Следователь Петлёв

Утром 8 мая, в канун Дня Победы, работать хотелось чуть меньше, чем еноту в клетке позволять себя тискать глуповатым детишкам в час полуденной дрёмы. К тому же, как только вошел в редакцию, секретарша Ксения радостным голоском объявила, что сегодня короткий день. Кошкин зашёл ровно в 10:00 и уклончиво намекнул, что не мешало бы немного пригубить. В честь праздника исключительно и – по обстоятельствам, не требующим дополнительной проверки.

- Мамка в морозилке, с тебя запивка, - сказал Кошкин.

Выпить и вправду хотелось, потому что не пить, как еще четверть века назад заметил Довлатов, это антимарксистская утопия. Я хоть и не был убежденным марксистом, но «Капитал» меня часто выручал, в качестве подложки для бумаги. А в утопии я не верил и не признавал их принципиально, как главенство европейского права над российским судопроизводством. Ну или западные санкции, которые должны бы бить по чиновникам, но прилетало почему-то именно мне в виде отсутствия турецких помидоров или неплохого, в общем-то, европейского сыра. Впрочем, я уже давно научился жить с затянутым поясом и не верил в общество изобилия. Как тебе такое Поль-Мишель Фуко?! Словом, не пить в это благостное утро – было кощунством. И, подмигнув Кошкину, я встал из-за стола и направился вслед за ним.

Проходя мимо кабинета Лосева, на чьей двери зияла внушительная, почти что фундаментальная, табличка: «Главный редактор», я привычно попытался сделать шаг как можно тише. Но то ли я не правильно понял инструкции по бесшумной ходьбе из фильмов про ниндзя, то ли Лосев внезапно оказался более изощренным сенсеем, чем мастер Мияги, но он меня заметил.

- Горелов, голубчик, зайдите-ка, пожалуйста, ко мне, - послышался чуть визгливый голос главного редактора из глубины кабинета.

- Конечно, Артемий Павлович, сам к вам собирался, - неожиданно для себя соврал я.
В кабинете у Лосева все было по-прежнему. Порядок, чистота и отсутствие намека на малейший хаос. Антураж напоминал покои невинной девы, с богобоязненным чувством трепещущей пред ликом лукавого. Лукавым, меж тем, по сценарию был я. Как только я вошел, сразу же задел вешалку, располагавшуюся справа. Она чуть пошатнулась, сделала круговое движение, как будто оглядывая окрестности, и грохнулась на вычищенный до сырости палас.

- Господи, Горелов! Вы хоть эпизодами можете быть аккуратным? – завизжал Лосев.

- Простите, Артемий Павлович, виноват, не заметил.

- Вы никогда ничего не замечаете. Как почетного гражданина города Икринкина к медали представили – проморгали, как памятник цапле открыли – тоже проворонили. Как вы вообще журфак закончили, я постоянно поражаюсь. Ваше призвание – охранник ночной смены! И то, там, где в принципе нечего красть.

- Так Икринкина к медали партия представила, Артемий Павлович, - я решил проигнорировать остальные обвинения. - Что в этом общественно значимого?

- Вы вот себя слышите, Горелов? В том-то и дело, что партия. Понимаете? Пар-ти-я! – по слогам прокричал Лосев.

- Понял, партия.

- Ничего вы не поняли, - картинно вздохнул редактор. Затем он откинулся на своем громадном кресле и продолжил: - Ладно, я вас вот зачем позвал. Завтра День Победы. Поэтому вам нужно сходить в управление МВД, к следователю Петлёву, сделать праздничное интервью. Он расскажет вам…, - Лосев полез в блокнот и начал искать какие-то заметки. – Ах, вот. Значит, он расскажет вам о своем прадеде, который частично принимал участие в Сталинградской битве.

- То есть, как это частично? – переспросил я.

- Вот так, - развел руками Лосев. – Героически пал в начале сражения. Хотя, что я вам тут буду объяснять про героизм, Горелов, вы с этим понятием все равно несовместимы.

«Вы тоже», подумал я, но вслух сказал:

- К которому часу интервью должно быть готово?

- К пяти, Горелов, к пяти. Мы номер в печать сдаем в шесть. Пора бы запомнить.

Пререкаться с редактором я не стал. Записал номер телефона следователя Петлёва, зашел к Кошкину предупредить, чтобы маму пока не размораживал, и отправился в управление.

На улице пестрило праздничными флагами, стяжками и патриотическими баннерами. Идущие навстречу люди в большинстве своем были хмурыми, но возле областного правительства я встретил несколько весьма довольных собой и жизнью чиновников. На лацканах их пиджаков были закреплены георгиевские ленты, а председатель экономического комитета местной думы Иван Бочков стоял возле новёхонького мерседеса последней модели с повязанным на шее галстуком в черно-оранжевых тонах. Его объемистая физиономия излучала свет и запах сочного говяжьего стейка, смешанный с ароматом дорогого американского виски. Мне даже стало как-то неловко из-за своей поношенной выцветшей футболки Nike и рваных джинсов, и я зарёкся к следующему Дню Победы нарядиться хотя бы в дешевенький пиджак.

Следователь Петлёв, как выяснилось, всю ночь провел на дежурстве, и поэтому встретил меня с заспанным лицом, со слегка всклокоченными волосами и в целом с нехорошим настроением. Он долго пытался понять, кто я такой и зачем к нему пришел. Поначалу он и вовсе принял меня за какого-то своего «клиента».

- Молодой человек, ну какая редакция, какая редакция может быть. Откройте УПК и посмотрите, зачем же вы меня достаете с этими вопросами, - говорил он, когда я представился и сообщил, откуда к нему пожаловал.

- Да вы меня, - говорю, - не так поняли. Я не из той редакции. В смысле из редакции, но средств массовой информации.  В общем, я из газеты. Я к вам не с УПК, а для интервью.

Помолчав немного, я добавил:

- Ваш прадед в Сталинградской битве пал.

Тут Петлёв, до этого обхвативший голову руками и чесавший волосы, вдруг остановился и резко посмотрел на меня исподлобья. Он разглядывал меня с минуту, затем медленно покачал головой и шепотом сказал:

- Не может быть.

- В смысле, - говорю, - не может быть? Прадед у вас был?

Петлёв быстро кивнул: был, мол.

- В войне он участвовал?

- Допустим.

- Ну вот. В Сталинградской битве он героически погиб.

- Ах, вот вы о чем, - наконец начал приходить в себя заспанный после ночного дежурства следователь. – Так бы сразу и сказали.

- Так, я и пытался, между прочим, - буркнул я.

- Хорошо, - сказал Петлёв, поднимаясь. – Сейчас я кофейку заварю, и мы с вами поговорим.

Следователь подошел к железному сейфу, на котором стоял электрический чайник и нажал кнопу. Вода вскипела быстро. Он тут же засыпал растворимый кофе в кружку и залил кипятком.

Я тем временем осмотрелся. На столе следователя, помимо компьютера, лежало много различных постановлений, бланков и шаблонов. На стене висело два календаря, с отмеченными в нем маркером датами и словами «сдать дело», «направить рук-лю» и тд. Еще на стене весели два распечатанных на черно-белом принтере листа формата А4. На одном из них было изображение Магомеда Нурбагандова с его предсмертной фразой «Работайте, братья», на другом – майор Роман Филиппов, подорвавший себя гранатой в окружении сирийских террористов со словами: «Это вам за пацанов». Над календарями и изображениями героев России в рамочке возвышался портрет президента.

Следователю Петлёву на вид было около тридцати. Поймав мой взгляд, обращенный к изображению Нурбагадова, он спросил:

- Знаете его?

- Лично, - говорю, - не знаю. Но слышал, конечно.

Петлёв тоже взглянул на изображение и как-то незаметно вытянулся по стойке смирно. Глотнул кофе из кружки и сказал:

- Пацан – кремень.

Я молча кивнул.

Следователь снова занял свое место. Постучал пальцами по клавиатуре с видом человека, который желает показать значимость производимого им действия, достал сигарету, покрутил ее в пальцах и вновь опустил в пачку.

В этот момент в кабинет с шумом воровался лысоватый мужичок. На нем были синие штаны с лампасами, голубая рубашка с погонами и сверкающими звездами, и начищенные до блеска черные туфли.

- Петлёв, ты у нас в патриотическом плане стабилен? – с порога прогремел он, не обращая на меня никакого внимания.

Петлёв поднял голову, и его лицо выдало замешательство.

- В смысле? – спросил он.

- Да твою ж мать, что за люди пошли непонятливые! – выругался бодрый мужичок. – Ты патриот, спрашиваю?

- Естественно, - несколько обижено ответил следователь.

- Вот и отлично! Значит, пойдешь сегодня в час на концерт. Выступает наша прима, Оленька Белова, будет петь о родине, о героях. Посидишь, послушаешь, похлопаешь. Я тебя, в общем, записываю.

Глаза Петлёва округлились и стали походить на медяки, изломанные жизнью.

- Но, Пётр Алексеевич, я не могу! – тяжелым голосом сказал он.

Собиравшийся было выйти Пётр Алексеевич, по-видимому, начальник Петлёва, остановился на пороге, обернулся и пристально посмотрел на следователя.

- Так, Петлёв, я не понял, - грозно сказал он. – Это как это ты не можешь?

- Не могу и всё. Мне нужно вещдоки изучить до конца дня. Я не успеваю, - умоляющим голосом сказал следователь.

Пётр Алексеевич поставил ноги на ширине плеч, выставил вперед объемистое брюшко, положил в карманы руки и состроил презрительную гримасу.

- Семён, - тем не менее по-отечески заговорил Пётр Алексеевич. – Ты скажи откровенно, ты не патриот, что ли?

Петлёв посмотрел начальнику прямо в глаза и отчеканил:

- Ну, конечно, же патриот.

- Тогда, в чем дело? Ты же понимаешь, что твое поведение в данный момент свидетельствует о пренебрежении патриотизмом.

- Чего? – удивленно спросил следователь.

- Я тебе скажу прямо, Семён, твое поведение сейчас совсем не патриотичное. Говорю тебе еще раз, не впадай в бархатный маразм, до добра он тебя не доведет.

- Да при чем тут патриотизм вообще, Пётр Алексеевич! – не выдержал Петлёв. – Я же вам объясняю, у меня вещдоки неизученные, а дело сдавать завтра.

- Ты общее с частным не мешай, Петлёв! – гаркнул Пётр Алексеевич. – Если ты патриот, как говоришь, то как на концерт не пойти? Надо пойти. Это, между прочим, твой общественный и профессиональный долг. Потом вернешься, изучишь свои вещдоки. На концерт пойти надо. А мне список надо составлять. Или, - присмотрелся к взволнованному следователю Пётр Алексеевич, - мне тебя в другой список внести?

 - Какой еще другой? – хлопнул глазами следователь.

- В какой надо, - процедил Пётр Алексеевич. – Последний раз спрашиваю, идешь на концерт?

- Да не могу, говорю же! – взмолился Петлёв.

- Вот, Семён, цена твоего патриотизма, - сказал начальник, затем посмотрел на него укоризненно, с подозрением покачал головой, махнул рукой и ушел.

Семен некоторое время не мог прийти в себя. На секунду он подумал, что и вправду не патриот. И хотел уже было кинуться догонять Петра Алексеевича, чтобы дать записать себя в правильный список. Бог с ними, вещдоками, подумал он, когда на кону такая вещь, как патриотизм. Оказаться в списке патриотически нестабильных было бы серьезной ошибкой. Кому хочется, чтобы все на тебя указывали пальцем и говорили: погляди-ка, а это тот парень, который не пошел на концерт, поступил так непатриотично. Вы только гляньте на него! Гляньте! Но от этих мыслей Семёна оторвал телефонный звонок.

- Да, - еще более испуганным голосом заговорил в трубку Петлёв.- Так точно. Есть, товарищ майор. Разумеется, товарищ майор. Вас понял!

 Закончив разговор, Петлёв положил трубку и выдохнул.

- Что, - спрашиваю, - трудный день?

Петлёв посмотрел на меня, и я увидел в его обновленном взгляде некое преображение. Подбородок его будто вздернулся, скулы напряглись, глаза смотрели прямо и не моргали.

- Новое дело, Александр, новое дело! А то пришел тут, концерты, концерты…

И Петлёв, поправив форму, гордо посмотрел на изображения героев России. Я понял, что следователь напал на след, сейчас ему не до Сталинградской битвы. Он готовится привлекать к ответственности очередного разбойника, покусившегося на общественную безопасность.

Петлёв налил себе еще кофе, сделал несколько глотков и начал споро собираться.

- Ну, ты, Саш, извини, - сказал он. – Как-нибудь в другой раз. Родина, как говорится, зовет.

- Ничего, - говорю, - страшного.

Хотя сам понимаю, что, возможно, не прав. И произошло действительно что-то страшное. Но успокаивает то, что Семен Петлёв уже выезжает. Есть тот, кто во всем разберется. Даже после суток на дежурстве.

- Кстати, а что там насчет концерта? – спрашиваю напоследок у Петлёва, в надежде, на худой конец, там найти человека, у которого можно взять интервью, чтобы не получить очередной нагоняй от Лосева. Но Петлёв лишь многозначительно улыбается, закрывает за мной дверь, и кричит, исчезая в коридоре управления, оставляя за собой слова гулким эхо: «Патриотизм, Саша, это когда ты выполняешь свою работу, чтобы другие могли ходить на концерты».

Я улыбнулся и пошел.

На концерте в тот день было многолюдно.