Яма. Наёмников в плен не брать!

Автомат в моей руке злобно рявкнул – я расчертил талиба парой очередей. Сначала вдоль туловища, а затем поперёк – перекрестил, напутствуя на тот свет, согласно православным обычаям. Снял с повестки дня никому не нужную маету по поводу содержания под стражей этого упыря.





Я вздохнул с философской печалью и, задрав голову, посмотрел на плывущие в небесной вышине барашки кучевых облаков. Сделал вид, что прощаюсь с жизнью, обращаясь перед смертью к всевышнему. Но на самом деле я подал условный знак засевшему на крыше соседней высотки снайперу.

В следующую секунду две снайперских пули синхронно прилетели в головы боевиков – тех, что направляли на меня автоматы – пронзили их навылет и закопались в землю. Мёртвые тела, с застывшими навсегда ухмылками на бородатых лицах, тихо и безмятежно осели в дорожную пыль.

Двое оставшихся боевиков не сразу поняли что случилось. Увидев, как попадали их подельники, они пугливо пригнулись и попробовали спрятаться за джипами, сбежав на полусогнутых.

Они кричали нам что-то на пуштунском и размахивали автоматами в воздухе. Прекрасно понимали, не дураки, что устраивать перестрелку бессмысленно. От пуль снайперов, на открытом месте, им не уйти. Единственный их шанс остаться в живых заключался в возможности договориться с нами.

"И здесь талибы!", – подумал я и сплюнул от отвращения к этой нечисти.

Один из талибов попробовал направить автомат на нас с Лёхой, видимо для устрашения, но снайперская пуля пресекла его намерение, прошив грудь навылет. Он упал на горячий асфальт, задёргался и захрипел, надувая губастым ртом большие красные пузыри.

Лёха подал знак заложникам, чтобы топали к "жигулям". Сам он в это время держал на мушке второго талиба.

Я подошёл к скорчившемуся "первому", стараясь не попадать под прицел "второго". Направил автомат и расчертил его очередью вдоль туловища. Избавил от мук – сделал джентльменское одолжение.

Второй закричал ещё громче и даже вспомнил русский язык. Мысль о том, что он маячит в прицеле снайпера, а жизнь его висит на волоске и вот-вот оборвётся, сделала из бесстрашного "воина Аллаха" трусливого скунса.

– Ныстрылайты! – вопил талиб по-русски с варварским сарацинским акцентом. – Ясдаус! Ясдаус, ныстрылайты!

Он поднял обе руки над крышей автомобиля, бросил автомат в пыль и медленно вышел на открытое место. Делал он это в высшей степени демонстративно, с искренней верой в европейскую толерантность и прочие ценности гуманизма.

– Тебе не повезло, талиб, – усмехнулся я и направил на него автомат. – Я не читал женевской конвенции и с правами военнопленных не ознакомлен. Мы не берём в плен наёмников, командиры строго-настрого запретили нам подобные глупости. С вами слишком много возни, вы чересчур подкованы в юридических тонкостях. Вдруг вам обед в плену не понравится или подушка покажется недостаточно мягкой. Начнёте жаловаться в комитет по правам человека, а нам такие заморочки без надобности.

Автомат в моей руке злобно рявкнул – я расчертил талиба парой очередей. Сначала вдоль туловища, а затем поперёк – перекрестил, напутствуя на тот свет, согласно православным обычаям. Снял с повестки дня никому не нужную маету по поводу содержания под стражей этого упыря.