Внимание

                "Боже, какие все мужчины негодяи и дураки!"
                А. Аверченко. "Ниночка"



Шишкин обратил внимание на сотрудницу Мышкину. Не художник Шишкин, который написал "Утро в сосновом лесу", и не хулиган Витя Шишкин, довольно известный на бульваре, а начальник тяги Шишкин. Что такое тяга, мы не знаем, а потому оставим этот вопрос без внимания.
В комнате занимались двенадцать женщин и девушек. Но он сразу подошёл к ней. Он, по правде сказать, и раньше подходил к симпатичной Мышкиной, да всё как-то не получалось, не срасталось, как нынче говорят. Сейчас же подошёл уверенно, и сразу увидел прозрачный рукав и как оттуда просвечивает рука. "Это разве гуманно, в таких на работу выходить", – подумал Шишкин. Он остановился на полпути и несколько времени, минуты две, смотрел, как Мышкина занимается. Как оперирует этой просвечивающей рукой. А там оказалась ещё и вторая мышкинская рука, тоже вся в прозрачном. Это привело Шишкина в состояние игривости. "Интересно, она кричит?" – вдруг подумал он.
Другие девушки и женщины переглядывались и ждали, что начальник сделает. Шишкин приблизился к столу Мышкиной и спросил первое, что оказалось на уме:
– Вы кричите?
– Когда? – изумилась Мышкина. Она на всякий случай покраснела.
– Ой, я другое хотел... Это у вас что: рука?
– А что же? Рука! – изумилась Мышкина. – А что?
– Как просвечивает! – Шишкин игриво прикоснулся к руке повыше локтя. – Да что же вы... я же только... рукав... который просвечивает...
Женщины и особенно девушки канарейками поскакали на выход. Дальше той стороны двери никто не ушёл. Все ждали, когда и что. Репутация Шишкина была довольно известная в женском коллективе. Строптивым он говорил не обинуясь: "Если не хотите завтра свалить с тяги – рой закрой, шалава!" А в прозрачных рукавах выйти на работу... да это... вызов прямой. Вызов прямой, и ответ на вызов прямой.
Описанное Гоголем общение с обворожительной ведьмой происходило по версии Шишкина, то есть ускоренным порядком. Кузнец Вакула где-то запропастился, а по правде сказать – он и вовсе не ожидался в тяге, так что все пути открыты. А что не просвечивает, мы сами просветим, чай не маленькие в первый раз.
А так, начальник как начальник, не хуже других. "Любил домашних птиц и брал под покровительство хорошеньких девиц." По морде не бил, если отказывалась, но создавал невыносимые условия. Трудно, что ли! Да у нас они и так невыносимые, начиная с зарплаты.
Девицу Мышкину нельзя было назвать хорошенькой, но впрочем ещё можно. В совсем молодости Мышкина занималась тэквондо, и это не могло не наложить. У неё, как и у всех, были, но сравнительно мало: так, два-три... Шишкин третий-четвёртый, если повезёт.
Ветеран тяги Однорозов, как-то вонзив точию по случаю праздника – дня рождения товарища Сталина И. В., затащил Мышкину в хозяйственный чулан, в антисанитарные условия и темноту, но ничего не получил. А вылез в паутине и одно ухо цвета знамени. И с тех пор аттестовал девицу не иначе как "паучихой". На уточняющие вопросы Однорозов не отвечал. Но в коллективе призадумались...
Второй раз они призадумались уже на втором соискателе пушкинских "восторгов". Это был Коля-левый, он пришёл недавно и пока ничем не запомнился, не успел. Левый потому, что облик новичка являл вопиющую асимметрию, с выраженным левым уклоном: вся левая часть Коли, от уха до пятки, смотрелась так, как будто её по ночам черти тянули. Ну да на тяге ещё и не такое можно увидеть.
Этот Коля сумел приглянуться Мышкиной, и она позвала Колю к себе в гости, то есть на квартиру. О том, что было и чего не было, он потом никому не рассказывал, но стал тосковать: часто гулял по кладбищу. Если уже очень приставали с вопросами – ну что, чувак, как оно, чувак? – Коля отвечал одной, но леденящей фразой:
– Они у ней все в банках!
И смотрел тоскующими глазами.
Вскоре Коля уволился. Ходили слухи, что он подался на Донбасс. И якобы Моторола это Коля, Призрак – он же. А потом и писать перестал.
Вот такая она, девица Мышкина. Ещё и не такие бывают. Это вы у нас на тяге не работали. А то бы тоже ничему не удивлялись.
В комнате падали стулья и один цветочный горшок. Упав на пол, горшок не разбился, а расселся надвое. И так и сидел, вывалив землю. Потом сделалось тихо. В тишине голос Шишкина сказал:
– Мышкина, да ёпт!
Девушки и женщины услышали глухой удар. Потом топот... Они отхлынули от двери, дверь распахнулась. Красная и злая Мышкина с громом пронеслась мимо и ссыпалась на каблуках вниз по лестнице на первый этаж. "Сгною на сверхурочных!" – догнал её крик начальника уже в вестибюле.
– Ну, погоди. Я тебя засужу за это, – решила Мышкина, когда на свежем воздухе немного успокоилась и выпила сок в супермаркете. – Вайнштейн недоделанный.
На другой день она позвонила и сказалась больной. Больничный ей сделал знакомый арахновод из районной поликлиники. Неплохой парень, только шибко волосатый. "И в одном ему счастье было, шибко волосы в носу росли." Ну вот, а у этого по всему телу росли, и тоже шибко, густо, аж кольцевались – вились колечками. А как специалист хороший. По фамилии Арахнович.
Первым делом она пошла к пропедевту. Это Арахнович посоветовал:
– Он линию даст. А уже потом.
Арахнович неплохой так человек. Жаль, свидетель Иеговы.
Пропедевт отвечал таким глухим голосом, будто говорил в пустую бутылку. Сначала он сказал, что занят, но Мышкина не слушая прошла к столу и села, закинув ногу на ногу. Специалист смягчился:
– Вы по записи или по номерку?
– Я работаю на тяге, – начала Мышкина. – Вот, видите: это он меня схватил. Здесь и здесь. Вайнштейна привлекли – а Шишкина нельзя? Нет, дорогой товарищ! Всех можно. И я этого добьюсь.
– Вы очень правильно поступили, что пришли именно ко мне, – глухим, как в бутылку, голосом сказал пропедевт. – Думаю, что смогу вам помочь. Покажите-ка ещё – где он вас?.. А-а... просвечивает, просвечивает! Просвечивает.
Он сидел за столом и орал. Это видели все, заглянувшие в кабинет. Сидит пропедевт за столом – и орёт. Смотрит на потолок.
– Это ничего, – успокаивала тоже прибежавшая из любопытства завполиклиникой. – У нас был до него другой, так тот соплями мазался! Обмажется и сидит такой, ведёт приём. Пропедевтика наука новая.
Народ разошёлся по своим делам.
Мышкина не курит и почти не пьёт. Так, выпьет иногда, и всё. У неё дома живёт кошка Сима. Сначала Сима была Шима, но не прошла шибболет.
– Сима, вот всё что у меня есть, – в хорошую минуту говорит Мышкина. – И те, что там.
На этих словах её лицо замыкается.
Адвокат Амплитудов встретил Мышкину радушно.
– У пропедевта были?
Настоящая фамилия адвоката была Хильфигер. Но он сменил фамилию, рассчитывая пробиться.
– Да была. Толку-то, – сказала Мышкина, присаживаясь.
Она с любопытством разглядывала светского, надушенного молодого адвоката. Амплитудов носил искусственно состаренные джинсы в дырках, показывающие достаток.
– И что он?
– Да разорался. А у вас просвечивает. Там и там, – указала она. – Вы думаете, сможете мне помочь?
Адвокат задумался и почесал одну из дырок.
– Сам под судом! Якобы нанял каких-то двух бакланов, а они исписали стены. Там, "Пижня – х*йня", и всякое такое. Бред.
Он почесал другую дырку. "Бедный, – подумала Мышкина, – все мужики пришибленные! А я-то, дура!"
Простая женская скорбь по мужикам наполнила и переполнила её.
– Но мы ещё встретимся! Вот только с судами разгребусь.
– Судами?
– У меня там ещё одно старое дельце не закрыто, – пояснил адвокат. – Жмут! Прямо как твой Шишкин. Это вы очень правильно поступили, что пришли именно ко мне. Я не виноват!
Амплитудов смотрел на неё честным, прозрачным взглядом. Как президент Линкольн, когда уговаривал знакомую девушку снять лифчик. Мышкина поверила: "Не виноват!"
– Его оговорили, – говорила она журналисту Лисову, когда они потом пили чай с конфетами в его кабинете.
Конфеты принесла Мышкина, чай тоже покупала она. И сахар. "Парень он смелый, простой, но только уж не обессудь, красотка: скуповат! Снега зимой не выбросит! А так, простой, незамысловатый", – предупредили её.
– Ха, ха! Оговорили! – жуя конфету, сказал журналист Лисов. – Мы с ним в футик гоняем. Так и норовит по ногам заху... запердолить. Врезал бы гадине, да боюсь – нос сломаю.
– У него нос красивый, – закручинилась Мышкина.
– Да не ему, себе.
– Я раньше думала, у нас на тяге тяжело, – сказала Мышкина, прихлёбывая пустой чаёк. – А теперь вижу, у вас тяжельше.
– У вас что! – поддержал её журналист. – Поднял повыше – бросил подальше!
– А у вас?
– А у нас... не выше вентилятора.
Лисов задумался. Он доел последнюю в коробке конфету и сказал с горечью:
– Мои живут в Лос-Паганос, там всё иначе. По-людски. И там тебе никто за красивые глаза конфету не даст. А у нас... просто нет слов. Вы правильно поступили, что пришли ко мне.
"Красивый какой, – думала Мышкина, пока брела домой. – И несчастный."
Вечером после ужина она кричала в газету, свёрнутую рупором, помогая Леннону:
– Трубка переdistance! Фояше, фоя! Старборд, starboard! Сови ли-ив... элайфови-и-из! Трам-пам-пам!
"Странная песня, – раздеваясь ко сну, думала Мышкина, – она ведь о смерти. All my friends live next door. Прямо как про меня!"
Ночью кто-то до ужаса знакомый смотрел на неё сверху и говорил слова: "Мы не можем, потому что мы умерли".
Мышкина проснулась и села. Она сбросила ватное одеяло. Голая, подошла к окну и отдёрнула штору. Луна горела белым бездымным светом в коридоре над запертой наглухо дверью. Она помаргивала, подёргивалась с лёгким шипением, тут же выправлялась опять. Кто-то шёл не спеша, поднимая и опуская ноги через равные промежутки времени, кто-то знакомый. "Неужели я так никому и не нужна, сука бесхвостая... ведь я так и умру?"
Щелчок – и луна погасла, оставив небольшой дымный след. Маленькая собачка с хвостиком-завитушкой бежала через двор. Это собачка Шишкиных. Они всегда выпускают её на ночь.

Мышкина уехала в Казантип и работает уборщицей.



7-9 мая 2018 г.