Повесть о войне. Глава 12

                1

Ноябрь тянулся долго и тревожно. Рыжовцев не покидало беспокойство: то они опасались преследования со стороны
карателей, то ждали вестей из родной деревни и возможности вернуться домой, то осмысливали новости с фронта. Многие не выдержали безделья и попросили какой-либо работы в колхозе.

Захар Ковынёв прикладывал все усилия, чтобы по наказу Меркушова связаться с партизанским отрядом. Но не так просто это было сделать.

И вот однажды его пригласил не беседу председатель сельсовета. Его встретили два обросших человека, и у них состоялся важный разговор.

— Зря вы меня так испытываете, — заявил Захар, — Я нахожусь здесь по распоряжению заместителя командира группы мстителей. По его поручению я должен связаться с партизанским отрядом. Дело в том, что нам очень трудно действовать: заданий мы не получаем, делаем то, что сами считаем необходимым, сведений о своих делах никому не передаём, а главная трудность — оружие и боеприпасы. Используем только трофейное.

Далее Захар рассказал, что им удалось сделать, остановившись более подробно на освобождении молодёжи. Один из незнакомцев что-то записывал в блокнот, некоторые цифры просил повторить. Рассказом Захара заинтересовались и обещали обо всём доложить командованию партизанского отряда.

— Связь будем держать через председателя сельсовета, — сказал один из гостей.

Захар ждал новой встречи, изрядно надоел председателю сельсовета. Но когда стало известно, что советские войска под Москвой нанесли врагу сокрушительный удар, рыжовцы стали покидать Санино и возвращаться домой. Захар чувствовал в этом свою недоработку. И, чтобы не остаться здесь одному, ушёл с последней группой беженцев, так и не дождавшись встречи с партизанами. Уходя, он сказал председателю сельсовета, что через несколько дней вернётся...

После исчезновения полковника Либеля гитлеровцы стали значительно реже появляться в кистенёвском крае, но их приспешники полицаи, узнав о гибели своих дружков Иваночкина, Грушевского, Гвоздевых, по своей инициативе выехали из города вооружённой группой в село Дол и учинили там жестокую расправу. Село было начисто уничтожено пожаром: полицаи факелами поджигали каждую постройку. А Наталью Костылёву повесили на вётле посреди села, обвинив в связях с партизанами. До кистенёвцев дошли слухи, что и их ожидает такая же участь.

Николай Меркушов и капитан Баранов были огорчены преждевременной гибелью Грушевского, которого, как казалось, можно было использовать в подготовке расплаты с полицейскими. Что теперь лучше предпринять? Как отомстить за сожжённый Дол?

Слухи о готовящейся расправе над кистенёвцами вынудили Меркушова и Баранова посылать в засаду вооружённые группы, меняя их вечером и утром. Размещались партизаны в доме Никанора Холопова.

Сам же дед Никанор охотно согласился стать главным разведчиком и наблюдателем. Он свободно расхаживал по деревне, старался побольше услышать, ободрял односельчан, и даже завёл себе помощников.

Полицаи в Кистенёвку не заявлялись. Прошло несколько дней... И надо же было так случиться, что полицаи с несколькими карателями появились в деревне не замеченными никем, появились бесшумно, замаскировавшись белыми балахонами, сшитыми из простыней. А дед Никанор, как он сам потом говорил, "прошляпил", "оказался не на высоте".

И враги свершили своё гнусное дело...

                2

Николай догадывался об отношениях Вали Звездиной и капитана Баранова. Она становилась всё холоднее в отношении не только Николая, но и всех рыжовских ребят. В последнее время она явно избегала встреч с Николаем, каждую свободную минуту старалась быть там, где находился капитан.

Случайно встретившись, Николай обиженно спросил её:

— Что всё это значит?

— Что видишь, — только и сказала Валентина. Она не задержалась, как обычно, а отошла, гордо тряхнув волосами.

Николай постоял, призадумался... В чём-то он обвинял себя, но он и мысли не допускал, чтобы встать им поперёк дороги. Обидно было только за чувство, которое он носил в своей груди в эти трудные дни. А капитан, возможно, и не догадывался ни о чём. Николай видел в капитане честного, порядочного человека, опытного командира, и старался ничем не выдать своих чувств.

«Причём здесь капитан? Возможно, он и не знал наших с Валей отношений. А говорить я ему не буду. Он может подумать,
что я прошу. Но я просить не стану!» — размышлял Николай.

О его переживаниях знал только Федя Дятлов, сочувствовал ему и осуждал Валентину, но молчал...

Анна Ивановна одна из первых, не согласовав ни с кем своего решения, покинула Санино и вернулась в Рыжовку. За ней последовали другие. Захар Ковынёв так и докладывал потом Меркушову и Баранову:

— Не ожидал я от Звездиной такой недисциплинированности. Поднялась — и ушла. Так можно провалить любое дело.

Капитан молчал. Он тоже не одобрял Анну Ивановну за такую опрометчивость. Но где-то в глубине души был рад её появлению: во-первых, в последнее время его одолевала тревога за свою судьбу и судьбу товарищей, красноармейцев; во-вторых, представилась возможность попросить у неё родительского согласия на помолвку с Валей.

Кто-то из бойцов-окруженцев однажды высказал такие мысли:

— О нашей партизанской группе не знают в вышестоящих инстанциях, никто не знает о результатах нашей борьбы. Придёт время — и нас спросят, где мы были и что делали, когда другие воевали на фронте.

Баранов и сам об этом думал часто: «Время военное... Всяко может быть. Потом доказывай...»  И он попросил Анну Ивановну написать справки всем бойцам-окруженцам по представленному им списку.

Анна Ивановна подумала, подумала и решила выдать красноармейцам документы, подтверждающие их участие в партизанском отряде, с указанием места и времени его действия. Эти справки должны будут подписать командир отряда Баранов и замполит Меркушов. А потом их подписи она заверит гербовой печатью сельсовета.

Печати исполкома сельсовета у Звездиной дома не было: накануне прихода фашистов она запрятала её в укромное место — закопала за дровяным складом сельсовета в Кистенёвке. Никому не сказав о своём намерении, она оделась потеплее и зашагала в Кистенёвку.

Груня Звонарёва встретила её радостно, предложила пообедать. Анна Ивановна сказала Груне о цели своего появления здесь, взяла ключ от сельсовета и вышла. В сенях ей попался какой-то толстый железный прут. С его помощью она быстро расковыряла мёрзлую землю и вытащила свёрток с печатью. Открыв замок, Анна Ивановна вошла в пустое нетопленое помещение и присела на своё прежнее место. Невольно нахлынули воспоминания...

Она не то, чтобы задремала, а на какое-то мгновение забылась; но когда открыла глаза — перед нею стояли вооружённые люди. Она узнала Тимофея Антонюка, работавшего до войны в районной конторе "Заготскот".

— Продолжаешь властвовать, госпожа председательша? — ехидно спросил Антонюк.

— Нет, не продолжаю. Зашла отдохнуть.

— Хорош отдых в нетопленном помещении, — усмехнулся Антонюк и через переводчика сообщил унтер-офицеру, что перед ним председатель Кистенёвского сельсовета, активистка, член партии Звездина Анна Ивановна.

Унтер-офицер, не говоря ни слова, со всего размаху ударил Звездину по лицу. Она вскрикнула и закрыла лицо руками.

Между пальцами потекла кровь. Фашист наносил удары ещё и ещё. Женщина упала на пол.

— Говори, большевичка, где партизаны? — кричал переводчик.

Звездина молчала.

— Русиш швайн, — прошипел гитлеровец и ударил носком сапога в грудь истекающей кровью женщины. Она не шевелилась, сознание покинуло её...

Антонюк незаметно скользнул прочь и забарабанил в дверь Звонарёвой. Перепугавшись от неожиданности, она вынула засов — и дверь распахнулась. Перед нею стоял знакомый вооружённый человек, но кто он, Груня не припоминала.

— Не узнаёшь, голубушка? Сейчас тебя и Звездину должны повесить. Но я обещаю тебя выручить. Только приду ночью. Девчонку немедленно отправь к соседям, — не говорил, а приказывал он. Затем повернулся и вышел.

Груня, не мешкая, набросила на Машеньку пальтишко, наспех повязала ей шаль и шёпотом напутствовала:

— Беги, доченька, без оглядки. Скажи кому-нибудь деревенским, что враги казнят в нашем доме тётю Аню Звездину, пусть передадут деду Никанору. Сама домой не приходи, пока я тебя не позову.

Девочке предстояло выполнить второе нелёгкое поручение.

Войдя в сельсовет, Антонюк проговорил:

— Предлагаю допрос вести в соседнем помещении. Там тепло.

Как только переводчик передал слова Антонюка, унтер-офицер подал знак тащить жертву с собой и вышел вслед за полицаем. Рослый солдат из числа присутствующих здесь карателей сдёрнул с Анны Ивановны новенькие валенки, повертел их в своих ручищах (они явно были ему малы) и бросил своим дружкам. Два полицая схватили Анну Ивановну под руки, а третий взялся за ноги, задерживаясь взглядом на обтянутых чулками коленях.

Звездину втащили в комнату Груни и бросили на пол. Выбившаяся из-под шали прядь чёрных волос прикрыла лицо. Унтер-офицер носком сапога сдвинул эту прядь и наступил на неё ногой, вырвав целый пучок волос. Нестерпимая боль привела Анну Ивановну в чувство. Она тяжко застонала и еле слышно проговорила:

— Что ж вы, ироды, делаете?

Услышав её голос, унтер-офицер истерично закричал. Переводчик переводил:

— Где партизаны? Сколько их? Скажи — и тебя отпустим.

— Придут партизаны... Скоро придут. Всем вам, гадам, конец скоро!

Побелев от ярости, фашист ударил сапогом ей в лицо. Затем его взгляд задержался на подоконнике, где лежал большой ржавый гвоздь. Палач схватил его, опустился на колена, приставил к виску своей жертвы и двумя ударами приклада вогнал его в голову женщины.

Анна Ивановна умолкла. Груня, схватившись за голову, уткнулась в подушку...

Она не слышала, как выкатились на улицу каратели, но встрепенулась и бросилась на пол, когда услышала выстрелы.

                3

Как только Машенька выбежала на дорогу, она увидела вдалеке деда Никанора и стала ему кричать, не понимая, что её могут услышать враги. К счастью, увлечённые истязанием своей жертвы, они не услышали крика девочки. У деда Никанора даже ноги подкосились после её слов, но он, преодолев слабость, резко повернулся и побежал в сторону своего дома, подымая вверх сжатые кулаки. Эта жестикуляция условно означала опасность. Связной его заметил и сигнализировал дальше. Уже через минуту навстречу старику спешили партизаны. Встретив капитана, дед Никанор кратко сообщил:

— Каратели в доме Звонарёвой, казнят Звездину и Грушу.

Капитан со своими людьми бросился к сельсовету. Бежали они вдоль улицы, не скрываясь, надеясь успеть...

За два дома до сельсовета по команде Баранова партизаны расчленились и залегли — за палисадником, за углом дома, за деревьями. Взяли на прицел крыльцо и окна дома Звонарёвой.

Перепуганные жители смотрели в окна и вспоминали Бога, предвидя горячую схватку.

А с крыльца Груниной половины дома спускались каратели. Три... Пять... Восемь... Они отделились от крыльца и гуськом зашагали вниз по дороге.

— Огонь!!!

Прозвучали автоматные выстрелы, и каратели, один за другим, приникли к земле и затихли. Капитан, видимо, считая, что фашисты сражены наповал, и главное — торопясь на помощь Звездиной, дал команду оставить укрытия и ворваться в дом.

Не успели они пробежать и десяти шагов, как раздалась короткая автоматная очередь. Стреляли с той стороны, куда удалились каратели. Вражеские пули настигли свою жертву: покачнулся и упал капитан Баранов, как-то неловко обвис, зацепившись за изгородь, Андрей Тихоня...

Серёнька Баринов несколькими прыжками обогнул два соседних дома и увидел лежащих в различных позах карателей. Они не двигались. Но одного палача партизанская пуля пощадила; и он, стоя на одном колене, держал на другом автомат и целился по направлению сельсовета.

С ожесточением пустив в него короткую очередь из автомата, Серёнька бросился к товарищам. Вбежав в дом первым, он увидел, как с ковшом воды в руках по полу металась Груня. Увидев его, вся дрожа, она тихо произнесла:

— Жива ещё.

Серёнька обеими руками схватил руку Анны Ивановны, расстегнул полушубок и приложил ухо к её груди — никаких признаков жизни... Он заметил торчащий в её голове гвоздь, вытащил его, распрямился и сказал входящим:

— Вот на что способны варвары! И как тут им не мстить?! — он снял шапку.

Все, кто входил в комнату, тоже снимали головные уборы и теснились по сторонам.

Ослабевший, осунувшийся, дед Никанор, приговаривая: "Прошляпил, не оправдал", запряг в розвальни лучшую лошадь, наложил в сани сена и сам сел за кучера.

Тела Анны Ивановны Звездиной, капитана Баранова и Андрея Тихонова увезли в Рыжовку. Дед Никанор, не подгоняя лошадь, всю дорогу утирал замызганным рукавом катившиеся по морщинистым щекам горькие слёзы.

                4

Николай Меркушов не сразу узнал о случившемся в Кистенёвке.

Остро встал вопрос о смене места расположения отряда. Пещера в Зарослях не вмещала и половины партизан: в последнее время отряд пополнился новыми силами. Но главная опасность была в том, что пещера была плохо укреплена, слишком близки были подступы к ней. Её легко было обнаружить. Уже многие рыжовцы знали, где укрываются мстители.

И Николай вспомнил одинокий хутор в глухом лесу под станцией Желобовской. На лыжах, с небольшой группой товарищей, он поехал в разведку... Как только прошли последний знакомый спуск в лощину, Николай послал Захара Ковынёва в обход выяснить, есть ли кто в этом доме. Прежде чем отправить Захара, Николай несколько раз выстрелил в воздух. По лесу отозвалось эхо. Все замерли, прислушиваясь. Прошло минут пять. Мёртвой тишиной отозвался и хутор.

Захар заспешил к дому. Предосторожности оказались лишними: дом был пуст и холоден. Выставив охрану, Николай обшарил все постройки. Огромная изба с кухней, погреб, два сарая — это отличная база для размещения отряда. Абсолютное бездорожье, рядом глубокий овраг, непроходимый лес. И Николай решает остановиться здесь.

Захар и ещё один боец из группы капитана остались, чтобы истопить печи, напечь картошки, найденной в покинутом погребе. А Николай с ребятами отправились за всеми остальными. Свет луны, скрип снега и лёгкий морозец подбадривали лыжников. Они быстро добрались до родных мест. В землянке людей было мало...

Меркушов тяжело переживал гибель капитана Баранова и считал себя виновным в том, что не оказался рядом с ним, не отвёл от него опасность. Как же теперь отряд? С его воинским опытом, капитан был так необходим партизанам, да и ему, Николаю, сугубо штатскому человеку. Но раскисать некогда. Руководить отрядом снова придётся самому... А трудности и заботы подступают со всех сторон.

На площади, у правления колхоза, выкопали могилу. Анну Ивановну, капитана Баранова и Андрея Тихонова похоронили ночью, при лунном свете. На похороны собралась вся деревня и все бойцы отряда. Николай сказал на могиле несколько прощальных слов и, отойдя в сторону, подозвал к себе членов своего отряда. Он объявил о немедленном переселении на новое место. Решили запрячь несколько подвод, забрать раненого окруженца и Саню Верного, а также погрузить всё имущество из пещеры. Для связи с Рыжовкой выделили Аркашку Копчёного.

Николай хотел уже уходить, но к нему подошла Валентина:

— Вот гербовая печать сельсовета... Нашла на груди матери.

— Спасибо, — промолвил он, хотел ещё что-то сказать девушке, но замешкался, и она быстро удалилась. Мысленно он ругал себя, что получилось так нескладно. Надо было бы выразить дружеское участие, как-то поддержать её, а он не нашёл слов...

Подводы и пешие двинулись из Рыжовки.

Николай забежал домой, извинился перед Иринкой и сёстрами, что похоронил мать и маленького Гришу без них. Сёстрам он приказал поселиться у кого-нибудь из соседей, а Иринке — следовать с отрядом.

Всю ночь не утихал гомон над Рыжовкой. Но это не вызывало особой тревоги: в деревне и поблизости от неё карателей не было.

                5

Прошло несколько дней.

Обжились в новых условиях, разведали подступы к своему жилью. Вновь установили радиоприёмник и узнали, что Советская Армия освободила Клин, Солнечногорск, Тарусу, что бои идут где-то на подступах к Малоярославцу, а это совсем близко от Рыжовки, от родных мест.

Как ощутимее помочь наступающим советским войскам? Можно бы обстреливать отходящие силы противника, но враг отступал, видимо, по главным дорогам, а здесь пока тишина.

Спокойная жизнь не устраивала Меркушова и его товарищей.

И вот группа партизан отправляется в сторону железной дороги, к станции Желобовской, до которой от лесного домика было километров пять-шесть.

Выйдя из леса к полотну железной дороги километрах в трёх от станции в сторону Калуги, группа Меркушова окопалась в снегу и стала изучать движение поездов по дороге.

Вот прогремел паровоз с двумя пустыми вагонами. Из Калуги на Желобовскую проскочила автодрезина. «Нужны составы», — подумал Меркушов и всё же принял решение действовать. Он проинструктировал Рогова и напутствовал его:

— Действуй!

Рогов, Серёнька Барин и ещё двое, захватив с собой оставшиеся немецкие мины, чуть не по пояс в снегу стали пробираться к линии железной дороги. На высокую насыпь они взбирались ползком.

Заработали топоры и лопаты. Мины были установлены под рельсами метрах в тридцати одна от другой. Свои следы тщательно замаскировали, так что ковылявший по линии обходчик ничего не заметил.

В обе стороны метров на триста послали наблюдателей, которые должны будут сообщить, какой поезд приближается. Рогов довольно надёжно обосновался в своей снежной ячейке с пультом управления на пулемёте. Рядом с ним, за пулемётом залёг Серёнька. Всё было готово.

Часа два дрожала от стужи засада в снегу. Наконец, со стороны станции послышался грохот приближающегося поезда. Вот он поравнялся с наблюдателями — и по морозному воздуху пронеслось:

— Состав большой! На платформах орудия, а вагонах — фашисты!

Рогов задвигался на месте, утёр рукавом губы и приложил пальцы к рукоятке. Раздался оглушительный взрыв, под откос полетели обломки шпал, земля. Как подбитый зверь, уткнулся в снег массивный паровоз, за ним, кренясь на бок, поползли вагоны.

Место крушения партизаны обстреляли из пулемёта и автоматов. Выползавшие из вагонов фашисты попадали под огонь и тут же падали. Основная группа партизан отошла в лес, а Рогов со своими людьми остался в укрытии.

Встревоженные взрывом фашисты и полицаи вышли от станции. Увидев, что случилось с поездом, они растянулись в цепочку и продолжали движение по левому склону насыпи. Их положение в стратегическом отношении было выгоднее, чем у группы Рогова. Снежные ячейки только маскировали партизан, а фашистов, на случай перестрелки, укрывала насыпь.Более того, в довольно высокой насыпи был проём для переезда под полотном железной дороги. И этот проём фашисты могли использовать, да и свалившиеся под откос вагоны тоже представляли для них удобное прикрытие.

Оставленные партизанами следы на снегу привлеки внимание противника. Группа фашистов вышла через проём к вагонам, остальные залегли на полотне дороги...

Стоило дать первый выстрел, как он сразу выдал партизан, и бешеный огонь врага приковал их к земле. Рогов замертво уткнулся лицом в снег, Серёньку ранили в правую руку. Перетягивая её ремнём, он не заметил, как подползли гитлеровцы. Навалившись на него, заломив за спину его простреленную руку, они потащили его к проёму дороги. Крикнув: «Братцы, стреляйте!» — он рванулся в сторону, но цепкие руки врагов удержали его, а нанесённый прикладом удар по голове лишил парня сознания.

Лежавшие на полотне дороги фашисты ни на минуту не прекращали автоматного обстрела по всем подозрительным кустикам и пням, — и те, кто тащил Серёньку, беспрепятственно удалились. Бойцы из расчёта Рогова не могли вести ответного огня.

...Николай Меркушов, отойдя со своими людьми в глубь леса, тревожно напрягал слух, но не слышал роговского пулемёта. Он решил пересечь противнику обратный путь к станции левее подорванного состава.

Выбравшись вместе со своими бойцами к дороге, Николай приказал, оседлав насыпь, залечь по обеим её сторонам.

Фашисты не осмелились сунуться в лес и, прекратив стрельбу, стали отходить в сторону станции. Они не ожидали партизан впереди и торопливо продвигались по левому склону дороги, прикрываясь насыпью со стороны леса. Партизанские пули многих уложили на месте. Остальные залегли и открыли ответный огонь. Но партизаны во главе с Антоном Чадовым, подойдя чрез кустарник поближе, забросали их гранатам, оставив лежать на склонах насыпи.

Захватив оружие врага, партизаны вновь собрались у подорванного состава. Передохнув, они подобрали тела убитых Рогова и его товарищей и поторопились скрыться в лесу.

                6

Серёньку Баринова фашисты притащили на станцию и в доме работницы буфета Татьяны Семёновны Огарышевой приступили к допросу. Особенно старался местный полицай Егор Чернов. Краснощёкий, пухленький, он щеголевато прошёлся по комнате, поправил на животе немецкий ремень с алюминиевой пряжкой и заговорил:

— Так значит, ты из партизанского отряда? Хорош гусь! Поезда решили подрывать? Учти, глупая твоя башка, всех вас ждёт петеличка.

— Как сказать, — произнёс Серёнька.

— Ты подумай о себе, сволочь. Говори, что нужно.

— Сам ты — сволочь продажная!

— Отвечай на вопросы. Где находится отряд?

— Ты же знаешь, гад, в лесу. Ты знаешь, что чужеземцев гонят от Москвы. Они улепётывают без оглядки, им скоро конец! А вместе с ними и всем вам, продажные шкуры, изменники Родины!

Переводчик вполголоса делал своё дело. Офицер не выдержал, вырвался из-за спины переводчика и наотмашь ударил Серёньку по лицу. Парень закачался, но не упал.

— Не нравится, гады ползучие! Деваться вам некуда, все, как мухи, будете раздавлены, — говорил Серёнька.

Второй удар пошатнул его, но он, опираясь на стену, продолжал:

— Не хватает выдержки, горе-завоеватели... А изменникам Родины — казнь двойная.

Переводчик переводил. Офицер в бешенстве затопал ногами.

— Одну минуту, господин офицер, мы приведём его в норму, — заторопился успокоить фашиста Чернов, — он заговорит у нас как миленький.

Полицай принялся увещевать Серёньку:

— Не противься, дурень, иначе — смерть.

— Не старайся, гнида, я смерти не боюсь, — оборвал его Серёнька.

Предатель продолжал уговаривать:

— Слушай, парень, не дури. Скажи толком: сколько человек в вашем отряде? Как он вооружён? Где расположен? Кто командир? И тебя отпустят.

Серёнька, попав в руки врагов, здраво взвесил своё положение. Он понимал, что может погибнуть, но и не терял надежды на то, что друзья каким-либо образом выручат его. На вопросы Егора он решил отвечать с издевкой:

— В составе отряда — более десяти тысяч бойцов, большинство из них кадровики, не успевшие перейти линию фронта. Вооружены мы только немецкими автоматами, есть несколько миномётных батарей, командует отрядом генерал-майор Муратов. Отряд действует в лесах между Тулой, Калугой и Серпуховом.

— Брешешь, гадёныш, — прошипел Чернов и ударил Серёньку в грудь.

— Что же ты, выродок, распускаешь свои грязные руки? Я отвечаю на твои вопросы. Больше не услышите ни слова, — проговорил Серёнька и отвернулся. По его подбородку текла струйка крови.

Офицер прикурил сигарету и, приблизившись, стал подносить её к глазам партизана. Серёнька заслонился рукой, выставив вперёд локоть. Фашист ударил его сапогом ниже живота. Серёнька согнулся и повалился на пол. Еле продохнув, он застонал.

— Встать! — завизжал офицер.

Но упавший не вставал. К нему подскочили ещё два фашиста и, схватив под руки, стали поднимать. Пробитая пулей рука нестерпимо ныла, ноги подкашивались. С него сдёрнули пиджак, рубашку, брюки, валенки. В нательном белье босиком вывели на улицу.

Мороз обжигал тело, зашлись пальцы ног, адская боль разрывала руку, Серёнька весь дрожал. Каратель толкал его автоматом в спину, и ноги его невольно переступали по колючему снегу. Постепенно боль в ступнях стихала: ноги, застывая, теряли чувствительность. Его продолжали водить по глубокому снегу до тех пор, пока его ноги не перестали двигаться. В глазах расплывались чёрные круги, и он упал. Два рослых палача подхватили его под руки и потащили к дому. Застывшие ноги Серёньки не гнулись и, словно сошники, врезались в снег, оставляя позади две бороздки.

Огарышева с ужасом смотрела в одно и крестилась:

— Ребятушки, нешто так можно?

— Можно, мать, можно. С партизанами у нас особый счёт, — ворчал Чернов.

— Вы же люди... А ты парень свой ведь, русский, — умоляла Татьяна Семёновна.

— Ты, мать, лучше прикуси-ка свой язык! А то и тебе перепадёт невзначай, — цыкнул на неё полицай.

Фашисты втащили свою жертву в избу и бросили на пол. Татьяна Семёновна кинулась было к беззащитному юноше, но её грубо оттолкнули. Продрогшие солдаты, приплясывая, согревали руки у тёплой печки.

Офицер наткнулся глазами на висевшую у окна маленькую подушечку с иголками.

«Могла ли я подумать, что эти иголки будут пущены в ход?» — рассказывала потом Огарышева.

Фашист поднял Серёнькину руку, зажал её коленями и вонзил под ноготь среднего пальца большую иголку. Тот вскрикнул и вырвал руку.

— Вот как оживляют вашего брата. Говори правду, — выслуживался изменник.

— Ползай, ползай... Лизать врагу сапоги способны немногие, — вымолвил Серёнька.

— Я-то ползаю, а ты лежишь поверженный! — злорадствовал Чернов.

— Лежачего не бьют. А вы казните. И всё равно вы от меня ничего не добьётесь, — собрав последние силы, с трудом выговаривая слова, заявил Серёнька.

Фашист снова загонял иголку под ногти, юноша тяжко стонал, в кровь закусывал губы. Разъярённый стойкостью этого простого русского парня, офицер продолжал изощряться в пытках. Он заметил у порога низенький чурбак, приказал солдату поставить его у головы Серёньки и вытащить из футляра маленький топорик. Сам же вытянул на чурбаке Серёнькины пальцы, потом согнул их, оставив один мизинец, и приказал солдату рубить.

Отвернулся даже Чернов. Раздался глухой удар. Окровавленную руку Серёнька подтянул под себя, заскрипев от боли зубами.

— Какие ж матери вас родили, звери вы лютые! — поражённая неслыханной жестокостью, женщина грохнулась на колени рядом с Серёнькой; дрожащими ладонями держа, как птенчика, отскочивший палец, она стала на него дуть. Растерявшейся, ей казалось, что этим она уменьшает мучения несчастного. Кованый каблук фашистского сапога ударом в лицо поверг её на пол, и она потеряла сознание, зажав в руке отрубленный палец.

Она не слышала больше ничего, не видела, когда уволокли Серёньку из комнаты и пристрелили в сенях.

                7

Только отойдя километра на два в глубь леса, Николай Меркушов заметил, что среди убитых роговских бойцов нет Серёньки Баринова. «Убитого, тем более раненого, оставить его на месте боя не могли», — рассуждал он. И вдруг вспомнил, как из проёма насыпи в кустарник шмыгнула кучка людей, и никто их не стал преследовать. «А вдруг они увели Серёньку?»

Николай представил парня в руках врагов, и ему стало жутко. Он подозвал к себе Федю Дятлова. Посовещавшись, они пришли к выводу, что в результате сегодняшней схватки с партизанами число фашистов на станции значительно уменьшилось. И они решили тремя группами внезапно напасть на станцию, покончить с оставшимися там фашистами и полицаями и, возможно, спасти товарища.

Группа Антона Чадова раньше других ворвалась в пристанционный посёлок прямо из берёзовой рощи. В крайнем доме женщина сообщила им, что фашисты находятся только в доме Татьяны Огарышевой и на самой станции. Ребята быстро оцепили дом. Антон дал очередь по крыльцу. Услышав стрельбу, каратели вытащили Серёньку в сени, пристрелили его, а сами выбежали через заднюю дверь. Но расплата настигла их всех четверых. Тяжело раненный Чернов пытался отстреливаться, но партизанские пули заставили его успокоиться навеки.

Ворвавшись в дом, партизаны обнаружили окровавленное тело друга и лежащую без сознания хозяйку. Очнувшись и бессмысленно глядя на склонившихся над нею людей, она долго не могла сообразить, что это свои. А когда поняла, то, с трудом преодолевая рыдания, рассказала, что произошло на её глазах.

Антон, сказав хозяйке, что они ещё к ней вернутся, вместе со своей группой перебежками от дома к дому устремился к станции.

Николай со своими ребятами бросился в здание вокзала. Застав их врасплох, партизаны уложили на месте двух фашистов и арестовали начальника станции, который не оказал никакого сопротивления. Он сообщил: из Калуги передали, что в скором времени к подорванному составу прибудет поезд с ремонтной бригадой.

Меркушов приказал начальнику станции:

— За мной! Быстро завести автодрезину!

Пока железнодорожник заводил застывший мотор, Николай подозвал Федю Дятлова:

— Ты знаешь, где спрятаны наши мины. Возьми одну, отойдите метров на восемьсот от подорванного состава в сторону Калуги и в удобном месте заложите её. Скоро должен подойти поезд с ремонтниками, надо не подпустить их к месту крушения. С тобою поедут Ляхов и ещё человек пять, для прикрытия. Потом сразу отходите в лес. Поедете на автодрезине, которую поведёт начальник станции. От места крушения он вернётся сюда. Я ему верю. А вы пойдёте пешком.

Федя вскочил на дрезину, за ним последовали остальные. Вагончик тронулся и покатился по рельсам, набирая скорость. Минута-другая — и он скрылся за поворотом, постукивая на стыках.

К станции подоспела группа Чадова. Выяснилось, что фашистов в станционном посёлке больше нет.

Николай внимательно выслушал рассказ Антона, как-то съёжился, когда узнал о смерти Серёньки, помолчал, потом сказал:

— Я дождусь возвращения автодрезины, дам начальнику новое задание, и — в лес. Ты узнай все подробности гибели Сергея, потом заберите его тело и присоединитесь к нам. Войдя в лес, дашь два резких высвиста, услышите такой же ответ. Идите!

Не прошло и пятнадцати минут, как послышался гул возвращающейся дрезины, она выскочила из-за поворота и летела к станции. Николай махнул рукой. Начальник станции спустился вниз:

— Доставил ребят на место.

— Хорошо. А теперь слушай внимательно: мы уходим в лес, а ты остаёшься на станции, пока сюда прибудет несколько составов со стороны Алексина. На Калугу они не пройдут: там разрушен и завален путь. Пока ты ничем не рискуешь, так как не в твоей власти освободить путь. Это фашисты должны понимать. Они будут ждать, а ты будешь только принимать поезда. Завтра, как стемнеет, ждём тебя с подробным сообщением о том, что происходит на станции. Что дальше — будет видно.

— А как я найду вас?

— Уходить будешь лесом, потом выйдешь на кистенёвскую дорогу, там тебя встретят.

— Что же будет с моей семьёй?

— Кто в семье?

— Жена и двое детей до десяти лет.

— Сегодня же ночью выведи их на эту дорогу. Мы их устроим. И помни, что ты можешь оказать большую помощь Красной Армии, которая уже гонит врага от Москвы... Через несколько дней наши будут здесь. Ты должен оправдать себя, искупить вину, что служил врагу. Ждём тебя.

— Прошу мне доверять. Я готов сделать всё. Я выполнял свои обязанности, боясь за семью, которую не успел отправить.

— Договорились. Иди домой, готовь семью.

И Меркушов зашагал через железнодорожные пути, направляясь в лес. Остальные двинулись за ним...

Прозвучал сигнал-высвист Антона Чадова, Николай ответил.

Тело Серёньки, укутанное одеялом, несли вчетвером. Подойдя к Николаю, опустили погибшего на снег. Николай открыл лицо товарища, долго-долго смотрел на него, как бы запоминая его черты, затем тихо произнёс:

— Прощай, дорогой друг! Мы за тебя отомстим.

Все молча стояли вокруг.

— Похороним пока его здесь.

Но в это время послышался шум приближающегося поезда. Все замерли. Николай, волнуясь, обнял ствол берёзки... Шум нарастал, видимо, скорости поезд не сбавлял.

И вдруг — раскатистый грохот, лязг железа; лес наполнился эхом, а сердце партизан — мальчишеской радостью.

Федя Дятлов, укрывшись в кустах, наблюдал: паровоз накренился и, распахивая глубокий снег по насыпи, сначала лёг на бок, а потом перевернулся вверх колёсами. За паровозом последовал ободранный вагон с людьми и платформа с подъёмным краном. Вагон потерял свою форму, трудно было в таких обстоятельствах остаться живым тем, кто в нём ехал. Но несколько человек в солдатской форме появилось на снегу. Партизаны обстреляли их и отошли в кусты...

— Теперь — за дело, — обратился Николай к своим товарищам, когда на линии всё затихло и несколько улеглось волнение, — похороним Сергея.

Могилу выкопать было нечем, и они, сделав углубление в снегу, положили в него тело товарища, засыпали снегом и сверху завалили еловыми ветками.

— Прости, дорогой друг! При первой возможности похороним тебя по-человечески. Ты мужественно сражался с врагами Отечества! Ты жизнь отдал за свободу Родины! Мы тебя никогда не забудем! — произнёс Николай короткую прощальную речь.

Подошла группа Феди Дятлова. Все вместе направились к партизанской базе.