Камни и люди. Глава 14

Родственники тоже  были неравнодушны к Сергею. Он как две капли воды был похож на папу в детстве и являлся, как бы, продолжателям рода. Во мне оказалось больше маминого. Приходилось с братом водиться, гулять и до школы он был моим хвостиком. Часто хотелось от него сбежать и заняться любимым делом — чтением. Бабушка и тетя Вера в нашей родове были самыми грамотными. У них было много книг, также они  выписывали журналы «Огонек», «Уральский следопыт», газеты «Труд», «Советская Россия», «Уральский рабочий». Газеты в то время стоили копейки. Если не ошибаюсь, «Правда» - 3 копейки, а «Известия» - 4.

Взрослые читали книги «Каменный пояс» Федорова, «Приваловские миллионы», «Горное гнездо» Мамина-Сибиряка, читал их и я, хотя мало что в них понимал. Нужное искал в поселковой библиотеке.  Клуб «Красный Горняк» со временем осиротел, потому, как культура ушла во Дворец культуры предприятия, в поселок имени Малышева. Химцех закрыли, а точнее перевели в Усть-Каменогорск, что в Казахстане, и Изумрудский поселковый совет, орган представительной  власти, перебрался по месту нового центра горнорудного предприятия.
По этой причине на Изумруде перестала жить всякая самодеятельность, замолкли многочисленные хоры, не стало в клубе буфета с бочковым пивом и бильярдом, прекратились танцы, осталась только библиотека. Большой, пустой и мрачный деревянный дом - храмина, в котором когда-то жизнь била ключом, одиноко стоял на краю поселка. Только, как ранее, мимо него по Клубной улице несли умерших на кладбище.
А ведь совсем недавно в клубе под звуки горна и в окружении знамен меня принимали в пионеры. На призыв: "Будь готов!".  Отвечал:"Всегда готов!"
 
В клубе проходили и выборы, а это значит праздники со всеми отсюда последствиями. Здесь я впервые увидел эстрадную группу из соседнего поселка и загорелся желанием играть на модных в то время ударных инструментах. Для тренировки принес домой из школы пионерский барабан, смастерил палки, подобие щеток из проволочного кабеля и стал подыгрывать мелодиям, которые крутил на проигрывателе под пластинки на 76 оборотов.
Сразу после ухода  предприятия, а случилось   это в начале 60-х годов, поселок еще держался. Этому способствовали, не переехавшие  на Малышева специалисты горняки и члены их семей. Вторым важным моментом в пользу поселка явилось солидное присутствие организованных и воспитанных волжских немцев. Немцы помогли многим прибывающим подняться и закрепиться, в частности, нашей семье.
Уже взрослым я как-то смотрел по телевидению  хоккейный матч на приз газеты «Известий». Встречались команды Чехословакии и Финляндии. Диктор Евгений Майоров, представляя финского игрока, назвал фамилию - Кескинен. И сразу вспомнился родной интернациональный горный поселок и его жители: Райсы, Функи, Лоссы, Шмидты, Винтеры, Шрейдеры, Юнолайнены и Кескинены. Мамина подружка по фамилии Кескинен жила, рядом, на улице Шахтерской и работала вместе с ней посменной дежурной на электроподстанции. Анна Арсеньевна Юнолайнен учительствовала в местной школе, муж ее Владимир шоферил, жили они на улице Куйбышева.

О немцах много написано. Валентин Пикуль в книге «Честь имею» сказал: «… мы славяне, связаны с немцами узами, в том числе и языковыми и экономическими гораздо больше, чем с англо - американцами. Хотя мы с ними воевали, но уважали их решительность, честность, добросовестность, некий даже идеализм германцев. Германец надежный товарищ в труде и бою, у него достаточно широкая натура. У нас во многом общая судьба».
Действительно, общего много: Фонвизин, Фет, Брюлов, Рихтер, Ферсман. Среди мореплавателей и полярных исследователей: Крузенштерн, Беллинсгаузен, Литке, Шмидт. Еще много разных ученых профессоров. Говорят, при царях быть немцем считалось за счастьем. Но хорошее,  со временем, превращается в плохое. Начались несчастья в первую мировую войну и не закончились после второй.
Хотя были и радужные всплески. 1924 год упоминался не только со смертью Ленина. В этом году появилась Автономная республика немцев в Поволжье, а еще несколько национальных районов на Украине и в Сибири. Там, по рассказам, действовали национальные школы, выходили журналы, газеты и книги на немецком языке. Но история, а точнее Адольф Гитлер, сделал русским немцам подножку. Война! Война! Для всех война, а для русских немцев крушение. Они были не просто эвакуированы, а высланы. Первые группы немцев прибыли и на лесозаготовки в Асбестовский леспромхоз, который относился к военному ведомству.

Что из себя в то время представлял поселок горняков и лесозаготовителей. Большие, широкие как поля, грязные, жирные и скользкие от слюды и глины улицы. Зелени и благоустройства не хватало. В начале 40-ых годов возник Леспромхоз, который получил название «Асбестовский». И был он одновременно режимным и производственным учреждением. Переселенцы жили в бараках, затем немцы, финны, прибалты и прочие стали строиться, благо, что лес, руки и голова были на месте. Так и образовался район Лесозаг (почти Гулаг).
Еще исследователь Сибири американец Кеннан, путешествуя по России в 1880-х годах, писал: «Какое здание прежде всего кидается в глаза при въезде в любой город? – Острог! – При въезде в село? – Этап!». Это значит, что репрессии и все этому сопутствующее: пересыльные тюрьмы, лазареты, арестантские баржи и прочие безысходные сорняки-свидетельства произвола, насилия и жестокости, появились на ухоженном царизмом поле. Не большевики и Сталин это придумали. Просто забыли, что для запада Россия была всегда тюрьмой народа. О своем поселке я сочинил песенку, а первые слова в ней:

 "Кто бывал в моем поселке в 50-ые года,
 Проезжал  вначале  зону  и бараки в два ряда.
 Военвед с лестным хозяйством,  тети Любы  магазин,
 Там, где я счастливым детством все дорожки проходил..".


Потрясенный увиденным и услышанным, Кеннан даже оказался в затруднении: «Если бы я был русским, - признался он как-то одному из виновников своего потрясения, ссыльному литератору И.П.Белоконскому, - …я, быть может, понял причину арестов, продолжительных тюремных заключений и ссылки в Сибирь без суда и следствия, но как американец я этого не понимаю и боюсь, что американцы недоверчиво отнесутся к моим описаниям».
«Что станете делать вы?» - прямо обращался автор к читателям и сам же отвечал, что «дикая жажда мести» хотя и преступна, но в таких случаях «вполне может быть оправдана с человеческой точки зрения…». Читая эти строчки, задумывался о причинах наших революций психологии сталинизма и терроризма.  Жажда мести? Задумаешься и над китайскими установками», что  "крайности имеют революционное значение», «в каждой деревне необходим кратковременный период террора», в противном случае невозможно будет подавить деятельность контрреволюционеров». Мао Цзэдун в «Докладе об обследовании крестьянского движения в провинции Хунань» говорил:  «Чтобы выпрямить, надо перегнуть; не перегнешь – не выпрямишь».
После войны положение переселенцев в поселке облегчилось, но комендатура еще оставалась. Самовольно выезжать не разрешалось,  имели место побеги, за которыми следовало уголовное наказание вплоть до каторжных работ. Когда я пошел в школу Президиум Верховного Совета издал Указ «О снятии ограничений в правовом положении с немцев и членов их семей, находящихся на спецпоселении». Однако возвращаться в места, откуда они были выселены, не разрешалось. Немцы продолжали жить и работать в поселке Изумруд.

В школе главным немцем был Людвиг Давыдович Гефеле - преподаватель немецкого языка. Жил он с супругой, русской по национальности женщиной на улице Крупской. Склонный к полноте, несколько придавленный, вероятно тяжестью пройденного пути, он имел большой острый нос и горячие темные  глаза. Это выдавало в нем энергичную и страстную натуру.
Немецкий язык я вначале изучал с интересом и за 5-й класс имел отличную оценку. Людвиг Давыдович уже пожилой и несколько больной человек любил детей-школяров и к процессу обучения относился творчески. Все объясняемое на словах, он старался продемонстрировать практически в натуре. И если на уроке изучали глагол «бросать», то он обязательно в кого-нибудь и что-нибудь бросал. И как-то мне в лоб прилетал его футляр от очков.
Самое замечательное, это почтовая переписка со школьниками ГДР. Людвиг Давыдович находил адреса школ, писал туда, организовывал каждому учащемуся личную переписку. Таким образом, я познакомился с девочкой из Карл Маркс-штата по имени Ута. Обмен письмами продолжался около двух лет. Остались чудные впечатления от далекой, и загадочной для уральских ребятишек страны братьев Грим. Многое о ГДР я узнавал из присылаемых Утой открыток и различных цветных переводных картинок. Возможностей удивлять немецких ребят и девчат у изумрудцев было значительно меньше, а точнее их не было. Я не знал, что послать в ответ, разве что семейную фотографию.

К седьмому классу у каждого, кто переписывался, накопилось большая пачка писем и красивых к ним приложений. Однажды пионервожатой школы пришла в голову мысль организовать выставку экспонатов интернациональной дружбы СССР и ГДР. У всех изъяли переписку, а потом не вернули. Объяснили это просто - ее похитили, хотя, скорее всего, переписку пресекли, а Людвигу Давыдовичу, как говориться, поставили на вид.
 Это событие и явилось главной причиной потери у меня интереса изучать иностранный язык. Людвиг Давыдович и домой приходил, и с родителями общался, но, как говориться, что упало, то пропало. Можно сказать об этом и наоборот. А жаль, потребность в знании иностранного языка возникала не раз, и в каждый такой момент я добрыми словами вспоминал умного наставника, и добросовестного учителя немецкого языка.
В конце концов, было признано, что обвинения против немецкого населения страны были огульными. И как только запрет на выезд в места прежнего расселения был отменен, Людвиг Давыдович с женой уехал в Краснодарский край, по слухам там и скончался. Были ли у него дети или родственники,  не известно. Наверняка о себе он больше рассказывал ученикам параллельного класса, в котором он был классным руководителем. В этом классе, кстати, учился мой двоюродный брат Борис Онищенко. Он и рассказал забавный случай, связанный с Гефеле, или как некоторые школяры называли его -  Галифе.

Однажды один из учеников параллельного класса пришел в школу в таком же костюме как у Людвига Давыдовича. На одной из перемен между ребятами завязалась обычная молодецкая возня с догонялками. В преследователи попал и ученик в знаменитом  костюме. Над ним решили пошутить, и чтобы не задавался, «подмочить» его репутацию в буквальном смысле. В погоне, в суете коридорного ажиотажа, объект погони на секунду был потерян из виду, и кружка холодной воды из  под крана попала за шиворот не ему, а нашему уважаемому учителю. Вот такая случилась история.
Вторым «главным немцем» в школе считалась учитель музыки и пения мама   моей одноклассницы Лоры Максимовой Людмила Николаевна. Под ее руководством пели на занятиях и в хоре. В основном это были патриотические песни о войне и революции: «Вихри враждебные вьются над нами», «Смело, мы в бой пойдем, за власть Советов». Мне особенно  запомнился «Бухенвальдский набат» и слова «люди мира на минуту встаньте». Сидя эту песню петь, никак было нельзя. Были и лирические напевы:
 
«Вот солдаты идут, по степи опаленной.
Тихо песню поют про березки и клены».

А еще пели об одиноком дубе, который стоял «Среди долины ровная», «Куба любовь моя, остров зари багровой».
И Лорка и её мама мастерски играли на аккордеоне.  Маленькую, рыжую в конопушках Лорку, когда она взваливала себе на колени тяжеленный аккордеон, было просто не видно, только чуть торчала её головка с заплетенными в косички огненными волосами. Её пальцы бегали по клавиатуре, не останавливаясь, и получалась музыкально-визуальная «Карусель» - так назывался её коронный номер.
Людмила Николаевна вела школьный  музыкальный кружок. Одно время и я за небольшую сумму посещал занятия ансамбля аккордеонистов, научился играть «Полюшко-поле» и еще что-то в этом роде. На большее, способностей, а может усидчивости, не хватило. По этой причине, когда в городе Асбесте проходил школьный смотр-конкурс, мне и некоторым еще таким же «способным» музыкантам, доверили озвучивать на деревянных ложках шаг кавалерии в песне «Шел отряд по берегу». Это мне нравилось.
 
 Может корни мои из Африки и предки мои били в там-тамы? - размышлял я. Нет, скорее всего, во мне живут  ритмы Востока, где главные инструменты бубен и сурна.
А еще я любил рисовать, а точнее сказать, срисовывать. С картинки из книжки или из журнала. В школе эти навыки пригодились при написании плакатов, объявлений и выпуске настенных газет. Заканчивая восьмилетку, посещал вместе с однокашником Толей Никитиным художественную студию в асбестовском Дворце культуры. К сожалению учеба вскоре прекратилась, так как с переходом на следующий год в новую школу на Малышева, совмещать и то и другое стало сложно. Но и эти непродолжительные занятия сыграли свою роль. Необычная обстановка, запах красок, мольберты, коллективная работа с натуры, как первый шаг творчества, сохранились в памяти на всю оставшуюся жизнь.
Однажды с Лидой пошли гулять по поселку. Прошли по нашей Шахтерской, вышли у бывшей автозаправки на ул. Куйбышева и дошли до старой школы. По пути разглядывали высокие ели и развесистые липы, под которыми мы ребятишками играли в волейбол.
 
Наш старый огород наполовину зарос травой. Другие участки тоже имели вид заброшенный. Мало стало желающих иметь дело с землей. Скота нет, хватает приусадебных участков, да и народу в поселке поубавилось. Остались по большей части старики, молодежь хозяйство не держит, чаще заглядывает в магазины и на рынок.
 А какой раньше был вид:  с горки вниз до самой Сретенки поселяне толпились на пашне! Праздник картофельного прибытка! Копали, считали количество накопанных ведер, мешков и радовались обеспеченному завтра. Радовались ватаги ребятишек, собаки бегающие между полей с разбросанными на просушку клубнями основного жизненного продукта. Горели костры, дым разносил запах горелой сухой ботвы. Вечером, когда уже становилось чуть прохладнее, в  золе пеклись печенки. Мужики на телегах только успевали загружать мешки и вывозить урожай на лошадях! Была страда, чувствовался ритм жизни, а сейчас застой и одни страдания. 
Когда проходили школу, Лида рассказала случай по Артемовску. Накануне начала учебы, а это было сразу после войны, она забрела в здание школы, уж очень хотелось учиться. В школе шел ремонт, и она обратилась к женщинам малярам с просьбой записать ее в первый класс.
- Запишем, запишем, ты только нам принеси из дома семечек, - попросили они ее. Лидка с радостью бросилась домой и принесла кулек семечек. Когда настало время идти в школу, мама ей и говорит:
- Что же мы с тобой совсем забыли, надо было накануне записаться. А Лида в ответ.
 -Я уже давно записалась, и можно смело идти в первый класс. Как и ожидалось, никто ее не записал. В школу она, конечно, пошла, но трагедия детства с обманом осталась в сердце на всю жизнь.
На обратном пути завернули с сестрой на 4-ю Садовую, сфотографировали домик, где жили Кольцовы (первый приют наших родителей)  и наш первый угол в двухэтажках по Куйбышева, дом 4. Лида показала окно на чердаке, из которого я чуть не вывалился и лужу в которой она меня мыла по нужде. Заодно сфотографировали и наш домик № 10 по Крупской, куда мы перебрались из двухэтажек.. Он совсем просел, стал маленьким и почти невидимым из-за высокого забора. Путешествие в детство закончилось.

От сестры узнал, что маме ножную швейную машину «Union”, которая сохранилась до сих пор, подарил папа. Когда переезжали на Урал, машина из Абакана шла багажом. Как, интересно, мама везла ее до Абакана из Артемовска!?
Маме запомнилось и она рассказывала Лиде, что в 30-е годы, во время раскулачивания, в ссылку на Чулым их с бабушкой Степанидой везли на белой лошади. Лида же запомнила,  когда провожали на войну дядю Терешу, ели лапшу и запивали киселем.
Долго с Лидой вспоминали, кто же был у нас в соседях на ул. Крупской, и вспомнили – Федотовы. Бабушку звали Даша, а как деда, который рисовал картины, запамятовали. В нашем доме на Шахтерской, куда мы переехали в году 1960, до нас жили Горных и Измоденовы. Сейчас там живет Балакшина Нина Николаевна. Точнее у нее там дача, а постоянный адрес в Асбесте по улице Королева 13-8. Она дочь соседа Николая Шеремета. Он бывший военный, прапорщик, служил на Кавказе, а последнее время на 101-м квартале  в Асбестовской 12-й воздушно-десантной бригаде специального назначения. Март 1995 года Терский хребет, бой за Грозный. Погибли: Владимир Долонин, герой РФ; Пинченко, Крячков, лейтенант Малухин.
Теперь бригады нет, расформировали, а точнее растащили. А было время, когда президент Владимир Путин вручал майору бригады Шамилю Кокинаеву звезду героя за службу на Кавказе.

Убирать морковку нам с сестрой больше некому. Она рясная и крупная. Собрали пять ведер и разложили в сарай рядом с картошкой на просушку. В субботу с Екатеринбурга приехали Ивановы. На улице идет мелкий дождик. Топили баню, готовили разные угощения. Разговаривали о детях, которые стали совсем взрослые и предстоящей поездке Тани в Москву на защиту производственных планов ее отдела на следующий год.
Реформы в ее службе после реорганизации РАО ЭС продолжаются. Приходится приспосабливаться, а это раздражает. Вот тогда и состоялся разговор о квартире на Малышева, в которой я нынче обосновался. Осталась она после скоропостижной смерти Бориса Чурбанова, первого мужа сестры Лиды. Со слов судебного эксперта, смерть  случилась от ишемической болезни сердца. Этому способствовало воспаление легких. Случилось это, по расчетам, в конце мая. Забеспокоились соседи, что он не выходит за почтой. Зашли в квартиру, а он на полу.

В общем, квартира освободилась, наследники дочери Таня и Наташа, нужно продавать и Лида мне посоветовала прицениться и может купить. За эту мысль ухватился Олег Бурмакин и стал меня уговаривать переезжать на Урал. Ключ от квартиры был у Лиды и мы с ней, а потом с Олегом квартиру посмотрели и примерно определили расходы на ремонт. Квартире 50 лет, капитального ремонта не было. Даже электропроводка проведена поверх стен на роликах. Окна, двери, пол, электропроводка, санузел подлежат замене или серьезной реставрации. Евроремонтом здесь не обойдешься.
В воскресение провожали Ивановых, загруженных мешками с овощами и Лидиными вещами – настало время  ее возвращения после лета на зимнюю квартиру в Екатеринбург.  На следующий день с Олегом ездили смотреть его дачу, которую он приобрел на Рефтинском, еще без бани. Действительно, она рядом с ГРЭС и под высоковольтной линией. Дом хороший и теплицы замечательные. Хозяйство большое, все растет, есть спуск к воде, причал и лодки. Можно купаться, рыбачить. Кто-то будет отдыхать, а кому-то и поработать придется.

Отмечали день рождения у Бори. Из Екатеринбурга приезжал его сын Павел, которого он зовет Паха. До этого ездили с Олегом в город, купили пироги на закуску и к чаю. Боря традиционно угощал своим фирменным самогоном, сам приготовил вкусный салат, пирог из рыбы. Были мы с Лидой и Бурмакины. На следующий день Павел уехал и оставил на сохранение машину. Сам с подружкой улетел в Египет. Живут в кредит, летают по заграницам и о будущем серьезно не думают. Главный поплавок и одновременно якорь у них – папа. Он так и не дождался от детей помощи, один выкопал картошку.
С Лидой подчищаем огород, убираем мусор. Заходил сосед Геннадий, удивился, что нам удалось сжечь картофельную ботву, ведь она совсем сырая.  Мы сознались, что подложили несколько кусков рубероида, вот она и воспылала. Что не сгорела, я вывез в болото. Перебрал доски во дворе, часть из которых уже сгнила. Кое-что распилил, кое-что вывез на мусор. Последние дни печь и баню топили этими досками.

В доме появились мыши. Лида говорит, что раньше их не было. Год мыши, вот и они начали резвиться. Однажды я проснулся от грызущего звука. Сначала подумал, что он раздается из кладовки. Оказалось, из под дивана, на котором спал. Перед сном разложил диван, и мышь, которая туда залезла, оказалась в блокаде, вот ей и захотелось на волю.
В отпуске  заболели зубы. Простыл или холодного молока из холодильника попил Возможно, и от твердых олеговых яблочек. Скорее всего, от того и другого. Дня два мучился, а потом решился на кардинальные меры. Сначала переговорили с Лидой Никитиной, зубным мастером, а а потом с Олегом поехали в поликлинику. Было это, как раз в Борин день рождения. Лида Никитина тоже в этот день родилась. Поэтому мы ее сначала поздравили, а потом я пошел на пытку. Операция не заняла и пяти минут, но последствия оказались тяжелыми. 

Ватку, которой прижали рану, нужно было выплюнуть минут через двадцать, я об этом забыл  и держал ее во рту до приема пищи. Как выплюнул тампон, так и сел у Бори за праздничный стол. Рана не зажила, а я навалился на разные разносолы. В итоге началось воспаление, с которым я с помощью многочисленных лекарств, боролся до самого отъезда. Боль прошла уже в Петербурге, когда я гулял по Центральному книжному магазину на Невском, в бывшем магазине «Зингер». Чудо свершилось, зуб отошел, но из правого уха пошла желтая, липкая жидкость, которую я не успевал вытирать платком. Воспаление с зубов перекинулось на ухо, и случился отит.