Гимн... Малиновый звон

                Лучше - свои бандиты.               

                Станция, на которой жили Соркины,  находится на расстоянии 200 км от  Одессы и в послевоенные годы служила 101-ым  километром, то есть местом, где оседала всякая шпана, а также квалифицированные воры и авантюристы перед тем, как брать «на абордаж» Одессу-маму. Нельзя сказать, что это прибавило радости коренному населению,  но нет худа без добра: свои бандиты – это всё-таки лучше, чем  наглые и отчаянные приезжие гастролёры. «Свои» постоянно жили на квартирах у  посельчан, занимались «деликатными» делами на вокзалах, на рынках, а то и вовсе на выезде и местных, как  правило, не трогали.
                Их занятия были разнообразными, но неизменно требующими высокой квалификации и даже артистизма от исполнителей. Самым  популярным тогда был был карточный трюк «головка-ножки», классические  очко и бура, напёрстки. Жители посёлка знали местных щипачей, карманников,  домушников, всех этих «королей» и «шестёрок» наперечёт.

                Колоритной фигурой в посёлке был вор в законе (как шопотом об этом говорили посельчане) Сергей Дмитриевич, пятидесятилетний представительный мужчина с красивым властным лицом, серыми спокойными глазами, больше похожий на крупного советского  руководителя или даже киноартиста. Жил он с молодой, лет на 20 младше его женой, снимая половину добротного дома на окраине посёлка. Занимался Сергей Дмитриевич  сапожным ремеслом и ремонтом часов. Работу свою делал умело, поэтому отбоя в клиентуре не было – принимал он заказчиков в беседке во дворе, вовнутрь дома за все годы никто так и не попал. Несмотря на такую скрытную, простую и неброскую жизнь, имя Сергея Дмитриевича  окружал таинственный ореол и оно стоило того.

                Вторым в иерархии криминальных авторитетов  был Ванька-слеп, кассир воровского «общака» и доверенное лицо Сергея Дмитриевича. Ванька выглядел полнейшей противоположностью респектабельному шефу: неопределённого возраста, худой и какой-то скрюченный он ходил с ранней осени и до начала лета в стареньком драповом траченном молью пальтишке. Сморщенное, как у обезьяны, желтое  лицо и изъеденные трахомой глаза (откуда и пошла кликуха «Слеп») не прибавляли привлекательности этой личности. Тем удивительней был трепет и страх, которые испытывал воровской бомонд перед сим плюгавым человечишкой.
 Жил Ванька-слеп в гражданском браке с известной «жрицей любви» Нинкой.  В отличие от воровской братии Нинка вела себя с гражданским мужем раскованно, если не сказать развязно.  Изредка (видно, для того, чтобы  не терять квалификацию) она приводила домой «клиентов». Хотя подобное случалось, когда Ванька отлучался «по делу», он, как и все окружающие, знал об этом и покорно сносил Нинкины проделки. Прожил Вантка-слеп в посёлке года три  и вскоре умер от чахотки.

                Нинка продолжала заниматься своим промыслом, пока это позволяли внешние данные. Вскоре произошёл случай, поставивший обладательницу  самой древней профессии за черту терпимости жителей посёлка. А произошло следующее: на одной свадьбе у местных люмпенов,  куда Нинка была приглашена, подвыпившая фурия забрела с тремя юношами в соседний дом. Там произошло что-то такое, что не понравилось многоопытной проститутке. На следующий  день на стол начальника милиции легло заявление гражданки Нины Лосиной об изнасиловании, которому она подверглась со стороны трёх братьев Кирилюков семнадцати., пятнадцати и тринадцати лет. Уговоры родителей этих пацанов не помогли и неумолимый, как асфальтовый каток, суд «упёк» малолетних прступников на продолжительные сроки отсидки.
                Ненависть посельчан к Нинке-курве была столь яростной, что та просто сбежала из местечка, опасаясь справедливой мести… Зачем этой прожжённой стерве понадобилось ломать судьбы этих несмышлёнышей? Поди, разбери…

                Индейка (судьба).

                Симке запомнились ещё два персонажа воровской драмы, тёзки-антиподы и злейшие враги Колька Катрук и Колька-хрип. Первый был положительным героем криминального театра: из местных, прошёл всю войну в штрафбате (!!)  и остался  жив. В память о войне осталось основательно словно оспой   тронутое  лицо и исполосованное шрамами тело. Колька хорошо играл в футбол в команде местного "Локомотива"  и был любимцем мужской половины посёлка, поголовно состоявшей из футбольных болельщиков.
                Хрип же  - красивый, белокурый парень со взрывным характером, в отличие от Катрука, своих приверженцев имел больше среди женского контингента.
                Колька-хрип был поездным вором и его  криминальные интересы  вряд ли пересекались с интересами Кольки Катрука, однако неприязнь двух Колек была столь большой, что стычки между ними случались достаточно  часто и носили ожесточённый характер. Драки возникали спонтанно и велись  честно, без кастетов и поножовщины. Катрук был и ростом меньше и сложён скромнее, но, благодаря своему бойцовскому духу и нажитой в штрафбате живучести, чаще выходил победителем из потасовок со своим более атлетичным противником.

                Однажды у Кольки-хрипа сдали нервы: после неудачной для него драки  с Катруком взбешённый бандит достал из тайника ТТ и отправился искать по посёлку ненавистного оппонента. Предупреждённый кем-то Катрук спрятался у соседей. Воровская малина решила, что Хрип поступил «западло», нарушив воровской этикет.
                Случай стал поводом для «стрелки» у самого Сергея Дмитриевича, после чего Колька-хрип целый месяц ходил как в воду опущенный, а вскоре и вовсе исчез из местечка…

                Среди воровской братии случались яркие личности, обладавшие индивидуальностью и исключительным обаянием. Таковым  был вор-домушник по кличке Симпатик. Представьте себе юношу лет восемнадцати, ростом под метр пятьдесят, но коренастого с крепким мужским телом, красивым (даже слишком красивым) с нежными девичьими  чертами лицом, отчаянного, весёлого и бойкого на язык. Симпатик обладал несомненным мужским достоинством и пользовался потрясающим успехом у женщин из различных сословий.
                Ещё был он невероятно интересным рассказчиком; послушать байки Симпатика во дворе у Симки собиралась толпа и тот не обманывал ожидания зрителей – их хохот разносился по всему окресту. Чуть подвыпив и расчувствовавшись, паренёк мечтал  о том, что бросит  воровское ремесло    и станет артистом…
                … Симпатик с друзьями сидел в гостях у Нинки Лосиной, которая «подваривала» и приторговывала самогоном, когда с обычной в то время проверкой-облавой нагрянули энкаведисты  во главе с самим начальником железнодорожной милиции Проданом. Все присутствующие, включая и хозяйку, спокойно оставались на местах. Симпатик же, чтобы лишний раз не попадаться на глаза начальнику, решил сигануть в окно, что с его ростом и высокой квалификацией домушника было раз плюнуть…
                Окрик «Стой! Стрелять буду!» прозвучал  одновременно со щелчком пистолета. В пальбе не было никакой необходимости, да и сам Продан не собирался ни в кого стрелять: сработал рефлекс опытного охотника на бегущую дичь.
                Выстрел оказался удачным и назавтра Симпатика без лишнего шума схоронили на окраине сельского кладбища…

         А в году пятидесятом «усатый пахан» затеял санитарную обработку страны, избавляя города и селения от уголовных элементов, а заодно и от обиженных судьбою люмпенов, названных тунеядцами и обозначенных скопом, как наносящие вред обществу. Справедливо опасаясь людей в кашкетах с голубыми околышами, воровская братия стала ретироваться из железнодорожного посёлка . Кого замели доблестные  Органы, кто уехал в более тёплые края –в Одессу, Ростов,Сталино(Донецк), а некоторые(очень немногие) осели здесь же, обзаведясь семьями и бросив прежнее ремесло.
Таковым казался и упомянутый ранее Сергей Дмитриевич, в течение пяти лет «тачавший» сапоги местным жителям. Как выяснилось позже, его взаимоотношения с властью оказались гораздо сложнее, чем предполагали односельчане.

       Брать Сергея Силина прибыла команда чекистов из самой Одессы.
Предупрежденный кем-то Силин с женой успели выбраться из дому до прихода энкаведистов. Однако, совсем уйти от преследования они не смогли - слишком большие силы были задействованы для его поимки.
Беглецы уходили задами, стремясь попасть на станцию узкоколейной железной дороги, где можно было на ходу незаметно подсесть в товарный состав или попытаться схорониться в штабелях дров или кучах угля.   Успели они добраться лишь до большой поляны, именуемой в посёлке совсем по-московски старой площадью и служившей посельчанам одновременно и стадионом и местом проведения всех праздничных митингов и парадов.

Посредине, ближе к краю поляны стояла «трибуна» -хлипкое дощатое сооружение- на которое местное начальство возносилось, взирая орлиным взглядом на стройные ряды демонстрантов и провозглашая бесконечные «Да здравствует!..»
Пара примостилась под дощатым настилом трибуны, Сергей Дмитриевич дал предупредительный выстрел из пистолета. Чекисты окружили местный «мавзолей» , держась на почтительном расстоянии: рисковать до поры до времени никому не хотелось.
Старший оперативной группы майор войск НКВД прокричал в рупор:
             - Силин, вы окружены, предлагаю сдаться!
Силин молчал. Прошли ещё несколько минут.
             -Силин, не дури! У тебя нет ни одного шанса уйти. Пожалей жену, если себя не жаль.
Силин молчал, он –то понимал, что себя жалеть было поздно.
Прошли добрых полчаса, когда из-под трибуны в направлении к военным вышла женщина. Шла она сгорбясь, охватив голову руками, не разбирая перед собой пути.
            -Стой! Остановись, тебе говорят! Руки вверх или буду стрелять!- прорычал рупор.
Женщина продолжала идти, не обращая внимание на предупреждение. И тут от трибуны раздался зычный голос Сергея:      
- Аня, остановись и подними руки!..
Это был приказ, но сколько тепла, нежности и горечи было в голосе человека, произнесшего последние в своей жизни слова.
Аня не успела дойти до шеренги милиционеров, когда под трибуной раздался одиночный выстрел...

        Сергея Дмитриевича упокоили на том же заброшенном сельском цвинтаре, где нашёл свой последний приют и Симпатик. Аня осталась в посёлке, выкупила полдома, в котором они с Сергеем жили последние годы(помог воровской общак). Она прожила долгую жизнь: в течение почти четырёх десятилетий на старом, забытом всеми погосте ухоженой была единственная могилка с крестом и дощечкой с именем человека, который был известным вором, а мог быть знаменитым артистом , или выдающимся учёным, или... Впрочем, мало ли кто и кем мог быть, если бы не то суровое время.