Лукоморье

Чердачные окна дома растворялись густым туманом в ночном небосводе. Она, пленённая на несколько минут представленным зрелищем засыпающего города, закрыла распахнутое окно, расправила на стуле гороховую ситцевую блузку и нырнула под одеяло. Целый сонм мыслей о завтрашнем дне наперегонки калейдоскопом проносился в сопротивляющемся сну мозгу, но усталость брала своё, и объятия становившегося всё более тёплым одеяла наконец-то заставили её встретиться с ночным владыкою Морфеем…

Прошло почти пятьдесят лет с моих последних воспоминаний о советском прошлом. Одно из них было загадочным Лукоморьем, которое в детстве я принимала сначала за название знакомого многим Тридевятого царства, которое потом отождествляла с книжными картинками, где было всё мне ненавистное: и воплощение корыта, а потом старика, который всё делал для своей любимой старухи, с которым она всегда ругалась: подай-де мне вместо корыта дворец, а вместо дворца – замок, а вместо замка – княжество (это по памяти: Пушкин всегда был для меня молоком в миске злобной кошки). А потом прочла Державина и поняла, что Пушкин очень много у него перенял, подумала – пусть Державин живёт в моём сердце, хоть и не любим. Тут у меня такая же ситуация по отношению к Крылову, который переводил басни Лафонтена, а потому я его не могу считать полным автором басен, принадлежащих французу – а просто талантливым переводчиком. Вот тем-то и оправдывалась моя детская литературная интуиция.
Вступление в новую, взрослую, жизнь, в свой первый и единственный пубертатный период – это всегда схоластика… или гностика…. или антагонизм….. неужели анархия…… социализм……. коммунизм? Тюти вам всем - показываю я открытую ладошку и удаляюсь на несколько лет в медвежью спячку (проснусь уже женщиной! (если кто-то разбудит, конечно)). Просыпаюсь в шалаше – нет твёрдой крыши, да и ходить мягко, перебрала пожитки в поисках съестного – проросшая картошка, да и пить нечего. Свечки кто-то украл, керосин разлился по еловому лапнику… И тут пошла я в люди… Да, бедствие – это алмазная пыль, которой небо полирует свои драгоценности.
А я иду и думаю, почему для того, чтобы я кому-то нравилась, мне нужны союзники? Давайте перефразируем. Для чего мне нужны союзники – чтобы кому-то понравиться? Полагаю, что я из той категории, незаметное прошлое которой не даёт остальным повода усомниться в том, что мне не нужны кликуши, чтобы аплодировать. Мне не нужна компания, чтобы сполна насладиться собственной самостью… У меня есть свой Бог, и только Он даёт мне право остановиться на дороге или продолжить свой путь.
Вот, я останавливаюсь, и горсти червяков впиваются в мою плоть, чтобы добраться до моей крови. Когда я иду, многие особи смотрят мне в след. Кто-то одёргивает юбку – мол, широко шагаешь, кто-то халуйски падает в ноги, чтобы увидеть их, кто-то просто идёт мимо. И я присаживаюсь у обочины: либо черви съедят, либо ублюдки повалят… Жду… Я вижу людей. Они присоединяются ко мне, кучкуются, улыбаются, им, видно, также выбрана судьба-дорога. И тут нас начинают убивать, бить, истязать, сбрасывать в канавы, закапывать в землю.
Полынный воздух проникал внутрь. Бесконечное чувство тошноты от ожидания. Я смотрю кругом – никого… С приходом рассвета меня рвёт – я беременна. Что мне делать: на дороге никого? Где ближайшая колокольня, чтобы забить в набат и увидеть людей, которые верили в меня, которые любили меня, которые умирали вместе со мной?
У меня случились мочевые потуги, затем выкидыш, и я лежала, как многое большинство, умершее. Слёзы стелили глаза, храп выходил вместо дыхания. Я притворилась, что умерла. Меня вместе во всеми сбросили в канаву.
Есть дорога, а где моё небо? Или небо – это предвестник бедствия? Зачем мне тогда нужны эти драгоценности на моих пальцах? Я – одна на дороге. Я – одна под небом. Но я - не участь…
Где был тот источник лучистой энергии, который тут называют солнцем, а в той, другой, далёкой для меня стране, называют деньгами?
Если честно, то выбираясь из засыпанной земли, ступая на тела своих побратим, я, честно говоря, не думала, что мне удастся выбраться, но когда моя рука копала и копала, продираясь сквозь ледяной Ленинград, и сквозь чернозём Украины, и по монгольским пустынным суглинкам, я знала, что первый мой вздох будет услышан. Как только рука перестала обо что-то тереться, я поняла, что достигла свободы. И вот, кроме мёртвых людей, к которым я немного уже привыкла, ко мне вновь подходят живые…
Я ликую, я не одна… мы вместе (пока мы едины – мы непобедимы). Пока есть я – я и буду Родиной.
Ногтями скрипя по мёрзлой, подчас мокрой, а иногда просто утрамбованной в кирпич земле, я ничего не чувствовала, я понимала, что одной рукой вышла из могилы. Я сама бы умерла, если бы была пылью! А раз я жива: я – не пыль, я - не земля, я - Земля! Я – планета! Да, я планета, которую топчут, но я несравнимо больше сапога, который по мне ступает, о котором мне даже смешно думать…
Одуванчики… Подули люди на них, и они тут же распались на белые салютики. А мне нравятся липняки, дубравы, кедрачи: там каждый гнус норовит меня укусить, а я кутаюсь в свою тёплую судьбу, как в шубу, и пою панегирик своим мёртвым детям и со стыдом радуюсь солнцу, потому что таких детей, какие у меня были в 41-ом, я не смогу больше родить.
Может алмазная пыль – это не бедствие?
Когда познание этой жизни приходит к тебе через собственные мысли и чувства, ты получаешь истинные эмоции, из которых и состоит твоя жизнь. Когда же ты познаёшь жизнь через книги, то ты получаешь уже пережёванную кем-то жизнь. Но когда перед тобой чистый лист бумаги – у тебя есть надежда…
02.01.17.1