Участник войны

               
               
Иван Петрович характерно сжал кулаки, твердым, насколько это возможно, языком,  выпучив голубые глаза, сказал: «Я же теперь участник  войны  – пенсия у меня - во! Брошу  я  этот покос, а что? Денег хватит и на молоко и на бутылочку,  много ли нам со старухой надо?»
Мы сидели на свежескошенной траве, июльский зной окутал всё, а здесь под берёзами чуть прохладней. Только что отобедали, чем Бог послал: зелёный лук, яйца, квас и прочая крестьянская снедь. Иван Петрович опорожнил со старшим зятем  бутылочку,  и его потянуло поговорить.
Мне нравилось косить у них.  Сборы почти до обеда,  настройка кос, неспешное начало и вот уже обед.  А это обязательно с выпивкой и разговорами. Пить я не любитель, а вот пока они говорят можно выспаться, да и жара – особо косой не помашешь, вечером приходится навёрстывать.
Я знал, что дед долго хлопотал по поводу пенсии участника войны, но ему отказывали. Он возмущался: «Вот с Борькой Смирновым вместе пришли с Дальнего Востока.  Он в военкомате сказал,  что воевал, а я честно сказал, что нет. Он пенсию получает как участник войны». И снова принимался писать в разные инстанции, доказывая, что  и он участник. И как вода рушит камень, так и дедовы хлопоты увенчались успехом. К какому-то юбилею ему выдали документы участника войны со всеми вытекающими льготами.
«Дед, а ты участник или не участник войны?»- спросил я. «По бабьим юбкам он участник», -  ответила его жена.  Спесь с деда как рукой сняли,  он как бы ещё ниже присел, сжался. Но к моему и не только к моему  удивлению на жену не взъелся, а как-то загадочно заулыбался. «А я вот вам расскажу  и решите  сами кто я».
После школы,  воодушевленный призывом партии,  Ваня Ветрик поступил в военное училище в Хабаровске. Учился хорошо и охотно, но через месяц после всем известных событий,  его вызвал начальник училища и сказал: «Блюхеровский выкормыш,  чтоб через два часа духу твоего здесь не было!». Пол зашатался под ногами молодого курсанта, он ещё по инерции сказал: «Есть!» - повернулся, едва не упав,  и вышел. То, чем в семье всегда гордились, рухнуло в одночасье. Отец Вани,  Пётр Ветрик,  когда-то служил ординарцем у Блюхера.  Ни в ФЗУ, ни на работу  молодого Ветрика не брали. Та же участь постигла всю семью, пришлось сниматься с «насиженных» мест и искать другую долю.  Остановились в Ачинске.
Дед так увлёкся рассказом, что не замечал, как дюжина комаров грызла его лысину,  и было не понять, то ли привирает, то ли сущая правда. Но по тому, как кивала Евгения Степановна, говорил дед правду. Жена его,  Евгения Степановна (мы её звали баба, как и внуки),  врать совсем не умела и даже если дед допытывался куда спрятала самогонку,  она говорила - «Не знаю».
В Ачинске молодой Ветрик подписал в паспорте к фамилии окончание и стал Иваном Петровичем Ветриковым.
Дед постепенно забыл о серьёзности разговора и уже смаковал: «Поступил я в педучилище,  девок – море,  и та хороша и эта». Некстати, встряла баба: « Кобель,  хоть бы детей постеснялся, пошли косить,  трепач.»  Дед,   чувствуя,  что где-то перегнул, покряхтел и стал подниматься. Баба встала на четыре опоры и тоже закряхтела. Всё,  думаю отхалявил,  придётся махать косой.
Дома, купив бутылочку водки, к неописуемой радости свояка и деда,  я решил дослушать рассказ. Убравшись со скотиной, помывшись в бане, вся челядь села за стол. Мало-помалу разговорились и закончились посиделки далеко за полночь. Мне было очень важно, чтобы разговор шёл при бабе,  так надёжней, без  вранья, так сказать,  живой свидетель.
Призвали деда прямо перед войной в тридцать девятом в артиллерийскую школу младших командиров. Полгода дед  протаскал пушки, готовился к выпуску, была всё же в нём военная жилка. Присвоили ему сержанта и оставили в школе инструктором. «Сидим  – говорит - в казарме в воскресенье после обеда,  забегает дежурный по штабу и объявляет: « Товарищи война!». Через неделю весь выпуск на фронт, а меня,  как закончившего педучилище, в военное училище в Хабаровск.
Про училище дед отзывается тепло,  хвастается  как здорово стрелял, как умело командовал. Но война есть война,  c одним из ускоренных выпусков и дед должен был ехать под Сталинград. Но видно не судьба. «Нам – говорит - обмундирование выдали новое офицерское,  портупея хорошая, суконная шинель хорошая». Дед характерно сжимает кулаки,  «р» у него просто трещит. Эшелон должен был отходить ночью, все сосредоточенно готовились, хоть и небольшой офицерский скарб, а новое обмундирование приходилось подгонять что-то, подшивать.
Молодой  Ветриков решил, напоследок, навестить свою зазнобу. Рядом с училищем располагался    батальон связи,  в котором была отдельная телефонная рота,   сплошь девчонки, дырку в заборе не успевали чинить.
Прощанье затянулось, время пролетело мгновенно. «Только- говорит дед -  я собрался уходить, уже оделся, вдруг слышу дежурный по батальону заходит в роту,  я прямо в шинели опять в кровать,  лежим с ней,  трясёмся,  думаю пронесёт и пойду, но дежурный остановился возле кровати.»  «Шапка -  говорит дед- у меня хорошая была,  офицерская,  так вот её-то и обнаружил дежурный на табурете, сдёрнул одеяло и говорит «Ты Ветриков?» - что делать,  сознаюсь – «Так тебя уже два часа всё училище ищет».  Доставили меня к начальнику училища, смотрит на меня, аж весь зелёный,   и так брезгливо отрубил: «В дисбат». Оказалось,  что эшелон уже в пути.
Позже дед узнал,  что на подходе к Сталинграду эшелон разбомбили,  всех его земляков наповал…  Он всхлипнул,  или даже глубоко вздохнул,  крупные слёзы выкатились как по команде  из обоих глаз и,  застревая в морщинках,  медленно покатились вниз. Жена его тоже заёрзала на стуле, и даже моя дочь, совсем кроха,  раскрыв рот,  с сожалением смотрела на деда. Но не был бы наш дед тем Ветриковым , которого мы все так любим,  если ба не его доброта и весёлый нрав. Смахнул слёзы, помянул добрым словом товарищей и продолжил свой рассказ.
«Отправили меня под Уссурийск, лес там валили,  еду,  думаю всё – пропал. Проводят нас через КПП,  вдруг слышу знакомый голос : «Ветриков!» - я просто замер, остановились и конвоиры. Подходит к нам Боря Смирнов  (мы вместе с ним в педучилище учились) и спрашивает: «Ваня,  тебя – то за что ?». Я как мог, объяснил, Боря оказывается,  был старшиной в дисбате, а шинель на мне хорошая была… ,  офицерская, он так на неё смотрел , ну думаю, отдам да и сапоги хромовые тоже. Устроил он меня молоковозом, там при дисбате ферма была, часть молока возили на молокозавод, вот меня и назначили. Летом, заготавливал сено в соседнем колхозе, баб пруд пруди и на ферме и в колхозе». Евгения Степановна опять заёрзала на стуле, но уже по другой причине. Но дед не обращал внимания ни на неё, ни на нас.  Мысли его были где-то далеко,  в том дивном мире,  название которому молодость.
«Освободили меня 9 мая,  и сразу в Манчжурию, в звании восстановили и опять я стал артиллеристом. Японцев видел только пленных, мы же  издалека палили, не пехота. Как разбили японцев первым же указом всех учителей дембилизовали,  в том числе и меня, напоследок вручив медаль  «За победу над Японией». Вот так и отвоевался шесть с половиной годков…,  а медаль ту Валерка куда-то задевал, да и документы на неё потерялись»
Дед поднялся из-за стола, мы вышли на веранду , он глубоко вздохнул и заплакал. Страшно хотелось курить, но это зло я поборол ещё в юности, а сейчас «стрельнуть» было не у кого.
За окном хозяйничала ночь, изредка лаяли собаки,  да проходящие поезда мерным перестуком нарушали покой спящего села.


Рецензии