Фиалки

  Открывать  глаза было трудно - мучил даже тусклый свет. Но и темнота не давала облегчения, тогда тягостная мысль разворачивалась во всю. Пару дней назад он понял, что уже не встанет. Это случилось внезапно и как бы само собой, в том смысле, что никакое внешнее событие не дало подсказки. Хотя… Лидея, жена его, временами всхлипывала, тоненько подвывая. А он, конечно, был уверен, что просто жалеет его в тяжёлой пока болезни. Старался её ободрить: не велел трогать кучу лука, который он сам собрал и привёз с дачи. Сортировать и вязать луковые косы - это была его работа. Берёг свою Лидею,  она была его старше на четыре года, и ей уже перевалило за восемьдесят. Раньше он тревожился, как станет жить после..., не сомневался, что проживёт дольше…

    Теперь думал, как же она будет без него. Её единственная дочь, его падчерица Милька мать свою не любила, да и она её тоже. Он не понимал почему. Сам относился к Мильке без особого тепла, осуждал её за неспособность к ведению домашнего хозяйства и любовь к веселью. 
   Милька приходила каждый день, помогала матери ухаживать за больным. Помыть, сделать укол, покормить, хотя он почти ничего уже не ел. Но делала она всё это из чувства долга. Молчала с ним, иногда спрашивала, хочет ли он пить или есть.
- Миша, спишь? - Лидея склонилась над его лицом, он почувствовал тёплое дыхание.
- Нет, - чуть слышно ответил он.
- Как ты?
- Хорошо, - он попробовал улыбнуться. - Возьми меня за руку…
Лидея взяла его прохладную руку в свою, легонько сжала. Он попробовал открыть глаза, чтобы увидеть её лицо. Поморгав, разглядел её веснушчатое лицо и собранные в тоненькую косичку седые редкие волосы, выцветшие глаза намокли.
- Не надо, не надо! - Он шептал чуть слышно и смотрел, как слёзы катятся по её морщинистому лицу. - Вот ведь как вышло… прости меня… оставляю, выходит, тебя одну…
- Мишааа…, - капля повисла на кончике большого носа.

Звонок в дверь, Лидея встрепенулась, вытерлась ладонью, встала.
- Открою, Милька пришла.
Лидея, прихрамывая, вышла из комнаты. Он попробовал повернуться на бок, но тело совсем не слушалось. На лбу выступил пот. Попробовал глубоко вздохнуть, боль в груди не дала. Как же это?   Тридцать пять лет поднимал и укладывал упаковки с газовыми плитами в вагоны. На больничном ни разу не был. И вот... .

- Папка, здравствуй. - Милька стояла у кровати. Он медленно моргнул.
- Укол? - Боль нарастала, и он страшился приступа.
- Ага. - Милька поставила на табуретку у изголовья коробку.
Он закрыл глаза. Милька взяла его за плечи и развернула боком. Освободила от памперса тощее тело. С силой растёрла кожу, он поморщился, но сдержал стон. Инъекция подействовала. Он задышал ровнее и глубже. Милька развернула на спину.
- Хорошо…, -  открыл глаза.
Милька положила шприц в коробку, встала.
- Миля… посиди.
Милька села.
- Я… хотел...
- Да ладно, папка. Сейчас поспишь. - Милька старалась не смотреть на него.
- Да… - он замолчал, в горле пересохло. - Пить...

Милька взяла стакан с подоконника, подняла его голову, прижала край плотно к губам, чуть наклонила стакан. Струйка потекла по подбородку, он судорожно глотнул. Милька убрала стакан, полотенчиком промокнула его губы.
- Мне надо… пока я... тебе…,- ему удалось чуть повернуть лицо к Мильке. Она посмотрела ему прямо в глаза.
- Ну?
- Ты помнишь... про… ? - веки его тяжелели.
Милька съёжилась, она не хотела никаких разговоров. 
- Что? - Всё же спросила.
- Про часы… 
- Про часы?!
- ...

Милька склонилась над его лицом - он было спокойно. Уснул.
Милька сидела рядом, смотрела на его худое лицо и думала о том, что не сможет заплакать на похоронах, а это нехорошо. Отчима она не любила совсем и теперь, когда он умирал, её вдруг обеспокоила мысль о том, что она выдаст себя, и её осудят. Нет, ей, конечно, его жаль. Как всякого чужого тяжелобольного и страдающего от физической боли человека.

Милька собралась уходить. Спать он будет несколько часов, и в её присутствии теперь не было большой нужды. Она поднялась со стула, и в этот момент ей показалось, что отчим тронул её за руку. Она вздрогнула, посмотрела на него - руки лежали вдоль тела, спал, и невозможно было представить, чтобы хоть что-то в нём могло пошевелиться. Милька всё же склонилась к лицу… нет, крепко спал. Она быстро вышла из комнаты.

Лидея лежала на диване, сложив руки на груди и прикрыв глаза. Милька тихонько прошла к прихожей.
- Куда ты?
Милька обернулась. Мать смотрела на неё из-под седых бровей.
- Куда, говорю.
- Спит. - Тихо сказала Милька, не желая ссориться. - Вечером приду, если что звони. Борщ в холодильнике, есть захочешь, разогреешь.
Лидея услышала, как хлопнула дверь. Она сидела, уставившись в пол. Ветхий шерстяной ковёр не грел ноги. Её знобило. В комнате было тепло, но злоба на дочь выстужала её сухое тело. Милька была всегдашним напоминанием о её позоре. И о нём, попользовавшем Лидею и сгинувшим также внезапно, как и... 

С трудом нагнувшись, нащупала лежащие на полу шерстяные носки и, охая, натянула, надеясь на тепло. Встала. Стояла, не зная, что делать и куда идти. Посмотрела на подоконник, уставленный цветочными горшками с фиалками. Они цвели, как сумасшедшие. Мишины фиалки. Сам разводил, бесконечно рассаживая по пластиковым стаканам из-под сметаны. Поливал, что-то им нашёптывая. Лидея подошла к подоконнику, наклонилась над цветами.

- Кто теперь за вами ходить-то станет? А? - Лидея всхлипнула.   
    Он открыл глаза. В сумерках не мог разглядеть, что вокруг.  Каждое пробуждение начиналось тяжёло: через пару минут он всё вспоминал, и тогда тоска накрывала его так, что не продохнуть. Хотелось пить. Во рту высохло, язык не поворачивался. За стеной слышался храп Лидеи. Он повернул голову на подушке, стакан с водой стоял на табуретке рядом. Теперь этот стакан был для него тяжелее сорокакилограммовой газовой плиты. Прикрыл глаза. Темнота. В нём совсем не было злости к близким, как это часто бывает с тяжелобольными людьми. Мучаясь от жажды, он не винил в этом ни Лидею, которая не слышала, что он проснулся, ни Мильку, которая не хотела становиться его сиделкой.

  Вспомнил вот про эти часы… Откуда-то из того далека, которого как теперь казалось, никогда и не было, нахлынул стыд. Всё выпивка эта! Вот и в тот день… Брага эта молодая, злая оказалась, свела с ума. Лидея гнала самогон, и в доме всегда было что выпить. А как не выпить после тяжёлой недели? А? Тогда самогон кончился, а в углу кладовки стояла большая бутыль с мутной брагой. Пару ковшечков-то и плеснул всего… Лидея на сутках была… Он стиснул губы, застонал.
- Миша? - Лидея стояла в дверях.
- Мммм… - простонал в ответ.
- Щас!  - Лидея скрылась. Не догадалась воды ему подать.
- Отец проснулся! - он слышал, как она вызвала Мильку.

Голос всё такой же командирский. Он улыбнулся: генеральша. Милька бестолковая против Лидеи. Ни с деньгами управиться, ни уют в доме, ни пожрать толком сварганить, - мысль пошла по привычному руслу. И ведь сколько её уму-разуму научить пыталась мать, а вот, поди ж ты, ни в какую. И с мужиками у неё не шибко вышло.  Он зажмурился, сжал губы.  Не услышал, как Милька вошла в комнату, взяла стакан воды.

- Пап?
Он не шевелился. Она наклонилась послушать дыхание, взяла за руку - тёплый. И тут же захрипел, рот приоткрылся.
- Папка! - Милька тормошила его за плечо.
Рот закрылся, хрип затих. Милька выбежала из комнаты, зацепившись за угол кровати, охнула.
- Ты што? - Лидея села, увидев Мильку, хватающую телефон.
- Скорая? У нас приступ, скорее! - Милька назвала адрес и села на диван рядом с матерью, не выпуская мобильник из руки. Лидея закрыла ладошкой рот. 

Милька же знала, что отчим умрёт, но почему-то вот если прямо сейчас… нет.
Страшно очень. Ноги вдруг ослабели, прислонилась к дверному косяку. 
 - Сказали ждать, бригада выехала.
 - Сядь, ждать будем.
Милька кивнула, села, прикрыла глаза. 
 - Что за часы?
Милька вздрогнула. Тон у Лидеи был сейчас как у следователя по особо важным делам.
 - Он сказал про часы, я слышала.

Милька разозлилась, вернулась в комнату, села перед матерью, положила ногу на ногу и скрестила на груди руки. Она хочет знать про часы?   
- А, про часы… Благодарил меня за то, что я его не сдала тебе. Перед смертью видать доброе вспомнил.
- От тебя доброе?!   
- Представь себе. Я тогда в шестом классе училась… Помнишь часы, которые ты ему на день рождения подарила? А как не помнишь! -  Мильку несло, она аж зашлась от сладкого желания досадить матери. - Тебя тогда в городе не было, уехала в деревню. А папке получку дали, он пошёл обмыть...
Лидея села на диване, смотрела на дочь, прищурившись. 
- А вечером зашли мужики заводские, сказали, что он под кустами у бани спит с получкой.
- Врёшь.  - прошипела Лидея.
- Я пошла, - Милька продолжала, не сбавляя оборотов. - смотрю, ага, лежит. Растолкать не смогла - тяжёлый, как колода. Забрала деньги и часы сняла.
- Бросила, значит, отца?!
- Пришёл под утро… я потом спрашиваю, а где часы? А он - в ремонт, мол сдал. И про получку ни слова. Ну и я… пусть помучается. А он потом, дня через три… 
- Врёшь! 
- Говорит мне, так и так...обокрали…. Ну, я и отдала ему всё. А он, спасибо, мол, Милька, спасла… деньги-то ладно, ещё, говорит заработаю, а часы…. и просит, значит, чтоб тебе ни слова.
- Врёшь... 

В дверь позвонили. Пожилая умаянная фельдшерица сказала, что теперь уже всё. Агония началась. Он без сознания. Часа три, не больше. Ничего делать не стала, предложила крепиться. Лидея завыла. Милька попросила сделать матери укол. После инъекции старуха притихла, легла на диван и, похоже, задремала. Милька заглянула в комнату отчима. Тот лежал, вытянувшись в струну, и даже будто стал длиннее. Скрюченные пальцы на руках судорожно двигались.

Пошла в кухню попить, посмотрела на подоконник с цветами. Остановилась, подошла. Надо же. Розовые и лиловые фиалки красоты такой...а у неё вот не получалось, папка отдавал ей пару раз горшочки с цветами, а нет. Отцветут по разу и всё. А у него вон как! Видать, любил их… Выходит, умел любить-то.
- Миля. - Вдруг ясным голосом проговорил.

Она услышала, метнулась мимо спящей матери к нему. Он лежал спокойно, с открытыми глазами, и казалось, что  проснулся, как обычно по утрам, и сейчас встанет. Попросит чаю и хлеба с маслом.
- Хорошо мне.
- Хорошо, папка… - Милька мелко кивала головой. - Разбудить мамку?
- Спит? Бедная моя… не надо, пусть…

Милька тронула его за руку.
- Воды?
Он покачал головой. Улыбнулся кончиком рта.
- Миля… спасибо.
У Мильки вдруг перехватило горло и защипало в носу. Она смотрела на него и часто моргала, борясь с наворачивающимися слезами.
- Щас! - и скрылась.
“Не хочет…”, - подумал он, и мысль не откликнулась ни обидой, ни болью. Закрыл глаза. Страшно не было. Наоборот, всё кончилось: и съедающая заживо болезнь, и вина, и тоска. Почувствовал, как Милька тронула его за руку. Посмотрел на неё. Она улыбалась. В руках держала горшок с фиалками.