Певец и птица

Всю жизнь Оливер мечтал быть певцом. Но вышло так, что сперва его отдали в учение к плотнику, потом к сапожнику, после чего, убедившись в полной его неспособности к этим ремеслам, пристроили в подмастерья к гончару. Здесь он нашел себе занятие по душе, но не в гончарной мастерской, где надо было месить глину и обжигать горшки. Он стал разрисовывать мелкие игрушки, свистульки и прочую дребедень, а потом продавал эти безделушки на городском базаре. Когда товар перестал пользоваться спросом в городке, Оливер начал ходить по окрестным селам и предлагать свои поделки поселянам.

Нельзя сказать, что торговля шла бойко, но все-таки что-то удавалось продать. И Оливер не оставлял своего дела. Не оставлял еще и потому, что был непоседой, не мог подолгу сидеть на месте,  любил бродить по дорогам, встречаться с разными людьми и петь им свои песни. Оливер с детства любил петь. Пел он больше для себя, но все-таки надеялся, что кто-то будет рад его послушать. И такие люди находились. В каждой деревне, куда он регулярно являлся с товаром, собирался кружок слушателей. Одни всегда хвалили песни, угощали певца пряниками и молодым вином; другие отзывались пренебрежительно, даже ругали, но при этом маленьких концертов Оливера не пропускали. Певец привык к такому обращению. Он даже считал, что это справедливо: одни грязью поливают, другие превозносят до небес. На всех-то не угодишь, но все же он певец, и это главное. Торговать свиристелками может каждый, а вот петь…

В один из вечеров, когда слушатели уже разошлись,   Оливер увидал  в небе светящуюся точку. «Звезда, – подумал он, – такая яркая!» Она стремительно приближалась к земле. – Падает! – невольно вскрикнул певец. Летящий осколок света превратился в золотистое облачко, потом в птицу, которая легко опустилась на землю. Оливер пожалел, что все разошлись, ему было страшно оставаться наедине с диковинной птицей. Но, преодолев свой страх, он стоял и внимательно рассматривал её. Птица оказалась довольно крупной.  Оперенье её было прекрасно – цвета меда и янтаря – перья струили свет, образуя световой шар вокруг нее.

Оливер очень боялся, что птица приблизится к нему. Ему казалось, что свет, окружающий ее, горяч и жгуч. Но он застыл на месте  и не мог сделать ни шагу. Постепенно световой шар стал растворяться и вскоре совсем растаял. Птица уже не внушала  Оливеру страха, он даже находил ее красивой.

Оглядевшись по сторонам, и не найдя ничего интересного, птица взмахнула огромными крыльями и, легко оторвавшись от земли, взмыла в небо. Оливер не мог отвести глаз: в полете огромные крылья были великолепны и почти неподвижны, пока птица низко парила над лесом. Потом, сделав несколько сильных взмахов, рванулась ввысь и растаяла в темноте. Завороженный чудесным видением, Оливер не заметил, как опустилась ночь. Он потерял счет времени и испытывал какую-то смутную тревогу. «Да что это я, будто сам не свой! – сказал себе певец, – забыл про все на свете из-за какой-то птицы. Надо скорее идти, искать ночлег в деревне, пока еще не погасли все окна». И он пошел туда, где мерцали огоньки.

Наутро он вернулся в город. И жизнь потекла своим чередом. Дни, как всегда, были похожи один на другой – удачи, маленькие радости, огорчения сменяли друг друга, словом, все как у всех. Оливер продолжал петь, получая похвалы и порицания в равной мере – обычно, привычно. Только теперь он стал видеть сны, чего не бывало с ним раньше. Снилась ему птица. А потом Оливер почувствовал неясную тоску. Ощущение утраты чего-то дорогого поселилось в его душе. Его потянуло в те края, где однажды он увидел  странную птицу. Собрав предназначенные для продажи безделки, певец направился прямо в ту деревню. Торговля шла бойко, выручка оказалась хорошей. Его спрашивали, будет ли он сегодня петь, и он отвечал, что непременно.

Собрались слушатели на той же поляне за околицей. Оливер пел свои старые песенки, но звучали они необычно чисто и звонко. Его голос ощутил свободу, и сам певец словно преобразился. «Какое счастье быть певцом», – ликовал про себя Оливер, слушая восторги почитателей. «Талантам всегда завидуют, – утешал он себя, слыша неодобрительные возгласы и свист, – а может быть, и эти люди желают мне добра, а судят строго, чтобы я не зазнавался, а пел еще лучше? Конечно, именно так! И я должен быть им благодарен – ведь они  хоть и бранят, но любят».

Оливер почувствовал себя почти счастливым. И сегодняшний вечер казался ему каким-то особенным – он никогда еще не пел так хорошо. Народ стал расходиться. И певец был даже рад этому, переполнявшие его чувства утомили его, хотелось побыть одному.  Стоя посреди опустевшей поляны и глядя на заходящий в тучи солнечный шар, певец  закричал:
– Послушай, солнце, я сегодня пел лучше всех на свете! 
– Не лучше!  – ответил ему незнакомый чистый голос.
– А ты откуда знаешь? – спросил Оливер, еще толком не понимая, к кому он обращается.
– Ты не умеешь петь.
– Да как же не умею! Сегодня я никого не оставил равнодушным – конечно, не все хвалили, были и те, что ругали – но как! – от всей души, от чистого сердца!
– Это не имеет значения!
– Да что ты вообще понимаешь в моей жизни? – вскипел Оливер. – И кто ты, наконец?
 
Он беспокойно озирался по сторонам, вглядываясь во тьму. Рядом была птица, та самая странная птица, которую он видел наяву однажды и во сне почти каждую ночь.  Мгновенье –   и птица взлетела в воздух, закружилась над его головой  и рванула вверх. Золотистое перо, плавно кружась, опустилось в траву. Оливер поднял его и спрятал за пазуху, точно боялся, что кто-то отнимет у него бесценное сокровище. «Наваждение, – говорил себе певец, – ну, конечно же, наваждение. Птицы не говорят. И вообще не было никакой птицы, это просто отсвет лучей заходящего солнца. Это просто мираж…» Но шелковое перышко, нежно прикасавшееся к его горячей груди,  будто шептало: была.

В ту ночь Оливер спал безмятежно – сновидения не тревожили его. Он проснулся с ощущением легкости во всем теле. Он, казалось, забыл все прожитые дни, даже вчерашний день, даже вчерашнюю ночь. Не ощущая груза бывших когда-то забот и тревог, он стал легким и чистым изнутри. Оливер почувствовал ласковое прикосновение к коже у самого горла. «Точно шелк или лебяжий пух», – подумал он. И словно желая поймать эту нежность, потянулся рукой к шее и нашел птичье перо. В каком-то смущении держал он в руках этот почти невесомый дар. Ему тотчас же вспомнилась вчерашняя ночь, разговор, шум крыльев, находка. Оливер нашел шелковый шнурок и повесил перо на шею под рубашку.

«Но нельзя  жить  только вчерашним днем!» – бодро сказал себе певец и вернулся к привычным делам. Погружаясь в суету будничных забот, он подолгу не вспоминал о странном происшествии. И даже сны стали снится ему реже. Казалось, нагрянувшее наваждение стало отпускать певца. По-прежнему он с удовольствием пел для других. И хвалили его теперь чаще, чем бранили. «Вот я и стал настоящим мастером, – радовался он. – А завистники всегда найдутся, у кого их нет!» И всякой раз, когда он думал так, он чувствовал легкий укол острого птичьего перышка. «Да что я ношусь с этим  глупым пером! – вспыхивал Оливер, – бросить его, да и дело с концом!» Но всякий раз, когда рука его самовольно тянулась к шелковому шнурку, он отдергивал ее.

Время воспитывает нас: оно выращивает  наши привычки, и мы послушно следуем им. Кажется, что никакая сила не заставит от них отступить. Но случается что-то особенное – и  разом все меняется, будто наступает прозрение.

Оливер уже начал забывать о птице. И тут она вернулась. Это случилось в рассветный час цветущей весны. Птица опустилась на ветку самого большого  в саду грушевого дерева, которое стояло в цвету. Если бы кто-то увидел эту картину – золотистую птицу на фоне белоснежного цветочного кружева – то решил бы, что это сон, поскольку наяву такой красоты быть не может. Вот и Оливер подумал, что видит все это во сне. Он застыл у окна, точно боялся неловким движением спугнуть это чудо. И ему хотелось, чтобы этот сон не кончался. 

Вдруг со стороны ивняка послышалась несмелая соловьиная трель. И, как  бы отвечая на этот призыв, птица запела. Не знаю, что подумал притихший соловей, но Оливер подумал, что такое пение можно услышать лишь однажды, чтобы помнить всегда. Она пела, как поют только рожденные петь – легко и самозабвенно, будто для себя, но Оливер  знал, что для него – иначе зачем было прилетать в его сад? Она пела – и все вокруг оживало в лучах проснувшегося солнца. Он догадывался, почему она вернулась именно теперь, и гадал, что услышит от неё на этот раз.

 Но все вышло по-другому: пенье оборвалось, птица резко оттолкнулась от вздрогнувшей ветки, осыпая нежные лепестки, и улетела прочь. Оливер вышел в сад. Под грушевым деревом  он поднял золотистое перо, прильнул к нему щекой, и ему почудилось, что он слышит  отдаленный голос волшебной птицы.
– Ты знаешь, зачем я прилетала? – спрашивала она.
– Знаю, – отвечал он.
С тех пор Оливер никогда не пел.