше, чем в Москве, а в деревне – ещё лучше.

– Там уже опасно хулиганить, школа там одна, стыдно, например, в кого-то плюнуть, иначе все дети и их родители могут узнать – все живут совсем рядом.

Можно сказать, в деревню Антон с мамой и отправились. По рекомендации Антона, как и всегда при географических открытиях, они прошли по асфальтовому продолжению их улицы так далеко, как ещё не ходили. После железнодорожного переезда от неё стали отходить в разные стороны тропы, грязные из-за дождя, она завернула вправо, где впереди была грязь, а слева – дачные дома. Когда по ней завернули, Антон услышал едущую машину, они отошли в сторону; когда это повторилось, он сказал: «Вот тебе «здрасьте»! – думая, что им придётся постоянно так отходить из-за едущих машин. Вскоре, дорога опять завернула, пойдя в первоначальном направлении. Следующий её отрезок был самый длинный в их прогулке. Слева был забор, а за ним – дачные дома, не деревенские, а именно дачные, потому что короткие, каждый заезд туда закрывался металлическими воротами. Справа было какое-то широкое поле, открытое всем ветрам и, казалось бы, придающее силы в том, в чём надо. За полем, вдалеке, виднелись здания шахт, а сзади был уменьшенный в размерах Залесный микрорайон. Когда Антон уже собирался повернуть обратно, он оглядывался, чтобы вокруг не было людей, чтобы никто не заметил, как они ни с того, ни с сего развернулись. Сделали это за следующим поворотом дороги, но с одним человеком, стоящим у трактора, всё-таки встретились второй раз. В этот день географические открытия закончились.

Затем, Антон с мамой с той же дороги свернули налево, после железнодорожного переезда. После поворота точно перед ними возвышалась новомосковская телебашня, справа люди ключами открывали калитки, значит, здесь были обычные дачи, цыганских поселений пока не было. Тропа завернула направо, и слева от неё появился овраг. Другой его край был ниже и имел россыпь домов без одинаковой постройки. Этот овраг они проходили в четыре дня и каждый раз по-разному.
 
Дальше были цыганские поселения – то, что дало название всему посёлку. О них можно было судить по стоящим с двух сторон телегам, в которые запрягались лошади. В посёлке Антон с мамой повернули обратно, когда дорога примкнула к другой наискосок. Встретилась им уже и одна цыганка, вышедшая из своего дома, и тут Антон тихо произнёс
 – Вот и цыганка! Сейчас пристанет!
 – Да ничего она не будет, боишься – не шёл бы сюда! – и цыганка, действительно, прошла молча и даже глядя в сторону.
На обратном пути были видны Залесный микрорайон и Пятый Богановский микрорайон, несмотря на совсем не малое расстояние от них обоих.

Антоном лучше оценивалась прогулка с мамой ещё и если она была совершена после дождя, когда всё как будто отлакировано, блестит – листья, асфальт – и воздух более свежий. И этим летом добавился ещё один фактор, сразу ставший главным – отсутствие встреч с компаниями детей и подростков.

В следующий раз, от предыдущего места поворота обратно, где, кстати, слева появилась кирпичная стена с заездом в гаражи – цыганские гаражи! – они прошли за гаражами. И наконец, справа, за металлическим мусором, открылся пустырь. Гараж деда находился дальше, в микрорайоне возле телебашни, которая отсюда выглядела особенно высокой. Самой далёкой точкой географических открытий в то лето была межа на пустыре. Впереди были чётко видны трубы «Новомосковскбытхима», правее – продолжение россыпи домов, более цивилизованное – с асфальтом и фонарными столбами. От тропы к химкомбинату это продолжение отделял ряд высоких деревьев. А при взгляде назад чего только не было видно! И Залесный микрорайон, и Пятый Богановский микрорайон, и два самых высоких дома в Новомосковске – двенадцатиэтажные, и горбольница, и верхняя часть злополучного этим летом чёртова колеса! Всё это даже не виднелось, а как бы плавало. Антон не думал, что возможно увидеть всё это сразу, оказалось, нашлось на определённом расстоянии определённое место, откуда это возможно. Впечатлила и телебашня своей близостью, а также тропой к себе – прямой и на удивление простой, ничего не имеющей. Этим дополнительно подчёркивалось значение телебашни во всём окрестном виде. Она как бы была границей между всем многим видимым вокруг, пропитанная отвесными лучами солнца, выходящими из расщелины в облаках. На луч была похожа и она сама, и тропа, ведущая к ней, она словно являлась продолжением тропы, и тропа заканчивалась высоко над землёй. От настолько лучистой картины Антон даже ощутил щекотку в животе. И сам Цыганский посёлок он посчитал расслабляющим местом.

Прочитав перед отъездом из Новомосковска роман Максима Горького «Детство», Антон заметил, что описанное в нём детство совпадает с его детством по качеству отношений с людьми.

В Москву вернулись после заезда в Треполье, как и прошлым летом. Только так выдавалась возможность заехать туда раз в год. Причина невозможности заезжать чаще от Антона не зависела. Он учился, а родители работали и по поводу своей работы лаялись друг с другом.

Чего Антон точно не любил в деревне – это того, что при проезде по ней всегда встречается кучка его сверстников, которые начинают дружно его рассматривать. Подтверждались мамины слова о том, что в деревне школьники слишком хорошо друг друга знают, так как они на незнакомцев обращали сосредоточенное внимание, а незнакомых сверстников вообще рассматривали как диковинных существ. Антону, москвичу, такая реакция на незнакомцев казалась дебильной.
В Треполье, помимо бабушки и дедушки, встретились те же родственники, что и год назад, на юбилее бабушки – семья тёти Оли. Когда Хибарины только подъехали, въезд загораживала их машина, в ней за рулём сидел Паша, а рядом – соседский пацан. Паша сам заехал в гараж и освободил въезд. 

Направленность общения Антона с Пашей читатель сам знает. Эта направленность подбадривалась их совместной прогулкой год назад и тем, что Паша был старше на два года и в общении всегда проявлял лидерство. Сначала он был чем-то расстроен. А его старший брат Олег лежал на кровати. Когда Антон с мамой вошли в большую комнату, он поздоровался сзади, из угла. Антон слегка испугался, так как думал, что в комнате никого нет, и не понял, кто там притаился. Когда обернулся – увидел, что это Олег, и он не притаился, а просто лежал. Говорил, что приболел. Позже, у Антона возникло предположение, что Олег и Паша поссорились перед их приездом, и с этим связаны «болезнь» Олега и понурость Паши. Даже когда Антон сел с Пашей в его машину, стал доставать и рассматривать аудиокассеты, тот не отреагировал и с его лица понурость не сошла! Олегу нужно было что-то взять из-под сидения у руля, где сидел Паша, и тот так выскочил, что могло показаться, что Олег его вышвырнул.

 У Паши тогда поднялось настроение, когда он сбегал к соседскому дому. Возле него он стал тискать маленькую серую собачонку. Антон подсел к нему на корточки, взял две задние лапы собачонки, потянул их в разные стороны и отпустил, когда она взвизгнула. Паша в этот момент усмехнулся, чем Антон оказался доволен.

Из проезжающих по деревенской улице машин опять же звучал Рики Мартин со своим "далёко", и здесь от него было не спрятаться.

В пути до самой Москвы, а это двести километров, машины Геннадия Гулкова и его шурина Игоря ехали друг за другом. Большую часть пути впереди были Гулковы, ненадолго, минут на пять-десять Хибарины отставали, и так же ненадолго отставали сами Гулковы. Останавливались вместе, чтобы посмотреть торговые палатки, сходить кое-куда и сфотографироваться. Только на развилке перед Московской Кольцевой Автомобильной Дорогой их пути разошлись, и две машины вместе остановились, чтобы родственники распрощались окончательно. В это время было уже темно.

…Хибарины вошли в свою квартиру и только когда включили свет, Антон залюбовался результатом ремонта, заказанного им ещё прошлой осенью. Кроме заказанных новых обоев в прихожей и на кухне, была новая клеёнка на двери ванной и на двери инструментов, новая полка в ванной.
   
XI
В завершение лета Антон попросил маму, когда она пойдёт за покупками, посмотреть аудиокассету – Альбом группы «Чайф» под названием «Шекогали». Вопрос: что в этом могло быть особенного, если Антон с момента покупки магнитолы приобрёл уже одиннадцать кассет? Ответ: это было первое приобретение альбома российской рок-группы; Антон ещё не знал, что есть различие между поп-музыкой и рок-музыкой, если бы и знал, то его совсем не понимал бы, но, несмотря на это, ранее приобретал по желанию исключительно альбомы поп-исполнителей. И не случайно!
Слушать попсу Антона подталкивала сама окружающая жизнь, в которую он включился со своей идеологией лидеров. Такая же исток имела и сама попса. По этой причине множились попсовики. Их выступления со взвизгами и дрыганиями, их знаменитость является продолжением всё той же пресловутой крутизны, с которой у них вышло удачнее, чем у Антона. Этим они продолжали демонстрировать то, что Антон только собирался демонстрировать – смелость, лидерство в общении и прочие компоненты крутизны. Только для такого продолжения уже использовались немалые деньги, на которые и покупалась вся их всенародная слава. И причём, это был самый верный, чуть ли не единственный способ прославиться в нашей стране в то время – с помощью денег. С помощью таланта прославиться было несравненно труднее. А так – купил себе продюсера, сочинителей песен, имиджмейкеров и пожалуйста: будь известен всей стране, спев то, что можно сказать и без песни, в каком-нибудь личном разговоре. Поэтому засилье попсы являлась ярким признаком трудных для нашей страны лет неопределённости, безыдейности и разобщённости её народа. Просим заметить, что мы критикуем не всю попсу. Среди неё были и достойные исполнители, особенно те, которые были известны ещё с советских времён (оттуда и перешло их название «популярные исполнители»). Мы критикуем наиболее молодую, крутую и голимую попсу. Эта часть попсы, естественно, более многочисленная. Мы могли бы назвать некоторых её представителей, да многовато им будет чести.

Сущность же рок-музыки – диаметрально противоположная по всем пунктам. Рок-музыканты своим творчеством противостоят в первую очередь как раз засилью денег, учат обращать внимание на душу, и свою, и другую, подталкивают к раздумью: что означает твоя судьба. А Антону при его идеологии лидеров было ли свойственно это раздумье, желал ли он его? То-то же! Вот и ясно, почему он тогда предпочитал попсу.

Многие замечают другое различие между поп- и рок-музыкой – в наличии у рок-музыкантов электрической гитары. Однако это различие совсем незначительно по сравнению с тем, которое мы только что раскрыли – глубинным, сущностным различием. От него и исходят все более поверхностные различия между двумя типами музыки.

А теперь нам пора вернуться конкретно к альбому группы «Чайф» под названием «Шекогали». У данного коллектива признаки рок-музыки как раз не были ярко выражены. А хулиганская, шабутная составляющая альбома ещё больше сблизила его с идеологией лидеров Антона. Эта составляющая была выражена, в основном не на кассете, а на обложке альбома. На ней снимки участников коллектива были стилизованы под тюремные – чёрно-белые, на фоне серых стен с вертикальной полоской, измеряющей рост, в руках у них – чёрные трафаретки с цифрами и фирменной надписью «Чайф». А на развороте были перечислены различные шалости и провинности каждого из них. Перед тем, как поставить кассету, Антон прочитал этот перечень, озаглавленный: «Вот так проходит молодость моя!» – посмеялся, порадовался этой обложке и помечтал о том, что и его молодость пройдёт каким-нибудь похожим образом, и его тоже можно будет где-нибудь так увековечить. Написанное о них Антон счёл проявлением их крутизны, а со стороны авторов обложки это была потрясающая изобретательность. Ведь обычно, если на обложке кассеты, как и книги, говорят об авторах, то отмечают их заслуги. А тут, совершенно неожиданно, вышло наоборот.

А причиной желания Антона приобрести этот альбом стал увиденный однажды в музыкальной передаче видеоклип группы «Чайф» на песню «Аргентина – Ямайка 5:0». Песня ему понравилась тем, что она была посвящена футболу, точнее, одному матчу с нелепым счётом. А разговоры о футболе Антон планировал временами использовать для заполучения крутых друзей. До увиденного клипа, когда Антон видел рекламу альбома, он посчитал его слишком взрослым и скучным по уже указанной причине. Таким образом, одна-единственная песня вызвала у него желание приобрести альбом рок-группы и оказалась, как будто бы, замаскированным специально для него входом в лирическое пространство альбома. И эта лирика не оставила Антона равнодушным. В альбоме он заметил кое-что, чего не замечал в попсовых альбомах – некоторое созвучие лирики с его собственной судьбой. Причём, не той судьбой, которую он представлял, на которую надеялся и которая должна была стать неотличима от судьбы основной серой массы подростков и молодых людей, а той судьбой, которая была на самом деле и не была судьбой серой массы. В песне «Кончается век» изображалась ситуация, кое в чём похожая на неудачное стремление Антона к общению:

Стоит человек,
 Кричит: «Как же так?! Кончается век!».
А он не успел, у него ничего ещё нет,
Ничего ещё нет!
Чтобы встретить новую жизнь,
 Чтобы в будущем, завтра жить - не тужить.

Двадцатый век, в котором всё это происходило, действительно был на исходе. А в том, чтобы, став крутым, заиметь таких же друзей, Антон видел пока что единственный способ «жить – не тужить». Такое ощущение, что альбом рок-группы был специально приспособлен к тому, чтобы его слушал Антон с его, можно сказать, попсовым образом мышления; приспособлен с помощью обложки и клипа, снятого на песню с него. Альбом просто получился разносторонним – и смешным, и серьёзным, и хулиганским, и душевным.

XII
Всё!!! «Всё» – это значит всё! А точнее, это значит, что лето прошло, и Антону настала пора идти в седьмой класс.

Когда он шёл на торжественную линейку, снова ему стало казаться, что свежий утренний воздух как-то по-особенному пахнет, как он может пахнуть только в этот день – первого сентября. Как будто в нём витала смесь всех его чаяний и тревог, связанных с наступившим учебным годом. А его идеология лидеров, его крутой настрой сразу исчез, оттого, что он почувствовал такую атмосферу – атмосферу однообразия всех его первых дней сентября. И надежды подростка, которых, по идее, должна была подбавить идеология лидеров, остались на том же, скромном уровне и выражались так: «Может быть, в этом учебном году я буду держаться уверенней, и у меня в классе наконец-то начнутся нормальные человеческие отношения?».

На линейке первым Антон заметил Рината Зарифулина. Правда, в его классе Ринат уже не числился. Мама, работая в школе, уже осведомила Антона, что Ринат перешёл в параллельный класс – из «А» в «Б». С этим классом – седьмым «Б» – он и стоял. На Антона же он взглянул как-то невесело. Невесёлой была причина его перехода, и он опасался, что Антон станет её узнавать. Но Антон и так догадался о причине, к тому же это его не особенно интересовало. Гораздо больше его интересовало общение со своим классом – седьмым «А». Этот класс был каким-никаким, но его классом, и раз уж Антон был изначально записан в него, то был намерен завоевать дружеские отношения именно в нём. И пока его не покидала надежда на это, он не собирался никуда переходить.

Встав в линейку, Хибарин пооглядывался и, пока что, стал смотреть вперёд – на учителей. Они тоже выстроились, но не по дуге, а по прямой линии. В центре возвышалась трибуна с микрофоном, на которую взошла директор – Лидия Константиновна. Она не сказала ничего особенного, что затронуло бы Антона. Она начала: «Дорогие друзья!..» – и всё в таком духе. Под её речь Антон разглядывал учителей, находил своих, и ему представлялось, что между ними и центральной частью ученического строя, где были седьмые классы, проходит линия фронта.

Наконец, Антон услышал сзади себя долгожданное: «Привет, Антох!». Это был Саша Ямщиков, последний в списке. Хибарин, разумеется, ответил на приветствие, и тот стал, некоторое время, шутливо поддевать его. Затем подошёл Илья Сиверцев, и с ним Ямщиков заговорил заметно лучше. Антон же в этот момент стал напряжённо думать, что им можно рассказать из произошедшего летом. Он сразу же предпочёл рассказать о том, как на даче припугнул одного пацана, идя в одиночку по своей улице. Это, действительно, было наибольшее проявление его крутизны. Они бы впервые узнали о том, что он кого-то припугнул. Но оставалась ещё одна загвоздка. Дело было не только в том, о чём рассказывать, но и в том, как рассказывать. Нужно было подобрать особые слова, чтобы это звучало действительно круто. В рассказе должно было быть как можно меньше литературных слов. Антон подбирал варианты: «Я тут этим летом прикололся над одним пацаном на велике…» – нет, так как-то просто…». От раздумья он упёрся взглядом в небо. Он признался себе, что не заставлял себя так думать ни на одном уроке. Были моменты, когда он только на разных индивидуальных занятиях уставлялся в потолок. Теперь же, вместо потолка над ним было небо. Но очертания облаков ему подсказок не давали.

А Илья тем временем подметил уже и Рината:
– О, Ринат-то в «бомжи» записался!
… и телосложение Антона:
– О, точно – жиртрест, стоит и жир прям трясётся!
 Вопреки своей крутизне, Антон на это не нашёл, что ответить. Этим летом он хоть и начал регулярно делать зарядку, но всё равно понимал, что его фигура пока ещё далека от совершенства. Зарядкой он развивал другой компонент крутизны, кроме идейных – физическую силу. Поэтому наречение его жиртрестом он воспринял как полезное замечание.

Валентина Викторовна стояла сзади, больше ей стоять было негде – она хоть и являлась работником школы, но не являлось учителем. Вдруг, Антон увидел маму Ямщикова – она сказала ему, что если что, ему надо звонить туда-то со стольких-то. Если бы мама Антона появлялось перед классом с такой же нормальной частотой, он был бы только рад её присутствию на торжественных линейках. Затем, подошла и мама Сиверцева. На то, как она подошла, Антону в дальнейшем указала его мама, что он и предполагал. Илюхина мама оживлённо разговорилась с Сашей о сыне, обняла сына сзади, слегка засмеялась, и он тоже. Указав на это, Валентина Викторовна намекнула Антону, что он не даёт ей делать что-либо подобное. Но ведь Илюху его мама не преследовала по школе. К тому же Илюха уже давным-давно добился хорошего положения в классе, а Антон? Если даже взять только этот день, то как Илюха уже успел пообщаться с Сашей – много и оживлённо. Валентина Викторовна уже упрекала сына в какой-то отчуждённости от неё. Просто она пыталась заменить для Антона собой всех сверстников, а из этого никогда не получалось ничего хорошего. Всё дело в той простой истине, что мир прекрасен в своём многообразии, а не в однообразии, когда рядом с тобой всегда и везде только мама.   

Школьники тронулись с места. Справа вынырнули из толпы Дима Есин и Лёха Колчанов. Тут же Антон увидел, что процесс одурения Лёхи не остановился – при входе в школу он оторвал цветок от букета своей подруги детства – Насти Быковой, и сунул в рот. А в классном кабинете  он отметил год своей учёбы в этой школе ещё и обращением к Антону: «Хоть бы тебя не видеть!». Антон своим двойным слухом услышал в этом ещё кое-что: «Давай, давай, становись «круче», сегодня только первый день, всё впереди!»

Новенький был только один – Юра Михалёв. Про него Антону мама тоже уже сообщила. От него Антон ожидал, что он будет, по крайней мере, не таким, как Лёха. Также Любовь Ильинична объявила, кто выбыл – помимо Зарифулина ещё Денис Цоколев и – это был настоящий сюрприз! – Егор Авдеев. Его перевели в соседнюю школу. Денис же переехал в Марьино – один из новейших тогда районов Москвы. А про Рината Любовь Ильинична сказала, подтвердив догадку Антона:
– Он  перешёл в класс «Б» из-за Авдеева. А Егор уже сам выбыл, но Ринат об этом не знал.

Антон подумал, что выбывание Егора мало значит, если в классе остался Лёха. Девичье население класса перемены не затронули.

На классном часе Любовь Ильинична уже не задавала, как год назад, таких добродушных вопросов, как: «Кто где отдыхал?». Это было объяснимо – этот класс уже явно подпортил ей жизнь. Она только читала стихи Пушкина в честь его двухсотлетнего юбилея. При прочтении стихотворения, адресованного няне:

Подруга дней моих суровых,
Голубка дряхлая моя,
Одна в глуши лесов сосновых
Давно, давно ты ждёшь меня.

– кто-то из девчонок усмехнулся над словом «дряхлая». Повышать уровень культуры класса этими стихами было уже поздно.

В столовой Лёха познакомился с новичком, так же на удивление просто, как и год назад с Антоном. Затем был актовый зал с «Русланом и Людмилой», где в начале завуч отсадила Лёху, а в конце та же завуч пообещала вызвать родителей Есина и Ямщикова. В общем, в седьмом «А» День Знаний был отмечен как надо.

Ах, если бы учёба хоть немножко способствовала бы общению Антона! Насколько бы иначе сложилась его жизнь! Тогда бы нам, наверное, даже и не пришлось бы писать о ней. А так – неспособность учёбы помочь Антону в общении была главной причиной ослабления его тяги к ней. Новые предметы – физика и биология, вначале слегка заинтересовали своей новизной и тем, что в них появился новый вид работ – лабораторные работы. Но потом и это приелось. Правда, всё-таки был один предмет, который нравился Антону больше остальных – алгебра.

XIII
Несмотря на то, что про девяносто девятый год нами написано уже много, тогда в нём были ещё впереди самые страшные катастрофы. В сентябре произошли взрывы жилых домов в Москве и Волгодонске, после которых в подъездах на весь день и на всю ночь назначались дежурные из простых жителей. Даже у возвращавшегося из школы Антона спрашивали, живёт ли он в этом доме. Один раз дежурной оказалась весёлая старушка, которая говорит ему:
- Что за мальчик? Я такого не знаю!
- Я тоже, - выдал вдруг Антон без раздумий.
- "Я тоже" говорит, ха-ха.
Помимо указанных трагедий всероссийского, если не мирового масштаба, были ещё и личные катастрофы Антона. О них мы поведаем позже.

Антона окончательно перестали радовать приезды бабушки. Перед первым из них у него с мамой состоялся разговор, в котором он пытался утверждать, что время пребывания здесь бабушки будет очередным периодом диктатуры в их семье. А мама, естественно, пыталась смягчить эту оценку сына, напоминала ему хорошие отношения с бабушкой в детстве и советовала встретить её добродушно. Да Антон и сам был бы рад ошибаться, да это у него не получалось. Напряжённость отношений была в самом разгаре, который пришёлся и на осень.

Помимо прочего, эта напряжённость затрагивала учёбу Антона. Мы, конечно, понимаем, что этот процесс совсем не лишний, но Галине Архиповне было мало, чтобы внук просто учился, а надо было, чтобы он учился так, как это делала она. То есть, старание Антона она оценивала не по абсолютной шкале, а относительно своего. В связи с этим она могла усаживать его в пятничный вечер, перед выходными, или за те предметы, которых в ближайшее время не было, но которые просто нравились ей. Привилегированным ей предметом являлся русский язык, поскольку она преподавала его в молодости, а позже стала ещё биология, так как это была ботаника, которая соприкасалась с её работой на огороде. Один раз Галина Архиповна, почитав учебник биологии, так и сказала: «О! Я даже выписала кое-что для огорода!.. Не, биологию, географию я любила». А Антон в этот момент мечтал совершать крутые поступки. А всё-таки можно найти отличия между временем, когда училась Галина Архиповна и временем, когда учился Антон. Когда училась бабушка, хорошая учёба значила намного больше, и учебный процесс был организован увлекательнее. А также, в то время не было телевизоров, а в каких-нибудь газетах или журналах темы были, в основном, по учёбе.

Несмотря на всё это, Антон и сам себе добавил кое-какой труд – физическую зарядку. Он продолжал регулярно делать её с лета. Во-первых, она должна была помочь его общению, так как совершенствовала фигуру, а толстяка трудно назвать крутым. Во-вторых, его физическая форма сама по себе была серьёзно запущена. Но и зарядка, как оказалось, тоже занимала учебное время. Перед зарядкой Антон разминался, так как начинать трудные упражнения сразу после сидения – вредно. Из-за этой разминки один раз он и получил выговор.

– Через полчаса зарядку надо бы сделать, – сказал он бабушке.
– Ну, а сейчас полчаса будем заниматься.
– Но перед зарядкой надо размяться.
– Никаких, Антон, «размяться»! Что ты за лодырь такой, я не могу понять! Сразу бы сделал – всё отнекиваешься!
Галина Архиповна, кстати, имела в виду свой русский язык, которого на следующий день не было. Антон, со своей стороны всё-таки образумился и стал читать параграф по биологии. Прочитав его, он опять решил сделать зарядку, только без разминки и быстро, самые основные упражнения. На это бабушка только сказала «фи». И по поводу самого процесса зарядки она успела сделать замечание, видя, как Антон отжимается от дивана. Хотя сама не могла сделать ни одного из его упражнений. Затем, она стала проверять усвоение Антоном биологии, а после занялась с ним географией.

Антону жутко досталось за три балла за контрольную работу по биологии. Там он написал всё, что знал и нарисовал все почки и прочие побеги, но учительнице понадобился ещё некий вывод. Зато, ясный вывод сделала бабушка – что он не знает самого простого. Но тогда возникает вопрос, за что ему поставили три, а не два балла («кол» как-то вышел из употребления). Но Антон не додумался это выяснить. Когда бабушка прочитала ему параграф по географии, не доверяя этого ему самому, приговаривая при этом: «М-м! И так интересно!» – и он переключился на литературу – пушкинского «Медного всадника», тут и поднялась самая буря. 

– Поди, опять, что прочитано, что нет – никакого толку не будет, – начала она напоминать ему про «трояк».
– Но учительница, говорят, строгая по оценкам… – попытался Антон оправдаться и моментально об этом пожалел.
– Но если ты самого простого не знаешь! – взвыла она.
– Ну, ты дашь мне читать лите…?
– Ишь ты, какой сразу стал!

Антон почувствовал расправу над собой и бросился из кухни, где находился, в комнату. Там был отец, и было раскрыто окно, и Антон сел читать на пылесос, хотя толком уже и не видел того, что читает. Игорь Михайлович собирался пылесосить и начал выражать недовольство тем, что он пришёл на холод. Затем и бабушка ворвалась с криком: «Ну-ка, уходи отсюда!! Уселся!». Единственным местом в квартире, куда он ещё мог уйти от неё, был туалет-ванная. Туда он и направился читать «Медного всадника», естественно, закрывшись.

Дальше было разбирательство с альбомным листом, на котором нужно было изобразить составные части цветка. Когда была сделана последняя надпись, Галина Архиповна подняла крик из-за фигурной скобки. На одном из цветков Антон с одной стороны обозначил составные части, указав их линиями, а с другой стороны нужно было фигурной скобкой указать более крупную, образованную теми составную часть. А там не хватало места и, естественно, Антон решил сделать вертикальную надпись. Из-за этого бабушка и начала громко ругать его работу, утверждать, что за неё поставят только «три», заставлять переделывать. Не помогло даже то, что Антон показал ей аналогичную надпись на схеме цветка в учебнике. «Ну, у них…» – Антон не разобрал, что она сказала, и продолжил слушать нападки. Затем пришла Валентина Викторовна и увидела работу Антона. 

– У-у, красотища! – воскликнула она.
– Хе-хе, «красотища»? –  усмехнулась Галина Архиповна.

Когда, узнав суть дела, мама согласилась с Антоном, крик поднялся снова. Мама, со своей стороны, тоже возмущалась таким деспотизмом. А Антон ушёл на кухню и не узнал, чем это кончилось. Может, полагал он, до бабушки дошло, что его работа безупречная, или она просто решила «будь, что будет», рассчитывая доказать им с мамой свою правоту, когда он получит «три». Но этого не произошло.

Один раз Антон упомянул бабушке о том, что не получал ещё ни одной «двойки», а та на это только фыркнула. Одним словом, от всех этих бабушкиных методов воздействия учёба для Антона перестала быть учёбой и превратилась в один сплошной зуд.

Всё-таки один раз у Антона произошло по-настоящему страшное падение – он впервые в своей жизни получил два балла, хоть и устно. Были они за самостоятельную работу по физике, перед которой учительница рассказывала классу посторонние вещи, а затем дала на неё десять минут, собрала листы и, быстро взглядывая на каждый из них, откладывала его и называла фамилию с оценкой. У Хибарина в результате этой странной работы получилась, как уже сказано, оценка «два». Идя домой, он уже приготовился ко всему, решил заранее принять виноватый вид. С таким видом он и сообщил бабушке, растягивая слова:

– Сегодня самостоятельная была по физике, быстрая такая, и вот… я чего-то… сообразить не успел, ну и вот… получил…
– «Два»? – успела догадаться Галина Архиповна, на что Антон и рассчитывал
– Ну… да!

На этот раз бабушка на него не обрушилась, но и легче от этого не стало. 
– Ну, «два» так «два». Не бить же тебя за это. А то других там бьют за «двойки»…

На следующей самостоятельной по физике, организованной ничуть не лучше, Антон, правда, получил такую же оценку. Но позже ему удалось выправить ситуацию, потому что он захотел её выправить, и один раз физичка даже пошла с удивлением сообщать его маме, работавшей теперь в группе продлённого дня: «Знаете, ваш сегодня хорошо написал! У него «четыре» или «пять»!».

И Антон так и не скатывался до «троек», даже после того, как Паша Хибарин подарил ему кучу картриджей с играми для приставки «Денди». В них Антон играл исключительно в выходные. У него просто была немного ослаблена тяга к учёбе по уже названной причине.

С учёбой были связаны отнюдь не все трения с бабушкой. Мы изобразили только одну их составляющую, к тому же не самую страшную.

Собираясь бороться с периодическими выпивками зятя, Галина Архиповна только лишь создавала больше крика и нервозности, причём, в основном, когда его и не было дома. Так и в большинстве дел, за которые она бралась, паники создавалось больше, чем толку.

XIV
Получалось, что друзья Антону были нужны как минимум для того, чтобы компенсировать эту давящую домашнюю атмосферу. Но его идеология лидеров, тем временем, пока не приносила успеха. Препятствие этому успеху было также со стороны учёбы.

Если на первом уроке физики ещё была атмосфера знакомства, то уже на втором Антону очень жутко досталось за то, что он не посмотрел в учебник, когда надо было. Тогда речь шла о цене деления измерительных приборов. Нужно было, глядя на рисунок мензурки с налитой в неё жидкостью, определить цену деления мензурки и объём жидкости. Точно не скажешь, почему Антон не взглянул на мензурку, может, он был весь поглощён всё теми же неотступными мечтами о крутых друзьях, может, ещё не собрался после лета, так как был только второй урок. Но главное, что в итоге получился настоящий кошмар.

 – Последняя парта, у вас что, нет учебника? – обратилась учительница к Антону.
Сидевший перед ним новенький Михалёв, думая, что обращаются к ним с Нодаром, ответил:
– У нас? Есть! – и даже показал его.
– Нет-нет, сзади вас молодой человек, – тут класс обернулся и увидел, что обращаются к Хибарину.
– Есть учебник! – вымолвил он.
– Встаньте! – он встал. – А почему вы в него не смотрите? Вас как зовут? – он   назвался – Вы  не  понимаете, о  чём  идёт  речь?
– Понимаю.
– Тогда назовите цену деления мензурки на рисунке десять.
Антон затрепыхался, неправильно разделил первую после нуля отметку на шкале на число делений до неё и назвал результат.
– А каков тогда объём воды?
– Двадцать шесть.
И тут началось самое глубокое и резкое падение Антона за всё время учёбы в школе. Кто-то пшикнул ядовитой усмешкой, а учительница закрыла глаза рукой и вздохнула, создавая впечатление, что Антон её мучает, когда он этого не хотел. Затем она стала произносить уничтожающие слова.
– Вот Любовь Ильинична спрашивает у меня, как я определяю, хороший класс или нет. А у меня так – одна паршивая овца всё стадо портит. И я чувствую сейчас, что этот класс я не смогу ничему научить.
– Но в классе же ещё другие учатся! – решил кто-то выкрутиться, добив Антона.
– Да, но из-за одного Антона что же получается?!..
Находясь под этим ураганным огнём, Антон всё-таки рассмотрел цену деления и назвал правильный объём жидкости.
– Ну, а зачем вы до этого такую бяку сказали?! – воскликнула учительница в ответ на это.
– Отвлёкся просто, – промямлил Антон. Она не расслышала, а он не хотел повторять, и она его посадила.
Конечно, Хибарин не ожидал такого ужаса, что будет так легко, в два счёта отнесён к слабоумным, но, согласно своей идеологии лидеров, быстро забыл об этом.

Когда же его в следующий раз спросили по физике, уже назвав его фамилию из списка, результат был совершенно иным.
– Как называется прибор для измерения температуры?
– Термометр.
– Правильно, а знаешь, чего я боялась? Что ты скажешь «градусник». «Градусник» – это чисто домашнее название. А что происходит с водой при температуре сто градусов Цельсия?
– Она кипит.
– Не кипит, а испаряется, – это единственное исправление Антон посчитал полезным. (Но в дальнейшем, учась уже в восьмом классе, Антон убедился, что при ста градусах Цельсия вода именно кипит, а испаряться она может и при комнатной температуре, но заметно это будет только на уровне молекул).

После, Антон ещё пару раз пролетел, но уже совсем не так страшно – эти случаи уже описаны – когда он получал два балла за сверхскоростную самостоятельную работу. Но позже он справился и со скоростью, и во втором полугодии окончательно реабилитировался.

Учителями также упоминалась работавшая в этой же школе мама Антона, по поводу и без повода.

Основным же препятствием лидерской идеологии Антона были сами лидеры как ни парадоксально. Просто если они крутые, то они уже по определению не могут помогать стать таковым какому-нибудь лоху. Титул крутого можно получить только своими силами. Антону же для этого явно не хватало инициативы. А она была главной составной частью «крутизны», являлась собственно умением общаться. Поэтому всё остальное исходило из инициативы, а не наоборот. Один раз, когда Антон подошёл к ним, долго собиравшись, Лёха, сидевший на парте, вытащенной откуда-то в фойе, заорал: «Пошёл отсюда на х…, п…, б…! П..., б…!!». В другой раз Лёха взял его линейку с карандашом и написал на линейке с обратной стороны «Антон – лохуней!». А тот что-нибудь предпринимал в подобных случаях? Нет! Вот и ясно, чего ему не хватало.

Но всё равно Хибарин упорствовал, придерживался идеологии лидеров, снова и снова пытался что-то им говорить, потому что цель действительно имела значение. Это делалось ради того, чтобы его жизнь проходила ещё где-нибудь, кроме дома, чтобы у реальной жизни появилась ещё какая-нибудь составляющая кроме учёбы, бабушкиной диктатуры и грызни домашних из-за денег.

И всё-таки были кратковременные результаты! Были моменты хорошего отношения к Антону даже Лёхи! Они были, когда он не ожидал, когда забывал о своей идеологии лидеров, а от этого его поведение становилось естественным, с чего и начинается всякое общение. Когда Антон однажды поднимался по лестнице, Лёха, стоя на ней, вдруг говорит ему: «Постой, куда так разогнался-то!» –  кладёт руку ему на плечо, и спрашивает, давно ли он слушает "Scooter". Воспоминания об этих моментах, конечно, радовали Антона, но не вразумляли. В бесполезности подстраиваться под крутых он убедился только через год.

Новенький Юра Михалёв был крупногабаритен, ростом выше Антона (хотя, в дальнейшем, Антон всё равно перерос его). Ещё перед началом учебного года его бабушка не без гордости сообщала педагогическому коллективу, что он занимается в секции по каратэ и уже имеет награду – красный пояс. Также у него был отколот краешек переднего зуба – это произошло как раз в той секции. В общем, пришёл ещё один драчун, но Антон не знал, как сделать, чтобы хоть он дрался на его стороне. К тому же, с умственными способностями у Юры дела обстояли иначе, чем с физическими. Уже в сентябре его на уроках и отсаживали назад, и заставляли стоять. Причём, его нарушения дисциплины отличались особой дурашливостью, и в результате ему досталось прозвище «дурашка». А стоило ему один раз сесть с Лёхой, так они стали всегда сидеть вместе и вместе хулиганить. Например, когда Лёха ради одной лишь только забавы, оглядевшись, выплеснул в столовой чай на занавеску и загоготал, Юра повторил за ним эту дурость. Юра также иногда присоединялся к Лёхе, когда тот сдёргивал с Антона штаны, которые ему удавалось придерживать. Однако Юра кое-чем и отличался от Лёхи. Когда Лёха однажды снова собрался отучивать Антона соваться не в свою компанию, взяв в руку какой-то сложенный пояс, Юра остановил его, со словами: «Не надо, это больно». Тот буркнул: «А чего он?..» – и не стал бить. В другой раз, когда Лёха почему-то отсутствовал, Юра вдруг заговорил с Антоном, собираясь домой, немного заикаясь:

– Т-т-тоха, к-т-то т-тя а-а-обижает?
Когда он повторил вопрос, надев шапку, Антон ответил
– Ну… Лёха!
– Да-а, Лёха – это ладно! – в этих словах чувствовалось намерение дружить и с Лёхой, и с Антоном одновременно.

Ну, а бабушке общение Антона было глубоко безразлично, потому как она не намеревалась готовить внука к жизни среди людей. События в школе иногда затрагивали её, но только когда Антона били или заплёвывали, или ещё чем-нибудь донимали, или когда что-то не ладилось со старшими. Тогда у неё возникали намерения на текущий момент. Если же указанных ситуаций не возникало, то будь Антон хоть абсолютным изгоем – ей не было бы дела. Так что в долговременной перспективе её воспитание внука казалось нужным только ей самой. Она желала Антону добра или, как уже сказано, только в текущий момент, в определённой ситуации, или неумело, выражая одно желание без действия, или выдавая за добро то, что таковым не являлось, пусть и неосознанно.  Антон же ощущал подавление своих самых естественных устремлений – иметь друзей, быть активным, не стоять в сторонке. Бабушкин стиль воздействия не затрагивал самых перспективных сторон воспитания – жизнь Антона среди сверстников, его самоутверждение; он затрагивал только будничное, повседневное. И у Антона выработалось соответствующее восприятие бабушки, как живого воплощения всего серого, будничного, рутинного.

Однажды одиночество Антона в школе довело его до слёз, когда он пришёл домой.
- А почему ты плачешь? - нежным голосом спросила бабушка.
- Где плачу? - попробовал отмахнуться парень.
- Ну я же вижу - слёзы.
– На  меня  никто  внимания  не  обращает, – открылся  Антон.
– Тьхе-хе-хе! Из-за такой ерунды? Ну и ладно! Тьфу!

Так оказалось не понято самое жизненное стремление Антона – жить среди людей. После этого парень окончательно ощутил, что бабушка растит его только для себя. Потому это нисколько не было похоже на успокоение. Бабушка только показала ему, что дома он так же одинок, как и в школе, показала своим чудовищным непониманием.


XV
Из-за многого, что бабушка считала заботой, Антон полагал, что бабушке нужно просто, чтобы он как можно дольше чувствовал себя неумелым и беспомощным. Но он не мог не видеть, что его сверстники не такие маленькие и беспомощные, как он, отсюда вывод, что его намеренно делают отстающим в развитии.

Слишком взрослым для Антона действием бабушка считала… надевание и снимание верхней одежды. Она настаивала, что в этом ему нужна помощь в виде разных поправлений руками и придерживаний. За отстранение от этой помощи она на него просто накидывалась. Например, когда на кухне Антон начал снимать свитер, она уже протянула свои руки, а Антон отстранился.
- О-о-о! Чего ж ты такой недотро-ога!! – таким воем она напугала Валентину, находящуюся в комнате.
Ещё, когда Антон уходил в школу, бабушка, пытаясь поправить ему воротник куртки, заявила:
- Какой ты нехороший! В этом смысле…
Тот, при всём своём отвращении, не посчитал нужным ничего отвечать.  Если же в этом Галина Архиповна выражала какую-то любовь, и это было вместо поцелуев, то Антон не чувствовал никакой мягкости прикосновения. А если бы Антону хотели что-то поправить просто не так часто, он уже мог бы и нормально относиться к этому.

В связи с тем, что мама Антона работала в его школе, бабушка и там, посредством неё, используя её повышенную внушаемость, чересчур опекала Антона. Валентина Викторовна стала уже воспитателем группы продлённого дня. Таким образом, у неё был некий профессиональный подъём. Антон был доволен, что мама хоть начала нормально работать. Но как он мог предположить, что по совместительству она будет работать ещё и его служанкой?!!

Начали происходить необъяснимые вещи. Бабушке понадобилось, чтобы мама, уходя в школу раньше Антона, несла туда… его сменную обувь. На его возражение, которого не могло не быть, Галина Архиповна ответила: «Но у других возможности такой нет». Вот Антону и прояснилась окончательно цель маминой работы, помимо заработка – быть его служанкой. А настоящей возможностью Антона было нести «сменку» самому! Но не хватило у него тогда ума выразить это словами.

Баба Галя много лежала и при этом иногда говорила уже нечто невыносимое для внука. Когда Антон, встав утром, сделал зарядку и лёг после ненадолго расслабиться, бабушка, не вставая, произнесла отнюдь не похвалу его физической активности.
– В столовой там тебе пусть мама берёт, приносит. – прокряхтела она. В ответ на возражение: – А почему ж нет-то?

Теперь никакое расслабление Антона было невозможно.

Ещё, она однажды сделала такое заявление: «Ну ладно, обувь-то ты сам носи, но в столовой пусть тебе мама приносит».

А самый страшный день начался с того, что на первом уроке – английском, Антон не обнаружил пенала в портфеле, то есть забыл его дома. Он это легко исправил на один урок – как следует попросил запасную ручку с карандашом у учительницы. Но от неё их можно было получить только на один урок, а чтобы получить до ухода домой, их нужно было просить у товарища, а чтобы навсегда – купить в ларьке. И вот, встретив маму на пути из английского в математику, он зачем-то сказал ей: «Пенал-то я дома забыл!». Видимо, он почувствовал, что ей нравится, когда он что-нибудь ей сообщает. Рефлекторно как-то он сказал, сообщил, что вот так, мол, бывает.

В кабинете математики ему вдруг сразу удалось одолжить ручку с карандашом и линейкой у Илюхи, несмотря на крутизну последнего. Просто и Илюха, и многие другие ранее уже много раз сами что-нибудь забывали и спрашивали у одноклассников. Так что это была не такая уж беда, какой в дальнейшем Антону это представила бабушка. Илюха даже объяснил ему про карандаш, похожий на ручку, что это карандаш. По прошествии нескольких минут урока дверь открылась и в неё наклонилась Валентина Викторовна, держа в вытянутой руке те же письменные принадлежности. Было велено передать их назад, Антону. Получив их, он вернул Илюхе взятые у него, что было логично. Так произошедшее выглядело поверхностно, а суть его была вот в чём: только один Илюха видел, что Антон сам исправил свой промах, а остальным Антона мама изобразила беспомощным. На уроке у Антона быстро созрела решимость выбросить принесённое мамой, взамен чего самому купить всё это. На перемене он так и сделал. Собрав портфель, письменные принадлежности он взял в руку и перед лестницей быстро протиснулся к мусорному ведру, плюхнул их туда и пошёл дальше. Сначала он направился в библиотеку, где не оказалось письменных принадлежностей, затем к ларьку, где продавала бабушка Юры Михалёва. Та на вопрос, есть ли ручки, ответила по-другому: «Конечно, есть!». И Антон купил такие же ручку с карандашом, а линейка была длиннее, та умещалась в пенал. Так он хоть себе доказал, что не беспомощный трус. Находясь в фойе у следующего кабинета – географии, он испытывал такое ощущение, что ему надо отдышаться.

В столовой Илюха – единственный знавший правду, попросил Антона об ответной услуге, но попросил нормально, по-дружески. Когда Антон стоял в очереди в буфет, он попросил его купить и ему марципаны. После некоторых колебаний, Антон согласился ради дружбы, и Илюха воскликнул: «Спасибо, Тох!». Антон ещё решил «приколоться» – приблизил монету к щели под стеклом витрины и говорит:

– Счас засуну!
– Фу, ты уж, Тох, не пугай!
От этого Антону немного полегчало. Ах, если бы Илюха ещё рассказал другим, что Антон не такой, каким его изобразила мама! Но не просить же его об этом!

А самым страшным был не пережитый позор, а то, что началось дома. Всё из-за того, что он выразил бабушке своё отношение к маминому лакейству. Он, конечно, был не такой дебил, чтобы ожидать от неё поддержки, но и не такой слизняк, чтобы не отстаивать своего права взрослеть и жить среди людей и просто элементарного достоинства. Первая реакция бабушки была, как всегда: «Ну и что?». Затем началась расправа. Антон пошёл мыть руки и, хоть и не слышал её слов, но от слышимого базарного тона он не видел белого света. В комнате, усевшись на диван, она продолжила сражаться за свою идею. Сначала она просто, как аксиому, говорила Антону, что раз мама работает там, где он учится, то она должна была принести ему ручку и прочее. Вспомнила она и про столовую: «…Она обязана взять!» – и добавила: «Вот этого тебе никак не вдолбишь!». Просто не было у неё никаких доказательств, документов о маминой должности служанки. С другой стороны явилось бессилие подростка. Зная, что это бред, он этого не опроверг. Ведь не составляло труда понять, что мама ходит на свою работу, а не для того, чтобы брать на себя его, тем более, что это и работой не назовёшь. И было непонятно, зачем вообще из-за её работы он должен выделяться, ещё и в худшую, слабую сторону. Чтобы выразить это в словах, ему опять же не хватило ума, чем бабушка и воспользовалась. Она продолжала выговаривать внуку:

– Ты маму обижаешь! Не ценишь её старания!.. Вот так!
Чтобы изобразить что-то похожее на возражение, Антон, придушенным голосом, упомянул работавшую в том же самом ларьке бабушку Юры, которая тому не прислуживает.

– Ну и что? На уроке другим она не даст, а он подойдёт попросит – своему она даст! – произнесла в ответ бабушка с чувством собственности.
После её ухода из комнаты Антон смог только яростно швырнуть подушку.

У этой расправы было и продолжение в другой день. Тогда Антон обедал, и бабушка сначала говорила, в общем-то, о другом, что ему будет лучше, когда придёт мама. Это-то была правда, хотя бы потому, что когда придёт мама, Антон будет находиться дома ещё с кем-нибудь, кроме того, кто представляется диктатором. Галина Архиповна перечисляла, что можно сделать с мамой: и поговорить, и то, и сё, а Антон добавил: «Поспорить».

– А чего ж? В споре истина родится! – бабушка сделала паузу и принялась за старое. – А что мама о тебе заботится, это хорошо! Она переживает!

Другими словами это значило, что мама принимает Антона за беспомощного. Сказанное им наспех в ответ на всё это вышло ужасно.

– Благодаря мне она там работает! (Он вспомнил, как в пятом классе мама однажды сказала ему: «Ладно, если это для тебя так важно, я не буду работать». Но ведь бабушка об этом не знала! Да и не имело это отношения к теме!)
– Почему это благодаря тебе она там работает? – естественно, поднялась Галина Архиповна.

Никакой особой развязки пока не последовало. Как ни прискорбно, но от этих терзаний даже само слово «мама» стало для Антона самым надоедливым из всех, которые есть в человеческой речи. И спустя несколько лет, уже в юности, воспоминания о бабушкином желании, чтобы он выглядел недееспособным, приводило его в буйство и днём, и ночью.

На конец декабря учительница биологии Надежда Любомировна назначила платную экскурсию в музей имени Тимирязева. Антон собирался на неё, и ему пришлось понервничать. На эту экскурсию собралась также мама, говоря, что ей это поручено. Когда Антон вышел вперёд неё и пришёл к школе, из неё выскочили Лёха с Юрой, а сбора он не увидел. А затем подошли весёлые Дима и Наташа и, также увидев, что сбора нет, удивились, а одна из разговаривавших рядом старушек, сказала, что те уже двинулись к метро. Тогда Дима с Наташей побежали вдогонку, Антон же просто смалодушничал. Он остался стоять и смотреть, как они удаляются, хрумкая по снежной поляне, к арке в доме-«пиле», в сторону низкого зимнего солнца, под навес его лучей. Тут подошла мама, и с ней Антон, от нечего делать, прошёл к метро, уже совершенно не желая на экскурсию. Когда развернулся он, развернулась и она, так как было ясно, что они опоздали. Антон разозлился на себя за такое малодушие и, вернувшись домой, расплакался.

Если бы он побежал с Димой и Наташей, то он бы побежал не просто вдогонку за экскурсией, он бы побежал в новую жизнь – более взрослую и полноценную. Но, увы, его так тщательно ограждали от жизни, что не нашёл он в себе силы для такого рывка…