Вкус шанежки

    В семье Тишиных сегодня непривычное оживление. Федора чугунным утюгом, нагретым на горячей плите, свое платьишко наглаживала.
    - А ситчик-то весь изредился. Как в таком пойдешь? – занеудобилась Агата за младшую сестричку.
    - А-а, не шибко-то будут меня там разглядывать, - успокоила Федора старшую сестру.
    - Возьми Анюту – поест хоть, - надоумила. – Тяте ноне третья годовина, а блинов спечь не из чего, - тускло сказала Агата, утомленная от бесхлебицы. – Когда эта клятая война кончится?
    Отец у Тишиных на фронте погиб в сорок третьем, Агата, по заданию колхоза, для фронта носки вязала, авось, они попадут к дядьям: Илье, Василию, Иннокентию, Елизару. Двое старших из них, отвоевав гражданскую, еще и на Отечественную сгодились.
    Уловив разговор сестер, кроха по третьему годочку, темными глазенками по избе чиркнув, к умывальнику потопала, за собою волоком таща табуретку. Вскарабкавшись на нее, выдавила из рукомойника несколько капель воды, размазала их по смуглому личику и утерлась подолом платьица. И, силясь выговорить нужные слова, заприговаривала: «Кости, кости»...
    - Ах ты наша лопотунья! В гости к празднику пойдем, - чмокнула в щечку малышку Федора, гребенкой расчесывая свалявшие прядки волос. Потом натянула ей латаные чулочки, ноги всунула в прохудившиеся катанки, головку повязала бордовым шерстяным платком, а ручонки вдела в рукава фуфайки. Сама облачилась в одежду Агаты, приобретенную на двоих с чужого плеча. И, обменявшись напутственными взглядами с Агатой, Федора с Анютой вшагнули в снежную стынь.
    Затухающий предновогодний день скатился к прижиму земли и неба, обрываясь за лесом. Крепчающий сухой мороз перехватывал дыхание.
    Дети зашагнули в трехклассную сельскую школу, в которой училась Федора, толкнули двери, впуская клубы плотной изморози. Раздевшись, прошли к накрытому столу с горячим чаем и громоздившимися горками сдобы. Какой же свежий, вкусный запах от них исходил! И какой дохват хлеба здесь виднелся! Анюта вонзила глазенки в сдобные шанежки, втягивая носом запашистый хлебный дух. И, не замечая на столе других яств, цапнула пышную сдобу, спрятав ее в ладошках, ощутив теплоту особенную и мягкость печеного. Она цепко окинула всех взглядом, осознавая всегдашнюю нужду в хлебе, будто извиняясь за себя такую (не уследят ли ее?), и начала отщипывать кусочки сладкой шанежки и скоренько в рот спроваживать, наслаждаясь вкуснятиной. А вкус отменный – учительница Кира Никаноровна сама напекла румяных шанег из отпущенной ей колхозом по случаю праздника первосортной белой муки, замешанной на молоке и яйцах. Федора, улучив момент, спрятала шаньгу в карман старенькой кофтешки, заботясь об Агате, которой некуда да и не в чем на праздник сходить.
    После чаепития под патефон вокруг елки водили хоровод. А как заиграла развеселая музыка, Кира Никаноровна объявила:
    - А теперь станцует самая крохотная гостюшка Анюта Тишина. Ну-ка, Анюточка…
    И малышка, как умела, в пляс пошла, тряся ручонками, кружась и выделывая забавную присядку, помехой которой были большущие катанки.
    - Во, молодчинка!
    И погладив девчаточку по головке, горстью карамелек ее вознаградили.
    Домой возвращались дети потемну, под крутым, выясненным звездами небом и жгучим морозом. Но окрыленные: праздник для них – это событие, солнечный зайчик на сером пути бытия.
    В избе тускло мерцал фитилек керосинки, пахло теплом протопленной плиты и еще чем-то близко-родным, ни с чем несравнимым. Как приятно снова окунуться в родной уют, ощутив после гостевания всю его значимость. Ведь не зря говорят: «В гостях хорошо, а дома лучше». Мать и Агата на голпчике лежали, но не спали, ожидая гостеван-девочек. С их приходом дом наполнился говором. Федора рассказывала о новогоднем вечере и сдобных шаньгах.
    Анюта скинула с себя верхнюю одежду и подсела к лампе. Но вдруг ей стало не по себе.
    - Ты чо не ложишься? – спросила мать девчатку.
    - Блюшко улчит, - пожаловалась Анюта, не выговаривая букву «р».
    - Нешто сдобой объелась? Поди-ка, и чаем не запивала? – догадалась мать.
    - Не хочу его, - застонала она.
    - Ну, ежли отпустит – будешь благодарить Бога. А покуль животиком ляжь на свои кулачки, - через усталь и дрему посоветовала мать, которую Анюта почти не видела. Мать рано уходила на работу, а после – на подработки к людям и всегда при потьмах возвращалась.
    Постанывая, Анюта всю ночь каталась в кроватке. Не помогли и кулачки. В затерянной лесной деревнюшке не бывал ни фельдшер, ни ветеринар. И домашние молча ожидали исхода…
    Но затеплившийся денек, впрыснул в малышку сил струю свежую, помогшую живому комочку побороть хворь. Тельце ее мало-помалу обмякло, выправилось от скукожья, ножки распрямились, и она впала в сон, тягучий, непробудный. Много ли, мало ли времени прошло, но, открыв глазенки, Анюта увидела возле себя Федору.
    - Пить, - испросила она.
    - Дам, дам. Обдыбала, родненькая, - осветила младшенькую улыбкой сестра.- 
    Сдюжила, значит.
    И все же и в послевоенную голодню пострадавшая Анюта грезила той сдобной шанежкой с неповторимым вкусом и духом, всегда будоражившим ее аппетит.

Декабрь 1999