Штраф-Батя. Беседа с ветераном

…После войны сочинили о нём такие стихи:

Свою судьбу штрафбатом он испытывал,
На острие атак, в огне, в дыму…
Другой судьбы не знал и не завидовал,
Был предан сердцем до конца ему.

Как командир, разведчик и боец,
С ним шёл от Волги до Берлина, кстати!
И был для подчинённых как отец,
Хоть молодой, но признанный Штраф-Батей!

Это сказано о генерал-майоре в отставке Александре Васильевиче ПЫЛЬЦЫНЕ, который во время войны был командиром роты штрафбата.

О штрафбатах мы в последние годы наслышаны, теперь говорят о них много, да только как отличить правду от лжи? Сегодня всю новую информацию о Великой Отечественной войне следует по много раз перепроверять, просеивать, испытывать… А лучше всего послушать очевидцев, ветеранов. Для того-то Бог и хранит их до сего дня, чтобы мы могли услышать слово правды.

— Александр Васильевич, как случилось, что вы стали офицером в штрафном батальоне? Вас туда определили за какую-то провинность?

— За что меня назначили в штрафбат? Точно такой же вопрос я задал в штабе полка. Это был Отдельный полк резерва офицерского состава Белорусского фронта. В декабре 1943 года меня, молодого лейтенанта, вызвали в штаб и сказали: «Пойдёшь, лейтенант, к нам в штрафбат!» А я не знал за собой никакой вины и, заикаясь от неожиданности, спросил: «За что?» И в ответ услышал: «Неправильно задаёшь вопрос, лейтенант. Не за что, а зачем. Будешь командовать штрафниками, помогать им искупать их вину перед Родиной. И твои знания, и хорошая закалка для этого пригодятся. На сборы тебе полчаса».

— Но всё-таки это не очень-то приятное назначение — командовать преступниками…

— Давайте я для начала объясню вам, что такое штрафбат, а то разговоров о штрафбатах ведётся сейчас много, да только люди, как правило, говорят о том, чего сами не знают. Одни не знают, а другие пользуются их незнанием и беззастенчиво лгут, надеясь, что никто их не остановит. Я тут имею в виду в первую очередь авторов сериала «Штрафбат» — сценариста Э. Володарского и постановщика Н. Досталя: созданный ими фильм — неправда от начала до конца. Впрочем, что сейчас о них толковать: даже Высоцкий в своей знаменитой песне «В прорыв идут штрафные батальоны», и он показал, что совершенно не знаком с темой и писал свою песню наугад, умозрительно.

Так вот, во-первых: штрафбатов не офицерских не было! Нельзя путать штрафбаты с армейскими штрафными ротами! В штрафбаты попадали только штрафники-офицеры — люди, которые хотя в чём-то и провинились, но не потеряли человеческого облика и офицерской чести. Впрочем, бывало всякое… Хоть и редко, но были среди них, прямо скажем, патологические трусы. Бывали случаи членовредительства и даже перебежек к врагу… Но такое встречалось крайне редко! В подавляющем большинстве своём наши «бойцы-переменники» (так их называли, ибо на время службы в штрафбате офицерского звания они лишались) были людьми прекрасно подготовленными, сознательными, храбрыми.

— Так за что же таких прекрасных людей отправлять в штрафбат?

— Так вы поймите: тогда действовали законы военного времени! Это совсем не то, что в мирное время. До войны иной из наших «переменников» получил бы за свой проступок устный выговор, и этим бы дело кончилось! Но на войне всё по-другому… За какие провинности попадали в штрафбат? Кто-то подрался; кто-то, возвращаясь в часть, задержался на день, на два: загулял, должно быть… Бывали поразительные случаи! Помню, служил у нас бывший командир разведроты — герой, кавалер трёх орденов Красного Знамени! И за что же он попал в штрафбат? В документах, как ни странно, было написано: «За трусость»! Я долго не мог понять, в чём тут дело, но в конце концов догадался: видимо, командир разведчиков отказался выполнять какой-то приказ, который он счёл явно неразумным, а может быть, даже преступным… Такие случаи на фронте бывали. Знаю, что однажды генерал Горбатов решительно отказался выполнить приказ маршала Рокоссовского; начался скандал, но потом, когда положение прояснилось, маршал сам просил прощения у генерала за то, что отдал неверный приказ. Но вернёмся к нашим бойцам. После Курской битвы к нам всё чаще стал поступать особый контингент: офицеры, вернувшиеся из плена или с оккупированной территории. Бывали, знаете, такие военнослужащие, которые в начале войны попадали в окружение и потом оставались у немцев, скрывая принадлежность к Красной Армии: жили себе в оккупированных городах и деревнях как гражданские лица… Если о них было точно известно, что они сотрудничали с врагом, — тут разговор был короткий: в лагерь, а то и к стенке. Но если таких сведений не было, их отправляли к нам: пусть в бою докажут свою верность народу. А в бою всё просто: если человек сражается наравне со всеми — значит, он наш, а если пытается перебежать… Бывали такие случаи.

Уйти из штрафбата и вернуться в строй с прежним офицерским званием было возможно двумя путями: или совершив подвиг, или получив ранение — пролив кровь за Родину. И надо сказать, что, как правило, наши бойцы, стремясь оправдаться, снять с себя бремя вины, рвались в бой и порой совершали чудеса отваги.

— Александр Васильевич, расскажите хотя бы об одном из ваших героев.

— Я вам расскажу о лётчике, бывшем капитане со странной фамилией Смешной. Капитан Смешной загремел в штрафбат вот по какой причине. Он командовал эскадрильей, и один из его подчинённых попал в авиакатастрофу — не в бою, не от вражеской пули, а во время перегона самолётов с завода на фронт. Погиб сам и разбил машину. За это его командиру, капитану Смешному, припаяли два месяца штрафбата. И вот бывший лётчик, бывший капитан, а теперь боец-переменник Смешной стал пехотинцем. И знаете, он не жаловался, не копил обиду, а сразу принялся осваивать новые для него правила боя, тренировался до изнеможения в перебежках, переползаниях, учился стрелять из пулемёта, из противотанкового ружья, освоил даже немецкий «панцер-фауст». Трудился буквально круглые сутки.

В апреле 1945 года мы форсировали Одер. Бой был очень тяжёлым, вода в Одере студёная, плавать умеют не все, немец стреляет густо, палит по нашим лодкам из пулемётов, из фауст-патронов… Потери были большие… Смешной одним из первых добрался до берега и тут же устремился в бой. Часть бойцов бросилась за лётчиком Смешным. Не знаю уж, «ура!» кричали бойцы или мат свирепый извергали, но смяли штрафники в рукопашной схватке фашистский заслон. Наш лётчик Смешной ещё с воды заметил немецкого фаустника и прямиком летел к его позиции. Тот, видимо, не ожидая такого неистового напора, выскочил из окопа и пустился наутёк, но Смешной на ходу догнал его очередью своего автомата. И тут за танками показалась контратакующая пехота противника! Отобьём ли? И вдруг один танк остановился и задымил. Оказывается, это Смешной, завладев арсеналом фаустника, подбил немецким гранатомётом немецкий же танк. Немцы убегали. Многие из них бросали оружие, но никто не поднял рук, чтобы сдаться: наверное, поняли, что этим отчаянным русским сдаваться неразумно. Наш герой-лётчик пробежал мимо того фаустника, в которого только что стрелял — да, видно, не убил!.. Фриц, оказавшийся просто раненым, чуть приподнялся и на моих глазах разрядил весь рожок своего «шмайссера» прямо в спину Смешного. Я сам прикончил этого немца, но спасти лётчика было уже невозможно. Потом я пытался представить погибшего капитана к посмертной награде «Золотой Звездой», и командир батальона поддержал меня. Представление это, как теперь стало известно, дошло до штаба армии, а там, видимо, была установка: штрафник Героем Советского Союза быть не может. Поэтому капитану Смешному дали посмертно только орден Отечественной войны.

— А были среди штрафников те, кого, по вашему мнению, наказали незаслуженно?

— Трудно сказать, я же их дел не изучал… Обижались-то на приговор многие, но вы же понимаете: редко человек считает своё наказание вполне справедливым!.. Однако ещё раз скажу: есть законы военного времени. То, что в мирное время легко сойдёт с рук, на войне не прощается. Но мы, офицеры штрафбата, никогда не смотрели на своих бойцов как на преступников, тем более — как на уголовников!.. Поэтому нам так дико сегодня смотреть фильм Володарского и Досталя! Мы, собственно, и не пытались вести со штрафниками какую-то особую, не такую, как с прочими солдатами, воспитательную работу. Идёт война — она сама перевоспитает, сама позволит человеку искупить свою вину — если, конечно, его проступок был лишь случайностью. И бойцы-переменники старались как можно скорее искупить свою вину. Они же офицерами были, то есть особыми людьми, отважными, опытными воинами, понимающими, что такое честь. Но, конечно, порой к нам попадали вовсе не по досадной случайности. Попал к нам в роту бывший офицер-гвардеецпо фамилии Редкий. Он был этаким рубахой-парнем, весельчаком, знатоком анекдотов. Назначили его командиром отделения моряков. Мне сразу не понравилась его склонность к безудержному хвастовству и вранью, но поначалу я не придал этому значения, думая, что такой энергичный офицер в трудную минуту не подведёт. Но вот что случилось при том же самом форсировании Одера. Перед началом боя мне докладывали о состоянии взводов и между прочим сказали, что «мой резерв» надёжно укрыт в прочной землянке. Я удивился: «Какой резерв? Я не делал никакого резерва!» Иду к указанной землянке и нахожу там отделение Редкого — все бойцы из моряков. Спрашиваю у бывшего капитана, кто назначил его отделение в резерв. Он, страшно растерянный, начинает в ответ сбивчиво врать. Оказывается, он придумал историю с резервом! Всех обманул — и взводного командира, и собственных бойцов-переменников: решил отсидеться во время боя в землянке!.. Когда моряки узнали, в какую историю они попали из-за своего командира, то пришли в ярость и предложили мне немедленно расстрелять труса и лжеца. Но я на такое не решился, а только отобрал у Редкого оружие и решил отправить его в штаб штрафбата: пусть с ним трибунал разбирается. И надо же тому случиться: как только Редкий вышел из землянки, прямо над ним разорвался немецкий бризантный снаряд и изрешетил его. Сама судьба покарала труса и дезертира.

— Сейчас бы сказали: «Бог наказал»… Александр Васильевич, а вы человек верующий? Говорят, что на войне, в окопах, атеистов не было…

— Скажу честно: я от церковной жизни далёк. Молиться не умею да и не желаю на старости лет изображать в храме «живой подсвечник», как это делают иные наши руководители. И потом, судите сами: обычные солдаты приходили на фронт по большей части из деревень — они ещё помнили старые традиции, кто-то, возможно, хранил веру… А наши бойцы были офицерами! То есть людьми образованными — а каково было тогдашнее образование? Атеистическое. Поэтому никаких разговоров о Боге я от них никогда не слышал и сам их не вёл. Но, с другой стороны, я сейчас не могу не задумываться: ведь кто-то же, то, что мы называли судьбой, хранил меня все эти годы… Сам я не прятался от пуль, а рядом со мной гибли мои товарищи… Почему один погибает, а другой в той же обстановке остаётся в живых? Это не объяснишь иначе, как вмешательством некой Высшей Силы. Вот в эту-то Высшую Силу, хранившую меня, я верю! Возможно, я остался жив ради моей матери: двое моих братьев погибли на войне, я один, младший, остался…

— Вы можете вспомнить тот момент, когда вам стало ясно, что победа точно будет за нами, что, сколько бы ещё ни длилась война, а мы всё-таки победим?

— А у нас такая уверенность была с самого начала. Хоть и отступали, и долго отступали — до самой Волги… Но нет, никакие сомнения нам и в голову не приходили. «Мы победим!» — это было железно. Не может быть, чтобы мы не победили!.. Даже представить странно, чтобы я когда-то размышлял: «А вдруг мы проиграем… Что я тогда делать буду?» Нет, нет! Тем более что нас Сталин ведёт! А в его гениальности мы ни секунды не сомневались! Его предсказания обязательно сбудутся, — а он сказал: «Наше дело правое, победа будет за нами!» И никаких разговоров. А что второй фронт не открывали ни в 41-м, ни в 42-м, ни в 43-м — хотя Сталин и обещал, что откроют, — так мы это относили не к тому, что Сталин ошибся, а к тому, что те сволочи не хотят воевать! «Но мы и без них победим». Это сейчас говорят: «На что нам Победа — мы бы сейчас под немцами баварское пиво пили!..» Нет, знаем мы, что за пиво они нам готовили!..

Вы, может быть, подумаете, что я так хорошо говорю о штрафниках, потому что сам командовал ими. Но вот как вспоминал о них человек посторонний, ветеран боёв в Белоруссии старшина Г. Власенко: «В абсолютном большинстве это были люди порядочные. Скажу даже — высокого долга и высокой воинской морали. Вина у каждого была своя. Рядом могли находиться и растратившийся пожилой интендант, и юный балбес-лейтенант, который по пьянке подрался из-за смазливой медички… Но наступал момент внутреннего преображения, и эти люди становились едины в том, что в бой шли, как на молитву. Запомнилась одна деталь: между собой они обращались на «вы». Матерная брань считалась дурным тоном. Ну, а если отринуть высокопарность, то допустим и такой мотив: пусть меня ранят, пусть погибну, так ведь реабилитируют! И семья в тылу получит деньги по восстановленному офицерскому аттестату». Вот так говорит незаинтересованный свидетель. От себя добавлю: действительно, наши бойцы нередко обращались друг к другу на «вы» и по прежним званиям: «товарищ полковник», «товарищ майор»…

— Александр Васильевич, вам, наверное, приходилось встречаться на фронте с нашими прославленными военачальниками?

— Конечно, приходилось. Вот, например, командующий 3-й армией Первого Белорусского фронта мой тёзка генерал-лейтенант Александр Васильевич ГОРБАТОВ. Наш штрафной батальон в 1944 году вошёл в состав 3-й армии, которой он командовал. Горбатова я впервые увидел в феврале 1944 года у белорусского города Рогачёва, перед тем как штрафбат отправился в рейд по тылам противника. Перед началом операции нас построили, и вот — подъезжают «виллисы», из них выходят большие начальники, и главный среди них — рослый, статный генерал, опирающийся на тяжёлую, суковатую палку. Чем он привлёк моё внимание? В первую очередь каким-то не генеральским, отеческим тоном: он говорил с нами мягко, сердечно, называл всех «ребятами»… Я слушал Горбатова и всё время смотрел на палку в его руках: видимо, генерал ещё не оправился после ранения? А потом знающие люди рассказали мне, что палка эта — особая, предназначенная для того, чтобы «учить дураков»: Горбатов всегда относился к солдатам с любовью, но порою ему случалось пускать свою палку в ход… А вообще-то Горбатова все очень любили и называли Батей-генералом; о нём было известно, что он с юности дал слово никогда не пить, не курить и не сквернословить. Генерал и к штрафникам всегда оставался справедливым и старался помочь им вернуться в строй. Так, перед рогачёвским рейдом он твёрдо пообещал нашим бойцам-переменникам, что все, кто хорошо проявит себя в ходе операции, — и раненые, и здоровые — будут освобождены из штрафбата, а особо отличившиеся получат к тому же ордена и медали. Когда Горбатов сказал эту фразу перед нашим строем, весь батальон, как один человек, вздохнул с надеждой. До сих пор помню этот общий вздох, усиленный лесным эхом! И генерал сдержал слово!.. Но я должен сказать, что видели мы и других командующих армиями, и позиция у многих из них весьма отличалась от горбатовской. Так, командующий 65-й армией генерал Павел Иванович БАТОВ принимал решение об оправдании только тех штрафников, которые погибали или, получив ранение, выходили из строя. О ком хотелось бы сказать тёплое слово? Конечно, о маршале РОКОССОВСКОМ. Он заходил даже в окопы к штрафникам, и все, кому посчастливилось разговаривать с ним, восторгались его спокойными, дружелюбными манерами. Между прочим, немцы называли наш штрафбат «бандой Рокоссовского». Доводилось мне встречаться с маршалом П.А. РОТМИСТРОВЫМ, — но уже после Победы, когда я был заместителем комбата охраны при военной комендатуре города Лейпцига. Меня тогда послали встречать прибывающего в город маршала. И тут вышел казус: я, как ни искал, не смог найти машину Ротмистрова на Берлинском автобане! Вернулся в город и со стыдом пошёл докладывать начальству о своей неудаче. А Ротмистров уже сидел в кабинете коменданта! Комендант тут же обрушился на меня с едкими укорами, но маршал остановил его: «Не ругай этого симпатичного майора. С моей машиной что-то случилось, и я приказал шоферу съехать с дороги. Я видел, как этот майор проезжал мимо, но не подумал, что это мой провожатый. Вот так мы и разминулись, и, пожалуйста, не наказывай его». Приходилось мне встречать в Лейпциге и Семёна Михайловича БУДЁННОГО, — но на этот раз вполне удачно, без непредвиденных обстоятельств. По дороге в Лейпциг Будённый очень доброжелательно разговаривал со мной и, к моему удивлению, запомнил этот разговор: мы с ним встречались ещё раз через 12 лет, и Семён Михайлович сразу узнал меня, стоящего в строю офицеров. В Лейпциге я видел и Г.К. ЖУКОВА: он приехал туда, чтобы поохотиться на оленей. Он оказался вовсе не великаном, как я его себе представлял, а среднего роста, крепким, кряжистым, плотным и вместе с тем довольно подвижным. Надо сказать, охота вышла для него неудачная: он стрелял по оленю и промазал. Тогда другие офицеры, которым улыбнулось охотничье счастье, решили подаритьЖукову свою добычу, но маршал с гневом отказался: «Я же не на мясозаготовки приехал, а на охоту!»

— Вы, Александр Васильевич, выпустили уже несколько книг о штрафбатах. Какие отзывы присылают вам читатели?

— Самые восторженные. Летом выйдет моя новая книга — там будет ещё больше доказательной правды о войне. И больше разоблачений того вранья, которое мы слышим от наших современных «властителей дум» вроде Никиты Михалкова и иже с ним. Кто-то наверху поддерживает их ложь — такое у меня сложилось мнение… Их идеи проталкивают с большой силой… А мне, как человеку, крещённому в детстве, православному, пусть и не церковному, противно видеть и слышать такое надругательство над подвигом советских солдат! Не скажу, что я знаю про войну решительно всё, но то, что знаю, вступает в непримиримое противоречие с современной трактовкой Великой Отечественной. На нас потоками льют грязь, лишь бы молодёжь не позавидовала нашей славе, лишь бы только в нас не видели героев. Мы должны быть в глазах молодёжи бессловесным пушечным мясом, которое гнали на убой с помощью заградотрядов. Получается, что у Советского Союза было две армии: одна воевала, а другая, не меньшая, подгоняла воюющих! Поэтому я, несмотря на свой почтенный возраст, стараюсь дать людям правильное представление о нашем прошлом. Не имеешь прошлого — не имеешь будущего: без фундамента стены не выстоят, рухнут. А мне не хочется, чтобы наша Россия рухнула, оттого что мы врём! Наше руководство строит капитализм, и всё, что напоминает о социализме, втаптывается в грязь. У нас деньга стала главной; богатство миллиардеров растёт с каждым годом. Нам говорят: «Надо бороться не с богатством, а с бедностью». Какое лицемерие! Да разве можно победить бедность, когда наши богатеи неправедными путями выкачивают из страны свои миллиарды и никто их не остановит? Нас, ветеранов, осталось мало, но мы ещё можем сражаться — хотя бы словом правды, — и мы скажем это слово!