Неукротимая Анна

               
                Муж привёз Анну к родителям через год после их свадьбы.  Знакомиться.  Приехали, не предупредив,  сюрпризом.  Сюрприз удался. Это было полной неожиданностью для родителей. Дома были только они, остальных домочадцев не было. Невестку приняли несколько настороженно, но рамки приличия были соблюдены. Мать мужа, Настасья Васильевна, статная женщина -  почему-то именно статная фигура с  красивой грудью сразу бросилась в глаза Анне, может быть, оттого что сама была, как здесь говорят,  дробненькая, крепенькая, она с удовольствием смотрела на «фигуристых».  А на женщин,  не  потерявщих  женскую стать и к старости, смотрела тем более с удовольствием. Светлые волосы Настасьи  по-деревенски прикрыты белым  платком, голубоглазая,  с загоревшим лицом и руками, она  обняла Анну, поцеловала, потом сына, глаза её  с длинными, светлыми, выбеленными на солнце ресницами, заблестели, но не заплакала, оглянулась на Анну, ещё раз улыбнулась и пригласила в дом. Анна пошла за ней, думая, что Вадим идёт следом, но муж остался с отцом.  На крыльце она ещё раз оглянулась - мужчины уже сидели, обнявшись,  на огромном стволе дерева, почерневшем от старости и с заметными «сидячими  местами». Видимо, с незапамятных времён этот ствол, не распиленный в своё время на дрова, стал использоваться  как удобное место для отдыха, и плетень за ним служил опорой, вместо спинки.
                Анна почувствовала неловкость, видя, что входит в дом одна,  как будто потеряла опору: обычно Вадим легко разряжал обстановку, его  открытая улыбка и шутки  помогала и его Анне  в любой ситуации быстро войти в колею.  А сейчас перед ней незнакомая женщина, СВЕКРОВЬ, теперь она показалась Анне серьёзной  и не ошиблась. Как оказалось, Настасья Васильевна  внутренне  сильная женщина, немногословная, вся работа по дому и хозяйству была на ней, разве что чисто мужская работа оставалась  на Иваныче.  А какая работа у женщины в деревне?  Это помимо той, за которую ещё и деньги платят. А Настасья  была звеньевой  в свекловодческой бригаде. Сразу и не перечислишь, что приходится делать женщине в деревне: домашнее хозяйство большое, как в  каждой  работящей семье. 
                Чуть позже, вечером, Анна  увидела входящих во двор корову с тёлкой, уже большой, почти с корову – мать,  в хлеву визжали свиньи, требуя корма, потом загнали крякающих  хлопотливых уток, их было немного, но потом, загоготали  за воротами гуси,  и Анна просто обалдела, увидев такое огромное количество гусей, спешащих за своим вожаком!  А в амбаре были огромные плетёные корзины, наполненные зерном, и в одной из корзин прямо на зерне лежали куриные яйца. Их было много, белых, желтовато-коричневатых, очень крупных и помельче. Кур во дворе было много… И за всем этим хозяйством надо не просто приглядывать, кормить, поить, доить корову (летом – до трёх раз!) выгонять на выпас, гнать на луг и на реку гусей и уток…а  ещё содержать в чистоте место обитания всей этой «животины»!  Господи! И так изо дня в день!  Вскоре после приезда Анне пришлось помогать выносить проветривать перины… И тут её пронзила мысль: но ведь сколько же пришлось выщипать пуха на эти огромные перины! И эти крякающие, гогочущие птицы пойдут по морозцу «под нож»,  и снова надо сидеть и терпеливо ощипывать…Не-е-е-т! Она не хотела бы жить так, это каторга для любой женщины!  И перины ей совсем не нравятся – жарко, они пока  спали  на веранде, которая нагревалась за день, и только к ночи остывала, но  Вадим с удовольствием нежился  на перине: красота! как в детстве!   
                А по соседству живёт семья,  по возрасту ещё даже не люди среднего возраста. Живут весело, двор почти пуст, принцип жизненный как флаг: «Лишь бы день прожить, да ночь пережить,  а будет день – будет и пища». И ведь дети росли, не бездетная семья! Но к таким семьям относились насмешливо – не любят в деревне лентяев! Хотя детям сочувствуют, конечно.
                Анна, не получив задания от свекрови – отдыхайте с дороги, самой нечего делать –  подошла к окну. Открывшаяся панорама поразила её. Перед ней расстилался луг, за ним  была река! На лугу рядками лежала уже скошенная трава. Кто-то, напротив своего  дома,  уже ходил с граблями, ворошил, перевёртывая траву. Из окна виден был только маленький участок реки, её скрывала высокая трава, камыш.  Как выяснилось позже, речка  давненько уже начала зарастать, но  всё  же  та часть, куда сельчане приходили отдыхать, купаться, оставалась удобной для купания. Таких участков в селе было несколько, практически каждая улица имела свое излюбленное место купания.  А потому река продолжала жить и радовать сельчан тем, что у них есть своя река!
                Анна снова предложила свою помощь,  Настасья подвинула ей горку огурцов и предложила их  порезать на салат. Анна начала резать, вспоминая, какими были резаные огурцы в салатах их институтской столовки.  Дома предпочитали огурцы есть целыми или, если переросли, делённые на 4 части, с солью, потёртые друг о друга. Да ещё с картошечкой  рассыпчатой!  Через какое-то время Настасья отстранила Анну, её, видимо, не устроила нарезка огурцов, а, может, просто пожалела, видя, как невестка пытается завести разговор с пока ещё незнакомой для неё свекровью. И Настасье тоже пока не хотелось проявлять излишнее любопытство: успеется ещё, вроде, надолго приехали.
                - Иди – ка во двор, посмотри, что мужики там  делают, проголодались, поди, и в сад зайди, там прохладно.  Свекровь  всё смотрела на невестку и думала: и где он такую раздобыл?  Не похожа  на наших,  деревенских:  дробненькая, о таких говорят, правда, чаще о маломерках  мужского рода,  метр с кепкой, и внешность, вроде, не русская, татарка, что ли… а волосы красивые, густые.
                Так  прошло несколько дней. Анна чувствовала к себе какой-то особый интерес со стороны  любопытных сельчанок.  С  Анной  приветливо здоровались, но в глазах у всех был вопрос,  видела, как к свекрови подходили, спрашивали что-то, поглядывая на  Иванычеву невестку.  В курской  деревне уважаемых людей кличут по отчеству, со временем  отчество незаметно переходит на детей и внуков уже как фамилия, не по документу, а по принадлежности к роду. Вот и стала Анна невесткой Романа Иваныча,  Иванычевой невесткой. А Роман Иванович и вправду был уважаемым: вернулся с фронта с орденом, медалями. Назначили председателем колхоза, но скоро поста своего лишился, когда поддался на уговоры  матери и тёщи и крестил своего первенца  в церкви. Назначили бригадиром, в бригадирах ходил несколько лет, а потом и начальство  заметило, что к выпивке стал неравнодушным,   были другие должности, но  уважение к нему у односельчан не изменилось, так что  все дети стали со временем  Иванычевыми.
                Свадьбу  не свадьбу - всё-таки год уже прожили,  и свадьба официальная у них тоже  была: студентки - однокурсницы организовали,  да такая, что осталась в памяти у всех: и у девчонок по курсу, и у Вадькиных друзей - но та свадьба была вдалеке от родителей, они на ней не гуляли, а обычай требует и в деревне погулять,  так что  гостей созвали, стол накрыли. Во время застолья Роман Иванович,  Иваныч, поднял Анну, заставил поднять рюмку с водкой.  Ей и Вадиму,  как почётным гостям,  налили в рюмки водку магазинную, остальным – самогон в привычные гранёные стаканы, сказал речь недлинную и тут же предложил Анне называть его папой. Анна смутилась:
                - А можно я потом буду называть вас папой  и мамой? – Анна взглянула на Настасью Васильевну. Настасья улыбнулась и кивнула в знак согласья, но  отец Вадима не отставал. Он вдруг  протянул руку и взял у Анны  рюмку, отставил её и протянул почти полный стакан самогона:
                - Вот, Аннушка,  выпей  и сразу назови меня папой, и вот тебе (он взял с тарелки  кусочек сала с прожилками мяса), закуси, но после того, как папой назовёшь! До дна!!! Анна с ужасом смотрела на стакан - ей никогда в жизни не выпить это чудовищное зелье!  Но все гости смотрели на неё: что будет с этой маленькой девочкой?   Анна и вправду сейчас выглядела  как  маленькая беспомощная  девочка, хоть и  20 лет уже прожито на этом белом свете… может, последние …  Все ждали, и Вадим  тихонько уговаривал:
                - Ты только пригуби, совсем немного, отец всё равно не отстанет, он уже выпил…  И Анна решилась: ну, раз  папой,  так папой! И она  начала глотать это чудовищное питье! Большими глотками.  Нет, не пригубила она, как советовал муж, а выпила до дна,  давясь, захлёбываясь, но на стол поставила уже пустой стакан. Гости хохотали:
                - Ай - да, невестушка, ай - да, Аннушка, не подвела!  Молодчина!  Иваныч, свёкор, потянулся к рюмке, протянул Анне:
                - А папой кто назовёт?   У Анны всё кружилось и плыло  пред  глазами, но, увидев протянутую к ней рюмку, наполненную, как ей показалось, тоже  самогоном, от которого её чуть не стошнило на виду у всех, Анна  только и смогла проговорить:
                - Папа, ну, хватит! Я больше не могу!  Анна чувствовала, как стремительно пьянеет, как всё начинает убыстряться, она уже едва различала голоса,  одобрительный смех за столом, потом голосом  Настасьи Васильевны  кто-то произнёс:
                - Вадим, уведи её,  я вам в саду постелила, увидишь сам, там прохладно. И больше Анна ничего не слышала. Ни того, как довольно похохатывал Иваныч, ни того, как Настасья выговаривала мужу, что чуть не уморил невестку: не видно,  что ли, что не пьёт она совсем! Ни того, как ещё долго шумели за столом. Она спала.

                А утром Анна раскрыла глаза, Вадим спал рядом,  потом подняла газа и увидела яблоки, ещё зеленоватые, но уже с румяными бочками. Яблоня! Они в саду под яблоней! Анна протянула руку и коснулась яблочка, румяного, душистого. Может, это сон? Прекрасный  сон после вчерашнего ужаса… С этого времени они спали только  в саду, под яблоней, и только однажды они перебрались на сеновал, когда начался дождь. В то лето дождь их почти не беспокоил.            
                А Настасья, свекровь, всё хотела  порасспрашивать  Анну о родителях, о семье её, узнать, из какого же рода – племени   вышла её сноха. Даже почему Вадим называет её Анной, серьёзным именем взрослой женщины.  Анна ответила бы, что сам Вадим так стал называть её, когда при знакомстве она назвала себя Анной. Соседки замучили, всё им расскажи, не то умрут в одночасье от любопытства! Да и самой интересно, что за жену выбрал себе её сын и привёз с места службы, а ведь и здесь девчата, да не одна, на него заглядывались, всё спрашивали, когда Вадима ждать из армии. А он и  месяца не  побыл, обратно в Сибирь умотал. Долго не решалась.  Настасья Васильевна была не из любопытных,  на лавочке сидеть не любила, не в пример  соседкам, что справа, что слева, хоть лавочка и была  возле дома. А то  что за дом в деревне без обязательной скамейки – лавочки?! 
                Анна видела, что свекровь хочет поговорить с ней. И как-то вечером, а вечер был, что называется, на заказ: тёплый,  безветренный. С луга пахло свежескошенной травой,  от речки, что протекала  сразу за лугом,раскинувшимся перед домом, тянуло  приятной свежестью,  и  это радовало после жаркого душного дня. Настасья вышла за ворота, присела на лавочку, это случалось очень редко. Анну тоже потянуло выйти за ворота. Она села рядом. Молча посидели, говорить, вроде, не хотели – наслаждались тишиной. Но вот откуда-то донеслось тихое пение, его  подхватили  женщины с других лавочек  - и вот уже  Настасья тихонечко повела мелодию. Анна не знала эту песню, но петь так хотелось. Настасья заметила, остановилась и спросила, какую песню Анна сможет  запеть.
                - Нет, что вы, я запевать  не умею, но подпеть смогу, если знакомая мелодия. И тут Настасья вдруг  уверенно, начала: «По Дону гуляет, по Дону гуляет, по Дону гуляет казак молодой…» И Анна неожиданно для себя продолжила: « А дева там плачет, а дева там плачет…». Анна услышала себя, она попала в мелодию!  И уже два голоса слились в объятии напевном, и  песня зазвучала по всей деревне! Её подхватили бабоньки с других лавочек. И молодые голоса девчонок, прогуливающихся вечерами, тоже подхватили  этот народный хит, говоря сегодняшним языком. Наконец  песня смолкла. Но тут же девчонки завели свои, молодёжные, их песни  женщины  на  лавочках уже не смогли перепеть… 
                А Анна,  неожиданно для себя,  сама начала рассказывать  о себе, о семье её, откуда она родом, и почему везде, где бы она ни появлялась, она встречает удивлённые взгляды, всем хочется знать, кто же она по национальности. И  её  заумный ответ, что принадлежит она  к категории космополитов, то есть  к людям мира, не признающих национальности, родины, никого не удовлетворял, и в первую очередь её саму.  Больше всего ей хотелось, наконец, определиться с национальностью, так как кем только её не считали, и как много людей: и коренных северян, и азиатов, и татар, и калмыков - принимали её  за свою. 
                Это забавляло, но и подыгрывать не всегда удавалось. Она была камчадалкой по месту рождения, отец – абориген, но без «паспортизированной» национальности – камчадал, и всё тут. И это всех устраивало, потому что звучало как национальность.  Кстати, много позже Анна  прочла в интернете, что камчадалами называют ительменов, малочисленную народность на полуострове Камчатка, занимающихся, в основном,  рыболовством, и почти  утративших свой родной язык, ительменский, говорят, в основном, на русском.
                Настасья, кажется, была удовлетворена, будет, наконец, что ответить на расспросы односельчанок.   А Анне тоже было  все очень интересно, это был мир, для неё непривычный, как и говор курян, мягкий, с фрикативным «г»,  много слов  деревенских были совсем незнакомы,, например, Анна долго не могла понять, почему Надю, младшую сестру, называют нянькой, она ведь их не нянчила, а её нянчили братья. Но в курских деревнях сестрёнку называют  «нянькой». А на плетне висят «махотки» - горшки, рядом стоят «грабарки» -  лопата, грабли, «нехай»  висят – пусть висят. Непривычно звучали имена детей, вернее, их окончания : ВаськЯ, ВалькЯ, ВитькЯ, НадькЯ, но Анна быстро к этому привыкла,  а  иногда занятное слово записывала: будет что рассказать на уроках по лексике, при изучении диалектных слов русского языка. Она тоже не городская, но в Сибири даже  разговаривают по - другому, хотя там тоже диалектов много. 
                В это лето они не раз выезжали в Курск. Чтобы из их деревни дойти до «шляха», так называли в деревне дорогу  к цивилизации, надо было сначала подняться на горку.  Не Кавказ, понятное дело, даже не возвышенности в Приуралье, но взбираться с непривычки, да ещё ранним утром,  потому на остановке надо быть где-то около 7 утра,  было так тяжело, что Анна едва не взмолилась, чтобы вернуться обратно. Мимо спокойно поднимались знакомые Вадима, улыбались сочувственно, видя мучения его молоденькой жены, и быстренько исчезали уже на верху склона. Вадим, улыбаясь своей белозубой улыбкой, беспрерывно  шутил и вспоминал случаи из детства, связанные с этой горкой, как катались с неё зимой и как с похмелья мужики могли с горки докатиться едва не до самого дома. Он  всё подтягивал её вверх, Уф! Наконец-то. Отдышаться времени почти не оставалось – скоро подкатит автобус – и опять почти бегом вперёд. А в Курске, тоже в автобусе, какая-то дама, услышав их с Вадимом разговор, вдруг, извинившись, спросила:
                -  Девушка, а вы не из Сибири?
                - Да, но как вы узнали? Анна была удивлена именно вопросу, непривычному здесь, в городском автобусе, от незнакомой женщины. Уже сегодня её  дёргали за волосы, проверяя вот таким бесцеремонным образом, не парик ли носит эта молоденькая девушка, да ещё и летом?! Уж очень густые волосы были у Анны.
                - У вас интересный говор, правильный,  литературный. Так говорят в Сибири.  Я оттуда недавно вернулась, нравилось слушать, как сибиряки говорят. Мне выходить, простите  любопытство моё. Всех благ вам!
                Эта мимолётная встреча с интеллигентной женщиной, так чувствующей слово, распознающей говор, надолго запомнилась  Анне.      
                Вообще-то, в доме мужа   всё было совсем не так, как в сибирском селении, где росла Анна.    Необычным было то, что  в хате – так называли дом – была всего одна большая комната, где спали всей семьёй, правда, только зимой. В остальное время спали там, где больше нравится: на сеновале, в саду, на веранде… И была комната, где за обедом собиралась большая семья,  и ситцевой  цветастой ширмой  был отделён «закуток», где стояла большая русская печь и небольшой стол для приготовления пищи.   Но больше всего поразил Анну   земляной пол, который только подметали, а промазывали  изредка, обычно  перед большими праздниками. Но она никак не предполагала, что ещё могут быть дома с мазаным полом.
                Позже, в новом доме полы были уже деревянные, сначала некрашеные,  но в следующий приезд  они уже блестели  на солнце – хорошая  краска   попалась! Но ей нравилось, что хаты стояли нарядные, белёные, даже старенькие, покосившиеся, некоторые даже с соломенными крышами, но аккуратно подбеленные, они не вызывали жалости, как старые, покосившиеся избы в уральских деревнях. И они ей напомнили дома в их сибирских сёлах, тоже часто белёные известью, это осталось со времён далёких, как наследие  от переселенцев  из солнечной  Украины,  а  куряне – соседи сумчан – украинцев.  Так что хаты  в курских селах, как и, частично, говор  – общее наследие двух народов.
                Обед  - это целый ритуал. В мисках стоял налитый суп или борщ, а посреди стола в большой миске отваренная курица или гусь, предварительно вытащенные из большого чугуна и  «утомлённые» в печи, или просто отваренные большие куски мяса, и тоже  заранее вытащенные и постоявшие какое-то время в горячей печи. Ели обязательный суп или борщ, а потом  с нетерпением  ждали, когда же поест отец, и  когда он, не торопясь, отломит себе любимую часть от гуся, например,  и только тогда, опять же по старшинству, смогут к пиршеству приступить остальные члены семьи. Ритуал не смел нарушить  никто, иначе лоб почувствует результат спешки. Так было в детстве, когда сидели за столом с дедом, а сейчас за столом сидели взрослые люди –и младшие братья, и сестра, ещё девчонка, весёлая, смешливая, очень похожая на свою мать. Но и сейчас всё шло так, как привыкли ещё с детских лет. Отец  был и остался главой семьи и непререкаемым авторитетом для всех. Анна очень скоро это поняла.
                И вот, кажется, уже неделя минула  после  знаменательного застолья, Анна как-то незаметно для себя стала свекровь называть мамой, хоть та и не требовала этого, но ей было приятно, тем более  что Анна показала себя работящей, правда, ей ничего и не доверяли, кроме уборки по дому. Но Анна только это и умела делать, хотя  незамысловатый завтрак, обед она умела приготовить ещё с детства. Но это как раз не требовалось. Когда  свекровь успевала приготовить  еду на весь день, непонятно, но как раз  к подъёму на столе их ожидали, прикрытые чистыми  расшитыми полотенцами - рушничками, миски с завтраком и, непременно,  пампушки, пышные, мягкие, почти жёлтого цвета, так как пекла их Настасья  в русской печи на яйцах и сметане. Еда была неприхотливая, большим разнообразием не отличалась, зато вкусная и сытная. 
                Но Анне так хотелось  угостить   родителей мужа чем-то своим, чего не бывает на их столе. И она предложила  Вадиму сходить в соседнее село, в котором можно купить чай, и кое-что из продуктов.  Они перешли вброд речку, разделяющую две области,  Курскую и Белгородскую, прошли пару километров мимо сосновой рощи.  Сосны выстроились  чёткими рядами и сопровождали до самого селения. Говорили, что до войны здесь везде были дубовые рощи, но во время войны  часть дубов сожли, часть повырубали, а после войны остаток дубов пошли на строительство, восстановление порушенного во время войны. За эти годы дубовые рощи так и не восстановили, сосны же растут довольно быстро.  Вот почему так много в округе было искусственных насаждений.
                В сельском магазине соседней области  товаров было гораздо больше, чем в их деревенском  магазинчике. Закупив немного продуктов, а главное чая, по которому они с Вадимом соскучились: чай  в доме родителей Вадима не пили. Ставили на стол молоко, и тёплое, и прохладное,  из погреба, и топлёное, которое любил глава семейства,  варились  и охлаждались  компоты, из погреба  доставали и белый квас, очень ядрёный - скулы сводило. Анна этот светлый, почти белый квас не пила, уж очень он резкий.  Чай не пили совсем.
                На чердаке Вадим  нашёл старый, алюминиевый чайник. Как он туда попал, непонятно, но чайник Вадим отдраил песком, из дальнего колодца принес холодную питьевую воду (в саду, возле дома, колодец был, но из него доставали воду только для скотины и на стирку), поставил кипятить на плитке.  Анна к вечеру отварила пельменей,  с которыми они с Вадимом провозились часа два.
                Разочарование было полным! Чай пить, кроме них, никто не стал, несмотря на то, что заварка была  «со слоником», достать который им  не всегда удавалось. Вода и вода, только подкрашенная! Таков был вердикт… Но в селе, где чай не признавали за напиток, этих жёлтых со слоном пачек  - чай индийский,  в СССР  очень уважаемый, дефицитный - было много, как и шоколада.  Пирамидами из  пачек с чаем и шоколада были заставлены полки в магазине. А пельмени были отвергнуты категорически: прокрученное на фарш мясо  в пельменях показалось Иванычу прожёванным – зачем только мясо было портить?
                Желание угостить  своим блюдом пропало окончательно. Только блинчики свёкру пришлись по вкусу. И когда он немного приболел, то нарочито слабым, как показалось Анне, голосом попросил  испечь ему блинчиков немного.
                А вот свойство чая   в горячем виде согреть «внутренности» поняла со временем и свекровь. Однажды, уже в начале  августа,  Настасья пришла с прополки бураков, то есть, свёклы,  уставшая, промокшая на дожде и продрогшая. И тут Анна, уже не спрашивая её желания, вскипятила воду в чайнике, налила в  кружку с  кипятком заварки, бросила горсточку  сухой малины добавила немного сахара и  принесла Настасье, настойчиво  предлагая выпить чай, чтобы согреться. Настасья, сначала с недоверием, отпила чуть- чуть, потом ещё. Анна отошла от свекрови, чтобы не смущать её. Чай понравился, потому что тепло прошло по всему телу, Настасья согрелась – и это было главное. И в следующий раз уже сама Настасья Васильевна просила сделать ей чай, чтобы согреться и снять усталость.
                Анна помыла полы в доме, вытряхнула на крыльце половичок, постелила его у порога, потом вымыла крылечко, выжала тряпку и постелила её под ноги. Вымыла во дворе под  рукомойником руки и зашла в дом. Чисто вымытый  пол  сверкал на солнце,  настроение  было хорошее. Она представляла, как приятно будет  свекрови   после работы увидеть чисто вымытый пол,  аккуратно застеленные постели, чистая скатерть на столе и в центре  - букет полевых цветов. Открылась дверь, зашёл свёкор и протопал в пыльной обуви по ещё не просохшему полу. На полу остались огромные грязные следы.
                -  Пап, ну как вы можете? Грязными туфлями по чистому полу!!!
                -  Мне что, летать прикажешь, невестушка? Не научился до сих пор!
                -  Да не надо летать! У крыльца мокрая тряпка, а у порога половик. Что, вытереть нельзя? Надо же уважать труд, я всё - таки старалась! И обувь надо снимать у порога! Это, наверное, было уже лишнее, но Анна  сказала то, что сказала…
                С отцом семейства никто никогда не разговаривал так! Надо же, пигалица, в собственную хату надо с оглядкой на тряпки у порога  заходить! Иваныч  что-то взял из стола, молча вышел из дома. А вечером Анна обратила внимание, как свёкор, зайдя в дом, потёр подошвы обуви о половичок, и,  не снимая обуви, демонстративно прошёл в центр комнаты, взял стул и, поставив его перед телевизором, стал смотреть свою любимую новостную программу.  С этого времени, если Анна  мыла полы, свёкор  старался не заходить  в комнаты, пока пол не просох, лишний раз на «комплимент»  от Анны он не хотел нарываться, не будешь же ей выговаривать  за то, что авторитет его подрывает, он непререкаем в  его семье!
                Прошло недели две или три. Анна заметила, что глава семейства приходит едва не каждый вечер навеселе. Настасья старается делать всё молча, вроде как боится лишний раз попасть  Иванычу  на  глаза. Ребята тоже находят сразу дела: то сено надо поворошить на лугу, то крапивы нарвать, отварить свиньям, младший, схватив удочки, мчится на речку, лишь бы не попасть отцу на глаза. Но отец, если не лёг спать, всё равно найдёт, к чему придраться. И начинается ор во дворе, пересыпанный крепкими словами. Анна не выдержала в один из таких вечеров и остановила «мать – перемать» свёкра:
                -  Ну, всё, хватит! Мы сюда в гости приехали, проведать, отдохнуть, помочь,, если нужно, а что мы слышим чуть не каждый день? Может, мы так раздражаем вас? Поразогнал всех со двора! Отец, называется! Сколько можно? Соседей постыдитесь!
                - А ты что это меня учить вздумала?  Не нравится – уматывайся отсюда! Что нашло на Анну, она и сама не сразу поняла:
                - Ну уж нет!  Я уеду тогда, когда мой муж мне  это скажет. Вместе с ним или одна, но только по слову моего мужа, хотите вы этого или нет. И не смейте при мне материться!       
                На удивление, свёкор  замолчал, притих, молча повернулся и  зашёл в хату.  Мать Вадима не знала, что и сказать, она от неожиданного выступления  скромной и, как ей казалось, тихой невестки просто опешила, но больше всего её поразила реакция мужа.
                Хватило его на несколько дней. Что-то мучило, он как будто готовил ответную речь для нахальной  невестки.  И вот в один из дней, ясных, солнечных, после полудня, заявился с работы раньше Настасьи. Их ещё не привезли со свёклы, обычно машина с женщинами  останавливалась возле двора. В этот день запоздали, вероятно, что-то опять с машиной  случилось. Как только машина остановилась, свекровь, не заходя в дом, сняла с тына ведро, достала марлю, что прикрывала молоко после дойки, и почти бегом направилась со двора: надо было успеть подоить корову, пока их не отогнали снова на выпас.
                И тут раздался пьяный голос мужа:
                - Ты куда это собралась? Ты где это шлялась? Бабы вон давно с  дойки возвратились, а тебя где носило?   Напрасно Настасья пыталась сказать, что из-за поломки машины задержались.  За воротами женщины  из её звена тоже  с подойниками спешили к реке, куда пригоняли стадо на дойку.
                -  Посмотри сам, вон мои бабоньки тоже на дойку спешат. Ничего не помогало. Свёкор рассвирепел. Он  рывком выдернул вилы, что стояли у тына. Настасья ойкнула, выскочила за ворота и побежала. Оглянулась – за ней мчался, выставив вилы,  муж! Он просто обезумел! Настасья бросила подойник, резко свернула в сторону,  и вот она уже на лугу. 
                Анна очень растерялась, в доме никого – Вадим с братьями уехали в соседнее село  родственников навестить, сестрёнка где-то у подружек. Но ведь он убьёт её! И Анна схватила грабли, что стояли тут же, выскочила со двора. На улице уже стали останавливаться женщины с подойниками кто-то уже с молоком, а кто-то только спешил на дневную дойку. Анна  прямо через редкие кусты помчалась наперерез свёкру. Он уже почти догонял Настасью, но тут споткнулся и упал.  Через секунду, ещё больше разъярённый своим падением, он уже мчался за женой, по - прежнему выставив вперёд  вилы. Анна уже не походила на ту скромную Аннушку, как стал звать её свёкор, она тоже рассвирепела! Она  будто забыла, что в руках у неё грабли, длинные, мешающие ей бежать. Но перед её глазами были двое: убегающая с криками  свекровь и за ней с вилами, выставленными вперёд,её муж.  Кажется, вот – вот  озверевший свёкор  метнёт эти вилы в объятую страхом жену. Это как будто придало ей сил, и она почти догнала свёкра, который уже готов был всадить вилы в ноги жены, потому что тапки  та давно потеряла, и теперь перед глазами Иваныча мелькали  голые пятки  Настасьи. 
                Анна догнала свёкра,  молча, со всего размаха опустила грабли на спину. И тут раздался треск! Как будто спина переломилась…Господи! Позвоночник!  Иваныч лежал плашмя, на его спине лежали… грабли, укороченные вдвое, другая часть грабель осталась в руках у невестки. Палка выпала из рук Анны:  а вдруг не поднимется?  Вскрикнула Настасья, подбежала к ничком лежащему мужу, попыталась его поднять. И тут – мать –перемать! -  с криком, проклинающим и жену, и невестку, Иваныч  поднялся…  и побежал к дому! О вилах он и не вспомнил… А напротив их дома, то есть  и напротив луга, где и разыгрался акт возмездия,  на дороге, стояли женщины едва не со всей улицы и смеялись:
                -  Ай –да, невестушка, угостила свёкра! Ай –да, молодец!
                А Настасья, подобрав сломанные грабли, брошенные вилы, ничего не сказав Анне, пошла к дому.  Подойник, уже кем-то поднятый, стоял на обочине. Настасья зашла во двор, бросила вилы и грабли, вернулась, молча подняла ведро и так же молча пошла в сторону реки, где её ждала корова. Женщины разошлись, всё ещё обсуждая сцену погони невестки за свёкром. Вряд ли Настасья  рассказала сельчанкам предысторию этого случая, это  было ей неприятно. Но этот случай действительно стал,  как говорится, притчей во языцех  в деревне. Кто только и как только не перемывал косточки Иванычу! Смеясь, хвалили невестку. Вспоминали этот  случай ещё долго и после отъезда сына с невесткой.
                А Иваныч в это время уже сидел на чердаке собственного дома.  Оттуда он не спускался в течение двух дней, только на исходе третьего дня он тихонько спустился, зашёл в дом. На столе стояла миска с мясом, заботливо оставленная Настасьей. Он взял её, зачерпнул кружкой воду и ушел на сеновал. Там он спал ещё несколько дней. Все эти дни он молчал. Анна тоже с ним не разговаривала. Но с отцом общались его сыновья и Настасья. Общение было на уровне  «вопрос – ответ». Сыновья, вернувшиеся  к вечеру,  в этот же день,  домой, узнав, что произошло без них, искренне посмеялись, думая, что Анна немного присочинила, но потом то же самое рассказала сестрёнка, которой в подробностях рассказали девчонки, видевшие всё своими глазами. Мать молчала, ничего не рассказывая,  только послала братьев разыскать отца: как бы чего с собой не сделал после такого унижения на виду у деревни!
                Настасья посылала ребят с едой для отца, когда они обнаружили его  на чердаке. Но он спал.  На следующий день  мать уже сама рискнула подняться на пару ступенек посмотреть, как он там. Убедилась, что ничего страшного, но больше не  интересовалась у детей, как там отец. С Анной на эту тему они не говорили совсем. 
                До самого отъезда Анна не разговаривала со свёкром, хотя натянутость тяготила не только её, но и свёкра, и мужа, и  Настасья  тоже хотела, чтобы хотя бы перед отъездом Анна снова стала Аннушкой для Иваныча.  Анна при прощании нашла в себе силы подойти к свёкру и пригласила его в гости. Это сказано было искренне. Вероятно,  свёкор, наконец, почувствовал облегчение.  Анна  была для него  некоторое время неукротимой.  Она  не считала нужным извиняться:  ведь она  спасала жизнь  женщины, которую  назвала «мамой»!
                »!  Анна смогла найти в себе силы этим приглашением как бы извиниться перед свёкром и этим разрядила обстановку. Она увидела, как изменился взгляд Иваныча, как сразу повеселела Настасья, засмеялись и сестрёнка, и  братья, снова затормошили и Анну, и Вадима, не желая отпускать и уговаривая погостить ещё немного.
                Ч.2
                Спустя лет семь, когда первенцу Ромке было уже года четыре, Анна вновь проявила свой неукротимый характер. Но уже по отношению к мужу, когда он решил, как его  отец, прикрикнуть на Анну. Если бы это было наедине,  Анна смогла бы несколько иначе поставить Вадима на место. Но  в присутствии братьев, да ещё двоюродных, с которыми  Анна была знакома, и которые к  ней  хорошо относились, и с которыми не встречалась с прошлого приезда…  Двоюродные братья Вадима из подростков превратились в красивых молодых мужчин. Братья тоже изменились, повзрослели, один успел даже отслужить и  уже  серьёзно присматривался  к девчатам: по вечерам наглаживал свои брюки – клёш, модные в то время, и отправлялся в соседние сёла, то в одно, то в другое – выбирал…
                Братья сидели за столом, весело делясь деревенскими новостями, рассказывали, кто женился, кто из девчат, Вадькиных знакомых,  наконец-то перестал по нему чахнуть и уже замужем в соседней деревне. Вадим посмеивался довольный. На коленях у него сидел Ромка. Услышав очередной взрыв хохота, в хату  зашла Анна. Поздоровалась. Ребята радостно приветствовали родственницу.    Ромка слез с коленей, подбежал к Анне, потянул её из дома во двор. И тут Вадим неожиданно грубо прикрикнул на Анну:                - А ты что заявилась? Тебя звали? Видишь, мужики сидят! И Ромка пусть привыкает, нечего с ним сюсюкаться! Ребята за столом засмеялись. Они даже не поняли, что произошло.
                Эта тирада подвыпившего мужа настолько была груба и жестока, что Анна  растерялась настолько, что она только и смогла произнести:                - Ну, что ж, как заявилась, так и уйду!
                Она  повернулась, спокойно взяла за руку сынишку и закрыла за собой дверь, а  в голове звучали только его слова:  «что  заявилась …что заявилась…». Жёг стыд за себя: как стерпела такое? А ещё на глазах братьев, и родных, и двоюродных…  Надо было… а что надо было? Поезд ушёл…  Жёг стыд за мужа: он  всегда перед братьями похвалялся, что у него жена самая – самая.… а тут: что заявилась…Ну, вот и показал себя, доказал, что сын отца своего… Обида захлестнула!  Вечером пришли с работы родители мужа. Сестры  Нади не  было – сессия. Анна молчала целый день, всё думала. Это не было ссорой, но простить унижение перед младшими братьями она не сможет.  Только как быть с Ромкой?  Они решили на один год оставить его у родителей, так как  предстоит переезд, возможно, не один, так как из школы - интерната, что находился в небольшом  рыбозаводском посёлке недалеко от Надыма, Анна уволилась.  В посёлке  школа - восьмилетка, Анна отработала три года, решила, что  хватит, надо попробовать себя в старших классах, да и  Вадим работал вахтами в Надыме, поэтому если работы в  Надыме не будет для Анны, то снова надо будет звонить в ОКРОНО с  просьбой  предоставить место учителя, там же,  на Ямале. Куда вот только придётся ехать? За эти три года она так привыкла к северным условиям, что не представляла иной жизни. Там всё было просто. «Вьюга, бураны, пурга и метели,
Жестокий мороз — и сердечность друзей»… Ощущение   счастья, ощущение особенного отношения к жизни, причастности к  этому особенному и твоего места в этой особенной  жизни…. Без этого ощущения очень трудно было бы теперь  жить.

                Свекровь заметила, что между молодыми «кошка пробежала», но  выяснять не стала – сами разберутся. Но что-то тревожило её, она всё порывалась спросить у Вадима, но тот уже спал: видно, хорошо посидели  с  братьями…  Анна даже не стала убирать со стола. Это свекровь  тоже отметила про себя: Анна  никогда не оставляла стол неубранным, это было её правилом. Так что же произошло? Они же никогда не ссорились! Настасья считала, что Вадиму очень повезло с женой. А какого внука подарили!  Когда сын и невестка обратились с просьбой оставить на год внука, так как неясно, куда они попадут, где предстоит жить, они с Иванычем сначала растерялись: счастье-то какое – внук будет с ними целый год! А потом сомнения: справятся ли? Всё-таки к другому привык, мама – учительница, да и работают они. Но потом решили, что справятся: дело к зиме идёт, Ромка  уже большой, иногда и с собой брать будут ненадолго, а так по очереди, а может, и в садик деревенский пристроят. В общем, согласились.
                Что же такое происходит?  Настасья  видела, что невестка ходит сама не своя, что-то задумала, но что? А поздно вечером, когда Настасья управилась по хозяйству и уже собралась спать, её позвала во двор Анна и сказала, что Ромку уложила спать, и  с ней хочет поговорить. Настасья, предчувствуя  недоброе, вышла  во двор. Они сели на бревно, ставшее любимым местом и для Анны, и помолчали.  Анна не знала, как сказать матери мужа то, что носила в себе целый день,   и что теперь оформилось в решение. Наконец она произнесла то, что хотела сказать:
                -  Мама, я завтра  поеду назад. Надо решить поскорее вопрос с работой, с жильём.  Отдыхать можно и до конца августа, но начнётся учебный год, и мы можем не успеть решить свои проблемы, я ведь уже уволилась с прежнего места.  Анна хотела помягче сказать свекрови  о причине  своего  отъезда. Но тут Настасья не стала церемониться:
                - То, что ты уволилась, знаю, говорили уже об этом. Рассказывай, что случилось? Что за спешка такая?  Вадим обидел?  И тут Анна не выдержала: вся обида, копившаяся с полудня, вдруг вырвалась наружу потоками слёз. Она молча плакала. Настасья ждала, потом придвинулась к Анне, приобняла её, и тут у Анны вырвались рыдания! Настасья  увидела перед собой беззащитную обиженную девочку, и у неё  у самой навернулись слёзы.  Анна рассказала всё,  что случилось сегодня. Настасья, много раз испытавшая на себе грубость мужа, попыталась успокоить Анну:
                - Может, он и ударил тебя?
                - Нет, нет! Этого бы я точно никогда ему не простила!
                Настасья  встала -  посиди- ка! - потом быстро прошла на веранду, где спал её «старшенький», разбудила его, сказав, что Анна уезжает. Вадим спросонья не понял,  о чём это мать  говорит, потом рассмеялся, куда, мол, в ночь, она уедет. Настасья отругала сына, сказав в сердцах, что ему «надо было на телятнице деревенской жениться, а не на учительнице, проще бы жилось». Вадиму стало стыдно перед матерью, но он и поверить не мог, насколько твёрдым было решение Анны уехать. Говорить с Анной в этот момент он не захотел: стыдно перед матерью, да и остынет Анна до утра, потом поговорит, с тем и уснул.   
                Анна  встала очень рано. Она помнила, что на остановке надо быть к  7 часам, значит, выходить ей в 6 часов: быстро подниматься на горку она так  и не научилась, хоть ездили они сюда каждый год.   Куртку, берет, платок  шейный и сапожки  она сложила  ещё с вечера. Это взять необходимо: В Заполярье и  в летние месяцы на тёплую устойчивую погоду рассчитывать н приходится, в любой момент поменяется ветер, и лето превращается в осенний беспредел!  Когда – то, как раз в этом самом Кутопьюгане,  где прошли первые три года их северной эпопеи, заболел маленький Ромочка - детская диспепсия.  Остановить её местная фельдшерица не смогла, малыш за трое суток постоянной рвоты и поноса  уже потерял силы, почти не двигался, только смотрел своими огромными голубыми глазами… И этот беспомощный взгляд ребёнка... Вызвали санрейс, и на вертолёте отвезли в Надым, райцентр. Привезли вовремя, уже на вторые сутки Ромка попросил есть. Причём этот момент Анне навсегда  запомнился: зашли в столовую, он вдруг потянулся к тарелке напротив сидящего мужчины и потянул тарелку к себе. Все засмеялись, а мужчина придвинул тарелку к малышу: «Доедай, тебе хватит,-  а потом, обратившись к Анне, добавил, - не бойтесь, я не заразный, сердечко вот прихватило, вот и бездельничаю. Скоро на выписку».
                Ромку быстро поставили на ноги. Было начало сентября. Когда вылетали из Кутопьюгана,  погода была – Бабье лето! А через несколько дней, что провели в больнице, резко всё поменялось: ветер  холодный, резкий, обычно он несёт с собой снег. И снег пошёл. Платком тёплым, что взяла с собой, укутала сыночка, а лёгкая  косынка, скорее, шейная, пригодилась, чтобы накрыть  голову.  Хоть скорая и подвезла к вертолёту, но пока ждали, успело надуть  в  уши.  Отит. Всех мучений, что испытала Анна от двустороннего  отита, не пересказать, спасло от глухоты то, что снова вызвали санрейс,  и  на вертолёте попала Анна в окружную больницу  г. Салехарда, где  она провела больше полмесяца,  и где около  года  назад появился  Ромка.  Память хранит нестерпимые боли, от которых действительно впору было бросаться на стены.   
                Это затянувшееся отступление необходимо, чтобы понять, почему в июле месяце, уезжая,  Анна заботится о тёплых вещах. Остальные  вещи, самые  необходимые, Анна  собрала быстро. Так, документы, деньги  - в сумочку, косметичка, расчёска. зеркальце - тоже в сумочку. Книга для чтения в дороге? Ладно, куплю в аэропорту.   Ну, кажется всё. Вещей немного, справится. Подошла к кровати. Поцеловала сыночка. Нет, будить не буду, а то ещё расплачется. А у самой уже «слёзки – на -  колёсках». Всё. Анна  вышла во двор. Свекровь увидела Анну, подбежала к ней и заплакала:
                - Всё – таки уезжаешь! А я надеялась, что утром помиритесь. А Вадим знает?
                -  Нет. Вы ему не говорите. Встанет, увидит  записку. Я не хочу с ним прощаться. Анна обняла плачущую свекровь, сама в слезах вышла со двора.   Сердце колотилось, Слёзы застилали глаза.  Но она не оглянулась, хотя знала, что Настасья  вышла за ворота и глядит вслед.    Анна  зашла по дороге к тётке Шуре, попрощалась. Та, узнав, что натворил её племянник, не стала уговаривать вернуться, но подняла Василя, который тоже был на том «историческом» обеде у двоюродного брата. Василь сначала не понял, что от него хочет мать, потом поднялся, увидел Анну. Его реакция была предсказуемая:
                - Тю- ю- ю, сдурела, что ли? Куда собралась?  Анна хотела уже идти. Горка,  на которую так не хотелось ей подниматься, да ещё с вещами, была недалеко от их дома. Но тётка Шура  послала Василя к соседу, у него лошадка, телега, пусть даст довезти до шляха.
                И скоро Анну с причитаниями, поцелуями посадили на телегу, хозяин сам решил отвезти  на остановку, ему всё равно в дальние луга ехать надо, так что по пути. А тётка Шура, перекрестив на дорожку невестку брата, побежала через сосны на другую улицу: племянника повоспитывать, Настасью успокоить, что Анне не придётся  с вещами  по горке подниматься, довезут её. 
                С  Вадимом они  встретились в Надыме уже через  неделю. Очень боялся, что  не простит. Единственное, что его успокаивало: Ромка у его родителей. Анна через приятельницу, уехавшую в Надым ещё год назад и работавшую в горкоме  комсомола – у неё и остановилась Анна – решила найти работу,так как в школе по специальности места не было, и Ольга Бучковская предложила место инструктора в её отделе, но Анна категорически отвергла её предложение. Ольга  засмеялась:
                -  Что ты боишься? Работа – не бей лежачего! Что ты не помнишь «комсомольцев», что к нам приезжали, сама же комсоргом   была.
                Да нет, Анна это как раз хорошо помнила, и отказалась от поста секретаря комсомольской организации  через  год, в очередные перевыборы. Она помнила, как ей претило встречать гостей из Надыма, прилетавших, якобы, с проверкой либо для проведения комсомольского собрания, а на самом деле – отдохнуть…от безделья. Надо было устраивать для них праздничный стол, договариваться об осетрине, оленину заказывали непременно  целым оленем,   с собой,  по дешёвке – из тундры привозят  ненцы  часто на продажу. Приезжали к любовницам, повеселиться,  всегда вели хвастливые, как Анне казалось, разговоры о своих прошлых заслугах в деле освоения Крайнего Севера, о том, что были  в числе первых десантов на месторождения, например, высаживались на  Ягельном, ныне Новый Уренгой, в Надым… Заметили, наградили, пригласили... кого в  райком комсомола, а кого-то в окружком, а кого-то аж в Москву забрали…. И эти постоянные разговоры об их ура-патриотических подвигах… они утомляли, иногда возникало сомнение в их подлинности. Вот потому это предложение категорически было отвергнуто.
                Но Оля есть Оля, ростовчанка -  хохотушка! Ольга обзавелась за этот год друзьями - ну, ещё бы - горком комсомола! – позвонила куда-то и через каких – то  полтора – два часа велела явиться в редакцию газеты «Рабочий Надыма» по такому-то адресу, объяснила, как разыскать.  Город только – только начал оформляться как город. Было всего  несколько  капитально построенных домов, а в 1972 –ом, когда Анна проездом побывала в Надыме, их было всего два и школа. Так что в редакции Анна побывала, получила первое задание: побывать в бригаде известного бурового мастера и написать о них статью. Встреча была, статью похвалил редактор, и предложил  оформляться корреспондентом после выходных.
                Но корреспондентом стать не суждено было Анне. Приехал Вадим. Посидели с Ольгой, поговорили. Жилья Анне не предложили в редакции – сами решайте эту проблему! Город Надым представлял собой  один большой шанхай с несколькими домами – пятиэтажками и вкруговую -  десятки, нет, сотни  шанхайчиков – балков, вагончиков, приспособленных под жильё.  В этих шанхайчиках  жили, женились, рождались дети, кто-то разводился, снова женился – и продолжали жить всё в тех же балках – вагончиках,они прирастали пристройками, утеплялись, старели вместе с жителями ещё очень долгие годы, как это было и в других северных  городах – новостройках.  Так вот, искать жильё – нужны деньги. А их-то как раз и нет.  Решили звонить в округ.
                В Салехард ехать всё равно пришлось, потому что попасть в Гыду, куда Анна получила назначение,  можно было только через Тазовский, а из Салехарда в Тазовский – теплоходом «Механик Калашников». (В  тот год Нового Уренгоя  ещё не было, было месторождение Ягельное, где был аэропорт для грузовых авиаперевозок). А в Гыду – только по воздуху, на АН-2 ("Аннушка") или на вертолёте.
                Начался новый период в северный жизни Анны и Вадима, который продлится ещё более 37 лет.