Лилит. О страхе и о смерти

   Приближался конец марта. Природа оживала, вместе с тем обнажала смерть, как обнажает зубы скелет, постепенно избавляясь от плоти сковывавшей его столько времени. В воздухе пахло сырой землей и жухлой прошлогодней травой – вот признаки некогда погибели, а теперь зарождения новой жизни.
- Чер, пошли же! Вот упрямец, - с напускной суровостью прикрикивала девушка на упрямо сопротивляющегося пса.
- Куда ты его тащишь? – Говард был искренне удивлен, но все же не скрывал радости от происходящего. Сварливого Черчилля наконец-то уберут отсюда. Внешне спокойный и уравновешенный, скорее даже рабски смирный нрав этой псины по ночам преображался – он превращался в неусыпного часового, непрерывно облаивающего каждую ветку, посмевшую шелохнуться от легкого ветерка. Он был рад, ибо Чер был привязан ровно под его окном.
- Он поживет немного у нас, - Мари хитро улыбнулась.
- Хм… тогда вы просто обязаны подарить нам кота взамен! – Крикнул он ей вдогонку. – Черного, непременно черного кота! Он будет к лицу этой фабрике смерти!
   Она резко затормозила, хотя перед этим ей стоило больших усилий сдвинуть с места огромную псину.
- А знаешь, наша кошка должна скоро родить. И угадай, какого цвета у нее шерсть? – Столь лукавой усмешке позавидовал бы и сам Мефистофель.

   «Фабрика смерти» состояла из более полусотни отборных породистых свиней, которых Говард искренне презирал. Они, словно утрированная прозаическая миниатюрная версия всего человеческого рода, были настолько отвратительны своими повадками, что Говард искренне радовался в дни, когда приходили заказы на мясо. Тогда, под торжественные визги приговоренной к смерти свиньи, он, со слегка дрожащими коленками, вонзал в трепещущее заплывшее жиром свиное сердце длинный узкий нож и наблюдал, как медленно стекленеют глаза его жертвы.
- Похоже ты не попал, - с важным видом заявил Энди, медленно затягиваясь тонкой сигаретой.
   Вообще, Говард в этом деле еще новичок и не готов с уверенностью заявить, что свинья обречена уже после первого удара. Энди кивнул на тушку, у которой едва виднелось аккуратное узкое отверстие немного левее солнечного сплетения.
- Крови что-то совсем нет, - он сплюнул на землю с снова смачно затянулся сигаретой, - попробуй еще раз.
   Говард тоже немного засомневался, агония длилась около двадцати секунд, которые показались ему вечностью. Нож вторично проник в ту же рану, не находя новых препятствий на своем пути, уже скорее для успокоения, ибо ненавистная тушка после резкого хриплого выдоха прекратила трепыхаться в конвульсиях.
   После того, как жадные языки пламени керосиновой лампы вдоволь насытились жесткой курчавой шерстью и превратили верхние слои кожи в шелушащуюся кальку, и еще теплый труп смирно исторгнул из своего брюха серпантин из кишок, Говард по локоть погрузил руки в хлюпающие недра грудной клетки и извлек оттуда что-то упругое. Оно отливало голубоватым металлическим цветом в весеннем солнце, жесткие жилы поперек рассечены аккуратным глубоким порезом, края раны выпячены наружу, как прехорошенькие губки молодой девушки.
- Ювелир, - удовлетворенно и без лишней скромности он продемонстрировал Энди пронзенное им сердце.
   В остальные дни же он их откровенно ненавидел. Если человек хочет стать воинствующим мизантропом, ему прямая дорога на свиную ферму.

  Каждый год одно и то же, только с каждым годом немного хуже. Человек, который не любит свой день рождения и считает день, в который он родился худшим из каких-либо других плохих дней (ведь он положил начало всем последующим), не может радоваться. Говард же обязан был разделить этот день еще и с ненавистными ему глупыми тварями. «Ничто уже не может уменьшить эту визгливую симфонию, которая, я уже слышу, скребет по внутренней обивке моего гроба!» - думалось ему у вольеров.
- Собирайся, поехали, - Шеппард попытался сохранять спокойствие на лице, которое не свойственно его темпераменту, - я же знаю, что ты не простишь мне этого, если проведешь этот день «тут».
- Конечно же прощу, и вообще, ничего особенного не происходит, я не люблю праздновать то, что с каждым годом все громче трубит о моей погибели, - сигарета неожиданно отдала горечью под языком и Говард невольно скривился, что было ложно принято Шеппардом за ироническую усмешку.
- Поехали, Говард, нечего пререкаться, Мари звала на ужин, - ответил он и вышел на улицу, откуда уже через миг донеслось мерное бурчание дизельного мотора.

- Вот так штука! Я не верю в знаки, но это определенно должно что-то значить, - сказал Говард с трудом скрывая радость.
   Черный котенок, обещанный ему несколько недель назад, соизволил явиться этому миру именно в его день рождения, и это обстоятельство казалось ему приятнее всего.
- Я назову его Эдгаром. Да, малыш Эдгар Аллан По, черный кот, - он нашел это довольно остроумным, - мне кажется совершенно нелепым и неподходящим любое другое имя для черного кота.
 
- Мари, что я вижу? – Спустя вот уже месяц после рождения Эдгара он впервые встретился с ним воочию.
   Котенок отчаянно орал, и не менее отчаянно пытался изодрать тонкими когтями белую кожу на руках у Мари. Он вцепился так, словно он обезумевший полярник, выживший на отколовшейся льдине, которая унесла его в океан. Янтарные глаза были выпячены, гладкая черная шерстка на холке превратилась в жесткую щетку, а лицо Мари выражало мировую скорбь и каждый нерв на нем невольно подрагивал искажаясь от боли.
- Это сущий демон, говорю я тебе! Наш кот забился в угол и отказывается от еды после знакомства с твоим Эдгаром, - она тяжело вздохнула, что невольно вызвало у Говарда мимолетное сострадание.
- Мне только такой и нужен, - с нескрываемой гордостью сказал он, - демоны это по моей части, мы с ним сговоримся уж как-нибудь.
   И верно, только он перешел в его руки, то моментально превратился в комок нежности и начал усиленно мурчать. Он уместился на одной лишь ладони и, кажется, если б Говард захотел, то мог бы с легкостью превратить котенка в бесформенный фарш, пожелай он только сжать руку в кулак.
   Мари уже в нескольких шагах от поворота, когда котенок решил томно выгнуть спину и поднял хвост трубой.
- Мари, это же… - Говард не успел договорить, она торопливо махнула рукой на прощание и скрылась за поворотом.
   Эдгару пришлось подыскать новое имя. Лилит.


                I

   Одинокий свет ночника утопал в ночном сумраке. Говард любил сидеть допоздна, погружаясь в бездонные просторы страниц любимых книг. Они всецело поглощали его, и он не замечал, насколько время может быть медленно-тягучим, и в то же время скоротечным, подобно холодному горному ручью. Он опомнился лишь в тот миг, когда откуда-то издалека грузные куранты ратуши громогласно пробили медным голосом три часа ночи, и в тот же миг он осознал, что последний десяток страниц он и вспомнить не может, так глубоко он погрузился в собственные мысли и ощущения.
   Он закрыл книгу и пошевелил ногой под одеялом, она совершенно занемела и под кожей закололи тысячи невидимых игл. Лилит приоткрыла один глаз в котором отразился тусклый свет ночника, зевнула и снова улеглась, пытаясь воссоздать прежнюю позу, чтоб ухватить за хвост убегающее сновидение.
   За окном хлестал дождь, выбивая мелкой дробью по подоконнику, поднимая пряный запах опавших прелых листьев. Черные стволы деревьев царапали голыми ветвями желтый свет далекого уличного фонаря. Ночь казалась здесь вечной осенью, от лета не осталось и следа, будто оно только приснилось, а его тепло было чем-то призрачным и далеким.
   Под убаюкивающую симфонию дождя Говард постепенно стал проваливаться куда-то глубоко, в мрачную бездну подсознания.

   Узкая тропинка извивалась между голубыми елями. Иногда неожиданно ныряя в когтистые объятия разросшегося кустарника, местами разрывалась ручьями, обнажая круглые гладкие камни, или ускользала под сваленными стволами деревьев. Неба здесь не было видно. Просветов между кронами не было, к самым верхушкам ветки срастались в одно целое и свет не проникал сквозь них, будто огромный кусок черной замши накрывал их верхушки. Ровное голубоватое свечение исходило откуда-то снизу, не разрушая при этом мрака и бездонной глубины нескончаемого леса. Ни один шорох, ни один треск не нарушал этого покоя. Это была именно пронзающая тишина, больше похожая на вакуум, которая вытряхивала все мысли наружу сквозь уши и превращала их в серый прах, беззвучно осыпающийся на запыленную тропинку.
   Говард не понимал, зачем он идет, и куда, и как он попал сюда, он просто шагал. Моментами он задавался вопросом – «а дышу ли я сейчас?» - и не слышал своего дыхания. «Может я уже выдохнул, и не заметил» - подумалось ему. «Но почему я не вдыхаю снова?» - поднес ладонь к лицу и попытался сосчитать пальцы. Это был старый трюк, который он взял себе за привычку, и проверив его он сразу все понял.
- Я сплю, - сказал он громко и в тот же миг глубоко вдохнул.
   «Главное держать себя в руках» - он хорошо понимал, что если эмоции одержат верх он немедленно начнет просыпаться. Но было что-то в этом лесу необычное, все находилось, как и прежде, на своих местах, ничего не «плавало» и не менялось, как это обычно происходит в сновидениях. Он не ощущал ничего, полная апатия захлестнула лес и прояснила ум Говарда.
- Весьма странно, - вяло протянул он и бесцельно побрел дальше по тропе.
   Внезапно тропа оборвалась, деревья расступились обнажая небольшую поляну. Небо над ней было черным и матовым, неестественно беззвездным. Не понятно, было ли оно бездонным, или стоило лишь руку протянуть и коснуться черного шелка.
   Говард беззвучно ступил на мягкую голубовато-серую траву и устремил взгляд на темную фигуру, которая сидела на траве подобрав под себя ноги. Это была незнакомая ему девушка. На ней было черное бесформенное платье, такое же глубокое и бездонно-матовое как и небо, что на нем невозможно было разглядеть ни единой складки. Длинные прямые черные волосы спадали на ее плечи и наполовину скрыли ее лицо. Вся фигура девушки была окутана какой-то темно-серой дымкой, словно она поглощала и без того тусклый свет вокруг себя. Только глаза на белом лице выблескивали хищными огоньками, как у зверя, маленькими зеркальцами бликовали они средь мрачной дымки.
   «Кто она?» - подумал про себя Говард, и в тот же миг девушка подняла на него глаза, лицо ее расплылось в плотоядной улыбке.
   Его тело налилось свинцом, перестало его слушаться, и ведомый невидимым громадным кукловодом он ровно зашагал вперед, пересекая бледную поляну. Он присел рядом с девушкой на траву, словно они были давно знакомы, безучастно и равнодушно выдрал рукой пучок травы, и так же равнодушно стал перебирать на ладони травинки роняя их на землю. «Кто же все-таки она такая? И почему чем ближе я к ней нахожусь, я все больше чувствую, что ничего не чувсвую?» - он стряхнул остатки травинок с ладони и попытался привстать, но не смог, его тело стало весить по крайней мере тонну, пиджак и брюки словно были выкованы из грубых листов стали. «Это просто сон. Нужно чаще вспоминать об этом» - наконец заключил он, но подняться так и не смог.
- Это не сон, дорогой, - полушепотом протянула девушка, расправляя чернеющую пустоту, из которой было соткано ее платье, - и все, о чем ты только что думал я слышала. Ты говорил в голос, хотя губы твои не шевелились.
- Тогда ответь на мои вопросы. И скажи, где я нахожусь?
   По ее лицу пробежало подобие усмешки, она помедлила с ответом, а затем попросила сигарету.
- Я память, я желания, я чувства. Я все, и в то же время – я ничто, - она глубоко затянулась и выпустила тонкую струйку дыма, вглядывалась в белые клубящиеся комки, как они расползаются по воздуху и втекают обратно в поры ее одежды будто  от легкого сквозняка.
- Я страх, а затем спокойствие…
- Ты, - он закашлялся испугавшись собственной догадке, - Смерть?
   Она задрожала всем телом в беззвучном смехе:
- Можешь звать меня так, как хочешь, но я не буду являться тем, чем ты меня назовешь. У темноты много имен, но ни одно не сможешь прочесть без света.
- Нет, я не смерть, - добавила она уже ласково улыбнувшись, - ведь когда-нибудь я и сама могла бы умереть.
- Как же мне тебя называть? – Говард невольно и сам улыбнулся.
   Она выпустила последнее облако дыма, приблизилась к его лицу и касаясь холодными губами к его губам шепотом сказала:
- Зови меня Лилит. Когда-то я уже слышала это имя…

   Часы били полдень. Говард лежал в кровати и считал, все еще ощущая на губах мягкую прохладу поцелуя.
«Шесть… семь… восемь» - он просыпался, но старался не шевелиться, чтоб в один миг не развеять впечатления от только что уплывшего от него сновидения.
«Девять… десять… одиннадцать… зови меня Лилит…» - где-то он уже слышал это имя.
- Двенадцать. Жаль, что это только сон, - Говард медленно приподнялся на кровати и на пол с хлопком упала книга. Он вспомнил, откуда ему знакомо это имя.
- Мне сегодня снилась та, в честь которой я тебя назвал, - сказал Говард как бы обращаясь к кошке, которая пристально наблюдала за его движениями огромными янтарными глазами, и только нервно подрагивающий хвост говорил о ее раздражении.
- Сейчас-сейчас, - бормотал он себе под нос обращаясь к кошке, будто оправдываясь за поздний завтрак.
   Первый глоток кофе отозвался жгучей болью на языке и Говард невольно кривился. Бледные лучи осеннего полуденного солнца ровными полосами рассекали дым, который медленно разворачивался как каракатица с тысячью щупалец, а затем быстро вытекал на улицу сквозь едва приоткрытое окно. День обещал быть сумрачным и холодным, несмотря на редкие тучи ползущие над городом. Где-то на горизонте надвигалась темная масса, и оттуда доносились едва слышные раскаты грома. В течении получаса вся громада неумолимо застлала все небо. «Вот и вечер» - мрачно заключил Говард, глядя как на часах застывает полдень.

                II

                Мы нарисуем кровью под дождем
                Твой дом! Твой дом!
                Деревянный футляр собьем молотком
                Твой дом! Твой дом!

- Пф, странный мотивчик, - Говард помотал головой, желая вытрясти из оттуда неизвестно откуда возникшие строки.
   Небо рыдало и орало во всю глотку раздражаясь громом. Он шел неспешно и без зонта, продрогший и промокший до нитки, до дома оставалось всего несколько кварталов. В свете желтых фонарей роились тысячи белых мошек, через миг они достигали земли и превращались в звук, шлепок в луже. Подул холодный ветер и неистово отхлестал Говарда по лицу, он лишь улыбнулся и попытался снова прикурить вмиг размокшую сигарету. Вспыхнувший огонь зажигалки ослепил его на какую-то долю секунды, и вдруг ему почудилось, что рядом с ним находился чей-то силуэт. Он резко повернулся, но никого не оказалось, улица была полностью безлюдна и он пошел дальше. Подходя к своему дому он снова увидел темную фигуру. Она склонилась над чем-то и почти бездвижно наблюдала за черным пятном на земле. Говард был уже у подъезда и снова заметил странное и неожиданное исчезновение фигуры. Черное пятно у двери жалобно мяукнуло и задрало хвост подбегая к ногам хозяина.
- Лилит! Я же запер тебя дома, как ты выбралась? – он энергично вытирал полотенцем отчаянно сопротивлявшуюся кошку.
- И когда вернулся все было заперто… - Он задумчво осмотрел окна и входную дверь. – Наверное выбежала за мной, когда я выходил днем.
   Он откупорил бутылку светлого пива, закурил и уставился в окно пустыми глазами. «Если так будет продолжаться и дальше, придется покупать лодку» - грустно усмехнувшись он погасил сигарету. Холодное пиво приятным теплом разливалось по всему телу и он настолько расслабился, что потерял ощущение времени.
   Сквозь густой туман собственных мыслей он услышал бой часов, но сосчитал только последние удары. «Раз… два… три… который час? И не все ли равно?» - приятное равнодушие захлестнуло Говарда и он поудобнее уселся в кресле.
«Раз… два… три… четыре» - он очнулся от того, что кто-то коснулся его плеча.

   В воздухе пахло разложением, которое витало зеленоватым туманом застлавшим голую безжизненную землю. Старая дощатая скамья была мокрой после дождя, Говард оперся рукой и почувствовал прохладную влагу на пальцах. Бескрайнее небо было окутано серыми грозовыми тучами, будто взяло небольшую передышку после изнурительного ливня, и готовилось к новому заходу.
- Присаживайся, чего ты? – Прозвучало нежным голосом за его спиной. – Садись, дай мне сигарету.
   Он обернулся и увидел улыбающееся лицо, которое было окружено нефтяным родником черных волос.
- Лилит? – он протянул ей размокшую пачку.
- Люди постоянно пытаются навешивать ярлыки, - загадочным тоном сказала она и затянулась дымом неприкуренной сигареты.
   Говард озадаченно взял сигарету и себе присев рядом с Лилит. Они сидели на скамейке посреди бескрайнего поля застланного туманом. Ни дерева, ни травинки в обозримом просторе, ни одна птица не поднялась в небо, и ветер сюда никогда не наведывался. Воздух застыл густой нугой и только медленно растворяющийся дым друх сигарет вливался в свинцовое влажное небо.
- Мне раньше не приходилось видеть столь реалистичных сновидений, - он сосчитал пальцы на обеих руках, затем приоткрыл пачку,закрыл и снова открыл.
- Удивительно, двенадцать штук!
- Тринадцать, - сказала Лилит и сунула свою сигарету обратно в пачку. – Почему ты думаешь, что ты спишь?
- Но, как же… Я был дома, в своем кресле, а утром, - несколько неуверенно помедлил, - утром я снова проснусь в том же месте. Так было и в прошлый раз.
- Может быть так и будет, может быть ты проснешься, - она рассмеялась. – Я и сама не понимаю, как ты здесь очутился, но если тебе это кажется сном, пусть так оно и будет, любимый.
   Они помолчали.
- Ты выглядишь получше, чем в прошлый раз. И пахнешь дождем, - она вдруг рассмеялась.
- Лилит, - Говард сглотнул горький ком собравшийся за время долгого молчания, - где мы?
- Мы здесь,- сказала она, немного подумав, - и мы нигде. Разве так важно наше место во Вселенной, если мы и так никогда не увидим его противоположный конец. Тебе страшно?
- Страшно? Не знаю. Пока я не понимаю – страха нет. Наверное осознание собственной ничтожности заставляет людей бояться.
- А ты романтик, - еле слышно прошептала Лилит и склонила свою голову ему на плечо.
   Холод запульсировал в его мозге, глаза стало заволакивать серой пеленой и он почувствовал себя страшно одиноким. Небо застыло в безмолвной тоске, тишина сдавила уши, а мысли разбегались как всполошенные мыши прячущиеся по закутках огромного ангара. Говард вдруг почувствовал себя маленьким ребенком, которого збыли где-то посреди улицы, и он не понимал что происходит, и чем это может для него закончиться. Лилит прочла это в его глазах и впилась в него губами.

                «Мы нарисуем кровью под дождем…»

   Он очнулся в том же кресле. За окном брезжил рассвет, дождь прекратился. На губе он почувствовал солоноватый привкус и в тот же момент она раздалась болью.


                III

- Что в сущности такое жизнь?
   Как обличить словами то, что закрадываясь в сердце невидимой искрой разжигает огонь жизни, который медленно пожирает плоть и обугливает кости, пока не оплавит кожу, которая расползается на лице глубокими морщинами. А в конце медленное тление углей обратит тело в бесформенную жижу, растекающуюся и вечно плескающуюся в небольшом продолговатом ящике, который заменит человеку дом. То, что люди называют душой умрет еще раньше. Бесформенным дымом уплывет в бездонные просторы космоса, расворится в черном эфире.
   Говард опустил голову и уставился на свои ботинки силясь понять ее слова. У него под ногами копошились тысячи слизней, которые покрывали всю обозримую площадь, далеко к горизонту. Лилит сидела на корточках склонив голову набок и с озорным видом пыталась упорядочить движения нескольких слизней, но они непослушно и упрямо расползались в разные стороны.
- Останься со мной, - сказала она затем, когда ей уже наскучило забавляться с моллюсками, - останься, и ты больше никогда не познаешь муки тления.
   Поляна лоснилась от непрестанно двигающихся склизких тел, которые покрывали каждый дюйм, наползали друг на друга, давили и своей массой убивали тех, кто находился внизу, у самой земли, пытаясь выбороть свое место на вершине гор трупов своих собратьев. Миллионы бликов шевелящихся спин волнами наплывали к горизонту и накатывались обратно, невиданным черным океаном. Океан борьбы за жизнь ценою смерти под оранжевым, вечным и незыблемым солнечным светом.
- Ты говоришь ужасные вещи, Лилит, - сказал он многозначительно вздохнув, и поднялся со скамьи, словно собирался уходить, - не может быть, чтоб человеческое существование было столь бессмысленным и скоротечным. В конце концов, каждый оставляет какой-то след по себе. Именно осознание своей смертности толкает человека к великим делам, бессмертие же напротив бессмысленно и скучно, никакой ответственности, никаких последствий, ты просто существуешь как бы в стороне от всего, - сказал он уже с раздражением.
- Я говорю то, что вижу, милый, - задумчивая улыбка скользнула по ее лицу. – Посмотри на этих слизней, они всю жизнь пытаются выползти наверх по спинам других слизней, бесцельная и бессмысленная борьба, результат которой лишь наращивание гор трупов, - она поднесла к его лицу ладонь на которой медленно извивался уродливый жирный слизняк. – Когда он выбьется из сил его подомнут другие под себя, раздавят, и все, что он оставит по себе это бесформенная лепешка, - она сбросила его на землю и раздавила тонкой босой ногой.
- Что будет со мной, если я останусь? – Говард снова сел и закурил, наблюдая, как слизни клубились тут и там, наползая на его ботинки по медленно растущей горе трупов.
   Она кружила в танце с невидимым партнером, под музыку слышную только ей. В черных волосах спадавших на ее лицо сверкало два огонька ее хищных глаз. Руки разгоняли темную дымку, окутывавшую ее тело, и от этого движения казалось, что вокруг нее все больше и больше сгущаются сумерки. Белые тонкие фарфоровые руки отгоняли свет окружающий ее.
- Мы будем танцевать, - хохоча отвечала она. – Вечная пляска со смертью! А когда мы устанем, то пойдем к обрыву, внизу которого видно звезды, будем сбивать их камешками и смотреть, как смерть собирает их и рассовывает по своим бездонным карманам. Может быть, когда-нибудь мы устанем убивать звезды, и обняв друг друга сами бросимся вниз, и будем вечно падать в ее глубоком кармане…
- Может быть, даже немного дольше, чем вечно, - она весело подбрасывала пригоршни слизней в воздух, словно это было конфетти.
- …Три… Черыре… Пять, - его губы непроизвольно произносили счет, вторя бою часов. Он открыл глаза и в его голове эхом раздался веселый девический хохот.

   Лилит сидела рядом и пристально наблюдала пробуждение своего хозяина, затем мурлыкнула и спрыгнула в тень, откуда было видно лишь два сверкающих зеркальца кошачьих глаз.
- Пять утра, - сипло прошептал Говард, а затем добавил обращаясь к кошке – Вечность, и даже немного дольше, Лилит, это очень долго. По-этому мне просто необходима чашка кофе! – он рассмеялся в глаза тени.

                IV

   Стало неожиданно солнечно и тепло. Лужи медленно переваривали жухлые черневшие листья, смешиваясь с грязью под ногами прохожих превращались в кашу. Газоны напротив пестрели разнообразными оттенками желтого, красного, и пылали угасающим пламенем деревья.
   Утренний туман медленно таял под яркими копьями солнечных лучей, угрюмые лица прохожих щурились от непривычно приветливой погоды и выглядели еще угрюмее.
   Ожидание чего-то неведомого захлестнуло Говарда с головой, он ходил словно оглушенный, мысли путались и терялись в темных закоулках подсознания. Затаенное чувство тревоги и ужаса не покидало его весь день, словно от ожидания, что кто-то в любой момент может напасть на него из-за угла и избить до полусмерти. С еще большей тревогой он поздно вечером возвращался домой. В каждой тени отбрасываемой голыми деревьями ему мерещилась темная фигура, которая будто следила за ним повсюду после наступления вечера.

- Мы здесь не одни, - сказала Лилит, не поднимая глаз, легко касаясь пальцами белых колючек какого-то растения которое обвивало ее предплечье.
   Говард прислушался к своим ощущениям, дым сигареты застлал ему глаза и он поморщился.
- Он не хочет, чтобы ты здесь оставался, - продолжила она, - но мы устроим все так как там хочется.
   Она улыбнулась и протянула ему длинный узкий нож.
- Ты умеешь с этим обращаться?
   Говард затыл в непонимании, затем так же резко надел на лицо равнодушие, затянулся сигаретой и спросил немного подумав:
- Разве здесь возможно убийство?
   Она лишь рассмеялась в ответ и быстро спрятала нож куда-то в платье зияющее пустотой. Что-то зловещее было в ее усмешке, но вместе с тем притягательное. Ему вдруг захотелось окунуться в этот древний неведомый мир где-то на краю вселенной, откуда не было видно и звезд, далекий свет которых растворялся в хитросплетениях непроницаемого мрака. Вековые ели окружавшие их, статично застывшие исполины погрязали в тишине, казалось, тихо дремали в ожидании чего-то. Вся его жизнь осталась где-то далеко позади, он не мог вспомнить ничего, и если возникало какое-то далекое воспоминание, то он без жалости отпускал его и оно немедленно гибло в асфальтовых болотах, уходило в глубины бесконечного космоса. Перед его глазами было лишь одно воспоминание, одно желание и лишь одна цель, которая сидела напротив опутанная колючим растением, источавшая газообразный мрак каждой порой ее тонкой белой кожи.

- Он идет, - прошептала Лилит не поднимая глаз.
   В тот же миг до ушей Говарда донесся далекий шорох, котрый медленно перерастал в треск и скрежет крошащихся в щепки деревьев. Ели выворачивались с корнями и падали сотрясая землю, изламывая своим весом густые ароматные ветки. Первобытный ужас полз по воздуху и болезненно давил на глаза изнутри. На языке стало отдавать желчной горечью и Говард закашлялся.
   Шаги огромных лап зверя подминали под себя лес, а его сырое дыхание заполняло едким туманом все пространство. Говард в ужасе опустился на подкашивающихся ногах закатив глаза и устремил их к черному небу. На фосфоресцирующую голубым светом поляну из мрачных недр леса вышел грациозно изгибая спину черный кот, который возвышался над огромными деревьями на добрых десять футов. Он уселся в центре поляны и пристально уставился изумрудными глазами на незваного гостя. В его черной гладкой шерсти тысячами клубков роились могильные черви, извивались кольцами змеи и ящерицы. Местами облинявшая грудная клетка обнажала серые ссохшиеся ребра, из-под которых с отвратительным хлюпаньем мелкими ручейками струилась мутная кровь.
- Самаэль, сегодня ты неотразим, - громко рассмеялась Лилит, вприпрыжку подбежала к нему и крепко прижалась к огромной костлявой лапе.
- Так это твоя новая зверюшка, Лилит? – неожиданно мягким голосом мурлыкнул Самаэль, не сводя с Говарда прищуренных глаз.
   Ужас и изумление Говарда, который лицезрел страшный лик этого кота, не без интереса изучавшего его огромными зелеными глазами, все еще нарастал невообразимой лавинообразной волной.
- Что тебе нужно, мальчик? – спросил Самаэль приблизив морду к лицу Говарда.
   Он судорожно вдохнул туман из пасти зверя окутавший его и в борьбе с тошнотой не мог вымолвить и слова.
- Тебе страшно, - довольно заключил Самаэль отстраняясь от него. – Милый мальчик, - сказал он уже обращаясь к Лилит.
- Видишь ли, страх сковывает тебя небезосновательно. Я и сам бы вздрогнул, завидев эдакого циклопического кота, - Самаэль невольно рассмеялся, - но тут дело в другом. Ты, я, и даже – она, - он кивнул в сторону Лилит – видим меня таким, потому что ты создал этот образ в своем сознании. Твой слабый ум, неприспособленный к восприятию чистого, неразбавленного ужаса, просто-напросто попытался облечь этот самый ужас в формы более приемлемые и безопасные твоему рассудку. Этакая ширма причудливой формы, и пусть уж и она невесть какая страшная, но в более щадящей форме. Только несовращенный ум ребенка заставляет его видеть чистый ужас в мраке под кроватью, и со временем тоже облекает его в форму более привычную, материальную, чтоб уберечь рассудок. Безумцы же, напротив, уже лишившись объективно разума, видят кошмар в концентрированном виде, его абстрактный каркасс… Но ведь им уже и терять-то нечего! – прибавил он разразившись смехом.
- Так ты… мой страх… - запинаясь бормотал Говард, давясь горькими комками слизи подступавшей к горлу. – Мой страх, который я ощущаю, отвращение и ненависть?
- Ты отвращен тлением, тебя пугает смерть. И вот какой ты видишь смерть.
   Самаэль поднялся на исполинских лапах и выгнул спину. С его поредевшей шерсти густым дождем осыпались опарыши и оживили беспорядочным движением траву на поляне.
- Три… четыре… пять, - вдруг забормотал Говард себе под нос.
- Шесть! – торжествующе воскликнула Лилит.
- Шесть? – недоуменно переспросил он.
- Шесть, - одобрительно кивнул Самаэль взмахнув длинным хвостом.
   Лилит вскочила и в прыжке пронзила грудь Говарда сверкнувшим в бледном сиянии поляны длинным тонким ножом. Болезненная судорога свела его тело, глаза заволокло тонкой мутной плевой и предсмертный хрип резко рассек, как хлыстом, густую тишину.

   В прохладном полумраке морга пахло хлором и чесночной колбасой. На секционном столе покоилось тело, смирно застывшее под единственным источником света мощной лампы нависшей над столом.
- Ронни, что за непорядок? Убери немедленно, скомандовал престарелый патологоанатом своему ассистенту, указывая пальцем на черную кошку, лакавшую воду из кровостока обрамлявшего секционный стол.
- Но, профессор, я уже выбрасывал ее на улицу, - оправдываясь Ронни почесал затылок, - ума не приложу, она словно сквозь стены…
- Ладно, впрочем, она нам не мешает, - смягчившись старик погладил кошку по спине и деловито продолжил, - кто тут у нас, на ночь глядя?
- Скончался сегодня утром, санитары не смогли вразумительно продиагностировать, кроме как «остановка сердца с последующим кровоизлиянием в грудную полость» - сбивчиво прочитал по бумажке ассистент, - Говард Уайлдпул, 32 года.
- Ох уж мне эти молодчики с разорванными сердцами, - пробормотал профессор натягивая халат.
   Минут двадцать спустя на лбу профессора проступила испарина, побледневший он отложил в сторону огромных размеров нож, которым только что вскрыл грудную клетку, и ступив два шага назад грузно опустился на стул.
- Взгляни-ка, Ронни…
   Ассистент опасливо приблизился к телу, из недр которого пряно сочился сладковатый запах сырого мяса. То, что он увидел там, не показалось ему обычным. Поперечной линией в сердце зиял ювелирной аккуратности тонкий надрез, который без видимых на то причин возник будто изнутри, при этом явных повреждений тканей самой грудной клетки вообще не наблюдалось.
   Все еще озадаченные они вышли на улицу через черный выход и закурили. В приоткрытую дверь юркнула кошка и скрылась в мраке ночи, горделиво задрав хвост.
- Смотрите, профессор, звезда упала! А вот еще, и еще! – Ронни водил пальцем указывая на мелькающие огоньки в безоблачном черном небе.
- Завораживающее видение, - медленная струйка дыма утопала в бездонном космическом мраке.